Друганы. Суворовцы

       Зима. Суббота. Самый любимый Митькин день! В школе занятий мало – домой рано отпускают, и уроки делать не надо – ещё воскресенье впереди! Родители уже к обеду с работы приходят: мать вкуснятину какую-нибудь печёт! Дома радостно, весело, гости собираются.
       Но сегодня вся семья разбежалась по своим делам: дома только отец с Митькой. Да и Митька – весь в ожидании своего друга Костьки, оружие своё приготовил – договорились в войнушку поиграть.
       Отец немного озабочен: ждёт в гости Кискина. Мать, уходя, переспрашивала отца:
       – Так он точно один будет? А то я уйду, а они вдвоём придут. Негоже как-то.
       Отец, поглядывая задумчиво в окно, тяжко вздыхал:
       – Да его разве поймёшь? Лепечет, лепечет, а что лепечет…?
       Зоотехник Кискин приехал в деревню недавно. Маленький и толстенький – он казался в ширину больше, чем в высоту, особенно зимой, в своем неизменном, длиною в пол, пальто. Но главная его особенность – говор. Тараторил он быстро, с акцентом, не с родным, привычным всем мордовским или татарским, а непонятно с каким. Никто не знал его национальность – Кискин он, или Кис-кин...
       – Да он и не в гости, а по делу. Надо ему что-то. Встретил меня вчера, говорил, говорил…
       Мать показала на заставленный угощением стол:
       –Ну, вон, всё приготовила, – и, обращаясь к Митьке, добавила, – если что, сынок, прибежишь за мной.
       Не успев зайти в дом, Кискин выставив руку в сторону стола, зачастил:
       – Нет, нет, Семоноввичь, нет…. Я не гости, не гости…
       Но хлебосольный Семёнович, широко улыбаясь, стащил с Кискина пальто и усадил гостя за стол, тихонько шепнув Митьке:
       –Сядь рядом… поможешь, если что.
       Митька сердито повздыхал, налил в стакан молока, заполнив половину сахаром, и покряхтывая от удовольствия, уселся рядом с отцом.
       Кискин – заговорил. Понимая, что это только вступление и сильно прислушиваться ещё рано, отец стал потчевать гостя: налил ему водки, подвинул тарелки с закуской… Но Митька, поддерживая статус важного переводчика и с наслаждением фыркая из стакана приторно-сладким молоком, внимательно вслушивался в кискинскую тарабарщину.
       А тот что-то рассказывал: про армию, про знакомого Семёновичу генерала, про нашу любимую Советскую власть и про него, Семёновича, как про самого справедливого и доброго представителя этой самой власти, про своего сына-офицера…
       – Роста у него нета, Семоноввичь, роста нета, нета.
       – Ну, нет и нет. Чай, в тебя! Я вот не гигант вырос, да и ты тоже… И нам прям плохо от этого? Что уж ты переживашь-то так?
       – Нета, Семоноввичь, нета – ро-оста!
       – Ну, так я и говорю: рост не главное, главное башка чтоб работала правильно!
       Митька зашептал в ухо отцу:
       – Да он про службу говорит. В армии у сына роста нет! Все в лейтенантах ходит!
       Отец смущённо улыбнулся и подлил Кискину в стакан водки. Чтобы убрать возникшую неловкость, перёвел разговор на другую тему:
       – Вот весна скоро. Мы с тобой на рыбалку пойдём! Знашь куда пойдём? На перекаты! Ух там рыбалка я тебе скажу!
       – Семоноввичь, тын там, тын.
       – Какой такой тын?! Ты про забор? Про загородки? И чё, мы тына испугались? У тя штаны узкие? Порвутся, как полезешь?
       – Нет, Семоноввичь, тын, тын!
Митька не выдержал:
       – Пап! Да он про тину говорит. А ты: забор, забор.… Там все дно в тине!
       – А-а!
Отец прикрыл рукой улыбку и снова пополнил кискинский стакан.
       –Ну, давай, Кискин, за рыбалку. А тина нам что? Мы же в воду не полезем: с берега ловить будем. Загорать будем! Мы с Митькой тока туда и ходим. А ты куда ходишь? Загорашь, нет?
       Кискин внимательно слушал, вперив в Семёновича узенькие глазки, и только икал иногда. Икнул в очередной раз, пожал плечами:
       – Я не за гараж, за гараж далёка, да гараж не моя, колхозная гараж… Я за двор свой…
       Митька поперхнулся молоком, закашлялся, глянул на отца и понял, что это переводить не надо...
       А Кискин, горестно скорчив рожицу, продолжал, – Семоноввичь, моя пришла просИт про сын, сын. Роста нета. Помогай, пажалста, а то какой на фиг офицера? Посля четвёртый класс – суворовска училища, посля – военна училища, посля – служба. Уж старый будет, а всё лейтенанта, а? У тебя ведь в штаба округа друг фронтовой!
       Семёнович поёрзал на стуле, покряхтел и махнул рукой:
       – Ладно, не переживай. В понедельник позвоню на почту, закажу с ним переговоры. Помо-ожет!
       С улицы раздался протяжный свист – позывной сигнал друганов. Митька подскочил и, крикнув: «Костька вон уж!», вылетел из-за стола.
       Закоченевший Костька встретил друга неприветливо:
       – Ты чё!? Я уж вон… озяб вон весь!
Митька, глядя ему в глаза, отчеканил:
       – У Кискина сын после четвертого класса уже в армии служил!
Костька открыл рот, выпучил глаза:
       –Ну…, и чё?
       – Чё ты чёкаш, баран! В пятый я не пойду! Поеду в суворовское училище. Ты со мной или как?
       Костька пошамкал губами, пытаясь увлажнить пересохший от неожиданности рот, глубоко вздохнул и, приходя в себя, изрёк:
       – Обмозговать надо…
       Митькин отец, лишившись переводчика, решил эту проблему ликвидировать: раз он не понимает Кискина, то пусть уж Кискин не понимает вообще ничего. Как только гость, икнув, открывал рот, Семёнович поднимал стакан со словами: «Выпьем, сначала выпьем». Пока тот пил, отец ставил свой невыпитый стакан и подносил к носу Кискина колбаску: «Теперь закуси, закуси». Через некоторое время гость сладко посапывал, уронив голову на стол. Семёнович, воспользовавшись передышкой, придвинул свой стаканчик, но не тут-то было…
       В резко распахнувшуюся дверь вместе с морозным облаком влетели друганы. Вытянулись по стойке смирно. Митька сделал три шага вперёд и бойко, по-военному кратко и четко, доложил текущую обстановку, касаемую их с Костькой дальнейшей службы отечеству. А закончил словами:
       – И просьба, доложить о нас генералу – попросить его содействовать нашему росту, – и, протянув руку в сторону спящего, уже жалобно пропищал, – Кискину можно, а сыну родному нельзя что ли!?
       Отец еле заметно улыбнулся:
       – Дак, а как же мы тут без вас: родные, друзья, школа…?
       Костька строевым шагом подошёл к столу, встал рядом с Митькой и выкрикнул:
       – Да! Побледнеют! Все!
Кискин, проснувшийся от крика, повёл вокруг осоловевшими глазами и пробормотал:
       – Семоноввичь… роста, роста попроси… малчишкам, пажалста.