Тайна Юрговой горы. 3. Прямоугольник без углов, кв

Прямоугольник без углов, квадрат страдания

сначала он мрачен, а потом  расходился — повеселел. Теперь не может остановиться. Рассуждает как мизантроп.

За нашими спинами что-то изменилось. Жаворонки с неба свалились камнем. Сразу все. Все из тех, кого угораздило вскарабкаться на несусветную голубую горку. Точнее будет сказать, что весенние крикуны посыпались камнями. Да пора было – солнце за день намучилось, обогревая кого попало, а таких было уйма в и степи, присвечивая каждому суслику, кроту и двум придуркам, пригоруюнившимся подле перевернутого автомобиля.
Завизжали тормоза, проурчал двигатель остановившегося транспорта.
Подъехала плоская, похожая на самодвижущийся утиный нос,«хонда». Из нее выбрались двое коротышек. Вернее, один-молодой - выскочил, высоко вскидывая колени, словно к нему в штаны залетел пчелиный рой. Дверцей, которую он бросил незакрытой, порыв ветра стукнула по лбу второго – старого.  Он качнулся в автомобильном кресле, буравя сердитыми глазами дверцу, пока та сама не притворилась. Однако и пальцем не пошевелил, чтобы почесать шишку на своем морщинистом лбу и помочь дверце водвориться на свое место. Сиденье, в котором покоилось его большое тело, было потерто. Из него выбились бордовые нити обшивки. Непонятно, кто из них был водителем и кто – пассажиром. Оба - с властным выражением на лице, с той лишь разницей, что один холодно серьезен, другой – комичен, будто был пародией на  своего юного начальника.

Молодой был худ и бледен. Его мучила какая-то болезнь, потому что он облизывал тонкие бледные губы, оглядываясь на колченогого, которому была отведена роль исполнителя чужой воли.

Болезненный приветливо, несмотря на свою серьезность, улыбнулся нам, заметив нас.  Его хмурый спутник даже не поднял глаза, занятый собой. Видимо, ему не хотелось покидать свое продавленное кресло.

- С вами что-то случилось?! – также издалека крикнул молодой.

Подойти он и не думал. Я, было, открыл рот ответить, но осекся, заметив, что нами будут руководить, не спрашивая на то разрешения.

Болезненный осматривал нас без любопытства, не скрывая того, что дальше с нами будет разбираться его мрачный спутник. Тот, наконец, оторвался от полностью захвативших  его проблем приезда, выскакивания из салона, отряхивания бесформенных штанов, которые ветер время от времени надувал, как пузырь,  и уставился на нас.
 
Это был старик с бабьим лицом и женской прической – шапка   грязных вьющихся волос дергалась от тика. Приземист. Руки у него тоже не мужские – пальцы толстые, как сосиски, безжалостные, морщинистые ладони.
 
- Скорей в больницу, ее надо спасти, - бросил я коротышкам, вскочив с камня, не  в силах совладать с охватившим меня страхом за жизнь девушки.
Алена с удивлением и презрительным снисхождением посмотрела на меня. С ее уст не слетело ни звука.

Незнакомцы не обратили внимания на мою жаркую просьбу. Начальник обошел меня, то же самое сделал его спутник, невольно толкнув плечом. Будто плохо ориентировался в пространстве. Я списал эту бестактность на неровности рельефа.

Гранитная крошка шевелилась под их ногами, оставила на себе их заметные следы. Они были довольно глубоки – один из наших вероятных спасителей весил немало. Болезненный запыхался, хотя сделал не больше двух десятков неуверенных шагов. Мрачный толстяк чувствовал себя расчудесно, от ходьбы наливаясь свежестью, обретая бодрость.

- Пошли вон, вонючки! – неожиданно Алена отстранилась от подошедших, выставив вперед руку, не подымаясь с камня. Оторванный рукав сполз до ее локтя, надуваясь порывами ветра.
 
Я с благодарностью бросился следом за спасителями, когда они приступили к девушке, которая, запрокинув голову, вперила в них змеиный взгляд. Они замерли, как сделал бы каждый, напоровшись на отпор со стороны опасной рептилии. Меня еще качало от слабости в ногах, и я уткнулся в спину приветливого незнакомца. Тот опасливо отодвинулся от меня, в который раз застегивая непокорную пуговицу своего приличного пиджака. На его бледной и тонкой руке показалась голубая вена, которая выдала его волнение.

