Кемер

Отпуск – это блаженное время в жизни каждого читателя и читательницы. Время безделья, именуемого «отдыхом». Вообще, «сладкое ничегонеделание» и ненависть к любой работе – инстинкт всех инстинктов, отличающий существа высшие от созданий низших – бобров, пчёл, муравьёв и прочих, для которых праздность немыслима.

Не случайно наш любимый день – пятница, а любимое время года – лето. И то, и другое мы ждем с нетерпением, торопя время, которое, неловко смущаясь, говорит нам: «Я и так спешу, а вы еще подгоняете! Будет вам и пятница, будет и лето. Чтобы промчаться, как скорый поезд, ненадолго притормозив на полустанке. И снова будете ждать, торопить меня, время. И всё зря!»

Но лучше о лете. О выходных что писать – баловство одно! О, это ощущение неги, покоя и отсутствия забот, часто ассоциирующееся у нас с летом! Как тихо ночью на берегу пруда! Как безмятежен морской прибой на раскалённой солнцем гальке! Как безмолвны деревья под жёлтой, как мёд, луной. И только a cappella соловья под редкий аккомпанемент сыча, как ритм-секция, говорят, что здесь, кроме тебя, деревьев и луны, ещё кто-то есть…

Как всё же климат, погода и температура влияют на темперамент людей! Летом, вместе с одеждой и обувью, мы сбрасываем свои предрассудки, предубеждения и внутренние запреты – рушатся незыблемые моральные устои, и звук этого обрушения укоризненно-сладко звенит в ушах мрачными зимними ночами. Вместе с липким потом из нас истекает благоразумие, и солнце заражает нас своей неуёмной, радиоактивной солнечной энергией. Человеку комфортно в тепле. Её движения раскрепощены, её грудь обнажена, а его жесты, разум и язык горячительны…

Если, моя читательница, Вам плохо спится короткими летними ночами, если завтра пахнет плесенью рутины, если Вас караулят неотложные дела, и даже прохлада раннего утра не может освежить Вашу истомленную зноем душу, бросайте всё и собирайте чемоданы…

Правда, перемещение в пространстве из пункта А в пункт Б с кладью, ручной и багажной, требует недюжинных усилий, физических и душевных, тягостного ожидания, волнения, спешки, неудобств, тревоги – словом, всяческих испытаний, которые по плечу и по карману настоящим отдыхающим. Зато потом с чувством исполненного долга мы снова заползаем в свои раковины, где так отчётливо теперь слышен шум прибоя…

В поездке привычные лица и места утрачивают свои реальные очертания, и наша память, как вспышки июльской молнии, озаряет их неестественным светом, чтобы проявить слайды воспоминаний в тёмной грозовой ночи…
Потом мы забываем и долгую дорогу, и тяжёлую кладь, и казённые одноразовые отели, и бельё, мокрое от дорожного пота, и бессонные ночи, и жаркие до беспамятства дни, и жгущее солнце и ворчащий желудок. И помним только яркое, светлое, новое…

Так вот, и я в один летний день отправился на неделю в Турцию. Уже давно отворились Железные Ворота Замка, порос бурьяном ров с водой, снесён подъёмный мост, бывшие стражи стали теперь купцами и казначеями, а главные феодалы замка, те, которые в подземельях мучили, пытали и убивали, теперь стали президентами, спикерами, премьерами, губернаторами и депутатами новой Демократической Замковой Республики, а их холопы-крепостные  теперь зовутся свободными гражданами Демократической Замковой Республики. Но всё равно безмолвствуют…

В Замковой Республики теперь много аптек, похоронных бюро, супермаркетов, магазинчиков, ресторанов, всяких никому не нужных услуг, базаров и туристических агентств. В одно их них я и обратился, чтобы отправиться в страну, в которой не был только ленивый и я.

Наташа, дородная молодая менеджер, идеал красоты до появления модельного бизнеса, с которой я бы поехал-полетел-поскакал… неважно куда, подобрала мне тур и вручила бумаги. И тут мной овладели сомнения. Что если я заболею, или в нашей республике будет очередной переворот, или придётся срочно возвращаться, но чартер… Подобные мысли просто пихались, как покупатели в ожидании распродажи, в моей голове. Но было уже поздно: деньги уплачены, место в гостинице и самолёте занято, делать нечего – еду!

