Студенческие беснования

    Слово не воробей, вылетит — не поймаешь. А ведь праотцы наши знали, о чём балагурили, раскуривая на завалинках козью ножку, что сначала думай, а потом уже плети… лепи, да хоть соловьём заливайся, что удумал.

Видимо, граждане, случилось чудо-чудное, либо диво-дивное, но как показывают последние исследования, такая известная фамилия, как «Иванов»… фигурирует в списке лишь второй. А вот первую почётную строку занимают уже — «Смирновы». Только десятыми там значатся «Петровы». А что «Сидоровы»… А Сидоровы вообще, видимо, перевелись. Выродились, верно, из древних общерусских фамилий последние: из-за болезни, хвори, али какого иного недуга, которые свалились на всё родство и их древний корень.
Ага… одним махом.
А вот очень даже необычная для русского уха — Дураковы, скажи, плодятся, яко кролики. Да-да… много их ноне рождаться стало, но они тут же летят в ЗАГС… срочно меняя фамилию, к примеру — на Светловых. Умнее, конечно, они от того не становятся, но хоть какая-то светлая полоса перерождения мерцает и мельтешит в жизни их уже нового, младого поколения. Именно так, там… за горизонтом.
— К чему это я всё описываю! – спросите.
Да к тому, верно, что не каждому приходится по нраву та или иная фамилия с рождения, с которой гражданин, носящий её, иной раз, начинает очень даже конфузиться при народе. Иногда идёшь, клюёшь с кем-то семечки, а ведь того сам не знаешь — с кем, именно, и шагаешь, то ли: с Дураковым, а то ли со Светловым.
О случае же, о котором я хочу вам поведать — с родной фамилией и граждан осрамили, а нас, студентов, помнится, чуть жизни не лишили. Колами... по голове. А всё почему. А потому, что фамилия наших героев была Юдаковы, которая уж… точно никак не соотносится — с Дураковыми.
А там кто знает… кто знает.
Виной всему был нечаянно брошенный истошный возглас в толпе. Визг. И где… В городе Аркадак, где в начале 80-х годов прошлого столетия процветал уже такой криминал, коего, кажется, и в самой Губернии ещё не было так заметно. Так, мы многократно становились случайными свидетелями в городе таких причуд и странностей, которые вам и ночью то никогда не снились.

Один, к примеру, уголовный элемент, пропади он пропадом, проиграл в карты. Ну, проиграл, так проиграл… что, казалось бы, с того. Но это в среде студентов. Однако, никто, в то время, из нас ещё не знал тех уголовных… тюремных понятий о наказании, каре и результатах оного проигрыша. Каково же, представьте, было наше удивление — увидеть то, как в компании тот тату-тип, вместо шашлыка, вынужден был глотать на наших глазах, из коробки, костяшки домино. И ведь все до единой спорол.
Однако, как оказалось, что до того меж криминальными элементами произошёл спор.
Ну, таки… увезла карета спорщика в больницу, где бедолаге всё нутро выскребли. Очистили. А ведь тех, чёрт побери, косточек было в коробке: не одна, не две, не пять, а мыслимое ли дело — двадцать восемь. И что… Так тот уголовник, не сделав никаких для себя выводов после выписки, вновь принялся за старое.
Другой же сиделец, коромысло б… ему в дышло, за проигрыш разжевал и заглотил упаковку бритвенных лезвий, типа нашего: советского «Спутника»… запивая их, при том, пивом.
Нет, вам того, верно, в жизни никогда не увидеть. Да и ни к чему.

— Упаси и Богородица! Не у каждого, поди, и психика выдержит видеть такое театрально-драматическое «шоу». А он, пёс, скулит собакой, но жрёт чёрт-те что — совсем для люда несъедобное. А попробуй-ка, не сглотни, таки… на перо его же дружки и посадят, али того хуже. Кто знал из нас тогда... законы зоны. Ну контактировали мы с теми придурками лишь по поводу создания и участия в вокально-инструментальном ансамбле. И всего-то.
Местные же, тем временем, топтали зону.
И вспомнится же, как тот парнище жевал, разжёвывая лезвие за лезвием, и ехидно ухмыляясь, обильно запивал их кусочки-куски, радуясь, видимо, только тому, что пиво было для него халявное. Ну, и слава Богу — хоть тому был рад!
И при всём при том, скажи — не скопытился. Не загнулся.
Зато наши девчушки, увидев его чудные действа, таки… разом — в обморок. Хлобысь... и молчат. Хотя обе медички и были направлены в стройотряд, дабы исцелять наши тела от разных хворей и недугов. Я же глядел на них, а они, будто преставились, что хоть служку приглашай. С кадилом... отпевать. Право, будто усопшие предо мной, что озноб по шкуре пошёл. Дыханье ажно, чёрт дери, спёрло. Сижу белый, опустошённый, грущу. Печаль, а мёртвая тишина молча слушала… выслушивала меня и говорила то же самое, что и говаривала прежде. Ничего.
Только и отошёл от стресса, прочувствовав грудку одной из них... горячей. Бьющейся сердцем. Возбуждённо.

