Би-жутерия свободы 206

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 206
 
Почему-то именно в этот момент перед интравертным мерилом взгляда взбалмошной Пелагеи возник образ образцового покойного мужа, пристроенного в гробу (сказывалась квалифицированная работа упаковщика). У мужа, ещё при его жизни, Пелаша позаимствовала всё самое лучшее, оставив доверчивого бедолагу с замашками бультерьера голым в сандалиях на босу лапу, лежащим на правом боку с обширным инфарктом миокарда. И теперь уже ничего не мешало мадам продолжать «перекличку» по списку:
– Грушенька Запивай-После – профурсетка родом из тёплого местечка отличалась покладистостью в беличью шубку с лесной опушкой. До этого её контролировал сутенёр Пьер Блевотин из отряда лошадиной полиции срочного реагирования. Пьер не один год провёл в поисках женщины под цвет своих бегающих глаз. Грушенька – передавик (2 кг. на кв. см.) кроватного труда, с резко искажённым чувством юмора и товарищества без подружества, выражающимися посредством локтя в чужом паху похмелья. Она жарко возражала, что голосование сродни сексу, в процессе которого невозможно воздержаться от панегириков. Хотя, я думаю в нашем (с материальной точки зрения) угнетённом состоянии, это не удостоится поощрения присутствующего здесь менеджмента, и поэтому не рекомендуется из этических соображений.
Хозяйка улыбнулась. Ей была по душе бывший комсорг – вёрткая Грушенька Запивай-После, называвшая Пелла-Гею Стульчак красивым словом менеджер. Груша, взращённая на кефире и сказочном Киплинге, по-новому взглянула на глотательный рефлекс и умела дистанциироваться от неуравновешенных типов. Она инициировала обслуживание в трудных погодных условиях, введя смелое понятие «Вагинальный прогноз». Например: «Днём влажно,  местами осадки, превращающиеся в подонки. Ночью – сухо и тепло». Кроме того  индонезийский душ она считала Целебесным, напяливая резиновую шапочку на головку... клиенту и строча рекомендации по французскому поцелую с задержкой дыхания.
– Всё-таки вы ко мне дико несправедливы, менеджер, и это при моём-то усердии, – выпалила Груша. Скажу честно, позавчера я ухайдакалась с одним художником-портретистом. Человек он вышколенный из ниоткуда в никуда, и словесными портретами в моргах подрабатывает. Он мне все уши прожужжал коленчатым валом исполнительниц канкана в каком-то там Мулен Руже.
– Тоже мне, нашла чем удивить, подумаешь, перетрудилась! Ты мне всё, что можно, уже высказала, кроме удельного веса тяжёлого характера твоего художника, забывая, что его любовь – это краски, подобранные с палитры определённым образом. Здесь тебе, понимаешь, не Пляс Пигаль, мозолей на подошве ботинок не заработаешь, так же как и набоек на стёршихся пятках.
– Хорошо вам, развалившись в кресле из искусно сплетённых интриг, метафоризмы афоризмить, а нам, девушкам, ох, как туго приходится в стране Спозорания.
– Ты за всех не очень-то расписывайся, детка. Желающих на твоё место сколько хочешь. Не веришь? Сходи на документально-дезавуированный фильм «Тени отделяются от стен». В нём не про танцы говорится. Пора бы привыкнуть к любви без уведомления. И не являются ли бутылки отягчающими вино обстоятельствами? Любовь – это, если хочешь знать, фантастический салат. Его следует промыть, тонко нарезать, перемешать, умело заправить, интенсивно взбить и посыпать укропом неутолимого желания.
– Но я не овощ! Башка раскалывается, домой хочу.
–  Так уж повелось, милая, – непролазная тоска по родине становится модной, за неё платят втридорога. И заруби себе где хочешь – затылок предназначен для ударов судьбы сзади. Советую тебе привести себя в порядок и закрыться в нём изнутри. Вопрос исчерпан, Грушенька. Огорчаешь ты меня, не думала я, что столкнусь в собственном заведении с таким фруктом, как ты.