Если верить тому, что имя предопределяет судьбу человека, то у множества девушек-Наташ одинаковая судьба. Почему именно это имя так пришлось ко двору на обширном славянском, и не только, пространстве. В нём, подозреваю, есть и женственность, и ласка, и обещание любовных утех, и то, что обладательница этого имени не скупится сокровищами своей женственности, одаривая при каждом удобном случае страждущих, бедных и озабоченных. В имени «Елена», скажем, есть некая строгость; Виктории слишком претенциозны; Татьяны – глубоки, можно утонуть или наглотаться; «Анастасии» звучат утончённо, на поверку они оказываются просто Настями; Нина ни на что не претендует – о Святая простота!; Маша и Даша – по-домашнему мило, но это – оборотни Марии и Дарьи; Ирины много мнят о себе: им палец в рот не клади, прищемят; Евгении – эгоистичны и самовлюбленны, у Светлан слишком много света, заслепит; Марины – непостоянны, как море; Елизаветы – себе на уме; Анны – лукавы: то она барышня, то крестьянка – Аня; Зоя – слишком просто и по-советски; Яна – непонятно, что: ни рыба, ни мясо; Юлии много обещают, но мало дают…  Пожалуй, только Катя-Катерина-Катрин соединяет и глубину чувства, и доступность, и простоту… Так что пусть уж, ладно, Наташа…

Итак, ещё немного перемещения в пространстве – и я в аэропорту, феодальном княжестве банановой республики, где феодалы, таксисты, таможенники, торговцы съестным и прочие делят свои сферы влияния.

В зале ожидания никто никого не ждёт, никому ни до кого нет дела. Ожидающие заняты только одним: ожиданием вылета. Здесь много сумок, чемоданов и баулов. И чужой багаж, помеха твоему, и отсутствие комфорта, и мест для сидения, раздражают. В зале много целуются,  держатся любовно за руки, папаши и мамаши носятся с детёнышами, и это также неловко видеть, если ты – один. Здесь много едят, курят, смотрят на часы, наконец, нехотя поднимаются, словно боясь сменить хрупкое постоянство аэропорта на неопределённость перелета.

Но вот объявляют регистрацию, и через некоторое время Вы уже в накопителе, без багажа, с ручной кладью. И здесь, на время перед посадкой, все равны: и те, кто летят во мглу Нью-Йорка, и те, кто уносятся в предрассвет Улан-Удэ. Можно купить что-то дорогое в Dutyfree или выпить чашку дорогущего крепкого кофе, чтобы скрасить ожидание, но окружающие это вряд ли заметят…

И вот я в самолёте. Я очаровательно улыбаюсь стюардессам – пусть знают повадки настоящего джентльмена и опытного путешественника. Недолгий путь к креслу – хорошо, если в проходе, всё же свободней, хуже возле окна – долго выбираться, а в середине – свободы никакой. На короткое время полёта весь салон становится одним коллективом. У нас одна цель – долететь, одно беспокойство – не разбиться. Дорога тем и хороша, что уравнивает людей, не учитывая класса путешествия. После короткого инструктажа – «Приносить и распивать на борту спиртные напитки строго запрещается. Иначе – пригласят полицию. Спасибо за ваше понимание!» – понимание приходит быстро. И вот лайнер лениво, как большая кошка, полная сил,  перед прыжком, берёт разбег, прыгает, качает лапой-крылом и ложится на курс – туда, к теплому, солёному и белому, где-то посередине земли морю. Пассажиры аплодируют, кажется, это – чисто русский обычай, но, если раньше хлопали при посадке, то сейчас – и при взлёте, видно, жить стало сложнее, народ уж ни на что не надеется…

Я достал учебник турецкого языка и ручку, чтобы записывать свои дорожные впечатления, и на меня сразу посмотрели уважительно, недоверчиво, с опаской. Я сразу поднялся в глазах соседей, несмотря на свой скромный гардероб: «Не связывайся с человеком, который покупает чернила бочками», – гласит старая американская поговорка.

И снова об отпуске. Все сомнения по поводу «а стоит ли?», сборы и передвижения всё же окупаются. Хотя всякий раз перед поездкой я собираюсь написать завещание, поставить новые замки и сделать, наконец, ремонт…
…От людей, едущих в отпуск, всегда хорошо пахнет. Это – хорошо. Но очереди на посадку – это плохо. Вообще, очередь – это издержка существ разумных. Вы видели когда-нибудь животных, моя прекрасная читательница, стоящих в очереди! Собак, например, кошек, голубей или обезьян….

