По следам Рождества город мертвых

... Заскребыш смотрела на маленьких деградантов-фанатиков, со всех сторон света дерущихся между собою и со всем созданным миром, но при этом, называющих себя, людьми. Уже при жизни они умудрились стать пугалами, страшилищами и привидениями. Они ничего не создавали сами, лишь использовали то, что досталось им от прошлых великих поколений, при этом все, к чему прикасались кратковременные, как моли, на миг - становилось все гаже, смердило  мерзостью всеобщего заморачивания и тотального разложения. Как выглядели прошлые поколения - засранцы не знали, а потому собираясь вонючим, шумливым скопом, как клопы или тараканы по ступеням, камням и щелям, приставали, настырно клянчили, воровали, бессовестно врали потомкам и туристам, что священную воду Ганга можно забрасывать трупами бедняков, детей до тринадцати лет, беременных женщин и больных проказой.

Но гранитные набережные древнего города были настолько качественно сложены, что сколько не жги трупов на их крепко сложенных плитах - непременно придет время, когда и в древней стране, считающей себя священной - придет грамотный и смелый государственный управленец, точнее, ассенизатор, который очистит высказывания древних архитекторов от мерзкой копоти погребальной мафии и сажи в мозгах человечьих умов, либо ей суждено погибнуть, несмотря на все легенды о своей неуничтожимости. Ведь не может же в самом деле кучка монахов, очистить гогу с магогой, вместо ариев ставших добровольно цыганами. Их удел, как удел всех  Египтов не более, чем осколки утерянных знаний и бесполезные мумии, которые другие такие же жадные и бесстыжие невежды сотрут в порошок на обычную краску, заодно выставят музейные гробы с их многотысячелетними обитателями для развлечения зевак.

Так вот зачем ее учитель отправился на другую сторону планеты!
И Заскребыш рассмеялась оттого, что ее учитель на самом деле большой хитрец: он оставался в древней стране час в час до того дня, как только суждено ей было родится. Едва это случилось, он собрал переведенные книги, над которыми работал всю жизнь, немудреные пожитки и отправился прямиком на корабль. Он не будущий муж, не любовник, а, значит - найдет. Многие люди, которых она  встречала, говорили потом за глаза, что их слова и поступки звучали исключительно для нее. Вот и учитель приходит за своими учениками. Он приходит снова и снова, потому, что когда то пообещал. А иначе зачем же она тоже слышит. Узнает по сильному, непреклонному, чистому голосу правды и совести и то, что он глубоко человечен, хоть неотличен от истины, как любви. 

Сейчас в таких людях большая народу потреба - убедилась Заскребыш. Управленцы и учителя окончательно выродились, а поэтому все перепуталось и редко в ком из живущих на огромной планете отыщется истинный, незамутненный злобными упырями смысл, признак самосохранения или зачаток ума. Нет разницы между поедателем трупов агхори из Варанаси и толстопузым священником а ля византия, бизнесменом с водянистыми глазками, из них сочится его ненасытная слюна в обвисшей, бледной, пигментной коже масонского трупа, лакающим кровь из людей и планеты. Все они они неприкасаемые не потому, что их кто-то так сотворил, а по причине собственной ненависти к животворящему биению солнечного света творчества в сердце и душе  человека.

 В Варанаси жива старуха. Она приходит в черный, но еще не разрушенный, закопченный трупной сажею, храм уже сорок шесть лет. Женщина потеряла сначала мужа, затем сына. Часто случается, но эта старуха взяла себе правилом приходить сюда каждый день. Тут же рядом американец под видом садху. Он делает пуджу, сжигает для какого - то своего невидимого божества кокосовые орехи, учит медитировать, перезваниваясь по сотовому с женой и дочкой. Уже не одну тысячу сжег. Но не в орехах суть. Это главное  дело его жизни.

Заскребыш вспомнила, что однажды смотрела документальный фильм. Там тоже были сухие старушечьи руки. Они по весне держали лопату, подрезали виноград, все чего-то сажали, доили, варили, а по осени те же руки давили вино, чтобы жирные дети в Тбилиси могли   разгуляться гостинцами и вновь сотворенными старушечьими припасами под Новый год как и полагается с грузинскими песнями.

Брюхатые дети тоже не сахар. Но у этой старухи никого не осталось. И ничего. Так уж и ничего? А руки? Полвека тянуть их для милостыни, сидя в черном углу и смотреть на горелых покойников. Это ли жизнь в ожидании смерти? Да за столько отпущенных дней старуха грузинка камень за камнем, метла за метлой, тряпка за тряпкой превратила бы в благородно забытый и белый - оскверненный, запущенный храм. Вместо проклятой вони и грязи, среди лающей пошлости со стен отовсюду еще бы спускались цветы. Люди, забывшие имя строителей, называли бы потом храм ее именем, ведь насколько важно, кто храм построил, настолько же важно - кто его сохранил.

Заскребыш пролистывала истории своих жизней, в них страница за страницей говорилось как эпоха Кали-юги, сколько бы ей не тащиться в истории человечества - движется к концу. И стены великой крепости Варанаси, которые она видела когда-то подростком во сне уже не представлялись ей серыми и мрачными, как гранитные дворы мистифицированной немецкой слободы или других частей Петербурга. Тень мира змей уже не манила Заскребыша больше своим волшебством и чародейством. Даже сам город из детского сна она узнала, вспомнила и поняла в эпоху его замысла и воплощения. Не Шива строил этот город и ступени несокрушимой набережной, а талантливые, красивые люди, которые не молились на мир мертвых в ожидании за то неведомого освобождения от жизни, но освещали мир трудом и наукой живого божественного ума. Вместо того, чтобы лентяйничать и жрать трупы - они жили не только здесь и сейчас, но ради вечного развития и гуманного творчества, устремившись в будущее думали о настоящем, о нескончаемых поколениях прекрасных, счастливых, веселых людей.

Вот тот самый духовный мир, куда молитвенники и лентяи стремятся направить свои лыжи, но которого они никогда не достигнут. Они смотрели и не видели, что делали здесь люди раньше, как те учились, не покладая рук, трудились запечатлеть мысль, облеченную в камень, в звук, в краску, слово, дружили с тригонометрией и сапроматом, создавая мир науки, труда и поэзии духа - божественный мир на Земле.