Насквозь

— Где па-а-а-апа? — пищит ребенок, на вид трёх-четырёх лет. Мать молчит.
— Хватит хныкать уже, — серьёзным тоном произносит старший брат, лет десяти. — Ушёл он. Запил и ушёл.
— Замолчи! — вскрикивает мать. — Тебе сколько лет? Рассуждает тут… Молчи!
Мальчик злобно сопит.
— А папа вернё-ё-ётся? — вновь всхлипывает младший.
— Куда он денется… — отвечает брат полушёпотом, озираясь на мать.
— Может, и не вернётся. Посмотри за окно! Конец сентября. Заморозки. Заснёт где, и до свидания.
— На нём куртка была, — пытается возразить старший.
— Да её стащат на первом же углу! В таком состоянии! И куртка неплохая. Это из дома напротив вынесли. Есть там несколько таких, кто богато живёт.
Воцаряется тишина. Мать вспоминает, как после рождения младшего сама снесла два своих довольно новых пальто на помойку.
— Я есть хочу, — произносит младший.
— Нечего… — мать пытается чуть сдвинуться, но не может и продолжает полулежать на притащенном мужем в редкие дни трезвости с помойки разломанном пополам матрасе. От него всё ещё воняет не то гнилым поролоном, не то керосином, не то просто спиртом, но никто из них троих уже не чувствует этого. — Смирись уже с этим, — произносит она негромко, сдерживая слёзы.
— Я пойду посмотрю в мешке с сухарями, — бодро произносит старший.
— Мелкий доел их утром, я слышала хруст. Вряд ли он что оставил.
— Мелкий? Опять ты прячешь остатки для него?
— Молчи.
— Что — молчи? Почему? Ты думаешь, что он должен выжить, а не я? Я уже через несколько лет смогу как-то заработать, а он через сколько? Пусть он погибает от голода!
— Я не хочу умирать! — вопит младший. Мать пытается отвесить затрещину старшему, но тот ловко уворачивается.
— Хорошо. Я… Давай я сделаю это сейчас… Ужин нужен… Я скоро вернусь.
Мальчик накидывает на себя грязную рваную курточку, не сильно спасающую от грядущих холодов. Надевает два разных ботинка. Один из них он днём подклеил найденной на улице жвачкой. Тот больше не щёлкает ртом, как крокодил. Шутки малого больше неуместны. Старший высовывается в комнату и кричит:
— Не переживайте за меня! 
На кухню. Там догорает импровизированная свечка. Мальчик втягивает в себя кухонное зловоние от валяющихся повсюду ошмётков и оглядывается. В запахе довольно много оттенков съестного, ещё недавно находившегося здесь. В голову приходит мысль. Он открывает ящик стола и достаёт оттуда два тупых ножа. Вертит в руках. Решает оставить их. Тихонько, чтобы не было слышно из комнаты, задвигает ящик. Встряхивает коробок — по звуку и весу там осталось не больше трёх спичек. Идти в комнату за керосиновой лампой он не решается. Давит израненными пальцами искры. Пламя не жжёт. В кухне становится совсем темно. В коридор. Скидывает крюк и хлопает дверью.
Оставшиеся вдвоём мать и младший синхронно начинают плакать. Младший — от приступа голода, мать — от расслышанного звука ножа.
Мальчик выходит из подъезда и замирает. Двор тёмен. Писк сзади замолкает. Охватывает страх. Оглядывается по сторонам — везде стоят одинаковые дома в пять этажей. Он знает, в какую сторону лежит проход на улицу, а в какую — ближайший путь к школе, но ему кажется, что он заперт в этом пятиэтажном лабиринте.
Школа… Он давно не ходил в неё, с мая. Ещё в августе пришлось продать комплект школьной формы, поэтому в новом учебном году он не посетил занятия ни разу. Вспоминаются слова учительницы, которая, объясняя какое-то литературное произведение, говорила: «Бедность не порок. Главное — то состояние, что проносит насквозь свою жизнь человек, чем живёт его душа». Кажется, она говорила примерно так.
«И в чём это состояние? В голоде? В ужасе, что отец вернётся и вновь начнёт бить? Или просто принесут мешок, и будет несколько дней лежать, храпя?» — думает мальчик. — «Но мне надо действовать. Она взрослая, ей видней. Если это состояние — не падать духом, не вешать нос — то наверное оно и так. Вперёд!»