Полет прошел нормально, я получил визу, заплатив 30 долларов, а россиян пускали за 20. Утешило то, что от великой страны нас отделяет всего червонец. На улице нам в лицо пахнуло жареным – был конец августа, и жара, как застывшее желе, как сгустки крови в тромбе, как лава извергающегося вулкана, была осязаема в воздухе. Нас посадили в автобусы, и началась Турция.

Здесь, в автобусе, до меня быстро дошёл совет менеджера Натальи положить в сумку бутылку воды. Было жарко, воды не было…. Тем временем экскурсовод, в роли которой выступала наша соотечественница, подрабатывающая здесь летом, начала свой рассказ: «Кемер» означает гряду камней вокруг деревни, а Средиземное море – на самом деле Белое, в нём много соли, и утром соль, испаряясь, стоит над водой, как пар».

Здесь впервые мне стало обидно: никто не обратил внимания, что я – еврей. Неужели совсем нет антисемитизма!

«….Во время великого переселения народов с Алтая и Урала сошлись два войска, после жестокой битвы, в кровавом месиве отразились полумесяц и звёздочка. Так возник символ Турции… Именно Аттатюрк отделил религию от государства. Его вклад в становление Турции огромен….».

Я сразу понял, что с этим именем шутить не стоит. Каждой стране ведь нужно чем-то гордиться, создавать свои мифы, своих священных коров. Если в Израиле есть Бен Гурион, во Франции – Наполеон, в Америке – Вашингтон, то чем Турция хуже!   

Далее наша гидка поведала радостным голосом, что апельсины в Турции – восьми сортов и цветут они три раза в год. Что стоит произнести по-турецки несколько слов, и перед нами откроются двери Сезама. Что бочки с водой на балконах в Анталии, которую мы как раз проезжали, помогают экономить деньги на согрев, ведь солнечного времени здесь 300 дней в году. Что недвижимость здесь располагается в три линии к морю, и её стоимость начинается от 150 тысячи евро. Что бензин стоит 3 доллара за литр. Что страна бедна ресурсами. И золота здесь нет. И очень здорово ценится турецкое золото.

Из её рассказа я понял, что турки такие же экономные, как немцы, бережливые, как евреи, и скупые, как украинцы.

Тем временем я глазел из окна автобуса по сторонам незнакомой страны, стараясь как можно быстрее составить предварительное впечатление. Бросалось в глаза, что никто из турок, несмотря на жару, не носил головных уборов. Мы проезжали очень красивые места – море и песок, и сосны, и горы, и сразу показалось, что наш Крым «отдыхает».  Здесь, по крайней мере, было чище. Обычно мы привыкаем к родным местам, там, где рождаемся и нередко умираем, и нам кажется, что нет ничего лучше степей Украины, болот Беларуси, средней полосы России, Чилтернских холмов Англии, вереска Шотландии, германских лесов, ворот Иерусалима и прочего… Однако есть и другие места, не хуже, а чаще – лучше. И нужно уметь их видеть…

Наша «вожатая» тем временем не теряла даром времени. Она запоем рассказывала о восхитительных достопримечательностях и экскурсиях, и здесь я мгновенно почувствовал: вор лезет в карман за моим кошельком. Её энтузиазм казался неподдельным и от того ещё более неестественным. Понятно, что туры в отеле гораздо дороже, чем в городе, и эта разница служит хорошим источником дохода любого гида… 

Вскоре автобус выгрузил меня у отеля «Ривьера», где мне предстояло провести ближайшую неделю, и я оглянулся. Первое впечатление было не очень: захолустный приморский город, каким Кемер впоследствии и оказался, хотя потом думать о нём я стал лучше. Было жарко и душно невмоготу. В фойе меня ждал гид – Светлана из Молдавии. Она быстро-оценивающе просмотрела мой паспорт: страна, город проживания и возраст в её глазах были отягощающими обстоятельствами. Я получил большую долю радиации из её рентгеновских глаз: «Никогда бы не сказала, что Вам столько лет»,  – обрадовала она меня. И сразу по-деловому перешла к экскурсиям: парочка по 40 долларов, которые от силы стоили 20.

