Железный мостик

     Пока хозяйка в летней кухне готовила завтрак, Анатолий быстро и ритмично разваливал на половинки нетолстые чурбачки, напиленные им накануне вместе с отцом, а наши жены тихо беседовали на скамейке подле кухни, я вышел со двора немного прогуляться. В этом доме мы были впервые. Анатолий и Зина пригласили нас в гости с ночевкой, а заодно и отметить день рождения одного из них, не помню кого, Зины, или Анатолия. Мы были рады развлечься немного.
     Была середина апреля, снег уже сошел, было тепло. В нашей Беседке, центральном хуторе Трехлесья, где мы почти безвылазно просидели всю зиму, общаться было не с кем, хотя среди десятка жителей там было две учительские пары, школа была восьмилетняя, и их вполне хватало, чтобы обучать все классы, да только никто из них не знал французского, а о русском, как об учебной дисциплине, они имели самое смутное представление. Обе эти вакансии заняли мы с женой. Дело в том, что наш пятый курс «бросили на прорыв»: в области не хватало учителей иностранного языка. Для трехлесской школы русский язык тоже был иностранный, поскольку в школе учились сплошь дети из пяти мордовских хуторов.
     Послезимняя неустроенность земли вызывала лишь скуку в душе. Серые тучи, плотно закрыли небо, так что солнцу никак не удавалось пробиться к людям, чтобы светлыми пятнами и косыми лучами, бьющими в окна, оживить унылый однообразный пейзаж. Впрочем, не все так было безотрадно. Не очень широкий и не очень глубокий овраг в пяти минутах ходьбы от дома радостно бурлил вешними водами, сбегавшими с окрестных полей. Кучки мелкого мусора и клочки желтоватой пены сбивались перед ветвями ивняка, купавшимися в воде. Мимо них мчались небольшие и неглубокие воронки наперегонки обгоняя друг друга.
     Я двигался вдоль этой весенней реки, стараясь восстановить в памяти известные строчки Тютчева, с которыми я вышел со двора: «Эти бедные селенья, Эта скудная природа…» Строчки ускользали, я припоминал рифмы и помогал Тютчеву, как мог, в его трудном поэтическом и философском деле. В конце концов, мне удалось худо-бедно восстановить весь текст вплоть до заключительных строк:
«Удрученный ношей крестной,
  Всю тебя, земля родная,
  В рабском виде Царь небесный
  Исходил, благословляя».
     Будучи атеистом, но уже давно не воинствующим, я снова был потрясен последней строкой. Так я дошел до небольшого мостика, плоско стоящего надо водой. Небольшое деревце, вымытое с корнями, плотно уткнулось этими же корнями в мост, казавшийся с расстояния трех-четырех шагов просто ржавым. Однако это была не ржавчина. Влажная поверхность железных перил и сваренных железных листов была подновлена коричневатой краской, и недавно. Скользя ладонью по перилам, я перешел на другой берег. Делать мне там было нечего, общий вид села ничуть не изменился, не было там ничего привлекательного, и я пошел назад, оглаживая рукою противоположную железную ленту. Вдруг моя ладонь ощутила какие-то выщерблины. Я долго водил пальцами, приглядываясь к неглубоким письменам, высеченным здесь, очевидно, зубилом, словно ассиролог, изучающий древнюю клинопись. Мне удалось прочесть несколько фамилий. Одна была знакомой – Алексенко, фамилия наших молодых приятелей. Имена были выбиты не вчера, это понятно: во-первых, работа трудная и шумная – бить молотком по зубилу – грохот на всю округу, а если в три-четыре молотка! Во-вторых, клинопись закрашена несколькими слоями краски - чтобы прочесть, надо некоторое усердие и время. Возвращаясь, я пытался поставить себя на место людей, которым этот адский труд был не в тягость. Однако я тотчас забыл о своей археологической находке, как только вошел во двор. Меня уже ждали, хотя женщины еще несли на длинный стол на террасе последние закуски из погреба – солёные огурцы и помидоры и квашеную капусту с пелюстками (цельноквашенные капустные листы), и даже соленый арбуз!
     После первой рюмки во здравие именинницы и быстро следующих за ней других, я и думать забыл о моем открытии. Разговоры пошли… Известно какие: о жизни, работе, о внуках –  невестка хозяина ждала первенца, как и моя жена. Хорошо было то, что к этому времени уже прошла мода пить гранеными стаканами, а пятидесятиграммовые рюмки русскому человеку, что слону дробина. И оттого разговор шел веселый, в меру бестолковый, но и серьезные темы выплывали откуда-то из глубины коллективного бессознательного. Заговорили о войне, где ж в нашем застолье не вспомнят о ней: оказывается наш хозяин участвовал в форсировании Днепра – исторический человек! Дивное дело, он не отказывался говорить о войне, как это обычно бывает. Но его рассказ был пропитан кровью и страшен. Шло повествование о безоружных солдатах, гонимых в красную от крови воду Днепра. И холодно же было, ноябрь все же! А не у всякого солдата и винтовка в руках, у кого и просто палка… ужас… ужас… Неужели так было, неужели так могло быть? А было. Полсотни лет спустя я прочитал книгу Вадимова «Генерал и его армия». Было. И кровь нашего хозяина, малая часть в общем потоке, уплыла в Черное море. Перебило ему, к счастью, правую ногу, как моему отчиму левую, но на другом фронте и на другой реке. А может, и реки никакой не было…
     За столом долго молчали, и я не решался задать свой вопрос: а Жуков что же? И мы выпили за Победу. И настроение поднялось. И все вернулись к себе. И вновь веселье вернулось к нам, хотя к земле потянулись косые лучи дождя. Хорошо! Это хорошо, урожай будет! А потом застолье как бы устало, кто ковырял вилкой, подбирая остатки жареной картошки, кто наливал в бокал вишневого компота… Тут я и поведал о странных письменах. Хозяин горько улыбнулся:
- Так это ж мы были с ребятами. Когда получили повестки, взяли зубила и молотки, такой себе памятник отгрохали… чтоб помнили нас… А я вернулся… Только я… Один.