К Рождеству

                Сказки для детей

                Рождественская миниатюра, или
                Когда сердца касается БЛАГОДАТЬ.


 - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, поми-и-и-и-илуй мя….Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, поми-и-и-и-луй мя…  Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, поми-и-и-луй мя, - поет бабушка Анна, надвинув на самый кончик носа в тяжеленной оправе очки. Мелодия молитвы напевна и протяжна, особенно – «поми-и-и-илуй мя». Кажется, что бабушка Аня нарочно выпевает это слово, чтобы умолить Милосердного Бога простить ее за какие-то  тяжкие грехи. Хотя, какие уж у нее грехи, думается со стороны: 75 лет стукнуло недавно, в храм почитай уж 40 лет ходит… Отмолила, что  и было. Ан, нет: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную». И так раз за разом, час за часом…
Вошел в избу  Петр Акимыч, супруг ее. Кряхтя, медленно снял валенки  огромного размера, доставшиеся ему, наверно, еще от деда, настолько они тупоголовы и неуклюжи. Минуту – другую он сидит молча на лавке, потом чуть ли не с раздражением выдохнул:
- Не надоело еще? Целый день - «помилуй» да «помилуй»… У Бога, наверно, оскомина от твоего «помилуй».
- А ты, милок, за Бога-то не решай. Может, Ему приятно слышать мою покаянную молитву. Мы ведь без Него – песчинки. Тебе тоже бы понравилось, если б тебя восхваляли…Правда, не за что: вон-ведь, как табачищем прет. Весь воздух в избе изменился. Атмосфера уже не та.
-«Атмосфера», - передразнивает ее дед, шаркая босыми ногами к столу и наливая кружку еще не остывшего травяного чая. – Атмосфера – на улице, вокруг всей Земли, оболочка ейная. А в избе – воздух. Кислород да углекислый газ.
- Умничаешь все, - горестно вздыхая, сокрушается Анна Тимофеевна.- А сам-то без Причастия вон уже третий месяц на исходе. Коли б почаще ходил, тогда бы знал, что от молитвы везде атмосфера иная… Мирная да спокойная.
- Вот на Рождество и причащусь,- сглаживая невольно возникшие острые углы в общении со своей подругой жизни, скороговоркой прошамкал дед и полез на печку погреть озябшие на улице кости.
- Вот и ладноть, - уже более миролюбивым голосом подытожила Анна Тимофеевна, потом встала, воткнув иглу в подушечку рядом с пяльцами, и тоже прошла к столу. Села на краешек табуретки, пододвинула к себе блюдце с чашкой горячего чая и тихо, почти про себя, проговорила: «Помру я, дед, наверно, скоро…»
Как ни глух был Петр Акимыч на одно ухо, живо откликнулся:
-Это ты мне брось сказки сказывать… Я первый должон… Меня проводишь, а потом я тебя там и  подожду.
- Ладно –ладно…Испугался ужо. Это я так…К слову…, - ласково и нежно, как в годы давней юности успокоила его она. Дед на печи заворочался, закряхтел. Раскашлялся -  долго не мог слова вымолвить. Испуганная, Анна Тимофеевна подала наверх свою недопитую чашку чая. Отхлебнул, покашлял, еще сделал три глотка…
-Напугала, - еле выдохнул он. – Нашла, что сказать…
  В избе воцарилось молчание. Каждый думал о том, как быстро пролетела жизнь…Незаметно для себя самих они стали дряхлыми и немощными. Конечно, пора подумать о смерти, о том, что надо достойно приготовиться: поисповедоваться, пособороваться, причаститься…Вздохнули оба и задремали тем старческим некрепким сном, что уже не бодрит и силы  не восстанавливает.
   А наутро дед не слез с печки, как обычно, и не пошел во двор принести дров
- Ты чего лежишь-то, старый?- окликнула его Анна Тимофеевна. – Подымайся, пора печку топить.
- Да заболел я, наверно, ноги свело да спину ломит. Горю весь…
-Ох, ох, ох, - запричитала старушка, подавая на печку градусник, мед, чай с мать-и-мачехой. – Да ты ж, родимец тебя возьми, пообещал причаститься на Рождество! Как хочешь, а слово свое сдержи.