Я расположился в номере и собрался на море. Но беда: оказалось, что до пляжа километров 5, а не метров 500, как писали в проспекте, и последний автобус туда уже ушёл. Первое, что пришло в голову – бежать. Туда, домой, где есть небольшой тенистый пруд, в котором так славно до неги, до беспамятства можно плавать до глубоких сумерек, не забывая, однако, присматривать за своими вещами на берегу. Но бежать не получится. И плыть тоже. Оставалось – лететь. Но слово «чартер» наполнило меня ужасом. Платить лишние деньги только за то, чтобы отказаться от тех денег, которые уже заплачены! Мой ужас сменился негодованием и чувством скупердяйства.

Итак, я стал пленником в турецкой клетке ровно на неделю. Люди всё же выдерживают тяжелейшие испытания в жизни, почему со мной должно случиться что-то плохое в отеле с 4 звёздами, пусть даже по турецким стандартам!

Итак, я остаюсь. Приказано выжить. Быстро собираю вещи и отправляюсь пешком на ближайший городской пляж. Вот и моё первое знакомство с Кемером…
Первое свидание не получилось. Я шёл очень долго по жаркой деревне с бесконечными пустырями, стоянками машин, гостиницами, ресторанами и просто невысокими домишками. Правда, насекомые не кусали, и бродячие псы, которых было множество, явно были настроены мирно. Ближе к морю я ускорил шаг и, наконец, очутился на берегу Средиземного моря.

Плавать можно только в огороженном канате пространстве. Всё равно – как для дикого зверя клетка, или для рыбы аквариум. Я честно пытаюсь проплыть положенное, но очки пропускают солёную воду, и мое настроение совсем портится. Что вообще здесь тогда делать! На следующий день, к счастью, мне удается их, очки, поправить, но в тот, первый вечер, было грустно…

Итак, я был в плену. Это впечатление усиливалось красной ленточкой отеля на запястье для идентификации, снимать которую я не имел права ни днём, ни ночью. Иначе – штраф 30 долларов, чего я, разумеется, из экономии никак позволить не мог. Сразу напрашивались исторические параллели: Сервантес и Капитан Смит, вкалывающие рабами на турецких, кажется, впрочем, не важно, галерах…

Тем временем я вышел из воды. Осмотрелся. Играла музыка, кто-то сидел в баре, кто-то задумчиво-отрешённо смотрел вдаль, словно был не от мира сего, правда, такая поза плохо удавалась. Молодые обнимались на лежаках. Старики гладили друг друга и охали, сопели и сморкались. В общем, обычная картина на берегу моря.

Само море своей глубокой перспективой, вечерней негой, спокойствием и умиротворённостью производило приятное впечатление. Этому помогал и запах соли, которая больно ела глаза, к чему я впоследствии легко привык, но успокаивающе действовала на кожу. Море словно говорило: «Расслабься. Забудь обо всем. На это время ты – мой, в плену моего очарования». И точно: приятная истома обволокла все члены, вечерело, я отправился «домой», в отель «Ривьера»…
На ужине было много людей. В большом зале кипела светская жизнь, в основном слышалась русская речь, и персонал бойко говорил по-русски. В первый вечер я вовсю оперировал наскоро заученными в самолете фразами: “;ok g;zel – очень хорошо”, “merhaba – здравствуйте”, “iyi ak;amlar – добрый вечер”, “;ay var m; - есть чай?”, “problem var, problem yok – есть проблема, нет проблем”…

И снова убеждаюсь в бережливости турок. Причём здесь мы, евреи! Возмутительно! Венецианский купец, конечно, был турком. И «антисемитизм» должен быть переименован в «антитуркизм». Впрочем, судите сами: в отеле на этаже свет зажигается только, когда человек поднимается туда, фен все время нужно прижимать, чтобы работал, номер закрываешь карточкой – свет выключается. Мясо – большая проблема, овощи – пожалуйста. Для русских, американцев и прочих понять это трудно. Острый дефицит мясных продуктов или крупного рогатого скота.

На ужине случилась неприятность. Наливая чай, я обжёг себе пальчик. Зря, конечно, я это сделал. Чай здесь бедный родственник, бедная тень кофе: kahve i; – пей кофе. Намазал мазью, позвонил знакомому врачу на Родину и всё же решил воспользоваться своей страховкой. Проверить, как работает турецкая медицина.

