Бабушка вернулась. Отрывок

«ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. БАБУШКА ВЕРНУЛАСЬ», - Куприяныч представил, как красиво он напишет заголовок. Это ничего, что он свои записи наутро из-за корявого почерка разобрать не может. На этот раз он каждое слово печатными буквами выведет.
Куприяныч немного подумал и принялся мысленно писать.

«Случилось это в пору, когда я был молодой, но уже женатый. Тёща жила отдельно в избушке неподалеку от нашего автопарка, где я работал на грузовике, а везло на калым не нам, а бензовозчикам. Потому что они обязательно ежедневно ходили в Бийск за горючим, и у них всякий раз были пассажиры. Автобусов в те годы в деревне не водилось, потому что у нас и правдашних дорог-то не имелось. До города на попутках добирались с чужими шоферами. Или со своими бензовозчиками, а их и было трое только. В очередь за неделю записывались. Это я для ясности обстановки прелюдию пишу. А теперь к делу перехожу. Прихожу как-то к тёще на обед, а бабушка - я её с первого дня так стал звать - старенькая уже, лежит на печи и вздыхает. Увидела меня, запричитала в какой раз: «Ну, чё же это такое!? Два унука шохверами трудютса, а в Бийск, к Свиридке, не смогу съездить».

Свиридка этот, он и пощас живой, бабушке какой-то племянник приходится, он тоже редко гостил в деревне. «Никто меня в Бийск не везёт», - говорила мне бабушка с печки.

А на другой день я чёй-то зашёл в гараж едва не первым, а Мартынюк, бензовозчик, говорит, будто самому себе жалуется: «Ну, чё же это такое!? Сегодня первый раз пассажира нету. Как же буду выпивать?» А выпивали бензовозчики за деньги, какие брали за провоз пассажиров, и всегда при деньгах и красном вине были. Они из рейса вернутся, горючее сольют, и по кустам разбредаются от безделья. Знамо дело, не свои кровные рубли пропивали. Тут я про тёщу вспомнил и про её обиду. «Слушай, - говорю, - есть у меня тройка, но она на печи лежит. Доехать надо, забрать». «Ну, поехали, обрадовался Мартынюк». За провоз пассажиров бензовозчики брали по три рубля с каждого.
Приезжаем, я с порога кричу восторженно, будто рад от тёщи хоть на денёк избавиться: «Ба! Поедешь в Бийск!?»

Да, я не сказал, что стояла поздняя осень, и ветры часто доставали нас своим сивером. Уде и печи потихоньку стали топить. Говорю: стояла поздняя осень, и с горы, по-над деревней, уже должен был этот сиверок во всю гулять.
Бабушка наша прям прыг с печки, шаль на себя, какое-то пальтишко набросили на плечи - быстрее солдата по тревоге! Села она в кабину, я на подножку запрыгнул, доехали до гаража, спрыгнул я на землю, и покатили Мартынюк с бабушкой в гору. Гору эту с затяжным подъёмом никак не минуешь.
 
Проводил я малость взглядом машину и успокоился: Мартынюк Свиридку знает, гостил как-то у него - не потеряется бабушка в городе! И занялся я каким-то делом, теперь уж и не вспомню, каким. Что-то потребовалось мне выйти из гаража; вышел, глянул на гору. Батюшки-светы! Сердце зашлось - разворачивается наш бензовоз на середине горы. «Что ж-то такое! Что случилось?» - заволновался я и заторопился к дороге. Постоял - точно, назад едут; бабушка моя в кабине. Ах ты, горе луковое! Съездили они до бабушкиной избушки, задержались там на минутку. И вернулись.

Подъезжают ближе, я тут же интересуюсь, что стряслось. «Чё, чё? - покатывается со смеху Мартынюк: - На гору стали подниматься, а ветер там такой дует, ай да ну! Сивер в кабине начал завихривать. Бабушка твоя тут и провозглашает: «Сёмка, да туды твою мать, да я же без трусов!» Вот, ездили трусы надевать! Надели и поехали спокойно по гостям!» Тут и я не выдержал, захохотал. Вот как бабушка торопилась в город-то с тёплой печки».

Куприяныч засмеялся, довольный первой историей.

- Теперь бы записать!

- Что записать? - услышал он голос бригадира животноводства и встрепенулся. Надо же, как увлёкся историей! Неужели от начала до конца вслух пробубнил? Но вовремя сориентировался: - Телефон вспомнил. Надо бы записать!