Отбросив сомнения, он устремляется к улице. Десять минут по ней. Впереди — широкий проспект. Где-то на той стороне остановка, с которой в прошлом году они все вчетвером уезжали в цирк. Там они с малым ели леденцы на палочках, а лошади бегали по кругу в красных попонах. Вроде бы ещё был слон, а остальное вспоминается как-то смутно. Но тогда мать была здорова, а отец бывал пьяным реже… Или это иллюзия, такая же, как и те, что в конце представления показывал фокусник... Ещё одна картина представления вдруг выскакивает из подсознания. Малой восхищённо смотрит на арену и хлопает: «Папа, смотри, у него голубь исчез!»
«Да, вот что такое магия!» — отвечает отец. А сам он смеётся и шепчет брату: «Да нет никакой магии. Он его незаметно в шляпу спрятал. Смотри, сейчас выпустит из неё». И действительно, фокусник снимает шляпу, и оттуда, к восторгу публики, вылетает голубь, взлетает к потолку арены и долго там кружится под неутихающие аплодисменты.
Мальчик поворачивает в другую сторону и идёт по проспекту. Многолюдно. Навстречу — пары в обнимку, деловые люди с портфелями, бабули с палочками… Пьяные. Завидев последних, он вспоминает, как однажды, когда отец также ушёл, и его не было два дня, убежал на улицу, увидел компанию, подбежал к ним и спросил: «Вы не знаете, где мой папа?»
«Не знаем», — заплетающимся языком произнёс один. «Алексеич, ты что ли наделал? Когда успел?» — гаркнул один из них, и все засмеялись. Сейчас мальчик аккуратно обходит выпивающих. Ему кажется, что все их взгляды повёрнуты на него.
Табличка «БАНК».
«Банки, там же лежат деньги… — думает он. — Если бы я мог украсть все деньги, что там лежат, можно было бы вылечить маму? Главное, то состояние… И какое же это состояние? Но у меня нет банды, и нет чем стрелять в потолок, и даже нет громкого голоса, чтобы крикнуть «Руки за голову! Всем лежать!» Ничего нет».
Подходит к банку и внимательно изучает витрину. «Вклады под 12% годовых. Кредиты для всех категорий населения. Срочные займы». Каждое понятие неясно. Он как-то спрашивал отца про знак «%», и тот ему объяснял, но сейчас мальчик не может вспомнить, разве кроме того, что отец чертил на песке круг, а потом делил его на какие-то части. «Наверное, 12% — это круг, разделённый на 12 частей», — решает он. «Кредит», — вот оно, самое злое слово. Как часто оно бывало их ссорах. Мне кажется, иной раз чаще чем «дура» и «идиот». В какой-то момент точно”, - пытается вспомнить мальчик.
Из двери выходит мужчина. Мальчик видит, как та медленно закрывается, дёргается к ней и заходит внутрь. Он в небольшом помещении. Там стоят два высоких ящика с компьютерами наверху. Направо дверь ведёт в ярко освещённый зал, где много людей. Часть из них сидит, а некоторые стоят около окошечек. С улицы заходит женщина и подходит к ящику. Этот ящик чем-то похож на игровой автомат, на котором он играл два года назад в парке развлечений, проиграл много денег, и потом отец бил его ремнём два дня подряд. Женщина вставляет в автомат какую-то карточку, и тыкает пальцем в экран. Из-за её спины не видно, что за игра, но спустя некоторое время, она вытаскивает снизу пачку денег и уходит обратно на улицу.
«Ничего себе, автомат!» — думает мальчик. Он подходит и щупает руками отверстие, откуда женщина взяла деньги. Идея. Он замечает, что сам ниже ростом, чем автомат, и встаёт за него. Со стороны играющего ничего не видно. Зато в отражение на стекле мальчик прекрасно видит происходящее. «Ни один, играя, не будет смотреть за автомат», — рассуждает он. “Все смотрят только в экран. Из зала на улицу выходят трое, и никто не замечает спрятавшегося. Это придаёт уверенности. Вскоре с улицы заходит женщина, но почему-то подходит к соседнему аппарату. Мальчик видит, как она тыкает в кнопки, а потом забирает деньги. Спустя пять минут ожидания ему везёт. Зашедший мужчина неуверенным шагом подходит к его автомату. Тот пищит в ухо, мальчик видит в отражение, что мужчина одной рукой вынимает карточку («видимо, это специальная карточка, которая даёт право игры, как жетон, её надо где-то купить» — решает мальчик), а другую опускает вниз, ожидая деньги («и этот выиграл!»), при этом продолжая смотреть в экран. Мальчик быстро высовывает руку из-за автомата и молниеносно хватает верхнюю бумажку. Мужчина берёт оставшиеся и, слегка пошатнувшись,  разворачивается к выходу. Мальчик дожидается, когда он полностью скроется за прозрачной дверью, выскакивает и бежит в другую сторону.