Портье связался со страховой компанией, где говорили по-русски. Вскоре приехала машина. Время приближалось к полночи. «Первое приключение», – подумал я. Вместе со мной в больницу ехал парень из Москвы, который накануне пьяный скатился по ступенькам. У него на колене был завязан плотный жгут.

И вот мы летим через вечерний Кемер. Много света, людей, но машина мчит дальше за город, а здесь – только темнота и ночное шоссе. Водитель молчит, он хотел 20 долларов за проезд, но я сразу смекнул, что к чему: страховка – значит страховка. Заработать все хотят: и у нас в стране, и здесь в Турции. И решительно замотал головой: «Нет! Не на такого напали!»
Наконец, мы в царстве света, километрах 20 от города. Дежурный врач – русский, я быстро заполняю формуляр – наконец-то: есть графа национальность, осторожно вывожу «еврей». Мне дают какую-то мазь, москвичу делают рентген и накладывают жгут, ещё – полчаса, и мы дома.

И снова завтрак – ужин – обед. Видишь разные турецкие, и не только лица. Как и другие лица мира. Кажется, откроются рты и будут выговаривать: «А шо!», «Чо?», «Здорово… удачи… счастливо», как у нас – и лица, и рты до боли знакомы, человечны. Но рты открываются, и слышно: “;p beni!” – «Поцелуй меня!», “Yeter” – «Достаточно», “ne kadar?” – «Сколько?» и прочее. В чём все же особенность этих турок? Ну, хорошо: мы, евреи, избранные, немцы – экономные и пунктуальные, американцы – поверхностные, а как же быть с турками? Есть ли остаток  в османах-кочевниках-завоевателях, остаток уверенности в себе сильного народа?

Не понял, как люди, но язык сразу мне понравился. Во-первых, закон гармонии гласных: рядом стоят только однородные звуки (закрытые гласные с закрытыми, открытые – с открытыми), а иначе – непокорные быстро ассимилируются, как когда-то в Османской империи. Так и в жизни должно быть, но не всегда бывает и в жизни, и в языке. Подлежащее идет в начале предложения, глагол – в конце, заботливо оберегая дополнение, как слабого в караване. И, правда: думай заранее, что хочешь сказать. Во-вторых, турецкий – язык агглютинации: действительно, должен быть один корень, как паша или султан, а к нему потом приклеиваются разные добавки – суффиксы там всякие, которые лишь изменяют основное значение корня…

И вот вечер, и я выхожу на первую прогулку по вечернему Кемеру. Потолкаться в  многочисленных лавках, рассматривая разнообразные товары, станет моим единственным развлечением на всю неделю. Торговля, вероятно, зародилась именно на Востоке – для тех, кто не любит работать. Приятно сидеть вечером у входа в лавчонку, глазеть на людей, а если повезёт, ещё и что-то продать. Но, как оказалось, это – не единственное занятие.

В Древней Индии жрецы и торговцы были в разных кастах, а зря: и те, и другие ничего не делают, но что-то продают. Как здорово, что ты принадлежишь к другой касте – тех, кто всегда покупает!

А теперь представьте обычный день торговца. Утром, когда ещё нежарко, открыть жалюзи, вынести товар наружу, разложить, осмотреть – это целый ритуал, словно молитва. Зной обрушивается внезапно, как лавина, хозяин прячется в глубине лавки. Постепенно яркий жёлтый солнечный цвет приобретает темные оттенки – сначала оранжевый, позднее – бордовый, чтобы к вечеру сменится пурпурным, лиловым и синим. Это и есть самое время торговли – что ж ещё делать туристам в Кемере! Одни проходят, другие заходят, третьи щупают, справляются, наконец, находятся смельчаки, которые даже покупают. О, продажа – вершина жизни, исполнение самых заветных желаний торговца! Как пилот за штурвалом, как актёр в шквале оваций, как бегун на финише дистанции, как рыбак, вытаскивая улов, как охотник с дичью через плечо. Но не сам факт покупки или передачи денег важен как таковой, важен процесс убеждения покупателя отдать требуемую сумму – в этом и есть соль занятия…

Впрочем, как бы ты не торговалась читательница, сколько бы ни сбавляла, уходила и возвращалась, всё равно заплатишь больше и останешься в дурах, и купишь себе в убыток. Правда, и в другую крайность впадать не нужно: твёрдо стоять на своём, и ни цента выше. На Востоке ценят компромисс, и уступить чуть-чуть нужно, иначе – унижение лавочнику, оскорбление его лавочного достоинства.