– Иветта Калом-Бур – девочке 16 лет уже пятый год, а она ещё в бизнесе. В свои первые 16 она записалась на пересадку опозоренной части тела. Потерпев фиаско, стала неукоснительной приверженицей членопожатий. Девица, не склонная к интригующим вагинальным трениям в нерабочее время, Иветта увлеклась скольжением натёртых мастикой лыжных поверхностей об искусственный снег. Секрет её генитально прост – ассоциация лыжных палок с... сексом на трассе. С нетерпением ждала она прихода зимы и выпадения всего, что прямо или косвенно связано со снегом. Ивочка регулярно посещала психиатра, считая, что ползать перед клиентом на карачках или по-пластунски сподручней, имея плоскостопный живот, не соответствующий её возвышенному стремлению подъёма в гору на фуникулере «Фуникулюс сперматикус», что на примитивном латинском значит семявыводящий проток. На этот раз Иветта принципиально не стала распространяться по вопросу животрепещущих клит... вообще и кликуш в частности, возможно, потому, что кляла себя за пропущенный приём у врача, под неусыпным контролем которого состояла. Всегда хочет Депардье на подоконнике. А я ей говорю, зачем он тебе, когда у нас столько штор и занавесок на окнах. На днях тебя, Ивочка, посетил юный ангел, совсем ещё ребёнок. Так ты его вместо того чтобы должным образом обслужить, отправила домой за разрешением от мамы! Ответь мне, почему ты, милочка, не принимаешь серьезных клиентов?
– Несколько дней я прожила с дурными предчувствиями.
– Это не повод отлынивать от повседневных обязанностей.
– Вы должны меня выслушать внимательно, а не как дрынькающую балалайку. Три дня назад у меня был старикан, представившийся поэтом-эротом Амброзием Садюгой. Он пожаловался на то что перестал отличать Купидона от скопидома, контингент от континента, канкан от капкана и «Кон-Тики» от Коннектикута.
– Наслышана я о нём. Только такие могут выходить «из себя», и то в определённых пределах. Он вместе с Климом ошивается в «Кошерной Мурлыке», возомнив себя китайской вазой династии Минг. А в котором часу происходило посещение в тебя?
– Точно не скажу, но он объяснил свой приход тем, что время перевалило за полночь и его новой бабе за 50.
– На нём были самозащитные очки?
– Нет, В жаркую погоду об очках он говорил с прохладцем, в холодную с жаром, но на пионерскую линейку их не носил. И всё же запомнилась зебристость его полосатых брюкв – в  «Картине преступления», выполненной камфорным маслом в жовто-блокитных тонах со светящимися сигнальными огнями в глазах.
– Почему поэт пришёл именно к тебе?
– Я до тонкостей в микронах разбираюсь в искусстве.
– В искусстве смеха, напоминающего кашель кашалота?
– Сами знаете чего, а также в смежных и отнявшихся языках.
– Я помню, ты изучала щёлкающий язык дельфинов методом погружения до момента, пока не почувствовала себя утопленницей. А как вёл себя Садюга, когда с неба сыпался яичный порошок ?
– Он представился заправским портным, проверяющим высокомерие пиджачных рукавов с сантиметром в руках и между прочим сочинил танго «Вы осыпаете меня лепестками прозы».
– Это вызвало у тебя ответную реакцию?
– А как же! Рухнул карточный домик надежд на то, что он не будет читать заунывные стихи. Вот они.

На пляже геев выделен отсек
Для пострадавших «роговых» очков.
Вполне фривольно дышит человек
Миазмами расплывшихся д’рачков.

– Открою вам тайну, мадам, он до этого уже приходил ко мне и жаловался, что чувствует себя пианистом-исполнителем, вышколенным по шкале Рихтера.
– И давно это у него?