Домчавшись до конца дома, сворачивает во двор. Через некоторое время останавливается, пропуская машину. Оборачивается. В свете фар мелькает кот, перебегающий дорогу. Погони нет. Мальчик разжимает кулак. В руке тысячерублёвая купюра. Он впервые в жизни видит её, хотя знает, что такая есть в обращении. До сих пор, когда его отпускали в магазин, ему давали максимум пятисотрублёвку, и сейчас, разглядывая её, ему вдруг становится страшно. Сзади по дорожке слышатся шаги. Мальчик убегает. Двор незнакомый, поэтому беглец упирается в забор. Тогда он бежит обратно, но не возвращается на проспект, а вскакивает на какую-то небольшую улицу. Название ему незнакомо. «Любите людей!» — написано на стене огромными буквами.
«Подойти спросить прохожего?» — думает он. «Нет, они же поймут, что я… Сделал… Нет, надо вернуться домой. Домой».
Он мчится на улице наугад, вместе с ней сворачивает левее. Вдруг — указатель. На его родную улицу. Сердце играет. Сбоку — здание школы. Оно появляется неожиданно, не как у него по утрам. «Вот как её видят ученики, приходящие с той стороны». Дом. Подъезд. Замер перед дверью. Аккуратно тянет дверь. Та скрипит.
В квартире тихо.
— Вернулся, слава тебе, господи, — шёпот из тёмной комнаты.
Вступает в неё. Далёкий фонарь с улицы залетает в верхний угол, и от этого комната не кажется полностью чёрной. Глаза его привыкают, и он различает силуэт малого, который лежит под боком у матери.
— Я… Это… Деньги принёс… Давайте я в магазин схожу, пока не закрылся. Говорите, кому что купить.
Мать молча зажигает керосиновую лампу. «Видимо, у неё свой запас спичек, о котором я не знаю», — думает старший. Выждав, когда в помещении станет достаточно ярко, и убедившись, что все взгляды сосредоточены на нём, мальчик достаёт из кармана скомканную купюру. Кладёт перед собой. Тишина.
— А теперь отнёс, где взял! Быстро! — вдруг взрывается мать. Малой начинает плакать, но она тут же отвешивает ему тумак. — Быстро! — властно повторяет она, вновь обращаясь в старшему. Тот видит, что мать пытается привстать и тянется рукой к купюре, поэтому быстро хватает и перекладывает бумажку, чтобы она не могла дотянуться. Он помнит, сколько раз она рвала деньги в руках отца, за что тот потом бил её.
— Мам, это невозможно.
— А что возможно? Чтобы я сына вором воспитала?
— Я не вор.
— Убийцей? Ты брал нож?
— Не брал я. Эти деньги дядя обронил, — на ходу придумывает он.
— Я есть хочу! — орёт малой, который начинает понимать суть спора. Он бросается к брату и обнимает его, но к купюре прикоснуться не решается. Обнимая старшего, он боязливо косится на неё. — Купи мне, купи еды! — вопит он остервенело.
— Ты что делаешь, скотина мелкая? Твой брат украл эти деньги! Украл! Я слышала, ты брал нож!
— Ты этого не видела! — спокойно возражает старший. Он чувствует прилив уверенности.
— Какая разница, — заливается она слезами. — Мы не для того это всё… А-а-а, — её речь переходит в бессвязный поток.
— Одевайся, пойдём вместе, — триумфально бросает старший и малой, мгновенно прекратив хныкать, семенит в коридор.

***

Мелкий дождь моросит по бескрайней водной глади. Вдалеке мерещатся лодки. Где-то на горизонте проплывают длинные баржи. Река тихо плещется о песчаный грязный берег. Тоскливо перекликиваются чайки. Периодически откуда-то со стороны ветер доносит собачий лай. Вросшие в берег шины омываются ленивыми волнами. Пустая пластиковая бутылка бьётся об одну из шин и никак не может пристать к берегу. Посреди деревьев, ржавых конструкций и каменных руин виднеется лачуга. Это не сколько домик, не сколько сарай — именно лачуга. Кажется, что всегда было так — серое небо, река, лодки, грязь, и никогда не будет по-другому. Да разве и может оно быть по-другому?
