Маленький домик на Маяковской. Глава 5

"ВРАЧАМ ВЕРИТЬ НЕЛЬЗЯ !"

    На стене крошечной кухонки нашего дома висели связки золотистых луковиц в виде больших плетёных кос. Непонятно, каким образом их заплетали ? А рядом, на полочке, стояло много разных баночек и бутылочек с солью, крупами, растительным маслом.
    Однажды (мне было тогда ещё года три или четыре) в домике было сильно натоплено и мне жутко захотелось пить. И на этой самой полочке я увидел симпатичную пузатую бутылочку с чем-то прозрачным. Отвинтив пробочку, я быстро приложил сосуд ко рту и сделал первый глоток. Хорошо, что он не получился глубоким ! Я сразу понял, что это не вода, но было поздно. Во рту всё жгло и горело. Оказывается мне пришлось испробовать на вкус столовый уксус ! Я закашлялся и заревел. Помню мигом возникшую беготню вокруг меня, бабушкины охи и ахи, попытки вылить из меня остатки продукта. Тут же вызвали скорую. Врачей я увидел тогда впервые в жизни и воспринял их скорее как мучителей, а не как людей, приехавших меня спасать. Дяденька с тётенькой в белых халатах видимо решили потушить пожар внутри меня водой и потому поставили передо мной до краёв наполненную чашку.
   "Пей !" - строго сказали они и добавили железный аргумент: "Ты же пить хотел ?! Не бойся, мы ничего плохого не сделаем". Пришлось им поверить. Но как только я справился, они налили ещё и опять до краев. Вторую допил с трудом, размазывая слёзы вперемешку с соплями. "Пожар" вроде потух, но эти двое были неумолимы и налили полную чашку в третий раз. Казалось, внутри меня уже булькало целое море. Я сказал, что больше не хочу и решительно отодвинул чашку. Тогда дяденька в белом халате взял её и прижал плотно к моим губам, а тётенька стала наклонять мне голову вперёд. Им удалось влить в меня и третью чашку. И тогда "море" внутри меня начало превращаться в "океан".
   Баба Маня при этом всё причитала за спинами этих "извергов": "Ох, сыночек, ой сыночек, спаси, Господи, спаси, Господи". Наконец, "вселенский потоп" достиг своего пика и я почувствовал, что весь состою из воды, которая вот-вот прорвёт "плотину". Дед Коля вовремя подставил под меня тазик и через несколько мгновений, вывернувшись наизнанку, я впервые увидел, из чего состоят люди. Открытие сиё меня не слишком порадовало. И тогда я твёрдо решил, что врачам верить нельзя.

   Вывод этот я пронёс через всё детство. Года два спустя нашу старшую группу садика направили на лечение в зубную больницу. Как только воспитательница нам об этом объявила, я сразу понял, что туда не хочу. Опыт походов к зубному я уже кое-какой имел к тому времени, и он был весьма нерадостным. Я чётко уяснил, что после вполне безопасного ковыряния блестящей палочкой с крючочком в моих хилых молочных зубках, рано или поздно раздастся угрожающий жужжащий звук, и это "ж-жэ" будет неспроста. При этом звуке я тут же каменел, потел и начинал скулить ещё задолго до того как в поле моего зрения оказывался сам источник жужжания. А когда инструмент всё-таки касался моего зуба (даже если боль была небольшая), я трясся со скоростью во много раз превышающей частоту вращения сверла. При этом издаваемые мной крики и стоны были такой мощи, что полностью заглушали звуки самой бормашины. Мама в этот момент стояла за мной и слегка (но очень прочно) прижимала мою левую руку к рукоятке кресла. А мою правую руку держала сама врачиха, как-то ещё умудряясь при этом попадать своим свёрлышком в следы моей бурной любви к шоколадкам и пироженкам. 
    В общем, как только мама забрала меня вечером из садика, я ей твёрдо заявил, что в зубную больницу не пойду. Мама на удивление спокойно со мной согласилась, но добавила: "В этой больнице моя знакомая врач работает - тетя Люда. Я тогда скажу ей, чтобы она не лечила, а только посмотрела в каком состоянии твои зубки. Хорошо ?" Ну как я мог не согласиться с таким вариантом ?! Своей маме я доверял. Хотя она была почти врач и работала процедурной медсестрой в детской поликлинике. Уколы в её исполнении мне всегда казались легче укуса комара. Единственное, что меня всегда раздражало в её лечебных манипуляциях со мной - это то, как она упорно толкла таблетку аспирина в столовой ложке и заливала этот порошок жидким мёдом в надежде, что я буду глотать эту смесь веселее. Зря она так думала. Хотя раздавленная таблетка действительно становилась от мёда немного слаще, глотал я её с жутким отвращением, невероятным усилием воли заставляя себя "не вывернуться наизнанку".