– С той поры, как его грудного поместили в ясли «Куда Макар телят не гонял». Тогда Амброзий понял, что попал в детский сад неизвестно чьего имени. Но позвольте мне уступить место другим.
– Конечно, Иветта, я и без твоего совета это сделаю.
– Лола Амбра-Зурова – новоиспечённая стриптизёрка – «цветок душистых Фанаберий», сказочная кудесница с налётом восточной романтики, не ставила себя ни во что, включая китайскую вазу. Начинает день с йогурта. По молодости не понимает, что лучше начинать его с конца. Ничего вразумительного сказать не может, как заядлая курильщица, рот которой в промежутках с работой занят  сигаретой. Прекрасно осведомлена, что  оральная любовь  претерпела изменения (в моду, не стесняясь, вошла притянутая за уши) и злоупотребляла белками клиентов, избегая условности. Её излюбленной попозицией была и осталась наблюдательная. Поэтому Лола утвердилась во мнении, что в ближайшем будущем её ожидает преждевременный выход на пенсию. К сожалению, Лолины тренировки с пустышкой и леденцами не дали должных результатов, а ведь всему виной стала её встреча с гигантом Радиком Сирень, из семейства многолетних  подолгужителей, который, работая подхалимом, не разгибая спины партнёрши, отбил у неё охоту расширять кругозор, когда большое и чистое так и просилось на язык.
– Мне приятно, хозяйка, что вы столь лестно отзываетесь о моих скромных способностях, – засмущалась Лола, – но тайна, закутанная в простыню, окружающая вчерашнего посетителя, сбежавшего с бродвейского шоу «Заткнись, вагина!» волнует меня.
– Не трави баланду, выкладывай всё как на духу, не выдерживая винной паузы при пробковании бутылки. Прискорбно обещаю, мы попытаемся оказать тебе коллективную помощь.
– Спасибо, хозяйка, доброта ваша, окутанная паутиной страхов и страховок не ведает границ и я готова раздарить себя любому и каждому на нейтральной полосе чересполосицы чувств.
– Это уж правда, не всё пойдёт насмарку.
– В полицейском, навестившим меня вчера, всё было черным-черно – никаких пробелов. Траурная кайма под ногтями (не по усопшему) указывала на то, что он один из тех субчиков, которые режут спагетти ножом, и не смутясь, воткнут в задницу не ту вилку предназначенную то ли для торта, то ли для торга.
– Но что же тебя в нём так напугало?
– Жизнь двуликого Януса – окна с двойными рамами; его правая рука находилась в запущенном в чужой карман состоянии.
– Любопытство – акведук знаний, но почему в чужом?
– А что, не видно, как неуверенно он это делал?
– Ещё бы! Надеюсь, с тобой он был обходителен?
– Не перебивайте! Для меня потерять мысль означает потерю частицы себя. Рыжий полицейский Рудокоп убеждал меня, что перед ним молочный поросёночек. А я видела его распахнутые глаза, налившиеся кровью нулевой группы, и себя в них в розовом свете. Вы ведь сами нас учили, что раскрытыми бывают: глаза на действительность, зонтики на дождь и убийцы при варьирующих обстоятельствах. Невольно создавалось впечатление, что коп выдернет из кобуры пистолет и возьмёт меня на шпанскую мушку.
– Ну и как ты вышла из создавшейся критической ситуации?
– Безоговорочно капитулировала. Но он не утруждал себя излишними физическими упражнениями в постели и подзарядкой когда, по его словам, зарядил дождь, хотя я точно помню, что...
– Молодец, Лола! Но никакого намёка на тайну я здесь  не вижу. Тебе случайно не перебежала дорогу чёрная полицейская?
– Какая вы странная, просто поразительно. Так почему же он спрашивал, как избежать кровопролития красного вина на белую скатерть, когда пошатнувшиеся дела пошли вкривь и вкось?
– Милые девушки, я думаю, что мы оставим Лолу Амбра-Зурову в её абсолютном детском неведении и перейдём к следующей старательнице, учитывая, что девчонки теперь идут по завышенной, а не по бросовой цене.