На берегу стоит человек. Он мокр и грязен, его ноги увязли в топком песке. Смотрит на лачугу. Наконец, решается. Доходит до неё и стучит. Дверь отворяется, и из неё, согнувшись, вылезает старик.
— Ах, это ты… Это… Ты… Надо же… Как ты изменился за этот год…
— Папа...  Я уже и потерял надежду, что увижу тебя…
— Сын, сын мой родной… Спасибо. Спасибо, что пришёл. Наверное, однажды, когда я уже не смогу рыбачить, моим единственным увлечением станет ожидание тебя…
— О нет. Я не доживу… Мы не доживём…
— Как малые?
Сын вздыхает.
— Голодают они, батя, — на щеках появляются слёзы, но под моросью они почти незаметны на лице.
— Понимаю. Успокойся. Себя винить — это доблестно, но делу не поможет.
Отец закрывает дверь и подходит к берегу. «Вот и как ждать тебя в другой раз, если я знаю, что ты всегда являешься с ударом?» — рассуждает он про себя.
— Ишь как заладил. Стало быть, надолго. Теперь нам солнечных денёчков, чай, до января не видать. А ты, стало быть, помощи пришёл просить? — хитро улыбается старик. Сын молчит. Улыбка спадает с отцовского лица. — Ладно. Придумаем, — он хлопает его по плечу. — Вижу, в каких ты лохмотьях. Говорил тебе, говорил, не бери ты её в жёны. Эх… Я сразу увидел, что она какая-то прокажённая.
— Да кто знал, что это произойдёт! Сейчас! — кричит сын, прекратив плакать. — С кем не могло случиться? Ну с кем, скажи мне, батя?! — проговаривает он мягче, смотря отцу в глаза, но быстро отводит взгляд.
— С теми, кто праведно живёт… Наверное, — добавляет старик спустя полминуты, слушая чаек. Морось как будто прекращается. Из тумана начинают проступать контуры островов.
— У неё, видишь ли, несуразица — на лице написано. Умру. Умру. В сорок умру. Тут и к гадалке не ходи. Эх, раньше в деревнях всегда проверяли. А вы молодые, учёные. А чему научились то? Деньги зарабатывать? Ну, заработали? И что? Оп, и нет ничего. А сколько было мечт, стремлений, расчётов!
Сын молчит. Они обходят небольшой залив, где располагается лачуга, и где в водохранилище выдаётся мыс. Они доходят до самого конца. Налетает ветер, растрёпывая седые волосы старика. Сын лыс. Вдалеке, после залива, на берегу  — небольшая деревенька, но он знает, что там уже лет пять никто не живёт, а старик туда не ходит, говоря: «Мертво там всё, это если бы ходить на кладбище и вниз залезать. А мир наш — это и есть наше кладбище». На мысу устроен небольшой помост. Тут старик обычно рыбачит, свесив ноги. Около помоста лежит перевёрнутая вверх дном лодка. Всё ровно такое же, как и год назад. Они останавливаются и прислушиваются. Лай собак отсюда слышится более отчётливо.
— Забирай, — говорит отец, отдышавшись.
— Что?
— Не видишь, что ли? Тут больше нечего забирать.
— Ты… про лодку? — сын продолжает недоумевать.
— Бери. Она хоть и с виду хилая, но если её покрасить, то вообще будет как новенькая. На рынке в посёлке за неё и сторговаться можно.
— А как же ты?
— А что я? Долго ли мне осталось? Доживу ли до следующего лета? Да и тяжело мне уже грести… Вёсла обтачивать я ещё могу, а вот грести тяжко, унесёт ещё… Рыбачить я могу и здесь.
Сын задумывается. Он вспоминает рассказы отца о местах, которые тот знал на водохранилище, где рыбы было очень много, и туда можно было только доплыть на лодке. Что старик наловит с берега? Глядит на судно. Лодка сильно обшарпанная, под несколькими слоями краски виднеются какие-то цифры.
— Брось думать. Бери. Раз дети голодают, — настойчив отец.
«Я хочу есть!» — крик младшего повторяется в голове. Сын взваливает судёнышко на плечи и тащит.