К ДЕСЯТИ ЧАСАМ Куприяныч загнал машину во двор, управился кое с какими делами-делишками, и только зашёл в избу, как тут же собака потребовала его на выход.
Он вышел на крыльцо вместе с бабкой, ведь собака не пролаяла, кто из хозяев востребован больше.

Опять пришла соседка; снова обеспокоилась за свёкра Фатеича.

- Ох, Пана, да и ты, Куприяныч, - с болью в голосе произнесла, - дайте чего-нибудь за ради Христа. Закупорить надо деда. Пробило его, пока ты, Куприяныч, на яме скакнул на машине-то. Он и в больнице не был. Снял штаны и речкой, речкой домой бежал. То-то же его прокатил.

Куприяныч едва не прыснул от смеха, представив бесштанного старика. «Почуднее шолоховского Щукаря будет, пожалуй», - подумал, но тут же устыдился своих мыслей.
 
- А чего же не сказался? Доставил бы в лучшем виде домой? - спросил соседку.
- Постеснялся.

- Ну, вот что, - задумался Куприяныч, - я знаю, как деда пробить-раскупорить, а как восстановить-закупорить - не ведаю. Это тебе лучше к моей бабке.
И Куприяныч скрылся в доме.

Ещё три дня не получалось заняться мемуарами. Какое тут сочинительство, когда у соседа окопная болезнь приключилась? Выглянет Куприяныч в окно - сидит дед среди полыни, лысиной, горемышный, сверкает на солнышке.

В воскресенье снова пришла соседка:
- Ох, Пана, напоила я деда твоими таблетками, а не проходит болезнь.

Кубыряется, падает без сил. Занемог совсем.

- В машину не посажу! - заартачился вдруг Куприяныч. - За фельдшером съезжу, привезу-увезу.

В эту минуту ко двору Фатеича примчалась «скорая», и соседка заторопилась домой.
- Пойду-ка я, однако, бабка, проситься сторожем на бригаду, - молвил Куприяныч неуверенно. - Уж там-то я смогу написать свои мемуары.

- Напишешь, если жулики не прибьют. Подопрут дверь, запалят сторожку, как было в прошлом годе. Хорошо, сторож на ужин ушёл. А то, может, и дома спал.
Куприяныч пожал в недоумении плечами.

- Куды крестьянину податься? - вспомнился ему кадр из фильма «Чапаев». И добавил от себя: - Думал, на пенсию уйду, своими делами займусь, а тут даже полытанить не получается. Конца-края работе не видать.

Он вышел на крыльцо.

В доме зазвонил телефон.

- Дед, - окликнула бабка, - тебя кличут. Свистун заболел, бригадир предлагает его подменить!

- Вот ещё скажешь, - засмеялся Куприяныч. - Подменить, чтоб мне втыкали уколы? Или чтоб поработать на машине?

- Да иди же ты! - передавая деду телефон, проворчала миролюбиво: - Откажешься - точно без тебя колхоз пропадёт. Ну-ка, столь лбов без дела по деревне шляются в поисках выпивки, а на работу не доваться. А моему и на пенсии не дадут посидеть.
- Согласен, согласен, - говорил в трубку Куприяныч. - Не получится сочинительствовать, так хоть свежих историй насобираю.

- Каких историй? - не понял бригадир.

- Для будущих мемуаров! - положив трубку, ответил на вопрос Куприяныч. - Отдохнул, называется, на пенсии.
 
- Ну, так и плюнь! - предложила бабка. - Дам я тебе три денёчка дыхнуть! А потом картошку копать!

- Эх! - мечтательно произнёс Куприяныч. - Хорошо тому живётся, у кого одна нога. Лучше бы вместо Свистуна председатель заболел. Вот похозяйничал бы я! Весь шалман разогнал бы!

- Да будет тебе! Курицу из огорода палкой не выгонит, а туда же - разогнал бы он! Пошли спать. Тебе опять рано вставать.

Куприяныч молча пошёл в спальню. Как пенсионер, он имел право ночью лежать в постели. А получится ли заснуть, это уже отдельная история для будущих мемуаров. До которых руки у Куприяныча так и не дошли. Но у него и ноги не дошли тоже - до гор, которые давно не касались его пяток своими вершинами.