– Марфа Свитер-Нательная – Зажигательная секс-бомба с лёгкой плешивостью и изъязвлёнными желаниями, напоминающая переходящий из девятого класса в X век «Вымпел Невинности». В погожие дни сковородится на солнце и тушится в пляжном песке. Она ярая поклонница садо-мазохических настольных игр и недотёпа, считающая, что рогатки – это мелкие изменки, а любовь – нечто вроде побрякушки в кредит или источника разреженного воздуха холодной неприязни – она не пригодна для утоления сексуальной жажды. Активная работница нашего выездного отдела «Напрокат». По её сомнению, не все насильники злопихатели велосипедиков. Строительству семьи предпочитает пристройки к поспешно возведённым старым сооружениям на слом. У неё в постели хромает дисциплина, и она принимает клиентов за снотворное после шаха с отборным матом в махровом расхолаживающем халате, что вызывает жалобы посетителей. У солидных клиентов, таких как Зиновий Выкрутасы и Ив Фартук, она проходит под кличкой Рекламная Завлекаловка, принимая живое участие в тусовках картёжников, одержимых похуданием бумажников. Ежу понятно, что портмоне стараются сбросить в весе, но возникает вопрос, зачем же отсасывать из перерабатывающего агрегата желудка?!
– Я вот тут сижу, якобы сложа руки и разные разговоры диверсионные слушать заставлена. Какие же нервы нужны, чтобы с нашей сестрой сработаться, вечно мы кем-то недовольны, будто несмышлёныши, не знали на что шли, – возмутилась Марфа.
– Хоть у одной голова на плечах имеется, – оценила Пелагея высказывание в одно трогательное (инкассаторское) касание.
– Я не из подхалимажу ето говорю, а из внутреннего возмущения повышенными претензиями и барскими замашками некоторых. Признаюсь, не умею я вести с клиентами в высшей степени интеллектуальные беседы, потому что с детства понимала губительное влияние всего орального. Я тут к доктору по глазам ходила. Он мне зрение лейзиком исправил. Теперь я всё без очков хорошо вижу, и кто в машине сидит – паразит, вынашивающий гнусные мыслишки или женщина, отделывающаяся от него, как платье, оборками.
– Красиво говоришь, Марфа, – вмешался Клим, – давно я тебя не посещал на благосклоне лет, о чём искренне сожалею. Но пускай тебя нераскрытые причины, как нераскрытые бутылки, не интригуют. За такую женщину как ты, я готов принять смерть от петли, от ножа, от яда или на худой конец от консьержа.
– О вкусах не спорят, – вставила хозяйка и почему-то залилась масляной краской. Наводить шороху, чтобы потом полировать? Какая поразительная непроизводительность, подумала она.
– Вы у меня «Welcome» Климушка, – проворковала Марфа.
– Ты не женщина, Марфа, а произведение старых мастеров, в тебе происходят метаморфозы, – Клим нервно заходил по комнате, полагая, что далеко не всем удаётся отмеривать время шагами.
– Разительный вы надсмотрщик, Клим, просто калькулятор чувств какой-то. Мамка и впрямь с кривой улыбкой меня родила. А папку я не знала. Совсем как на непорочное зачатие похоже.
– Таким как ты, Марфа, сам Бог велел играть в лотерею, разыгрывающей воображение – выигрывать, да куш срывать.
– Низкий вам поклон, Климушка. Я бы с одних слов ваших богатой стала и в золото оправляться ходила.
– А фаянсовый тебя не устраивает? – съехидничала Пелагея.
– Ну не в цельнометаллическое же биде. Взгляните в окно, хозяюшка, побыстрей. От ваших слов облака румбу затанцевали в пасмурном небе, и мне жить захотелось припеваючи шансоны.
– Фольклорная ты больно, Марфа, не считая ребяческой забавности. Таким как ты, юродивым, никогда не холодно – укроются с головой и представляют, как было бы без неё хорошо.