   Детская зубная  больница находилась на краю города. До неё надо было сначала долго ехать на трамвае, потом ещё долго-долго на автобусе. Когда трамвай, звеня на поворотах, петлял по лабиринту переулков из старых деревянных домишек, наши ребята, обычно шустрые и говорливые, сидели сосредоточенно и молча, уткнувши носики в морозные стекла. Каждый внутренне переживал грядущую процедуру. Среди всех самым весёлым и непоседливым был я, поскольку бояться мне было абсолютно нечего.
    В больнице вызывать в кабинет стали по фамилиям. И до моей очереди некоторые ребята уже успели выйти от врача. Ставшие вдруг бравыми и разговорчивыми, они подробно живописали всем остальным то, что их ожидает за дверью. В другое время меня бы уже потряхивало от таких рассказов, но сейчас я только посмеивался. Ещё бы, ведь я договорился с мамой !
   Когда произнесли мою фамилию, я бодрым шагом вошел в кабинет, вежливо поздоровался с тётей Людой, быстро вспорхнул на кресло и, не дожидаясь её команды, широко раскрыл рот. Хотелось побыстрее начать осмотр и побыстрее его закончить.
   Улыбнувшись от моей чрезмерной готовности, тётя Люда начала манипуляции со своим ручным инструментом. Даже когда крючочек у её палочки касался поверхности моих зубов, я не волновался и лишь старался открыть рот ещё шире, чтобы врачу было удобнее. Тётя Люда слишком долго что-то высматривала у меня во рту, то и дело засовывая туда кроме палочки с крючочком, ещё и палочку с маленьким круглым зеркальцем на конце. Осмотр явно затягивался и я, не выдержав, осторожно спросил: "Ну что там, всё хорошо ?" Тётя Люда кивнула и произнесла давно ожидаемое мной: "Да, всё хорошо". И в этот самый миг, когда я собирался сойти с кресла и сказать "спасибо", раздался ужасающий жужжащий звук, о существовании которого я уже успел забыть. Меня словно пробило насквозь гигантским гвоздём ! Во мне вспыхнул не столько страх (я ещё не вполне верил в происходящее), сколько возмущение ! Как же так, ведь мне обещали ! И кто - моя мама !
   Я тут же сполз с кресла и твердо заявил, что лечить зубы не намерен, поскольку мне был обещан только осмотр и на всякий случай сообщил как мою маму зовут. Оказалось, что тётя Люда её действительно знает, и закончить осмотр она не против, но только надо обработать всего лишь одну ма-а-аленькую дырочку. Ответа от меня врач не дождалась, поскольку я гордым, почти строевым шагом, вышел вон из кабинета.
   На обратной дороге в садик все наши ребята наперебой весело галдели, показывая друг другу следы врачебной деятельности. И только я сидел сосредоточенный и мрачный, непрерывно думая о том, что врачам, даже своим, решительно нельзя верить. Ну а дырочку в зубе мне через неделю всё-таки обработали - обычным способом, то есть с плотной фиксацией рук.

   Когда я учился уже в четвертом классе и начал заниматься в секции плавания, произошёл случай, поколебавший было мои представления о врачах. Медик нашей спортшколы на осмотре заподозрила у меня порок сердца. Какие-то странные шумы в моей грудной клетке ей видите ли не понравились. Она стала спрашивать, что я чувствую, когда плыву по дорожке: нет ли колющих болей в левом боку и если хоть чуть-чуть есть, то плавать мне вообще нельзя, и придётся очень серьёзно обследоваться. Хотя в боку у меня не кололо и вообще не болело, это её странное "чуть-чуть" меня взволновало. Даже заныло что-то внутри, "под ложечкой". Благодаря своей энциклопедической, но пугливой и впечатлительной натуре, я мигом представил себе как хирург в окровавленных перчатках своими блестящими щипчиками, ножничками, скальпелями (и бог знает, чем ещё) начнёт ковырять у меня в груди в поисках какого-то там "порока". О, ужас ! А ведь сердце, это же не зуб каменный, там чуток сильнее ковырнёшь и всё...
