Об историч. ответственности идеологов Просвещения

К вопросу о морально-исторической ответственности русских писателей-гуманистов II-ой пол. XIX ст. в постановке проблемы В.В. Есиповым

Возможно, заголовок данного эссе следовало бы переформулировать, поставив вопрос о правомерности выдвигаемых В.В. Есиповым претензий к утопическому наследию русских писателей-гуманистов XIX столетия, однако данная проблема гораздо шире и выходит за рамки морального порицания Шаламовым «толстовских заповедей» [1] и постулирования объективной исторической вины, коренящейся в наивно-гуманистических прозрениях Достоевского [2, c. 365].

Впервые обвинительный акт идеалам эпохи Возрождения зачитали авторы «Диалектики просвещения» Адорно и Хоркхаймер: гуманизм, в силу имманентно присущего ему темного, иррационального начала, закономерно и неизбежно мутирует в фашизм [3, c. 143-144].

Таким образом, «высшее достижение XX века» — европейская рационально-позитивистская научная мысль — с порога отметала морализирующее Просвещение с его гуманизмом, исходя из факта существования нацистских концлагерей: посмотрите, до чего довели ваши утопические нравоучительные прожекты. Следуя подобной логике, необходимо отказаться от любой познавательной деятельности — всякий сознательный акт есть насилие [3, c. 148].

Философы Франкфуртской школы Адорно и Хоркхаймер, несмотря на программный для движения антипозитивизм, на деле выступали с радикальных позиций антирационалистического «научного» монтанизма, отрицая умственный диктат познающего субъекта над постигаемым объектом, что есть ни что иное, как покушение на научный статус гносеологии [3, c. 145].

Примечательно, что по мнению респектабельных европейских позитивистов, копоть нацистских дымоходов должна осесть на совести злонамеренно-наивных резонеров Просвещения — массовый геноцид в Анатолии за 9 тыс. лет до н.э., опустошительные войны древнего Шумера или истребительные походы ассирийцев европейски ориентированных литературоцентричных критиков волнуют мало.

***

Особо важно проследить, исходя из каких нравственно-методологических позиций Есипов критикует безоглядное этическое манихейство русской литературы, не признающей никаких моральных компромиссов между полярными оппозициями Добра и Зла [2, с. 365].

Следует заметить, что после некоторых пошловато «розовых» есиповских пассажей, посвящённых утилитарно-обывательскому восприятию социализма как застольного изобилия [2, с. 369], к горлу подступает лёгкая тошнота и возникает необоримое желание удариться в безудержное «манихейство».
 
Своими ссылками на религиозно-идеалистическую философию Есипов зачем-то гальванизирует реакционную бердяевщину (а не являлся ли собственно Н.А. Бердяев со своей эсхатологической философией и трансцендентным дуализмом Свободы и Бога тем самым пресловутым манихеем?), при помощи которой он пытается противопоставить благостно-созидательный мещанский быт и обывательское здравомыслие идейно-утопическим концепциям русских революционеров и писателей XIX столетия.

В России постулируется существующее от века некое неразвитое гражданское общество (напоминает реверансы либерально-рыночной оппозиции в сторону развитого Запада и их же сетования по поводу недоразвитых, умственно неполноценных сограждан), на благоприятной почве которого Россию постоянно обольщают апокалиптические самозванцы, отрицающие демократию и право экономических субъектов хозяйствовать на основе смешанной формы собственности, навязывая излишнюю уравнительность. Поразительно похоже на кредо современного либерала — поборника индивидуальных прав и свобод, вот только почему-то эти свободы замыкаются исключительно в экономической сфере купли-продажи.

Рассуждая о специфике отечественного литературоцентризма, Есипов указывает на наличие в русской культурной матрице таких неотъемлемых свойств, как апокалиптичность и духовный максимализм, выражающийся в стремлении взять на себя задачу спасения нации. Указанные родовые черты русской психологии вкупе со ссылками на маститых исследователей позволяют Есипову постулировать существование в России бинарной (манихейской) структуры культуры, появляющиеся в тотальном "русском безудерже"[2, с. 365-366].

Однако прежде чем выводить спецификацию российского духа, Есипову следовало бы вспомнить о не менее максималистичной и претенциозной геополитической доктрине Соединенных Штатов, добровольно взваливших на себя бремя обеспечивать демократию и процветание по всему земному шару на основании освященного богом Pax Americana. Начало этого "американского безудержа" своими корнями также уходит в трагический и судьбоносный XIX век, беря свои истоки в знаменитой доктрине Монро. Практически каждый из американских президентов был свято убежден в исторической миссии США (называйте это мистикой, если хотите, как заметил Р. Рейган - однако бывшему актёру простительно - они там все в своей труппе экзальтированные) "бескорыстно" обеспечивать свободу "исстрадавшемуся человечеству" во всем мире.