-Захара Николаевич, - предостерегающе сказал старику болезненный, и поправился, - Захария Николаевич…

Он показал рукой, что нельзя подходить к разъяренной женщине ближе. И облизал языком свои пересохшие губы. Грузный старик замер, не отрывая своих оловянных глаз уже пылавшей гневом досафовки. Шапка волос на голове древнего Захара ритмично сжималась и разжималась, всякий раз открывая бледную линию на лбу, покрытому веснушками.

Болезненный наклонился к Алене, которая на этот раз не протестовала. Она перевела свой обреченный взгляд на властного незнакомца. Я начал подозревать, что они ей знакомы. И она им. Между ними непростые отношения. Кто-то кого-то панически боится.

Тут замешаны деньги, точнее их отсутствие. Проще говоря – долги. Боялась она того, кого начальник назвал Захаром Николаевичем. В глазах толстяка текло расплавленное олово жгучей ненависти.

Однозначно, деньги. Между ними возникли деньги, вертелась в моей голове одна мысль. О чем еще думать в наших краях пограничной вольницы и разбоя на дорогах.
Начальник протянул к потерявшей свою дерзость бледную руку, его волнение выдавали уже две голубые вены, гнавшие бурные волны крови где-то в глубинах его страдания.
- Захария Никола,..- он осекся, поднял глаза к небу, нащупав пульс потерпевшей крушение, прислушиваясь, беззвучно шевеля губами, считал удары.
 
Минуту позже выразительно посмотрел на старика и меня. Хотя мне казалось, что эта выразительность была продиктована не частотой колебаний пульса и внезапно возникшей тревогой,  не званной и желанной. Шальной Захарий недовольно опустил глаза, нервно помял одну в другой, будто мыл под струей воды, свои  сухие жесткие и в то же время пышные ладошки. Их безжизненный вид разбудил во мне рвотный рефлекс. Я едва сдержал позыв своего организма. Или страх, или головокружение, или опять же – деньги.

- Ты, Петя, - резко сказал Захария своему начальнику, по-бабьи поставив руки в бока, косясь на меня, - нас в эту историю не втягивай.
Он повторно, более агрессивно, посмотрел мне под ноги, как петух, который боком подбирается к сопернику, готовый наскочить на него и вцепиться когтями в чужую, такую же бесшабашную голову.

Петя вдруг уставился во что-то, что я не смог видеть.

Я повернулся, чтобы посмотреть, что он увидел. Девушка соскользнула со придорожного камня, на котором сидела, как мыло выскользнуло из мокрых рук. Край белого платья задрался. Она был совершенно, как бы это изящнее и не оскорбительно написать?!... без лоскутка одежды.

Бешеного Захария невидимой волной оттолкнуло от девушки - вот уж не ожидал столь невинной реакции такого грубого человека! - отвернулся и брезгливо скривил свои толстые, обрамленные черной каемкой, как у цыгана, артистичные губы:
- Тем более, - продолжил наполнявшийся гневом осуждения Захария высокопарным тоном, -  что он, - обвинитель метнул свой оловянный взгляд в мою сторону, - изнасиловал и убил, а катастрофу подстроил. Поехали!

Меня тошнило. Солнце, которое бросив нас – сколько можно с дураками связываться,- наконец-то покатилось по своей пыльной дороге за Белявку, где оно до этого ночевало.  В краях, где живут контрабандисты, даже солнце не знает, где будет ночевать сегодня. Я провел солнечный диск взглядом, и устало еще раз попросил спасителей, проглотив комок обиды на них:

- Отвезите ее в больницу.

Алена встала на ноги, неуверенно отошла камня, на котором сидела. Как и старик, она пошарила взглядом по камешкам, булыжникам, сухим кустикам травы, ютившимся в кювете, встрепенулась, будто приняла сложное для нее решение, вся какая-то в один миг помолодевшая глаз посмотрела на меня. Точнее, показала этой парочке своим крупными глазами на меня.
 
Петр отошел на шаг, осторожно поглядывая, куда поставить свои ноги в  сбитых туфлях, которые тонули в каменной крошке и скользили, наконец застегнул на пиджаке пуговицу, поморгал, готовясь выслушать что-то ожидаемое, облизал шершавые губы кончиком бледного, почти белого, языка.
 
Старик покорно потупился, сложил на животике, на пряжке ремня, который поддерживал снова надувшиеся ветром клоунские штаны, ободряюще посмотрел на девушку исподлобья и кашлянул от нетерпения.