Моя туристическая-турецкая жизнь вошла в свою колею, ровно на неделю. Утром меня будили заунывные турецкие мелодии – уже в 6 утра чистили бассейн, убирали двор – персонал готовился к очередному гостиничному будню. О чём пелось было непонятно. Но явно чувствовалось, что автор немного грустил о девушке и хотел, чтобы она пришла наконец. Или девушка немного грустила о парне и хотела, чтобы её девичьи мечты сбылись – чтобы парень пришёл наконец, и парень был молодой, но богатый, и много деток, и товару было много, и покупателей. Из песен было понятно, что жить в Турции можно, проблем особых нет, так, личные всякие передряги. И погрустить, и поплакаться под музыку можно…

Итак, я слушал музыку, потом спускался к завтраку, который здесь не поражал своим изобилием. Потом нас везли автобусом на пляж. Здесь, на небольшой территории мы занимали место на лежаках под зонтами, и я шел плавать. То, зачем я и приехал в Турции. И море действительно не подвело. К соли быстро привыкаешь, и остается только делать круги внутри отгороженного пространства…час, ещё один, ещё и ещё. В воде комфортно, не так сжигает солнце. Наконец – полдень, жара. На пляже, в Турции, борьба за место под солнцем выглядит неуместно. Бегом в автобус, назад в отель, в номер под кондиционер, чтобы с перерывом на обед дремать до 4 часов.

Но уснуть не получается. Под моим окном, в бассейне, развлекается компания москвичей, судя по говору. На море они не едут – слишком рано, слишком поздно ложатся, но сейчас, в полдень, в удушающую жару, наступает их время. Звучит громкая музыка, брань – молодые девушки и парни отдыхают по полной. И так всю неделю. Мне остаётся тяжело вздыхать: вид нетрезвой, легко доступной, полураздетой  юной особы возбуждает так, как возбуждает музыканта открытый рояль. Ещё миг – и он, рояль, заиграет сам, стоит лишь небрежно прикоснуться к нему пальцами, ведь рояль создан для музыки, как юные девы для любви… О, наша лукавая цивилизация, лицемерно затруднила доступ к музыке – классике, джазу, фьюжн – затруднила всякого рода социальными условностями и ритуалами извлечения звуков.

Но, наконец, подкрадываются заветные 4 часа, время, когда автобус снова везёт к морю. И здесь наступает лучшее время на Средиземном море. Хотя ещё жарко, но солнце уже милосердно, видно оно, солнце, само намаялось за день. А ведь ему, солнцу, ещё катиться в другие края. Снова плаванье, лежание на лежаках, мысли о вечном и будущем – хорошо думать, когда человеку хорошо, и нет проблем. И вот уже ужин, вечернее время, самое трудное время в отпуске, когда себя нужно чем-то занять, если ты один. Но в Кемере все идут гулять по центральной, залитой светом улице, улице лавок и лавочников.

И вот мой первый опыт купли-продажи. Торгуюсь с парнем Джамилем, турком-месхетинцем. Сам процесс вначале показался мне унизительным – речь идет о паре долларов, азарт соревнования я оценил позднее. У продавца одно преимущество: он знает истинную цену товара и заведомо её завышает. У покупателя – другое: он может всегда уйти и купить в другом месте. Выхожу, ничего не купив, с тяжелым чувством, расстроив и себя, и парня.

Утром, за завтраком, ловлю косые улыбки официантов. Слуги и господа. Вечный антагонизм. Вечная ненависть друг к другу. Слуги завидуют хозяевам, но должны им прислуживать. Господа не доверяют и понимают, что их ненавидят, но иного выхода нет: не самим же всё это делать. И стараются смягчить эту ненависть деньгами, но тщетно…

Каждый день в отпуске похож на предыдущий: море, плаванье, полуденная дрёма, снова море, ужин, вечерняя прогулка. На третий день мне повезло со знакомством – заглянув случайно в Kemer Textil, большую и просторную лавку, которой владела семья Калманветовых, я стал её завсегдатаем. Сын – Орхан, мать Гулнара, позже возник и глава семейства, и очаровательная молодая турчанка. На мой нескромный вопрос, замужем ли девушка, папа решительно ответил «Да!», принимая во внимание мой возраст и национальность. Если первое я ещё пытался безуспешно скрывать, то евреем меня признали сразу.