– Не корабли пристают к пристаням, а пристани льнут к кораблям. Но я ещё не определилась, к кому себя пришвартовать.
– С тобой, Марфа, и о других работницах как-то забываешь.
– Хильда Пардонолайка – полиглотка с многочисленными эрозиями на слизистых оболочках. Сторонница усиленного нечленораздельного питания. Безостановочно молчит, отказываясь участвовать в бестолковых на её взгляд полемиках. Как-то я посоветовала ей провентилировать мозги. В отместку Хильда грозилась не оплатить счёт за электричество, обозвав меня мадам Стульчак. Такого хамства мадам не прощают, и я попросила её больше не заходить к нам с Климом в будуар без вызова. С того момента троечнице Пардонолайке пришлось забыть, что такое «менаж де труба». Её дурная привычка перескакивать с пятого на десятого повлекла за собой нежелательные последствия. Но распоясавшиеся  в полном смысле этого слова клиенты уже пообвыклись.
– Зря на меня бочку катите, мадам, служу я вам верой, а по утрам и комсомольской правдой с комом в горле, по-черепашьи, втянув голову в воротник, даже когда принуждаете заниматься любовью с тюфяками. А я ведь вам не ваша кошка.
– Ты с кошкой себя не сравнивай. Моя кошка любит самолёты на приколах, потому и ангарской называется. Забыла, как я тебя нищенкой с улицы взяла с годовалым ребёночком и трёхгодичным стажем со скидкой на возраст? Иногда жалею, что отняла у тебя возможность радостно околевать где-нибудь под бордвоком.
– Век помнить буду вас, хозяйка, но помыкать этим себя не позволю. Я и так на самых чёрных работах занята. От ваших заданий  кусты боярышника в нашем Зимнем саду краснеют. Неделю назад добровольно совершила круг почёта, и по вашей милости два тяжких преступления против угрызения совести, преследуемого агрессивными личностями – любовные игры с присланной парочкой больше напоминали упражнения на перекладине. Я ещё не умерла от любви, а они меня почтили трёхкратным вставанием.
– Не темни, Хильда, они тебя за высокие груди и достоинства в фойе по альбому выбрали. Твоё дело – обслужить заказчиков по высшему классу. Не дано тебе провести демаркационную линию между явью и выдумкой. Все знают, что я выступаю единым фронтом с без лести пропахшим Климом Годзилой против коллективизации домашних животных и секса в стенах нашего почитаемого учреждения. Но если уж разок пришлось кому-то угодить, не так как тебе хотелось, то не взыщи. По натуре я либералка, и в курсе дела, что все мои приказы не обсуждаются, но перешёптываются.
– Вас послушать, выходит не меня положили на диспансеризацию с диагнозом «Кровь с молоком в моче». А причину – мои душевные порывы в 45 миль в час, так и не вычислили.
– Осмотрительней будешь. Не серчайте, мадемуазель, вы в расцвете лет, а я в закате рукавов вкалываю как собака, разве далеко улетишь на воздушном шаре, лопнувшем от злости? Судя по всему, сработались у нас сестрёнки-шестерёнки. Замена требуется. Посмотрим, кто у нас следующим вписан на повестке дня.
– Одетта Сал-Иванофф – неуклонная последовательница традиций нашей древнейшей профессии, воспринимаемой невооружённым глазом. Она больше других придерживалась принципов централизма и блюла правила приличия в скотоложстве, предусмотрительно обнеся их колючей проволокой отечественного производства. По моему авторитетному мнению, к жизненным барьерам Одетта относит австралийские  коралловые рифы и автобусы. А смехотворной цепной реакции взрываемых в Тихом-пацифическом океане французских бомб на иранизированных аятоллах она предпочитает цепных бульдожьей породы «Пудинг» с открытой ею недавно у подопытных животных цепной эрекцией. Такой информацией снабдил удивлённую меня владелец бульдога, посетитель нашего заведения Яник Тычинкин-Пестиков – очень своеобразное, я бы сказала, опылительное устройство, привлечённое перспективой конвертируемого счастья в наши пенаты.