Алена повела плечом облегченно, не угасавшая накануне полуулыбка вернулась на ее лицо. Она повернулась ко мне и красноречиво покрутила у своего виска тоненьким пальчиком с маникюром, но с грязью под ногтями.  Вчера я не замечал этой неряшливости.
   
- Куда?! - как с цепи сорвавшись, крикнул на меня толстый Захар. Он веселился, наверное, понимая, что я попал в неприятную ситуацию.

Его переполнял этот возглас. Старик едва сдерживал в себе то, что в нем накопилось. Шапка волос гармошкой ходила по его черепу. Рукой он придерживал ее. Глаза выпучивались, кожа на висках белела от чрезмерного ее растягивания.
-… чтобы там засвидетельствовали убийство?

- Где? Какое убийство?! – я пошел к нашей перевернутой машине. - Посмотрите, в ней и нигде вокруг нет даже кровинки, она же живая стоит перед вашими глазами. Вот она. Вот!

- Во, дурак! – Алена обхватила голову ладонями.

- Мне одинаково...- выругался старик,- изнасилование или убийство.

- А мне все равно, что вы думаете, вы только отвезите женщину, чтобы с ней ничего не случилось, в больницу. Первую помощь пусть окажут. Я с вами, если хотите, - я запутался в аргументах, поправил себя, - если не хотите ответственности. Мне все равно.

Коротышки переглядывались, мерзко улыбаясь.

- Нам не все равно, - холодно возразил Петр, перестав улыбаться, но не мне, а Захару, показывая руками то, что не передается жестами.
Петр нарисовал в воздухе квадрат или прямоугольник — наверное, дом, здание больницы, куда они их просили отвезти пострадавшую в результате  дорожно-транспортного происшествия.

- И нас приплетут к этой темной истории. Сегодня нам, накануне того, что ожидает, такие сюрпризы ни к чему, - коротышка повертел ладонями, будто показал, как перевернулась, машина — дважды, добавил с уверенностью, - привяжут к этой истории.

У болезненного Петра какая-то неестественно розовая, как у младенца, кожа на лице. Туго натянута на  крупный череп, вот-вот лопнет.

- Поехали, - сказал он Захару.

- Куда поехали? Какое изнасилование, Аля? – я увидел, что вполне здоровая моя протеже, а также незнакомцы куда-то вместе собираются уйти или уехать.
Девушка явно с ними.

Я с кем? Я почувствовал, что мое донкихоство уже выглядит смешно, кариткатурно, как серьезность Захарии.
 
Болезненный Петр показался мне знакомым, но где я его видел?

- Я вам денег?..

- За что,- веселящийся толстяк, с готовностью принять от меня энную сумму, остановился.

Меня удивляла резкая перемена в настроении похожего на старую бабу неприятного человека. Сначала он мрачен, а потом расходился — повеселел. Теперь не может остановиться. Рассуждает как мизантроп.

Опять из меня поперли слова, которые я не применял раньше ни разу в жизни. Наверное, контузило меня в этом нелепом ДТП. Место, в котором чернела точка укола, чесалось. Я до сих пор не спросил девушку, какое лекарство она ввела в мою вену.

Откуда шприц?

Худой мошенник и девушка не обратили внимания на диалог между нами. Они подошли к «хонде», мирно уткнувшейся в кучку песка, оставленного дорожной службой еще зимой на кромке шоссе. Веяло разогретым на солнцепеке асфальтом.
 
- За отвезти в больницу? – уточнил я цель платежа, как в банковском заявлении-договоре.

- Сколько? – въедливо спросил старик, как в Одессе выпытывают таксистов, договариваясь о цене проезда.
 
- 100 гривен.

-???! –  бешеный вытаращил возмущенно свои желтые глаза, бурая меня взглядом. Этот дедушка из мертвого выбьет долги.

Алена заметно съежилась. Она, видать, подумала о том же, но переживала не обо мне.

Я думал, что кипевший от возмущения Захарии нагнется, поднимет камень и запустит в меня.
 
Через мгновенье произошла другая неожиданность.

Я услышал крик девушки. Хиленький Петр, аккуратный и щеголевато одетый в дорогой костюм, несмотря на жару, ударил булыжником по голове пострадавшую. Она упала как подкошенная.

Вот теперь ясно, что пострадавшая, подумал я и приготовился. К чему, не знаю.
Я съехал на спине с придорожной кучи и в два прыжка настиг нападавшего. За мной тяжело затопал какими-то невероятно разбитыми сандалиями грузный Захар.

Это была старая женская обувь.
 
«Бомжи!»

В моей голове сверкнула молния. Грома я уже не услышал.

