Свет далёкой звезды, гл. 31

Захожу в квартиру, и навстречу мне несётся громкий бас, доказывающий, что государству нужно меньше тратить на оборону, а за эти деньги следует поднять зарплаты и пенсии. Ясно. Очередное политическое ток-шоу, опровергающее выражение, что «в споре рождается истина». По-моему, кроме ненависти и неприятия чужого мнения такие передачи ничего больше не рождают. Впрочем, это игрушка деда.

Большую часть своей жизни он прожил без телевидения, предпочитая тратить время на книги, прогулки и недовольство существующим мироустройством. При этом ему были  необходимы собеседники. Когда он вышел на пенсию и переехал к нам, от его придирок невозможно было укрыться. Ему ничего не нравилось: этаж слишком высокий, город слишком шумный, готовить Аня не умеет, я вечно молчу, дети вечно галдят, диван чересчур мягкий, а стул в кухне чересчур жёсткий. Привычка ворчать в данном случае победила равнодушие к материальным благам и жизненным удобствам.
Однажды Аня не выдержала:
- Константин Георгиевич, - сказала она деду. - Если вам так плохо у нас, возвращайтесь к себе.

Дед, конечно же, никуда не уехал. Только перенёс свою критику на безответное телевидение. Теперь он круглые сутки сидит у экрана и ругается. На политиков, поливающих Россию грязью и на политиков, молящихся на Россию. На артистов Большого театра, выступающих на канале «Культура» и на попсовых певичек с канала молодёжного. На вундеркиндов из передач для самых умных и на тех, что уже много лет живут на стройке да так ничего и не построили. На ток-шоу про отважных героев, спасающих жизни и на ток-шоу с неадекватными выходцами из низов общества.
Он говорит, что телевидение тупо, абсурдно и воняет разлагающейся плотью. И при этом не может с ним расстаться, как не может расстаться с дозой законченный наркоман.

- Пришёл, - говорит дед. - Не стыдно тебе?
- За что? - неужели снова решил обратить свой взор на единственного внука?
- Я видел, как ты обнимался с этой девицей.
- С какой ещё девицей?
- С той, в красном плаще. И не отпирайся, я вас в окно видел.
- Ах, это! - чувствую облегчение. - Это Марина. Мы вместе работаем.
Дед буравит меня взглядом:
- И это значит, что ты можешь хватать её за талию?
- Во-первых, не за талию. Во-вторых, она поскользнулась, а я подхватил. И в-третьих, тебя это не касается.
- Наглый стал, - покачал головой дед. - Хамит. Более нелепого оправдания в жизни не слышал.

Ещё как слышал. Как по мне, то конкурс на самое нелепое оправдание выиграл Голиков, когда лет двадцать назад бочком протиснулся в нашу комнату и положил на стол пухлый конверт с деньгами. Оказалось, что он якобы зашёл к нам пару дней назад, чтобы взять что-нибудь почитать, наткнулся на «Капитал» и решил посмотреть, что это за книга такая, из-за чего весь сыр-бор. Про сыр я не понял, но внутренне напрягся. То, что к Профессору давно ходят как в библиотеку, понятно. Но то, что кто-то осмелился взять что-то без спросу у моего деда — нонсенс и невообразимый скандал. Голиков продолжал нести околесицу, заявив, что не сразу разглядел, что книга на немецком. А как разглядел, аккуратненько поставил как стояло.

- Деньги тоже не разглядел? - начал заводиться дед, и Голиков выдал гениальный в своей нелепости ответ: он шёл себе спокойно в комнату с Марксом в руке, когда споткнулся о неровность в полу («Пьяный был» - прокомментировал дед) и покачнулся. Книга вылетела у него из рук, угодив в дальний и тёмный угол, откуда он её и достал, не заметив вылетевшего из неё конверта. Конверт он подобрал только сегодня, сопоставив события предыдущего дня такие как пропажа денег. Дед, остолбенев, бросил взгляд на меня, затем на Голикова. Схватил, наконец, конверт и, сказав, что вокруг одни идиоты, выскочил в коридор.

- Из-за Надьки признался? - спросил меня Голиков.
Я промолчал.
- Из-за Надьки, - повторил он. - Бывает.
Взъерошил мне волосы и ушёл.
Значит, всё-таки Надя. Зачем ей понадобились деньги? Могла бы взять из нашей общей копилки. И тут я вспомнил, как однажды мы сидели в кухне. Голиков помешивал непонятное варево в глубокой сковородке. Надя, устроившись на табуретке, ковыряла ногти на ногах, чем жутко меня раздражала.
- Завтра опять в эту дурацкую школу возвращаться! - зло бросила она и до крови содрала  ноготь на большом пальце.
Я отвернулся:
- Не хочешь, не возвращайся! - в последнее время Надя меня страшно бесила. - Скажи, что не хочешь!
- Я говорила. Не слушает.
Она всё продолжала ковырять свой несчастный палец, и я уже повернулся, чтобы уйти и не видеть этого безобразия, когда она меня остановила.
- Как ты думаешь, - спросила она, - а что если какой-нибудь ребёнок вдруг испортится?
- Какой ребёнок? - не понял я. - И чего ему портиться? Он же не молоко.
- Обычный ребёнок. Начнёт, например, воровать... тогда мама станет им заниматься, да?
- Тогда мама отправит его в колонию, - отозвался Голиков.
Надя засопела и снова занялась своими ногтями.
- Не отправит, - зашептала она. - Если любит, не отправит...

После нелепого признания Голикова Надя заперлась в туалете. Наверняка услышала разговор и испугалась. Я минут пятнадцать колотил в дверь, а она кричала, чтобы я прекратил. Наконец Надя выглянула в коридор и опасливо осмотрелась. Её глаза были красными от слёз.
- Я просто хотела, чтобы мама меня забрала из этой дурацкой школы, - призналась она. - Хотела признаться, а потом испугалась.
Через год мать переведёт Надю в обычную школу. Только не в мою до которой идти всего пять минут, а в дальнюю, до которой топать не меньше получаса.
- Не хочу, чтобы ты постоянно мелькала у меня перед глазами и позорила своим поведением, - скажет тётя Лена, а Надя покорно кивнёт, на долгое время сохранив страх того, что её снова отошлют.

Продолжение - http://www.proza.ru/2018/08/26/1876