– Плохо вы его знаете, – не удержалась Одетта, – он пообещал попортить мой  беззаботный фасад, если я не найду общего языка с его бульдожкой. И пригрозил мне, что он как потомок викингов, почти шведов будет рассчитываться в кронах деревьев. А на что мне деревянные?! И неизвестно, бля, когда скандинавы окончательно перейдут на евр... Простите, если обидела кого невзначай, когда напевала любимую «Вдоль по бедру на две октавы ниже».
– Оставь, дура, солдатский жаргон, не на плацу небось. Сама виновата. Ты забыла как капитулировала перед всеми и каждым, разъезжая  леди Год-дивой, на «Даёте» с белым флагом не капоте?
– Промашку дала, с кем не бывает, мне тогда портняжки по рекомендации Андерсена декольтированное «Новое платье королевы» справили на «День открытых плечей». Мне сказочник так и сказал, мои  портные – воротилы носом от зловонных денег, могут раскроить материал, но череп никогда, поэтому и рекомендую.
– Ну что ещё можно ожидать от девицы в костюме свободного покроя и такого же взгляда на жизнь, идущей наперекор судьбе? Это когда же всё было, измотанная ты наша? – простонала хозяйка.
– После Ссудного дня обвала на Уолл-стрит – этой ужасающей банкирской панихиды 1929 года, когда поняла, что лучшее угощение для брокеров – пироги с начинкой из зелёной «капусты».
– Тогда какие могут быть претензии к обществу?
– А у кого мне защиту искать, как не у своих соратников, наперсников и сослуживцев? Я правильно рассуждаю, Клим? Ты ведь добрый, расточительный и обладаешь везучестью грузовика.
– Насчёт меня, не угадала. Самый расточительный – это рашпиль. А ты видать из молодых да ранних.
– Правильно. В три года я играла на Марфе – нашей домработнице «Элегию пенсне» и в кубики со льдом, не подозревая что такое шотландские виски. А в пять лет, во времена Йоки Оно, мне нравился битл Джон Леннон, но не жук-сердцеед Пол Маккартни.
– Ну чем я тебе эрудированной подсобить могу, по моде Одетточка, просто не представляю. Ты же не пострадала за нелегальную торговлю телом после принятия душа, когда мы выявили у тебя фальсификацию отчётности по количеству посещений клиентов. Так что медали «За безупречное обслуживание» тебе не полагается, – приосанившись, бросил на неё скорострельный взгляд Годзила.
– Не взламывай мне душу Клим, да и просьба у меня к тебе пустяшная, помоги список охальников и огульников за последний квартал составить, по возможности не разрубая их на части. А я по нему, как по понтонному мосту через подмоченную репутацию, в успех будущего пройду. Народ говорит, что на тебя можно положиться – не так часто изменяешь жене и принципам.
– Насчёт принципов – у меня их не так много. Но мне ещё не раз предстоит изменить тебе с косилкой жизни – со смертью.
– Как это грустно, – всхлипнула девушка.
– Не выйдет у него с тобой коллаборационизм, Одетта, – топот и гиканье такие поднимутся, будто лошади Пржевальского вальсируют, – резюмировала Пелагея. – Ну кто там у нас ещё?
– Берта Мундштук – марафонщица, марафетчица, покорительница крутых и всмятку. До гормональной перестройки в стране стреляла убывающие у прохожих деньги с колена. В этом ей не было равных среди профессиональных попрошаек. Родоначальницей движения «Молодым везде у нас немного, старикам в постели незачёт» называл её Годзила. Теперь девка сорвалась, дала обет безрачия и слабину, жалуется, что не справляется с наплывом клиентов. Я согласна, это не излишки воска со свечи снимать. Клим уже наказывал Токсинью – «клин» вбивал, увещевал так, что чемодан не закрывался, ставя ей на вид в разных позах, но результатов воспитательные усилия на неё не возымели – она так и не смогла, забеременеть, пребывая в блаженном неведении.