Очнулся быстро. Видимо, моя голова давно приготовилась еще и еще много раз получать по башке.  Была осведомлена. И скоро привела мои мозги в привычный порядок, точнее, наоборот. Но это было знакомое мне общее состояние здоровья.
Толстяк с хиляком, я видел, лежа у машины, оттащили лежавшую без чувств девушку, взяв один - за голову и другой - за ноги, к низкорослым по высокой траве деревцам.  Протащили неподвижное тело между акациями. За деревьями, раскачав, будто хотели забросить в воду, подальше от берега, швырнули в зеленую рожь, стоявшую стеной. Видно, посеяна еще осенью. Зима была необычно снежна, весна — дождлива. После Чернобыля дожди — спасение, отмывает землю, растения, птиц, животных, воздух. Я бы не хотел валяться в густой ржи, которая буйно зеленеет, набравшись радиоактивной плодородной влаги.

Я видел эту картину в тумане, которого набралось в мою голову изрядно. Хотя, не исключаю, что вечерний туман наполз из соседнего оврага вопреки моей воле, и покрыл пересохшую землю прилиманья. Я пополз быстро, как степная ящерица, по следу в примятой траве к месту во ржи, в которой оставили девушку. Она лежала и не шевелилась в густой тени от карликовых деревьев, стволы которых покрыты зелено-золотистыми лишайниками.

Лихие наши спасители не торопились замести следы. Они поджидали меня возле тела девушки, которое лежало бревном.

- Зачем это вы сделали, пусть кто-то другой нас с Аленой подвез бы к больнице. Я помог бы ей там. Вы не могли ничего лучше придумать, как пристукнуть ее. Насмерть?!- я закончил свои упреки криком.

Бешеный Захар и тихоня Петр переглянулись. Мой крик их озадачил. Я еще раз крикнул что было сил. Даже вечерние птицы смолкли в ответ. Бандиты же разорались, стараясь оглашать округу своими удивительно писклявыми голосами не далее, чем единственная дорога и ржаное поле при ней. Старик подпрыгнул и накинулся на меня. Молотил туфлями по голове, плечам, заехал в глаз.
 
Я понял, что лучше помолчать. Ну, там, помахать граблями в ответ. Что я могу против этих бандитов. Мне бы их фельетоном зашибить или чем-нибудь потяжелее. Какой с меня драчун, мухи не обидел. Ну, ударил Захара левой, незаметно попал «под дыхало», старик осел, глаза его округлились, как сливы, олово превратилось в фиолет. Ой, что я наделал?! Нельзя редактору заниматься несвойственной ему деятельностью.

Толстяк приоткрыл глаза. Живой он.

Я еле успел отклониться, хиляк Петр с кастетом метил в мое ухо. Лихо парень заворачивает. А больной какой. Что против больного. Где же я Петю видел в его дорогом костюмчике. Ну, ударил опять своей левой, правая – чтоб перо держать, ее берегу. Начальник неплох ушел от моего взмаха. Я получил по корпусу толчок. Больной неплохо дрался. В городке Р. живут потомки бандитов. Все умеют драться. Даже мертвые. Только я – человек для городка чужой, ничем таким не увлекаюсь – ну, там, джиу-джитсу, военный гопак, самбо.
 
- Мы отсюда уедем незаметными, а ты останешься, - спокойно объяснял мне Петр, очнувшись.

Я подобострастно кивал головой, стараясь соглашаться так, чтобы это не выглядело глупо. Я не хотел обидеть моих визави.
 
Сопевший от усталости, охрипший Захар подошел ко мне. Опустился на корточки, бесцеремонно запустил руку во внутренний карман моей куртки. Там ничего, кроме водительских прав, и нескольких гривен, не было.

- Ничего?

- Где же твои 100 гривен, которыми собирался откупиться, это что, две, одна пять гривняков, хоть бы десятка где завалялась, - спросил тихо, слабеющим голосом Захар.

- Ищи, наверняка в пояс зашил, - хилый сглотнул как человек, давно мучимый голодом. На его бледной щеке заметно проявилась синяя вена.
 
Вот уж фрукт, подумал я, у него вены там, где у людей они не показываются.
Откуда знают о моей денежном поясе? Профи! Для меня такой пояс – вершина предосторожности. Для мошенников – просто опыт.

Я услышал полицейскую сирену, к нам подъезжала бригада полковника Стреченя.
Я снова отключился и не запомнил, как с нами простились, не откланявшись, рэкетиры Петр и Захария.