Так вот, оставшиеся до отъезда вечера я заходил, словно невзначай, в гостеприимную лавку моих новых знакомых, мне были всегда рады, наверное, по причине  дефицита покупателей. Мы пили чай на втором этаже, я чувствовал себя уже почти членом семьи, мы говорили о политике, Хозяин рассказывал о своём бизнесе – и здесь, и в Анталии, и в Стамбуле. Текстиль оказался лишь его, бизнеса, частью, хозяин занимался дорогими коврами ручной работы и поставлял их и в Европу, и на Ближний Восток. Он совсем не говорил по-русски, в отличие от сына и жены. У меня магазинов не было ни здесь, ни в Анталии, ни в Стамбуле. Приходилось напускать умный вид и говорить по-английски всякие глупости. В конце концов, я оправдал ожидание хозяев – купил у них роскошный турецкий халат, дорогое покрывало из бамбука, а полотенце мне дали в подарок. И здесь я пытался было поторговаться с хозяином, хотя мне и так уступили, наивно полагая, что такой видный бизнесмен уступит мне всё, но Орхан тихо сказал мне по-русски: «Не унижайте его, уступите пару долларов! Ведь это – его самолюбие». И эта фраза прояснила мне многое…

Экскурсовод Светлана уже махнула на меня рукой – что с меня взять, голь несчастная, а сезон ведь подходил к концу. Она ещё как-то неуверенно как неэкскурсовод предлагала мне экскурсии, но я, разузнав поблизости их настоящую цену, вежливо, но решительно качал головой.

Тем временем, моя неделя подходила к концу. Жизнь отеля текла своим чередом: появлялись новые и исчезали знакомые лица: как в жизни – кто-то умирал, а кто-то рождался, с той лишь разницей, что исчезнувшие здесь лица возникали в другом месте через какое-то время. Мы уже начали узнавать друг друга, здороваться, улыбаться и даже перебрасываться фразами. Так, от белорусов я узнал, что в их стране сейчас многие сидят в тюрьме, и это считается вполне обычным. Москвичи душевно жаловались на то, что их город стал государством сторожей, водителей и торговцев, «нет гражданского общества, главное – затовариться и оторваться по полной в конце недели».

Но вот наступил последний вечер перед отъездом. Мы отправились на прощальную пирушку, на пляж, на берег моря. Играла громкая музыка, много шума, наигранного веселья, как всегда бывает, когда вместе гуляют незнакомые люди, видящие друг друга в первый и последний раз. Наши пляжные гиды снова пытались на нас заработать: принести спиртное подороже, их было жаль – конец сезона всё же, а, может быть, жаль было самого себя?! Конец ещё одного сезона в твоей жизни.

Я пошел купаться в тёплое ночное Средиземное море. И море, как всегда, не подвело. «Ты жив, здоров, у тебя есть планы и надежды. Есть, куда возвращаться. Ты ещё кому-то нужен. Чего же тебе ещё!», – казалось, шептали эти ласковые, томные, солёные волны. Там, далеко, в темноте, пробивался неясный свет, огоньки ночных кораблей. Там, далеко, наверху, как всегда, висели задумчивые, бесстрастные звёзды. И их свет, и тишина ночного моря заглушали и крики пьяных отдыхающих, и неприлично громкую музыку. И душа сливалась с морем, звёздами, темнотой…

Вечером Светлана выдала мне продуктовый пакет – последний долг, знак вежливости гостиницы, я спокойно, с достоинством взял снедь, и мне показалось, что в её гидовских, оценивающих глазах мелькнуло нечто человеческое… Впрочем, это, наверняка, показалось…

Итак, завтра после отпуска снова возвращаться к знакомой субстанции будней – туда, к вечному стремлению к счастью, большому и маленькому, и сознанию его, счастья, вечного недостижения. К тоске, боли, разочарованиям, большим и малым, к трагедии своей ограниченности и сиюминутности, к сознанию безнадёжности своего стремления вырваться из этого лассо, крепко связавшего тебя по рукам, хотя ты в ещё в седле…

А здесь, в Кемере, остаются море, соль, солнце, горячий воздух. И лавки торговцев, и дымка соли над утренним морем. И силуэты близлежащих гор, которые не решаются приблизиться к воде. И чувство перспективы, покоя, бальзама на обожжённое сердце.
И одинокая гордая морская чайка на пирсе… ;ok g;zel…