  Недели две ходила она за стариком, как за малым дитятем. Истопталась вся, переживая за него. Передумала всю жизнь, вспоминая, как ухаживал за ней, как свадьбу играли, как детей растили, как старость стали доживать… Задремала Анна Тимофеевна и вдруг слышит словно издалека: «Господи, поми-и-и-луй»… И последнее «помилуй» такое просяще-нежное, что захолохнуло ее сердце. Сколько хватило сил, подбежала к печке и видит чудную картину: сидит ее дед, свесив ноги с печи, и во весь свой щербатый рот улыбается:
- Передумал я, мать, помирать-то. Погожу еще  чуток… А знаешь, почему я поздоровел? Думаешь, ты меня выходила? Оно-то, может, и ты…Да, видать, не ты… Сегодня ж Сочельник, мать. Под утро задремал я и вижу в небе яркую звезду. Манит она меня, а куда – не знаю. Иду, как был, босой, раздетый, без шапки и слышу звенящее пение: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, поми-и-илуй мя». Совсем, как ты поешь, только чище, звончее. От этой молитвы легко на душе стало. Чувствую – в вышине я уже, от земли оторвался. Лечу будто в невесомости. И оттуда, сверху-то, всю Русь нашенскую вижу. Елки, к празднику наряженные, крыши домов, покрытые снегом; сугробы по деревням да полям… И такое щемящее чувство любви к нашему краю загорелось в душе моей, что не выдержал я и во весь голос как заорал:
- Господи, помилуй! Красота-то какая! Господи…. Помилуй!..- А потом шепотом, будто по большому секрету, добавил:
- А, знаешь, я вдруг понял, что… близь Господь, совсем рядом…даже мне, грешнику из грешников, явил Свое Величие и Милость. Ведь ты сама подумай: ну, кто я? Самый пропащий человек: и курю, и раздражаюсь, и слова не совсем культурные говорю, и в храм редко хожу… А  вот поди ж ты: коснулась сердца Благодать, и понял я, что не могу по-прежнему жить.  Давай, мать, чистую одежду – в храм пойду… Каяться стану перед Богом за всю свою никчемную жизнь. А  курить я с этой минуты бросаю. Все! Точка! Не могу и не хочу больше осквернять табачищем нашу атмосферу!  Чистоты хочется. Чистоты и покоя, какие там я ощутил, - показал дед пальцем куда-то вверх.
Но Анна Тимофеевна уже не видела и ничего не слышала: полезла в сундук за самой нарядной рубашкой для своего Петруши, дай, Бог, ему здоровья и… покаяния. 
Слезы лились и лились из ее подслеповатых глаз, пока она доставала праздничную одежду для него. То были слезы радости: услышал Господь ее молитву, открыл для ее супруга не только красоту Божьего мира, но и к покаянию привел… к покаянию и благодарности.
- Буду теперь до конца жизни благодарить Тебя, Господи, что открыл Премудрость жизни моему Петруше, - обернула она свое лицо к иконам, падая на колени. – Слава Тебе, Господи! Слава Тебе…
 Встала, отерла слезы кончиком платка и, почти не касаясь ногами  пола, побежала навстречу уже спустившемуся с печки Петру Акимычу. Обнимая его, она  все приговаривала:
- Поживем еще, поживем…  Еще как поживем! Ведь теперь у нас  с тобой соборная молитва, - шептала она. - Благодарственная!
 И запела Анна Тимофеевна от счастья таким звонким голосом, что Петр Акимыч все понял: будут они со своей старухой до конца жизни помнить этот самый чудесный Сочельник в их  жизни. Не только помнить, но и всегда славить РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО:
- Слава в Вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение…Слава в Вышних Богу, и на земле мир, в человецех благоволение.. Слава в Вышних Богу…
 Тихая, Рождественская  Радость поселилась в их сердцах, придавая новый смысл их  жизни… А сверху, свесившись почти до крыши их дома, светила самая яркая звезда на свете – Рождественская Звезда… Она …улыбалась…