СВВ. 26. Арестант

М. проснулся от острой боли. Затылок рвался на части, и зубы ломило так, будто кто-то тянул их из десен разом. Он застонал и с трудом повернулся на бок, прижавшись виском к ледяному полу. Перед лицом встала грязно-белая дверь в потеках, огромная, верх которой терялся в дымке. Какая-то его часть сознавала, что он смотрит на обыкновенную дверь, закрытую, в пятнах и заусенцах; другая говорила, что он лежит на мосту перед огромными воротами замка и здесь умрет, так и не дождавшись, что их откроют. Чей был замок, и как он попал туда, он не знал.

Кто-то невидимый закричал над головой: «Встать!»

Не понимая, ему ли, но решив, что да, скорее, ему, М. попытался подняться, но тело было слишком тяжелым. Все, что он мог – неподвижно лежать и смотреть на эту проклятую дверь и на грязный пол, уходящий под нее раскрошенной плиткой. Боль притупилась, став чем-то вроде острого блюда, от которого он отказывался. Официант, зло пожав плечами, ушел.

Из застилавшей взгляд мути выросла гнедая лошадиная морда… ощерилась, поплыла… превратилась в мыс над рекой… вода под ним закрутилась, схлынула, обнажая дно, сам он выгнулся, заструился вверх, соткавшись в женщину громадного роста – нагую, стоящую по щиколотки в песке…

Галлюцинация – как и все вокруг, как голос, требующий чего-то, твердящий о пожаре в товарном складе. Яркий свет, удар, крик. М. мелко отрывисто задышал, стараясь отвлечься от тревожных видений, с благодарностью уходя в песок у ног женщины, которая смотрела на него сверху спокойным взглядом. На миг он почувствовал себя дома.

***

Неизвестно, сколько времени он был в забытье, а когда снова открыл глаза, его обволакивал холодный бездвижный сумрак – младший брат тени, всегда готовый ей уступить.

М. лежал на животе, касаясь пересохшим языком пола. Левая скула онемела, первым чувством было, что у него отсутствует пол-лица, но его это не задело – все происходило будто далеко и не с ним, даже время текло не сквозь, а мимо него.

Затем вдруг и сразу ворохом закрутились мысли, толкаясь и наскакивая друг на друга. Пронеслись чудовищные картины, которые он не узнавал, не понимая, откуда они пришли.

Последнее, что он помнил ясно – черный провал парадной с лицом по центру, которое крутило вместе со снегом. Затем вспомнил комнату, аварию на проспекте, мужчину с забинтованной рукой, которого несут в грузовик. По белому растекалось алым…

Он бы вновь потерял сознание, если бы где-то рядом не хлопнула громко дверь. Чувства встрепенулись, немедленно сообщив, что, во-первых, его мучает жажда и, во-вторых, он находится не в лучшем гигиеническом состоянии. В ноздри ударил резкий запах мочи.

М. привстал, опираясь на руку. Осмотрелся, обнаружив себя в пустой комнате, единственным предметом в которой была бесформенная куча тряпья – прямо перед ним сидел человек с изуродованным лицом, черным, лоснящимся от засохшей сукровицы.

Все это отняло слишком много сил. М. вновь опустился на пол, простонав: «Пить…»

Сидевший у стены дернулся и на четвереньках подполз к нему, заполнив собой обзор, показавшись с пола большим как сопка. В памяти мелькнул образ нагой богини, давшей ему укрыться в своих владениях. Уж не воплотилась ли она в этого бедолагу?

 Незнакомец помог М. сесть, а сам отошел к окну, превратившись в тщедушного человечка, слоями замотанного в тряпье, валившееся с него. Он то и дело его поддергивал, используя одну руку. Вторая, мертвая, безвольно болталась вдоль его тела, высовываясь черными пальцами из рукава.

Скоро у опухших губ М. на грязной узкой ладони появился тающий комок снега, в который он жадно впился. Затем еще. Каждый раз незнакомец отлучался минуты на две, и М. сердился на него в нетерпении, пока не понял, что тот носит снег от оледенелого маленького окна, перекрещенного решеткой, выскребая его словно драгоценное ископаемое со стекол и подоконника.

– Спасибо.

Незнакомец кивнул и снова сел у стены.

– Как вас называть?

Тот лишь покачал головой, слабо улыбнувшись. В улыбке на разбитом лице сквозила отрешенная лучистая доброта, обращенная сразу ко всему – к М., голой запертой комнате, сволочам за ее стенами, изуродовавшим его, а, возможно, и ко всякой твари наземной и водоплавающей. Видимо, если М. перешел одну, тот уже минул две или три черты, будучи не вполне собой.