— Матерь Божья! – сказываю. – Что же это вы, белые халаты, от такого безответственного поступка какого-то уголовника с сознанием то так быстро прощаетесь! А как, вдруг, кровушку увидите. Чему же вас, институток, вообще, готовят и учат, коль нам, при случае, помощь оказать не сможете! Что же вы хлеб тут общий понапрасну и задарма тогда с нами жуёте! Что же вас, врачих, по большому счету, сюда направляют, что занозу из зада ребят вам, видите ль, стеснительно выдернуть! Вытащить! Аж… щёчкой рдеете, будто и не ваша то совсем работа. Можно подумать, что совсем и не ваша то обязанность! Ну, не послали же вас здесь нас, простите: тешить, развлекать, да баловать.
А что было говорить или объяснять тем глупым ещё девчушкам, коль они стоят к тебе спиной и не собирались: ни слушать нравоучений… ни оборачиваться. Только и могли выплясывать. Вот и надейся на таких.
Ну, а когда вода, как говорится, выше головы… уже неважно насколько она её выше.

Несмотря на криминогенную в уезде обстановку, четверо отъявленных студентов, дабы одарить своих милых девчушек модными тряпочками или черевичками из стран Запада, где к закату старого тысячелетия, капитализм, к чёртовой матери, совсем и окончательно уже догнивал, мы, в ту, летнюю пору, остались подзаработать на другом уже объекте города.
По чьей-то инициативе… взялись мы проводить отопление в двухэтажный дом в пенсионной графе расписывающему люду, уже, пожалуй, никто и не припомнит, ибо сами были, ох, уж… как далеки от оного сварочного и слесарного дела.
Однако, наняв сварщика, работа у нас закипела, но мне отчётливо помнится, что тот специалист без налитого ему «губастого» не желал с нами: ни встречать доброе утро, ни, тем паче, работать до ночи — «на сухую». Мы же ему, как могли, так и помогали: долбили, доставали, снабжали, укладывали, вновь наливали, ибо другим навыкам в жизни своей роднёй просто не были научены.
Дело то замутили благое, да и для студентов прибыльное и всё-то шло у нас хорошо.
Замечательно.
Работали мы, не покладая рук, весь световой… а по вечерам, приятель Минин солировал с теми же экстремальными местными ребятишками на танцплощадке городского парка, заводя местную публику модными в то время песнями Адриано Челентано. Как музыкант, Минин был великолепен, а вот как человек…
Хотя слушайте дальше.
Студент наш: музицировал, музицировал и домузицировался до того, что нас, четверых студентов, в один из вечеров спасала вся милиция городка от разъярённой, в ночи, вусмерть пьяной публики.
А ведь… началось то всё с мелочи, а именно с того, что к сцене подошла одна из пяти пар молодожёнов, прибывшая вместе с другими в тот вечер сразу из-за свадебных столов — на танцплощадку городского парка... со всеми гостями. А было их, ни много ни мало, а до полуторы тысяч голов с залитыми зенками и неуёмной богатырской расейской силой, и её непременно надо было где-то выплеснуть наружу или на ком-то обязательно отыграться.
Так… мы все чуть не попали под ту раздачу.
А ведь одна из красоток-невесток, вся в белом, всего-то и заказала студенту Минину исполнить песню суперзнаменитого итальянца.
— Для кого исполнить то? – спросил захмелевший наш солист.

— Будьте так любезны — для молодожёнов Юдаковых! – проворковала та, целомудренная девчушка, аккуратно на себе поправляя высокую причёску: «а-ля — Жанна Агузарова».

— Для молодой семьи Дураковых исполняется романтическая песня Адриано Челентано: «Я лечу!» – объявил громогласно и намеренно на весь городок этот выродок, да в микрофон, да будто Левитан заявил: о начале войны с фашизмом, чем подписал нам, будущим юристам — смертный приговор. На площадке наступила зловещая, гробовая тишина.
Да чтоб у него, кобеля, язык тогда отсох.
С корнем.
Вот тут-то нас и ослепило, ибо весь гуляющий люд, как по команде… с недобрыми намерениями, двинул ноженьки свои пьяные к огромной сцене, где я с музыкантами стал искать угол потемнее и поукромнее, где можно было как-то скрыться, спрятаться от полетевших тут же в нас: камней, кирпичей, булыжников, бутылок и иных, поражающих человеческую живую плоть, тяжёлых предметов. Либо Минин не знал, что всё возвращается на круги своя.
Так сомнения у меня по оному поводу.
— Это кто здесь, мать вашу, Дураковы! – громогласно доносилось с парка. Специально, подлец, обозвал, опозорив нас на всю волость! На всея Вселенную! И это на свадьбе! – слышалось со стороны.

— Бей ментов саратовских! – заголосил кто-то зверем с парка, став причитать и матерно выражаться.