    Когда я пришёл домой после тренировки, я даже уроки делать не стал, что для меня, отличника, это было равносильно отказу летчика летать. А для чего их делать ? Не сегодня-завтра порок ка-ак уколет, и вмиг потащат меня к железному столику на колёсиках под эту яркую, многоглазую лампу. Эх, какие уж тут квадратные уравнения...
    Мама, правда, пыталась успокоить меня. Она сказала, что сердце обследуют разными приборами и никакой боли при этом не бывает, а операции делают только в крайнем случае и когда их всё-таки делают, человека усыпляют, и он ничего не чувствует. Вроде бы отлегло, но вечером, перед тем как лечь спать, я услышал, как родители долго шептались в своей спальне, и мне показалось, что временами в их речи проскальзывало это страшное слово "операция".
    Отец тогда получал второе высшее образование в Институте управления в Москве, и было решено отправить меня вместе с ним на консультацию к столичным кардиологам.
    Сбежать из школы на неделю -  мечта любого школьника. А если при этом сбежать в Москву, то просто радость превращалась в полное счастье ! Октябрь в столице стоял сухой и тёплый. Деревья на бульварах были ещё полны листвы. На улицах вовсю торговали эскимо, по газонам деловито вышагивали закормленные московские голуби, в переходах метро стояли длиннющие очереди за "Вечоркой". Москва гудела, гремела, топала и бежала.
     Мне был обещан поход в "Детский мир" за диафильмами, но сначала надо было посетить кардиолога. Не помню, где точно находилась эта клиника, но до неё пришлось довольно долго ехать от метро на троллейбусе. Удивительным показалось, что проезд стоил всего четыре копейки, а в троллейбусах нашего города мы платили пять. "Это ж на сколько мороженок можно сэкономить за месяц ! Эх, и везёт же этим москвичам", - беззаботно думал я.
    Выйдя на остановке, мы перешли большую дорогу и, пройдя сквозь высокую чугунную ограду, очутились в сквере. Осенняя листва бодро зашуршала под ногами, солнце светило не по-осеннему ласково, из больничного корпуса выходили улыбающиеся люди. И я подумал: "Как же хорошо, что у меня у меня сейчас просто консультация, и через какой-нибудь час или два мы отправимся в "Детский мир" и, возможно, кроме диафильмов мне купят ещё и сборную модель самолёта !
    В больнице была толчея из родителей с детьми. У каждого кабинета (а их было множество) своя очередь. Кто-то из ребятишек безропотно сидел на стульчике, сосредоточенно ковыряясь либо в носу, либо в дырявой обивке самого стула. Кто-то хныкал и капризничал, не в силах дотерпеть до начала осмотра, а некоторые, особо непоседливые, носились между колоннами в вестибюле, позволяя нервным родителям периодически прихватывать себя за "пятую точку" и проверять её на упругость. Царивший вокруг лёгкий гвалт быстро стихал, как только из кабинета выходили врачи.
    В конце длинного коридора народа и звуков было поменьше, и отец повёл меня именно туда. По дороге я краем глаза читал таблички на кабинетах: "Процедурный", "Физиокабинет", "ЭКГ". Что-то было понятно для меня, что-то не очень.
    Но я сильно удивился, когда отец провёл меня мимо двери с надписью "Кардиолог". Чуть подальше её, в полутёмном конце коридора была ещё одна дверь, около которой не было никакой очереди и в которую отец, наконец, вошёл, перед этим сказав: "Подожди минутку, мне нужно сначала кое-что уточнить у врача, а потом тебя вызовут".
     Около кабинета стояла странная железная кровать на колесиках с длинными ручками на концах. От неё воняло лекарствами, и колёсики сильно скрипели. Из-за двери разговоров было почти не слышно, только раздавались какие-то непонятные щелчки и бульканье.
   Я решил от скуки посмотреть на дверную табличку. Но как только я прочёл название кабинета, дыхание моё остановилось, хорошее настроение исчезло без следа, мои стриженные под полубокс волосишки мгновенно поднялись вверх ежовыми иглами, а лоб покрылся холодной испариной.