Блаженный, что ли? А, может, что подсадной. Хотя зачем подсадного так избивать… Но где я?

Пересилив дурноту, он проковылял к двери – запертой, с вырванной с корнем ручкой. В оставшейся от нее дыре была видна стена коридора, узкого, в две трети окрашенного в зеленый – больница или тюрьма. Затем перешел к окну, где долго стоял, прислонившись лбом к оледенелой раме.

Сквозь подернутое инеем стекло проступал неизвестный двор и низкое соседнее здание. Ветер мотал фонарь. Кто-то выбежал из подъезда, бросившись бегом в арку. Взревел мотор, по стенам мазнули фары. Грузовик с крестом на зеленом кузове пересек двор и скрылся в слепой метели.

Насмотревшись на заснеженный двор, М. повернулся и окинул взглядом свое узилище: выбеленный квадрат десяти шагов; сводчатый потолок; глубокие порожние стеллажи вдоль одной стены, следы от сломанных на другой; кирпичный пол с неровной дырой в углу и затхлый зловонный воздух. Под потолком, несмотря на холод, вились жирные мухи.

Потянувшись к затылку, он нащупал большую мягкую шишку, которая безбожно саднила. На пальцах осталась кровь.

– Суки, – прошипел М., опершись рукой о полку. Та с грохотом кувыркнулась на пол.

В эту же секунду снаружи, будто кто-то ждал там сигнала, загремел замок и в комнату ввалился похожий на бочонок мужик в бушлате, заорав на М. благим матом настолько громко, что он не разобрал слов. Раздраженный страж попытался ударить пленника, но он сам повалился на пол, не устояв на ватных ногах. «Бочонок» осклабился и плюнул ему в лицо, затем вышел, запер дверь и тяжелыми шагами утопал куда-то влево. Второй узник вытянулся в струну, придерживая здоровой мертвую руку, и, казалось, даже не дышал, бессмысленно глядя перед собой.

По комнате мотался свет фонаря, высвечивая то левую, то правую стену, как бывает в идущем поезде. В здании затихли шаги. М. заснул беспокойным сном, оставшись лежать, где упал.

Среди ночи что-то ледяное коснулось его щеки. Он дернулся, не сразу разобрав, где находится.

– Ш-ш-ш! – резко зашипела фигура, сгорбившаяся над ним, состоящая вся будто из чернильных пятен. – Ш-ш-ш…

Рядом на коленях стоял, глядя на него, тот самый, с мертвой рукой. В темноте читалось его лицо, развернутое к окну, за которым в стены кидалась вьюга. На лице этом далекие, будто с морского дна, горели две тусклых искры.

Убедившись, что М. не намерен шуметь, человек поднялся, снял с себя тряпье и аккуратно сложил у ног, оставшись в грязной набедренной повязке. Лишенный своих одежд, он был неимоверно худ, кожа с гноящимися рубцами висела на спине и груди.

Затем он перекрестился на пустой угол, повернулся к М. и указал пальцем на потолок – туда, где в кладку был вделан железный крюк, тень от которого ходила туда-сюда вслед за фонарем. Встав под ним, он на несколько секунд замер, глядя перед собой, и, дождавшись какого-то внутреннего сигнала, споро размотал обвитую вокруг пояса веревку, на концах которой было заготовлено две петли. Узники кивнули друг другу, став одним разумом в этот миг.

М. помог соседу взобраться на стеллажную полку, которая даже не прогнулась под ним, и держал, пока тот долго одной рукой прилаживал веревку на крюк, а затем отвернулся и ушел к двери, дальше которой было не убежать. Когда все было кончено, он, сам себя удивив, глубоко и мирно заснул, положив под голову оставленное компаньоном наследство.

***

В следующее утро, часов в одиннадцать, когда солнце выглянуло над крышей и лезло лучами в комнату, дверь открылась.

М., проснувшийся до рассвета, сидел, подобрав колени, глядя в пол в каком-то отупелом безразличии ко всему, и даже не шевельнулся, когда внутрь ввалились двое, явно бывшие с улицы. На плечах и шапках у них серебрился снег. За ними решительно вошел третий в аспидной скрипучей кожанке, кепи и отглаженных галифе. Он производил впечатление занятого спешащего человека, которому к целому вагону забот подкинули еще одно ничтожное дело, отвлекающее его от главного.

М. понял, что сейчас его расстреляют. К лучшему, решил он. Но дело оказалось в другом.

Черный крикнул в распахнутую дверь камеры. Его голос оказался тонким как у хориста, не вяжущимся с начальственной осанкой. Внутрь вбежали еще двое; сразу догадавшись, что от них нужно, ловко сняли висевший труп и выволокли его из камеры. Сам же главный переключился на М., глядя на него как на вещь:

– Обвинения в поджоге с вас сняты, можете одеваться. Товарищ Недородько проводит. Возьмите.