— Стой, — оклик сзади. — На детей, слышишь? Плюнешь в отца, если на водку продашь.
— Не буду… Клянусь, — крестится сын и продолжает путь. На песке остаётся неровный след. От корпуса периодически отколупываются кусочки краски и падают. Около лачуги сын бросает лодку.
— Слушай, отец. Может ты это… Переедешь отсюда… К нам даже если, мы подвинемся… С ней даже лишний раз посидеть, я бы тогда на работу смог пойти.
— Э, нет. И не проси. И не то что я своей грошовой пенсией делиться не хочу. Или мне твоя посудина так мерзка. Нет, —  он замолкает, смотря на волны, — Мне там тесно. Тут я хоть своей физической смертью умру, а там сразу… Моральной. Нет, не проси. Тут… Простор... Мы с моей в молодости мечтали об этом. Домик у моря, кипарисы, лианы, вино… Мы и тишина… Пусть так не получилось, но… А, тьфу. Садись, помолись на дорогу, и я за тебя помолюсь.
Старик усаживается на бревно, прибитое водой к берегу. Сын остаётся стоять.
— Вот тебе на дорогу. От посёлка до города автобус ходит, сможешь вернуться. Последний только то ли в семь, то ли в восемь. Не помню. Уточни.
— Хорошо. Спасибо тебе. Спасибо… — сын крепко обнимает отца за плечи. Тот уклоняется.
— Конечно, вряд ли ты продашь её в первый день. Денег нет ни у кого, — вздыхает старик. — Тогда вернёшься назад. Я тебе застелю на полу… Если это можно так назвать.
«Я за копейки, не жадный», — думает сын.
— А откуда быть деньгам? — продолжает старик, обращаясь как будто не к сыну, а к воде. — Раньше ты трудился всю жизнь и был человеком. Выйдя на заслуженный отдых человеком и оставался, а сейчас… Да никто ты. И дети… Голодают… У кого? Кто когда-то…
— Не надо! — перебивает сын, умоляющими глазами глядя на старика. — Папа, прошу, не надо. Мы… Сейчас не об этом… Какая разница, кто кем когда был. Мы сейчас здесь. Ты — пенсионер, живущий в жалкой лачуге на берегу. А у меня дети от голода умрут со дня на день.
— Думаешь, я совсем окостенел, воспоминаниями живу? Нет, плохо ты меня знаешь. Как думаешь, почему я тут один пока не загнулся?
— Да тебе может и проще. Соблазнов нет…
— Это ты мне брось! Соблазнов ему нет! Посмотри-ка! Да ведь все твои соблазны, сынок, в голове твоей! Там они и сидят. Давай, молись ещё раз и ступай. А то погода совсем испортится. Я помогу дотащить тебе до дороги.
— Сам справлюсь!
— Там есть узкие места. А одному тебе там ещё тоже пройти километра три придётся. И мне, старику, кости размять не мешает.
— Я помню путь, не в первый же раз!
— Идём, идём, не спорь.
Берут лодку и тащат. На дороге, соединяющей брошенную деревню и посёлок, прощаются. Дождь опять моросит. Нести лодку в одиночестве утомительно. Сын делает перерывы. Но чем дальше, тем тяжелее кажется лодка. В некоторых местах грунтовая дорога пересекается небольшими ущельями, и когда он переваливается через них, лодка громко стукается. Спустя час он в посёлке. Грунтовка сменяется разбитым асфальтом, испещренным ямами. Лужи. Он останавливается перед вывеской «МАГАЗИН». Кладёт лодку на землю. Достаёт из кармана деньги, данные отцом, и пересчитывает. Хватает и на автобус, и на обед, и даже на баночку пива. Пересчитав ещё раз, он решает оставить эти деньги детям.
«Сумма достаточная, нам на пару дней хватит… Лодку подешевле отдам первому и назад сэкономлю на автобусе. Но… выпить надо, дело-то такое…» — он ещё раз поднимает голову на вывеску. — «Эх, опять же… Тьфу».