    На табличке большими черными буквами было написано: "ОПЕРАЦИОННАЯ".
    Целую минуту я пребывал в прострации. Единственная мысль тупо стучала в моей воспалённой головёшке: "Врачам верить нельзя !" И когда дверь кабинета скрипнула, я принял единственно правильное (как мне казалось) на тот момент решение. Я побежал. И побежал я очень быстро. Никогда более мой организм не устанавливал таких рекордов ! Я пулей выскочил из клиники и, вздымая жёлтые тучи опавших листьев, устремился к воротам больничного сквера. Отец, конечно, бросился меня догонять, на ходу пытаясь успокоить: "Куда же ты, Игорёнчик !? Да там же ничего страшного тебе не сделают, да просто посмотрят и всё".
   Но в "просто посмотрят" верилось слабо, и я решил поддать газу. Диким оленёнком перескакивая через бордюры и клумбы, я выскочил, наконец, на улицу и, петляя между газетных киосков и тележек с мороженным, понёсся по направлению к остановке. Поняв тщетность переговоров, и видя на что способен объятый страхом юный спортсмен, отец уже по-серьёзному припустил за мной.
   Как два горнолыжника-слаломиста мы лавировали в толпе, то сближаясь, то ускользая друг от друга. Я не понимал, куда мне бежать, но вот от чего бежать - я знал точно. Встреча с хирургом в резиновых перчатках с полным набором щипчиков, скальпелей и ножниц с кривыми концами в мои жизненные планы не входила, и я поднажал ещё.
   Ловко вывернувшись очередной раз из-под под отцовских рук, я разогнался до скорости гоночного болида. Мимо как верстовые столбы пролетали тумбы с театральными афишами, автоматы с газировкой, конурки с чистильщиками обуви. Панический ужас как пар внутри паровозного котла распирал моё пугливое сознание и заставлял всё быстрее и быстрее работать маленькие тренированные ножки. Наконец, достигнув остановки, я вскочил в заднюю дверь стоявшего троллейбуса и, больно ударившись о билетный ящик, мгновенно затих. Отец едва успел влететь следом, и мы куда-то поехали.
   ...А через полчаса отец затолкнул меня в тот самый кабинет с кошмарным названием. К своему удивлению я не увидел там никакой многоглазой лампы и никаких хирургов в резиновых перчатках. И вообще в кабинете было темно. Только вспыхивали разноцветные лампочки на приборах, и в непонятной конструкции из стеклянных трубочек переливалась какая-то жидкость. Меня положили на кровать, и врач совершенно незаметно и безболезненно ввела мне в вену какой-то светящийся раствор. Минут пять вокруг меня что-то булькало и потрескивало, а потом зажёгся свет и красивая тётя-врач, улыбаясь ярко-красными губами, сказала мне, что процедура закончилась и уже можно идти. Отцу выдали справку, в которой говорилось, что "данных за порок сердца не обнаружено". И мы поехали в "Детский мир" за диафильмами. И я ещё несколько дней халявно прожил в Москве, гуляя по красивым улицам и площадям, в то время как мои одноклассники корпели на уроках и пыхтели на тренировках. И всё было так хорошо-хорошо, что я подумал: "Нет, наверное, некоторым врачам можно верить".   

   Сейчас с грустной усмешкой вспоминаю свои детские страхи. С "усмешкой", потому что уберечь себя от врачей я, конечно, не смог. И организм мой за эти годы они всё равно покоцали - и щипчиками, и скальпелями, и ножничками с кривыми концами. А с "грустной" потому, что страхи, оказывается, были серьёзными предчувствиями.
   Когда в двадцать восемь лет я впервые в жизни попал в больницу, мне следовало бы вспомнить свои детские сомнения, ужаснуться и "начать убегать", но в тот момент я вынужден был лишь безропотно лечь под капельницу. Имея температуру под 40 и острейшее расстройство желудка, пришлось-таки довериться медицине.
