Добрые глаза

Через подполье кто-то ломился. Все двери в доме были заперты изнутри: дверь на крыльцо, в сени, во двор, в кухню и даже на чердак, если бы кто-то попробовал пробраться внутрь через крышу. Окна закрыты и зашторены старым тряпьем. А ломятся через пол — почуяли! Почуяли все-таки, ироды!

Наташа вжалась в стену, со страху в голове бухало, а дыхание сперло. Можно было бы передвинуть стол на крышку подполья или хотя бы просто на нее встать, но девицу парализовало первобытным ужасом. Вот уже крышка стала чуть поддаваться, снизу возбужденно и одобрительно заревели совсем не по-человечьи.

Губы Наташи нервно дрожали, подбородок трясся, а ладони и предплечья  неприятно закололо. Она обвела кухню ополоумевшим взглядом: «Да что же это я! Нужно взять в руки что-нибудь!» Грабли, лопата, топор, тяпки с огорода и даже древняя мотыга — Наташа перетащила в кухню все, чем можно было бы защищаться при необходимости. Мотыга сейчас показалась ей привлекательней всего из-за самого длинного древка.

Тяжелая крышка откинулась на петлях с хлопающим звуком, как пробка из бутылки. Перед Наташей появился мужик, он по пояс высунулся из подпола и уставился на нее не мигая. Пахнуло сырой землей, тухляком и разложением. Лицо мужика было синюшным, и словно бы покрытым воском, нижняя челюсть ходила ходуном, будто была выбита, щеки обвисли и при малейшем движении колыхались как студень. Волосы на его башке сохранились лишь клоками, торчащими на запекшейся корке из крови, левое ухо было объедено. Наташа со всей силы замахнулась мотыгой, насколько позволял потолок, но так и застыла, встретившись глазами с мертвяком. Глаза у него были голубыми и такими добрыми, живыми…

Мотыга стукнулась о деревянный пол: «Не этот сожрет, так другой, от судьбы не убежишь».

Мертвяк некоторое время стоял неподвижно, а потом широко раззявил пасть, и Наташа увидела, как тяжело ворочается черный язык:

— Ааа... Гхаа… Здарова, хма… ха… хозяйка…

Голос мертвяка был сиплым, натужным, как если бы пытался громко говорить человек с воспаленным горлом. Наташа остолбенела, кровь отхлынула от лица.

— Может вам водички? — сказала тихо.

— Не, я тока посижу.

Мужик неуклюже вылез из люка и уселся на стул, задумчиво пожевал губами, а затем распахнул расстегнутую рубашку на животе. Наташу повело вбок, зажмурившись, она проглотила вязкую слюну, чтобы побороть подступившую тошноту. На пузе у незваного гостя зияла дыра — не насквозь, но казалось, что половины кишок, положенных человеку, там уже не было. Мертвяк невозмутимо запустил свою распухшую руку прямо себе в живот, а потом извлек оттуда чью-то человеческую кисть:

— Будешь?

— Нет, спасибо, у меня все свое.

— Ну как хошь, — гость спрятал конечность обратно в пузо, вытерев бурую слизь со своей клешни об разодранную штанину. — Я это, зачем пришел. Спички есть?

— Есть, — Наташа сглотнула, — коробка хватит?

— Хватит, — мужик добродушно мотнул головой, вызвав рябь по дряблой коже.

Наташа достала новый коробок из блока, осторожно положив его перед гостем:

— Разве мертвяки говорят?

— Не, мертвяки не говорят, я ни одного говорящего не видал. Тока я, вот, говорю. Но плохо уже, иногда не получается. Я, наверное, неправильный мертвяк, — мужик попробовал улыбнуться.

— Доча, да не бойся, не буду я тебя есть. Тихо у вас тут. Одна чтоль на деревне живая осталась? Я вот спать лег, проснулся — по дому ходят, я сразу как заорал, мол, пошли вон, шакалы, а они как на меня сворой кинулись, да кусаться. Все. Темнота. Потом проснулся — вокруг грязь, кровища; смотрю — кишки-то мои все выпотрошены. Все, думаю, вот мне и конец настал. Лежу, лежу, да все не помираю. Ерунда какая-то! Я сел, вроде ничего, потом встал да пошел. Все, думаю, вот и белочка за мной пришла. А потом телек включил, а там говорят, мол, вирус, прям на всех континентах, с крупных городов все пошло. Зомби-апокалипсис, как в фильмах. А к вечеру тю-тю, вещание по всем каналам прекратилось. Вот и думай, чего там… Но это уж две недели назад было. Ты не думай, сначала-то у меня башка хорошо варила, но гнию ведь, соображается все хуже. Другие-то мертвяки пуще бешеных зверей ходят-бродят, а я никого не того самого, веришь? Если уж совсем жрать охота, так я подберу от кого-нибудь остаточек. Ты пересиди здесь, пройдет это все — мертвяки не вечные. Сейчас многие тока лежат, хрипят да булькают, даже ползать сил у них нет. Еще недельки две — и каюк им всем.

— А меня попросили на выходные сюда приехать, огород полить. — Наташа шмыгнуа носом. — Так-то я городская.

— Ты в город сейчас не суйся, там-то целые города мертвяков, а здесь они так, мимоходом. Вот и я путешествую. Душа болела в родном селе сидеть, каждого поеденного ведь знал. Да вот, думаю, пора заканчивать это все. Башка иногда как в тумане. Канистру с бензином раздобыл, у тебя огонек нашелся. Хотя, знаешь, боязно мне, вдруг от огня больно будет? Это ведь терпеть придется, пока совсем головешкой не стану. Подсоби, а?

— Как подсобить? — прошептала Наташа.

— Топориком по голове тюкни. Без головы даже мертвяки не живут, а потом сожги на всякий случай. А?

— Я не могу.

Мужик горестно вздохнул и полез обратно в люк, прихватив спички:

— Ты тока поставь тяжелое чего сверху, чтобы не залез больше никто.

Мертвяк захлопнул за собой крышку.

Наташа осторожно обошла люк подполья и подошла к окну, выглянув из-за занавески.
Мертвяк вышел на дорогу и пошел прочь. Минуту она стояла, задумавшись, а потом схватила топор и кинулась ему вслед.

Наташа выбежала на дорогу, через несколько дворов она увидела мужика, сидевшего на корточках у ямы. Рядом стояли пять бетонных колец.

Мертвяк обернулся:

— Смотри-ка, как для меня копали, успели начать только. Да ты не бойся, Бог не накажет. Ежели он там есть, я ему сам скажу, что ты милость мне оказала. Тока потом полей все же из канистры, да подожги.

Мертвяк уселся на краю, свесив ноги в яму.

— Ты только не молчи, говори что-нибудь… — Наташа крепче перехватила топор.

— Сейчас спою… Летят утки, летят утки и два гуся. Ох, кого люблю, кого люблю — не дождуся…

Тело опрокинулось в яму вместе с топором в черепе — застрял накрепко.

— Ты живой?

Тишина.

— Точно умер?

Мертвяк не ответил.

Наташа вылила всю канистру в яму и бросила несколько зажженных спичек. Убедившись, что тело загорелось, она уселась задом на сырую кучу песка рядом и надрывно зарыдала:

— А ведь глаза у него были такие добрые…