– У меня по этому поводу отдельное мнение выработалось, – не выдержала критики Берта Мундштук, автор повести «Натюрморт бутерброда по разбитое колено коленкорового цвета», в которой она описывала попытку ослабить натянутые на раму батутные отношения с кошкой по кличке Великобритания.
– Мнение твоё из кусочков и мысли твои штопанные перештопанные. Не хватает у тебя терпения до конца всё выслушать, потому что с маленькой головкой и широкая в бёдрах ты похожа на Эйфелеву башню с её профессиональной невостребуемостью стареющей проститутки. Добавлю к этому, что работница Мундштук исправляется не в лучшую сторону. Надеюсь, – продолжила прерванную речь мадам, – Клим доложит нам, какая сторона у неё лучшая, в противном случае придётся ждать прихода таксиста и эксперта по девичьим прелестям Витьки Примулы, не зря пользующегося их услугами бесплатно и ни при каких условиях не берущего у девушек на чай. И всё-таки Закусаева должна ответить на вопрос, зачем обслуживать сразу двух клиентов и, расставаясь с ними, на прощание пронзительно целовать в скукожившиеся места со словами «Спокойной ночи малыши»?
– Всё что я исполняла, происходило из солидарности и по договорённости с Одеттой, учитывая что ей, продувной бестии, сквозняки нипочём. Она мне подсказала, что  прискорбный и оскорбительный жест в виде поцелуя в их бесстыжие пустышки действует на мужиков не хуже аскорбинки. А чтобы я ни в чём не сомневалась она дала мне почитать женский журнальчик технических новинок «Руководство по эксплуатации мужчин».
– И что ты из него вынесла? – загорелась хозяйка Пелагея
– Много чего. Например, что Синий чулок выходит замуж за Синюю Бороду, отливающую кобальтом.
– Ну это дело выеденного Фаберже не стоит.
– Это для вас не стоит, а нам девушкам всё интересно и поздновафельно. На задней обложке редактор не забывает подсаливать шутки с вырезными талонами на усиленное пытание, возвращающихся поздней ночью мужей – тех что едят за двоих, не любят даже за одного, не соблюдая распирания внутреннего порядка.. 
– И всего-то, Орехова-Зуева? – разочарованно – просипел Клим.
– Закусаева я, Таксинья Закусаева! Пора бы уже за полгода запомнить. Никакого тебе уважения к людям, просто сладу нет. Конечно, я страдаю излишней эрудицией, но этого у меня уже никому не отнять, когда я вывожу желторотых цыплят на путь истинный.
– Правильно заметила, Таксинья, к занудам, подобным тебе, у меня повышенная идиосинкразия.
– А журнальчик, то что надо! Видать редактор любит чечётку и цукаты. Из этого многолистника я и подходящий пароль для моих личных клиентов вытянула: «Железные птицы устроились на железнодорожных ветках». А от таких как ты, я отделываюсь встречными вопросами: «Не проходите мимо? Обходите стороной? Почему вы сегодня без картофельного клубника?»
– Таксинья, это сложно, и почему клубник, а не стёганая куртка? – спохватился Клим, движением руки как бы снимая с набриолиненной головы усечённый цилиндр и отставляя тросточку-хлыст в сторону, – кстати, пепельный цвет платья тебе очень к лицу, тем более, что оно у тебя не нуждается в масляных красках.
– По-садистски звучите, Клим, вы не премините щегольнуть заморским словечком. Сейчас важно, чтобы ценность указаний не превышала рыночной стоимости. Предлагается и другой вариант пароля попроще – подойдёт для клиентов старшего поколения: «Халат расшит Бей-Бутовым?» Отзыв: «Он уже давно не поёт».