Черный кинул на пол бумажку и быстро вышел. На извинения рассчитывать было глупо.

Бумажка оказалась запиской, начертанной крупным неровным почерком: «Дорогой товарищ! Спасибо тебе за помощь! Иди с этим в Лаваль[1] к Щеглову (спросишь), он поможет. Мчнс.[2] М. Гальперн». «Поможет» было дважды подчеркнуто – видимо, для таинственного Щеглова, чтобы не сплоховал.

***

Краткое и нечаянное знакомство с могущественным Гальперном, положения которого М. так и не понял, обернулось чудом – службой в Почтамте, с жалованием, пайком и бронью, и еще каким-то жетоном с масонской кельмой, по которому пускали за блокпосты. Недородько – жестокий молчаливый мужик, ждавший восшествия коммунистического царя, – стал его личным телохранителем и навязчивым компаньоном, от которого М. хотел и боялся в то же время избавиться.

Из маргинала, выжившего, как он был убежден, благодаря бюрократической нестыковке, М. вдруг превратился в признанную властью социальную единицу, да еще начальственную, ведавшую доставкой военной почты. Как лицо официальное и полезное, он был квартирован в загогулину на Садовой – в переулок, похожий на свиной горб, недалеко от Юсуповского сада – там, где во дворе качели и чугунная скамья под каштаном.

Комнату на Невском также никто не тронул, ключи от нее болтались в его кармане. А вот сосед от медицины исчез. В его комнате жил какой-то снабженец с мятым лицом и толстухой-дочерью, которую никто не брал замуж. С той ночи М. его не видел и надеялся, что он бежал за границу или как-нибудь по-иному спасся. Несмотря на краткое, не особо ласковое знакомство, Вадим Ильич был ему симпатичен. М. не раз прокручивал в голове случившееся, думал, чем же врач зацепил его, и склонялся к мысли, что плотно ощущаемой подлинностью, отсутствием маски – пестрой, умной или суровой.   

Зато клятый артефакт, всученный шутником Магнифером, ждал его под кроватью и никуда не девался. Выкинуть чудесный предмет не поднималась рука, хотя М. втайне надеялся, что он как-нибудь сам собой раствориться.

***

Миновала зима и настал апрель. День выдался суетным и тяжелым, будто всем и враз загорелось порохом что-нибудь отправить, да еще наорать вдобавок. Почтамт буквально завалили работой, так что М. ни на час не мог отлучиться. Решив в этой суматохе окончательно съехать с комнаты, вызывавшей у него приступы слепого отчаянья, он послал перевезти немногие вещи с Невского на Садовую. Для этого отправил шофера – жизнерадостного узбека с дубленой рожей, выговорить имя которого никто не мог, поэтому назвавшемуся «Володей». Тот вышел, довольно щурясь, с бумажкой и ключами в руке, и сгинул до конца дня «по ответственному делу начальства».

Когда уже за полночь М. вошел в квартиру, то обнаружил там все – свое и чужое, сваленное в общую кучу. Даже кровать и шнурованный баул, похожий на саркофаг, были в его новом жилище. Обматерив заочно «Володю», он плюнул в раздражении и, хоть устал как гончая, с решимостью обреченного принялся разобрать вещи. В конце концов, не его руками тут все это оказалось, да и, может, сгинул прежний хозяин…

М. сдвинул к стене кровать, завалил на нее же стол, а затем, придавив коленом, взрезал шнуры баула, обнажив начинку – тряпье, дюжину граммофонных валиков, ботильоны и обернутый в скатерть часовой механизм без корпуса. Ниже из-под заскорузлого полотна на него уставился высохший глаз покойника.

Трудно передать гамму чувств, которую испытывает нормальный в сущности человек, делая такую находку – тем более ночью у себя дома, да еще осознав, что месяцы жил в одной комнате с давним трупом. Назовем это чувством ужаса, помноженным на глубокое отвращение. Не откажем и трупу в справедливой претензии: он, в конце концов, когда-то был человеком, вполне возможно, порядочным, и не заслужил такого отношения к себе, основанного лишь на факте своей кончины.

Оставив без решения этот диспут (тут необходимо лучшее, более опытное перо), скажем, что М. – человек нервный и впечатлительный, не чуждый панике – бросился бежать из квартиры и провел бессонный остаток ночи в идущем в Москву вагоне.

_____________________________

[1] Дом Лаваль, Санкт-Петербург, Галерная улица, 5.

[2] Возможно, имеется в виду «Меченосец» – одна из должностей в иерархии масонов.