Спустя пятнадцать минут на рынке появляется мужчина с лодкой. Он выглядит измождённым. Валит лодку кверху дном и усаживается на неё. Рядом ставит бутылку водки. Он предполагает распить её с предполагаемым покупателем, но время идёт и ни один человек не подходит, поэтому торговец отлучается за закуской и распивает бутыль единолично. Убедившись в пустоте бутылки, мужчина поднимается, подбирает неподалеку картонку и выцарапывает на ней надпись: «ПРОДАМ ЛОДКУ». Довольный своей идеей, отправляется прогуляться до находившихся напротив продуктовых рядов. Назад возвращается с куском колбасы, половиной буханки хлеба, двумя огурцами и бутылкой водки. Думает: «На автобусе я же не поеду, так ведь? А дети… Да, дети… Продам лодку подороже. Зачем старик говорил, что денег нет тут в поселке? В алкогольную лавку даже очередь».
Он садится на лодку и начинает выпивать и закусывать. К нему подходит компания из трёх мужиков.
— Ребята! Нужна лодка кому? Не сильно то и раздолбанная… — он стучит по борту, и с него отколупывается ещё один кусок краски. — Но она… ещё держится на плаву!
— Эй, мужик! Давай выпьем с нами! — обращается самый красный из них, залихватски подняв бутылку, словно трофей.
— Ты ведь не местный?
— Я с города.
— О, по какому делу?
— Да вот…
«Я же сказал, что лодка… тьфу!» — сознание мутится.

***

Он просыпается, оттого что начался дождь. Сильный дождь, не то что морось весь день. Ливень. Оглядывается. Лавочка у подъезда. Под ней — несколько пустых бутылок и гора окурков. Над ним — фонарь. Тело жутко затекло от лежания. Попытка поднять его — шмяк в лужу. Но сейчас вся земля как одна большая лужа. Льёт. Надо идти. Неясно, куда и зачем, но надо. Страх гонит. Уже весь мокрый, окончательно. Это помогает протрезветь, но голова гудит. Впереди — какая-то площадь. На ней несколько машин. Открывшаяся дверца, оклик водителя:
— До города может подвезти? Куда едем?
Шедший слышит, что к нему обращаются, останавливается и задумывается. Вырванный до этого кусок памяти вдруг встаёт на место. Всё вокруг вдруг обретает смысл. Таксист продолжает выглядывать в открытую дверь, и дождь хлещет по ней, попадая внутрь машины. Путник останавливается в пяти метрах от неё и истошно орёт, но его крик тонет в шуме дождя. Таксист теряет надежду и закрывает дверь. Один на площади…
— Мне же… Мне же… В город надо! Помогите! Там жена… И дети… И… — он останавливается и отчаянно роется по карманам. — Что я наделал! А-а-а! — оттуда удаётся выудить две сотенные бумажки, они уже изрядно мокрые. Налетает ветер и вырывает их. Ливень усиливается.
Таксист вновь приветливо открывает дверь.
— Что случилось? Давай, садись, зачем страдать под непогодой.
— Отвези в город! Выручи, — всхлипывает в ответ.
— Садись. Промок весь, бедный.
Он садится. Таксист озвучивает цену. Узнав, что денег нет, предлагает отдать куртку.
— Я тебя до самого подъезда вплотную подвезу, не намокнешь.
Не проходит и часа, и он уже нестройным шагом поднимается до двери. У него нету лодки. Нет ни копейки денег. Нет даже куртки. Но он дёргает за ручку.

***

— Папа вернулся, — радостно верещит младший.
«Голос-то сытый», — примечает про себя. Старший что-то стряпает на кухне. Судя по запаху горелого — не очень успешно.
— Ай да умница! Как мама? — первую часть фразы он произносит торжественно, вторую — шёпотом.
— Нормально. Жива-здорова, — отвечает старший. Отец заходит в комнату.
— Заждались мы тебя, однако, — осматривает она его с головы до ног. — Куртку пропил. Глупый. Нам тут Царёвы долг вернули. Эх, кол ты мой осиновый, луковое недоразумение. Шапки нет у самого, куртку пропил последнюю, но помочь другим всегда готов. Вот нашлись у них средства наконец.
— Целый месяц почти томили… Я уж и не верил! Скоты! Но… Надо это отметить, дорогая! Они все десять тысяч вернули?
— И не думай. Я тебе ни дам ни копейки из этих денег, — она нервно поёрзывает на подушке, явно выдавая, где они спрятаны.
— Ах не дашь! Я свои отдавал, а ты теперь не дашь! Стерва проклятая! Да мы теперь заживём! Ты только дай их мне! Дай, дай по-хорошему. И куртку я не пропил, напраслины не неси!