— Вот… так Минин! Чёрт! Злодей! Да сотрётся имя его… из моей памяти!
Ведь каких только гадостей в свой адрес и адрес милых родичей не услышали мы от присутствующих местных гулён. Мы то поначалу робели, стоя, аки статуи, отмахиваясь от ударов и уворачиваясь от летящих в нас поражающих предметов, а затем, вишь ли, уже и сами завелись, защищаясь: кому колом по горбине ответишь, кому кулачищем зуботычину дашь, а кому-то и по башке бутылью.
Пустой.
Оно то нам, хлопцам, не привыкать, например: схватиться, побузить, помахаться, передраться, но я же сказываю, что пять свадеб состоялось в один день в городе, да и на танцы пришло тысячи полторы в хлам пьяных гуляк. Этакой то сворой натурально, скажи, и в асфальт могли затоптать.
Каблуками.
Так, Минин, безумной своей выходкой, сорвал: продолжение свадебных гуляний, да просто танцев, найдя работу и местной милиции, усиленные экипажи которых тут же подкатили к танцплощадке, ненадолго потушив весь конфликт: милицейскими свистками, огнетушителями и дубинками. За нас они должны были нести персональную ответственность, хотя к должностным обязанностям те относились спустя рукава, ибо у каждого из них находились на танцах, в парке: соседи, друзья, приятели, знакомые. А тут, вишь ли, мы, чужаки, решили испортить всем грандиозный такой вечер.
Праздник.
И тут, товарищи, будто свадебные заводилы — муравейник потревожили. Это, граждане, когда здравый смысл совсем исчерпал свои аргументы и начали закрадываться некие в голову сомнения.
Но чувствуя ответственность, сотрудники милиции всё же стали цепью, образовав для нас живой коридор, дабы мы по нему проследовали — к срочно подъехавшему за нами автобусу. Таки… под градом камней, палок и бутылок, которыми нас осыпали с кустов заросшего сада, мы и добежали до автобуса. Да-да… мы бежали по коридору под охраной, а с обеих сторон, где были трезвые полисмены, шла рукопашная, будто сражение на Куликовом поле. Одним словом — долбили гости с разных свадеб до смерти друг друга, от души, разбивая физиомордии до кровушки.
До кровиночки.

— Ой, мама не горюй! Слава Святой Царице Тамаре, которой я молился, доверившись, однако, огромному барабану, который я прихватил с собой со сцены, прикрывая им в пути черепную свою коробку. Одному же, смотрю, прямым попаданием кирпича раскроили череп; другому осиной, выдернутой из земли с корнем, погнули клюв, а меня мало, что из летящих предметов нападения, вообще, и коснулось. Только и слышал я грохот барабана от попадавших в него со стороны различных предметов нападения: бах… трах… бабах, что дюже боялся разрыва своих ушных нежных перепонок.

Нет, ребятушки, в такой обстановке: криками и визгом не только нельзя было привлечь внимание своих соплеменников, но и во всю ширь, пожалуй, рта было не раскрыть, призывая, наконец, бунтующих — к миру и спокойствию. Мигом ведь и резцов своих с клыками недосчитаешься, да и домой шепелявым возвернёшься. А что, скажите, объяснять потом землякам, как это, мол, тебе булыжник в полость рта влетел. А при каких таких, дескать, спросят, обстоятельствах, ты в логопеде нуждаешься ноне, когда война с басмачами идёт где-то за бугром, но совсем не в нашей Губернии.
Таки… довольно о боевой обстановке, в этом — Богом забытом крае. Благо, что участники тех свадебных церемоний, совершенно забыв о нас, студентах, схватились тем временем меж собой, круша уже палками от штакетника друг другу: челюсти, зубы, разрывая носы, губы, щёки, уши, головы. В лохмотья… в лоскуты. Народ Аркадака с перепугу падал ниц столбами нам в ноги, но мне за барабаном то хоть бы что… не видно было.
Вот их то, работники советской милиции, в отличии от чуждых им персон, очень даже рьяно бросились оберегать и защищать, встревая прямо меж ними и, даже принимая незаслуженные от участников драки: тумаки, удары и ссадины.
Спасибо барабану и амулету бабушки моей Ненилы, который всё же спас тем днём меня от беды, что даже и глаза мне в драке не подсинили.

Это, ровесники, моё эссе тем, кто живёт ещё воспоминаниями о той, студенческой нашей жизни и работе в стройотрядах, где не только учебным процессам, но и работой готовили молодых людей к жизни и тем, кого одолевают ещё нынче по ночам — ностальгические воспоминания.
Ну, а нашим внукам, прозябающим у мониторов в сети интернета, ни черта… не дышащим свежим воздухом: на футбольных полях и в хоккейных коробках, откуда нас домой не могли загнать родители, совет, дабы следили в обществе за каждым своим словом, да запомнили, чтоб, случаем не осрамиться, на всю жизнь пословицу: «Слово не воробей, вылетит — хрен ты его поймаешь».