– Хватит! – гаркнула мадам Пелагея, – дайте мне пару слов сказать в адрес настоящей трудяги, которая не другим чета.
– Торопыга Бася Соломоновна Ихьбинхудрук – довольно вульварная особа, обладательница карминовых губ. Она постоянно пребывает в состояниях: опьянения, забытья или декретного отпуска. Скажем прямо – эта «Толстокожая подошва» не являла собой очень прибыльное тельце, но ей принадлежала, ставшая популярной в кругу транспортников, коронная фраза: «Жизнь, как рельсы – набегающие, убегающие, в зависимости от того, находишься ли ты в головном вагоне или в хвостовом тамбуре».
По моему мнению, Бася слишком интенсивно боролась с беспринципными конкурентками за связь с порядком нагрузившимся бойфрендом, которым номинально является Витёк Примула. Но связь их прервалась по вполне понятной причине – она заявила, что он не умеет делать большие деньги. Примулу вызвали в суд, когда кто-то донёс, что Витёк пытался купить печатный станок последнего выпуска, но слава Богу, заведённое на него дело с гиканьем пронеслось мимо. К тому времени Бася была уже хорошо осведомлена, что жизнь – режиссёрша превратного представления, о фруктах – вооружённых до золотых коронок братанов с Драйтона (этой цитадели утрусской эмиграции) члены акционерного общества «Каюк-компания». Приобщая Витюню к общаге, братаны намеревались подарить ему в складчину кованые летающие сапоги и перочинный ножичек с оптическим прицелом и цветной татуировкой на нём: «Коротко, но ясно». Он должен был получить подарок как профитёр с призывными криками самозванца «Ау-ау!», заслуживающий их доверия за то, что по научному  разделил безповодковую связь в животном мире на: сухопутных, воздухо-плавающих и про-из-водных. Потребительское отношение к такому предмету общего интереса, как Витёк Примула-Мышца, – этого украинского тореадора на преждевременной пенсии, вызывало у девушек неослабное желание выместить на нём генерированное ожесточение незатухающих конфликтных колебаний. Их недоумённые шепотки в кулуарах о  выкидышах, как результатах непрочного зачатья, способствовали расширенной продаже среди девчонок семян конопли и мака, из-за переутомления от домашних заданий занятия любовью, незаслуженно отнесённых кем-то к наркотикам.
Каждая последующая беременность отличалась прямым попаданием от предыдущих (одним из многих оказался Антонио Варикозо), и этим Ихьбинхудрук заслуженно гордилась, тем более, что Март – месяц ночных котировок под окнами и на крышах, когда желтушные глаза то тут, то там возникают за каминными трубами двухэтажных коттеджей. Не зря же изобретательная хозяйка (творец под Феллини в юбке) как-то пропела: «У нас в общежитии праздник...», когда предвиделось факельное нашествие абитурьентов. – Надрайте напоследок и на посошок канделябры грудей, – отрывисто приказала она, – завейте волосы... и на голове тоже. Начистьте в обязательном порядке протезы с зубами из слоновой кости, и если всё у вас не сместится, то закрепится в сознании и пойдёт своим чередом, как утята за уткой, а я вам зачитаю, что мне подарил в желатиновой ресторашке «Пуэрто-рыгало» наш клиент король абсурда Опа-нас Непонашему, рассматривавший жену как перевалочный пункт на супружеской кровати.

Я рождён пузырьком в шампанском,
чтоб всплывать из бокала круглым,
размечтавшись, попасть ей на губы,
и шептать языку на испанском.

Растворюсь в слюне щелочной я,
опускаясь по глотке к желудку.
Подарю себя как незабудку,
неподвластно её беспокоя.

И не встретит тонкий кишечник
пузырёк, который не вечен.
Лопнув, я превращаюсь в воздух,
расплавляясь рано иль поздно.

Мне другие придут на смену,
запузырят в шипучую пену,
в нос забьют, веселясь искристо,
и от зависти лопнут с писком.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #207)