Следует также напомнить уважаемому В.В. Есипову, что именно сыто откормленные, подобно скоту на бойнях, житейски рациональные веймарские мещане средней руки, безусловно отдававшие предпочтение «утилитарному — тому, что есть на обеденном столе», охваченные страхом люмпенизации, надвигавшейся в лице экономического кризиса и красной угрозы большевизма, передали Германию во власть бесноватого фюрера («то бишь, - по Есипову, - личности с наклонностями Григория Отрепьева»), посулившего немецкому обывателю процветание тысячелетнего Рейха. Вот она — пресловутая «умная власть», учитывающая «реальные интересы и потребности народа» [2, с. 369]. Куда там одиозным большевикам и русским гуманистам с их пресловутым нигилистически-утопическим деструктивным манихейством.

Приведем выдержку под заголовком «Против антиутопизма (ещё один небольшой манифест)» из трактата Дэвида Гребера «Фрагменты анархистской антропологии»:

«Здесь, конечно, приходится иметь дело с неизбежным возражением, что утопизм привёл к совершенно ужасным последствиям, к появлению сталинистов, маоистов и других идеалистов, которые пытались создать невозможное общество, убивая при этом миллионы людей. Этот аргумент основан на фундаментальном заблуждении, будто воображать иные, лучшие миры — само по себе уже есть проблема. Сталинисты и их последователи убивали не потому, что они были великими мечтателями (в действительности, сталинисты известны как раз своим скудным воображением), а потому, что они принимали свои мечты за научные факты. Такое заблуждение позволяло им чувствовать, что они имеют право навязывать свою точку зрения посредством машины насилия» [4].

«И, конечно, — справедливо отмечает Гребер, — можно было бы написать очень длинную книгу о зверствах, которые совершались на протяжении истории циниками и прочими пессимистами…»

Кто-то может заметить, что Дэвид Гребер принадлежит к породе кабинетных ученых, удобно теоретизирующих с кафедр уютных университетских кампусов. Тем интереснее будет ознакомиться с фрагментом из воспоминаний «личного секретаря Сталина» Бориса Бажанова, являвшегося непосредственным очевидцем готовившейся в 20-е гг. «стряпни» на большевистской политической «кухне»:

«Когда через несколько месяцев в город прибыли чекисты и начали расстрелы, я был возмущён, и для меня само собой образовалось деление коммунистов на доброжелательных, «идейных», желающих построения какого-то человеческого общества, и других, представляющих злобу, ненависть и жестокость, убийц и садистов, что дело не в людях, а в системе.

Во время моего последующего пребывания на Украине я узнал много фактов о жестоком кровавом терроре, проводимом чекистами. В Москву я приехал с чрезвычайно враждебными чувствами по отношению к этому ведомству. Но мне практически не пришлось с ним сталкиваться до моей работы в Оргбюро и Политбюро. Здесь я прежде всего встретился с членами ЦКК Лацисом и Петерсом, бывшими в то же время членами коллегии ГПУ. Это были те самые знаменитые Лацис и Петерс, на совести которых были жестокие массовые расстрелы на Украине и других местах гражданской войны — число их жертв исчислялось сотнями тысяч. Я ожидал встретить исступлённых, мрачных фанатиков-убийц. К моему великому удивлению эти два латыша были самой обыкновенной мразью, заискивающими и угодливыми маленькими прохвостами, старающимися предупредить желания партийного начальства. Я опасался, что при встрече с этими расстрельщиками я не смогу принять их фанатизм. Но никакого фанатизма не было. Это были чиновники расстрельных дел, очень занятые личной карьерой и личным благосостоянием, зорко следившие, как помахивают пальцем из секретариата Сталина» [5].

Повторим специально для В.В. Есипова: никаких инфернальных палачей-манихеев, впитавших пагубную мифологию русских литераторов-утопистов в застенках ГПУ не было, как не было их и в руководстве нацистских лагерей смерти. Это были предельно заурядные бюрократы заплечных дел, ординарные мещане, ограниченные духовные запросы которых не выбивались за рамки мещанского болотца с его обывательски-затхлой семейной идиллией, подернутой тиной карьерного успеха.

Какая-то британская журналистка, расточаясь в неуемных комплиментах гитлеровскому режиму, заявляла в отношении одного из комендантов концлагеря буквально следующее: «Я бы спокойно доверила этому любезному человеку своего сына. Как можно считать подобного человека, — искренно возмущалась английская обозревательница, — мирно живущего со своей семьей, способным на садистские низости?» [6].

Безусловно, что в своем антиманихейском пафосе В.В. Есипов отталкивается от воззрений В.Т. Шаламова, который в «Воскресении лиственницы» c горечью констатировал:

«После риторики моралиста Толстого и бешеной проповеди Достоевского были войны, революции, Хиросима и концлагеря, доносы, расстрелы» [7].

Шаламовское пренебрежение пагубным опытом русской гуманистической литературы XIX века, разразившимся в веке XX потоками человеческой крови, подробно рассматривается в литературоведческих работах. Современные исследователи безусловно сходятся в том, что колымский летописец выстрадал право на подобную точку зрения [1].