Та молчит. Она уже готова к худшему. Старший приносит ей еду. Отец выхватывает из помятой металлической миски и ест руками, потом выхватывает подушку и кидает её куда-то в угол комнаты. Там что-то звенит. Деньги выпадают и медленно разлетаются. Он подбирает их. Жена из последних сил, не имея возможности помешать, пинает его здоровой ногой. Он отшатывается. Сложив деньги во всё ещё мокрый карман штанов, он бросается на супругу. Хватает за волосы и сбрасывает с кровати. Та стонет. Младший начинает в ужасе плакать. Старший кричит:
— Не бей маму! Она при чём! Ты сам где был всё это время?
Тогда он переключается на него. Женщина, лёжа на полу, отряхивается, привстаёт и кричит:
— Не смей бить ребёнка, изверг! — и вновь падает.
— Изверг тут ты! — вновь кидается он на неё. — Юродская паскуда! Дохни быстрее! Чтобы ты сдохла, и мы смогли зажить. Да, зажить! Зачем ты нас мучаешь! Ещё и деньги себе присвоить пыталась.
— Это не твои деньги. Когда ты зарабатывал последний раз по-настоящему?
Он подбегает к ней и начинает бить ладонями по лицу. Старший сзади рвёт на отце рубашку. Тот отвешивает затрещину. Наконец, силы у отца иссякают, он плюхается на матрас и начинает задыхаться. Дети помогают матери кое-как вскарабкаться на постель. Вскоре он начинает храпеть. Она засыпает у него под боком.

***

Утро. Старший вновь готовит подобие завтрака. Отец целует спросонья жену. Лезет в карман. Пусто. Поднимает одеяло. Ничего.
— Это ты… Взяла… — Он задыхается от злобы, и начинает её душить. Услышав, сын кричит:
— Не бей её, папа. Я, я вытащил деньги, пока ты спал.
— Вор! Воришка! А ну отдал!
— Ты их пропьёшь. Нет, — сын бросается и выбегает из квартиры. Отец вновь начинает душить жену.
— Идиот! Убьёшь же… Глупый! — спросонок бормочет она.
— И туда тебе дорога, короста! Дети из-за тебя голодают. Из-за твоей болезни, шлюха ты последняя!
— В тюрьму, в тюрьму посадят — а дети куда? — почти хрипит она.
— Э, не так я прост. У отца недалеко есть деревня, совсем пустая. Кто там меня найдёт?
Старший сын, спрятавший деньги в щитке, возвращается в квартиру.
— Отпусти мать! — орёт он и бьёт отца. Тогда тот отталкивает мальчика в угол. Тот убегает на кухню. Женщина пытается прокашляться.
— Гнида! Воздух загрязняешь нам тут!
— Побойся бога, окаянный! Креста нет на тебе, — слёзы ручьём вырываются у неё из глаз.
— Ты нам тут цирк не показывай! — кричит он ей и садится на неё верхом. В этот момент возвращается старший с ножом в руках.
— Отпусти мать! — кричит он.
— Сынок, ты что, на отца руку поднял? Нет, я всегда сомневался с этой шлюхой, мой ли ты сын. Ты бы лучше помог убить мне эту гниду. Тебе как малолетнему как раз ничего не будет. Но не этим ножом. Он слишком туп, — отец поворачивается к женщине и бьёт ладонью по лицу.
— Это ты слишком туп! — вопит мальчик и всаживает нож ему сзади в горло. Нож прорывает кожу и выходит насквозь. Из шеи брызгает красная жидкость. Отец падает на пол. Младший бросается в слёзы.
— Тупой! — вскрикивает мать. — Он же теперь умрёт!
Кровь быстро заливает всё вокруг.
— Уже умер, — пытается цинично пошутить старший, вспомнив сцену в каком-то фильме, где киллеры шутили между собой после завершения дела. Но вдруг он понимает, что собственная шутка, равно как лужа крови — реальность, а не кино. Он тоже начинает истошно орать со слезами на глазах. Бросается к матери, обнимая её.
— Глупый, глупый ты мой… Что же ты наделал? Деньги же… Были деньги. Там, в углу, если отодвинуть шкаф… — она заливается слезами. — Но я же не могла, — всхлипывает она, — сказать ему… Не могла!
Быстро подавив слёзы, старший идёт на кухню мыть нож; руки дрожат, режется. Младший вновь орёт как резаный. Отец начинает стонать. Младший подбегает к нему и возится с раной. Мать пытается приподняться. За окном усиливается дождь.