   А через несколько минут у меня случился сильнейший анафилактический шок. Безобидный раствор хлосоли оказался некачественным - он просто протух на тридцатипятиградусной жаре. Медсестра, забыв про меня, ушла со смены домой. И "убежать" я уже не мог. Я мог только медленно умирать. Когда я был уже на пол-пути туда", в кабинет вошла другая медсестра. Помню как она, бледная и перепуганная, трясущимися руками ставила мне разные уколы с противошоковыми препаратами. И я совсем не чувствовал как иглы входили в моё тело. Наблюдая в мутном бреду её мучения, я даже успел сказать напоследок ей мудрую фразу: "Да всё это бесполезно". И экран моего сознания почернел как перегоревший телевизор…
   А потом со мной несколько часов возились реаниматоры, вливая в мой окоченевший организм всё, что только у них имелось - и то, что нужно, и то, что совсем наоборот. Многие мои сегодняшние беды начались именно той чёрной ночью.
   Наутро мои спасители, распутав ворох трубок и катетеров, предложили мне отправиться в инфекционное отделение и полечить там своё желудочно-кишечное расстройство. А я уже успел позабыть о том с чем попал в больницу...
   Весь день проведя на общественном горшке, я удивлялся почему через каждые два часа ко мне приходит какой-то странный молчаливый незнакомый мне врач и слушает через стетоскоп как я дышу. Но к вечеру всё прояснилось. Очередной раз послушав моё дыхание, врач куда-то позвонил по местному телефону и приказал срочно идти за ним. Мы снова спустились в отделение реанимации, и там я увидел картинку, о которой "мечтал" все свои годы.
    В операционной стояли два хирурга с повязками на лицах, и их руки в стерильных перчатках были в вертикальном положении в ожидании инструментов. Рядом с ними располагался покрытый простынёй операционный стол на колёсиках, а над ним висела многоглазая лампа. И она уже горела ослепительным белым светом. Охренеть...
    Я понял, что от судьбы не уйдёшь, и лёг. Была лишь единственная надежда на то, что мне поставят какой-нибудь особый укол, от которого я усну и не буду ничего видеть и чувствовать.
    Но в тот день "мечты" сбывались до конца. И после того как медсестры закрепили (да просто привязали) мои руки и ноги к столу, врач с многообещающей фамилией Светлов объяснил суть происходящего. Оказывается, после анафилактического шока у меня начался отёк легких. И одно лёгкое уже совсем не дышит, а второе тоже может вот-вот отказать. И надо срочно делать прокол и откачку жидкости. Нормальной анестезии они сделать не смогут, так как мне сильно посадили печень (мягко говоря) в результате ночных реанимационных мероприятий.
    "Мы нальём тебе сто грамм спирта внутривенно, и это всё, что мы можем. Потерпеть придётся", - сказал Светлов и добавил с легкой усмешкой: "Как на фронте".
    И "мечты" мои начали сбываться. После укола перед глазами мир немного затуманился и начал вращаться.  Но реальность никуда не исчезла, и краем глаза я увидел, как к моему правому боку приближается шприц чудовищных размеров. Точно такой же торчал из задницы Моргунова в "Кавказской пленнице".
   Я стал умолять Светлова долить мне ещё грамм сто, для храбрости, но он в ответ лишь попросил медсестру проверить завязки на руках.
    Всё дальнейшее помню плохо, потому что всё затмила острейшая боль. По сравнению с ней зубная боль - просто нежное поглаживание.
   …Когда спустя неделю я лежал уже в другой больнице на реабилитации, у меня из головы не выходила мысль: а если бы вторая медсестра зашла в кабинет, где я валялся под капельницей, минут на пять позже ? Ну, заболтайся она с кем-нибудь в ординаторской, ну, опоздай она на свой троллейбус, ну, застрянь она в лифте, засидись в туалете, засмотрись лишнюю минутку на себя в зеркало и всё...
   В смысле для меня бы всё давно закончилось. Но почему-то она не заболталась, не опоздала, не застряла, не засмотрелась. А всё-таки заглянула в кабинет с капельницей. Я не знаю имён ни первой, ни второй медсестры. Да это и неважно сейчас. Зато я знаю имена моих спасителей. Конечно, это доктор Светлов, который буквально затащил меня с того света на этот. И я благодарен ему безмерно.
   Но есть ещё и тот, Другой, который Выше Всех. Он не позволил второй медсестре задержаться нигде даже на пять минут. Почему Всевышний поступил так со мной, объяснить себе пока я не мог. Но когда меня выписали из больницы, то первое, что я сделал - принял крещение. В хорошей чистой деревенской церкви. Вместе с сыном. И крёстный был у нас с ним один - дядя Миша.


PS. Карикатура Игоря Кийко с сайта www.cartoonbank.ru