Шаламов с ранней юности находился в поиске ответов на вечные вопросы о применении насилия в контексте допустимых средств борьбы со злом. Французский профессор-шаламовед Мирей Берютти отмечал, что Варлам Тихонович рано увлекся чтением беллетристики известного террориста-литератора Савинкова-Ропшина [1]. В повести «Конь бледный» присутствует симптоматичный пассаж:

«Ваня умрет. Его не будет. С ним погаснет и "угль, пылающий огнем". А я спрашиваю себя: в чем же разница между ним и, например, Федором? Оба убьют. Обоих повесят. Обоих забудут. Разница не в делах, а в словах. И когда я думаю так, то смеюсь» [8, с.78-79].

У Савинкова в повести орудуют все те же пресловутые морализирующие резонеры, из гуманизма устлавшие трупами и залившие кровью весь ХХ век. Что еще более примечательно, схожее замечание о словах можно обнаружить в «ненавистном» наследии Толстого:

«Мы часто повторяем, что о человеке судят по его делам, но забываем иногда, что слово тоже поступок. Речь человека — зеркало его самого».

Профессор Берютти в своем исследовании справедливо замечает, что вопрос о допустимых пределах сопротивления злу остро встает пред каждым новым поколением. Поскольку ни одно из решений не приводит к приемлемым результатам, проблема до сих пор остается в статусе вечной и неразрешимой [1]. Однако, на наш взгляд, отсюда не следует, что допустимо, подобно, В.В. Есипову, осуждать всякую попытку action direct, и, руководствуясь сытым мещанским благополучием откармливаемого скота-обывателя, перекладывать ответственность за всякий разбитый нос на плечи титанов Толстого и Достоевского.

В.В. Есипов рассуждает о этических императивах Шаламова, опираясь на христианскую заповедь: «Око за око. Но только за око. И за око не более ока». (Цит. по: Мирей Берютти. «Антитолстовец» [1]). Однако при взвешенном размышлении эта категоричная установка представляется не менее утопичной, чем все «кровавое» наследие русских манихеев-гуманистов: насилие не мелкие конфетки монпансье — ровно не отсыплешь. Соразмерно дозировать наказание и справедливо отмерять по заслугам способен один Господь-Бог. 

Апелляция к нормам обычного права выглядит более чем ретроутопично даже с позиции шаламовских «толстовцев-террористов»[1]. По всей видимости, Есипов предлагает заменить «кровавый» гуманизм ростовщической «справеливостью» Шейлока из «Венецианского купца», требовавшего вырезать из должника фунт мяса в счёт непогашенной суммы.

«Око за око. Зуб за зуб». А детей за детей - логически следует продолжить этот зловещий ряд. Однако террорист Иван Каляев со своей слезливо «вегетарианской» [1] философией положить душу за други своя все же не посмел лишить жизни детей вел. кн. Сергея Александровича, который в результате проводимой российским царизмом политики, вероятно, был косвенным убийцей чужих детей.

Держа в уме этот исторический факт, вряд ли покажется зверством требование рабочего-бомбиста Фёдора из повести Савинкова:

«— Эх, нету правды на свете. Мы день-деньской на заводе, матери воют, сестры по улицам шляются … А эти … двести рублей . . . Эх … Бомбой бы их всех, безусловно» [8].

Пресловутое «бомбой бы их всех, безусловно», злобно прозвучавшее в устах отчаявшегося боевика рефреном - не кровавая манихейская утопия, как хотелось бы представить это Есипову, а радикальное, но отчаянно-справедливое требование от каждого человека предельной гражданской сознательности и нравственной ответственности.



1. Мирей Берютти. Антитолстовец // https://shalamov.ru/research/261/#t5

2. Валерий Есипов. На какой почве это выросло, или «прохиндиада» Солженицына // «Книга, обманувшая мир». Сборник критических статей и материалов об «Архипелаге ГУЛАГ» А.И. Солженицына / сост. и ред. В.В. Есипов. — М.: Летний сад, 2018. — 520 с.

3. В.Г. Арсланов. Миф о смерти искусства: Эстетические идеи Франкфуртской школы от Беньямина до «новых левых». — М.: «Искусство», 1983. — 327 с.

4. Дэвид Гребер. Против антиутопизма (ещё один небольшой манифест) / Гребер Дэвид. Фрагменты анархистской антропологии //
5. Борис Бажанов. Глава 13. ГПУ. Суть власти / Бажанов Борис. Воспоминания бывшего секретаря Сталина //
6. М. Саркисянц. Глава 12. Наследники Альфреда Милнера. От либерализма к восхищению Генрихом Гиммлером и СС / Саркисянц Мануэль. Английские корни немецкого фашизма // http://scepsis.net/library/id_3693.html#_ftnref14

7. Варлам Шаламов. Воскрешение лиственницы // shalamov.ru/library/5/31.html

8. Савинков Б. Конь бледный. Конь вороной: Повести. — СПб.: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2013. — 224 с.