Последний верблюд умер в полдень-9. Э. Питерс

Элизабет Питерс

                ПОСЛЕДНИЙ ВЕРБЛЮД УМЕР В ПОЛДЕНЬ

КНИГА ВТОРАЯ

ТОЛЬКО ПОПРОБУЙТЕ ТРОНУТЬ ЭТУ МАТЬ!

– Мертвы! – воскликнула я. – Они мертвы, Эмерсон! Я боялась, я боялась этого, и всё-таки надеялась... Ты видел, как этот отвратительный молодой человек улыбался, когда говорил мне? Он знал, что новости огорчат меня, и я убеждена, что он специально… 
– Тише, Пибоди. – Эмерсон обнял меня. Мы были одни; остальные поспешили удалиться вслед за принцем, чей внезапный уход, похоже, застал их врасплох. В комнате царил полный кавардак; лужи разлитого вина, кости, обрезки хлеба и осколки битой посуды вперемешку валялись на полу.
Слуги под руководством Служанки уже трудились вовсю, устраняя беспорядок. Я прислонилась к сильному плечу мужа и изо всех сил пыталась успокоиться. Твоё поведение абсурдно, сказала я себе строго. Ты не была знакома ни с мистером Фортом, ни с его женой, а ведёшь себя, будто потеряла кого-то из близких родственников.
Эмерсон протянул мне носовой платок. Я вытащила свой и промокнула глаза.
– Я считаю, что ты верно оценила характер принца, мама, – сказал Рамзес. – Сожалею, что ты доставила ему удовольствие своим расстройством, ибо я уже знал правду от Тарека и мог бы сообщить её тебе с большей деликатностью. 
– Кажется, Рамзес, в твоих замечаниях слышится критическая нотка, – ответила я. – И я категорически возражаю против неё. И… что же сказал Тарек?
Рамзес огляделся в поисках чего-нибудь, чтобы усесться, но, увидав беспорядок на полу, скривил губы. Хотя его личные привычки оставляли желать много лучшего, в некоторых отношениях он был привередлив, как кошка. (То есть – нетерпим к любому хаосу, кроме того, который учинил собственноручно.)
– Мы можем уйти в спальную комнату, мама? Там будет гораздо удобнее беседовать.
Так мы и сделали. Эмерсон рассеянно переступал через слуг, которые ползали вокруг, подбирая объедки. Темнота сгущалась, но по нашим меркам было ещё рано; как и другие народы, не обладающие эффективными средствами искусственного освещения, жители Святой Горы вставали на рассвете и рано укладывались спать. Я немного устала, так что обрадовалась возможности прилечь. Эмерсон выпрямился в кресле, и Рамзес, свернувшись калачиком у подножия кровати, откашлялся и начал:
– Миссис Форт после прибытия сюда недолго оставалась в живых. «Она отправилась к богу», как выразился Тарек; по моему мнению, довольно деликатно. Мистер Форт прожил много лет. Тарек заверил меня, что он был счастлив здесь и не хотел уезжать.
– Ха! – воскликнула я. – Не очень-то в это можно поверить!
– Ну почему же, – возразил Рамзес. – Вполне возможно, что его просьба о помощи была написана в самом начале заточения.
– И доставлена через десять лет?
– Странно всё это, – задумчиво произнёс Эмерсон. – Сообщение следовало послать ещё при жизни миссис Форт. Но, возможно, её муж передумал.
– Он сделал это, – сказал Рамзес. – Если вы позволите мне закончить…
– Как умер мистер Форт? – потребовала я.
Рамзеса прорвало:
– По совершенно естественным причинам, если верить Тареку, и я не вижу причин, почему мы должны в этом сомневаться, ибо он рассказал, что мистер Форт дослужился до звания советника и наставника королевских детей; именно с его помощью Тарек и некоторые другие выучили английский, и Тарек говорил о мистере Форте с искренними любовью и уважением. – Он сделал паузу и глубоко вздохнул.
– Это не объясняет ни сообщение, ни карту, – критически заметила я. – Ни то, почему Тарек пришёл наниматься к нам, ни его причин для работы на нас, ни то, что означает наше пребывание здесь.
Глаза Рамзеса раздражённо сузились.
– Тарек не мог говорить свободно. Не все из присутствовавших сегодня были лояльны к нему. Он предупредил меня, чтобы мы соблюдали осторожность в высказываниях, цитируя заповедь: «Человек может погибнуть из-за своего языка»…
– А, папирус Ани (113)! – вскричал Эмерсон. – Только подумать, что древняя книга мудрости жива до сих пор! Должно быть, её привезли в Куш жрецы Амона, которые бежали из Фив в начале двадцать второй династии. Пибоди, помнишь оставшуюся часть – «Не открывай своё сердце незнакомцу»?   
– Я помню. Превосходный совет, но, кажется, Рамзес уступает своей любви к театральным эффектам, когда интерпретирует его, как предупреждение.
Рамзес попытался возмутиться, но не успел возразить, как отец выступил в его защиту.
– Я склонен думать, что всё всё обстоит именно так, как интерпретирует Рамзес, Пибоди. Похоже, мы оказались в центре политической борьбы за власть. Тарек и его брат сражаются за царский трон…
 – Решение за богом, – перебила я. – Ты ведь слышал, что сказал мне Муртек; он явно имел в виду предстоящее пришествие бога.
– Да. Но надеюсь, ты не настолько наивна, чтобы считать бога нетленным. За благочестивыми банальностями надписей, подобных тем, что повествуют о Тутмосе Третьем  скрыта та же самая уродливая истина, которая командует современной борьбой за власть и престиж. В Египте Верховные жрецы Амона были eminences grises (115) позади трона, а кончилось тем, что они сами захватили корону.
 – Значит, ты думаешь…
– Я думаю, что и Настасен, и Тарек хотят сесть на царский трон, – сказал Эмерсон. – А что касается Верховного жреца Аминреха…– Увидев, как в дверях появилась служанка, он замолчал, пробормотав проклятие. – Чёрт возьми, что ей надо? Скажи ей, чтобы убиралась отсюда.
– Думаю, она хочет уложить меня в постель, – сказала я, подавляя зевок. – Сам скажи ей.
– Ладно. – Вздохнув, Эмерсон поднялся. – Ты, наверное, устала, Пибоди. Сегодня был интересный день.
– Да не то, чтобы я устала…– промолвила я, встретившись с ним взглядом.
– О? Да, но… – Эмерсон откашлялся. – Ну… э-э… идём, Рамзес. Спокойной ночи, Пибоди.
– Au revoir (116), мой дорогой Эмерсон.
Я действительно немного устала, но спать не собиралась. Мой мозг работал вовсю и кипел от вопросов, которые я мечтала обсудить с Эмерсоном. Пока служанка суетилась по комнате, затемняя лампы, поправляя одеяло и помогая мне облачиться в ночную рубашку, я размышляла о том, чтобы Кемит вёл себя более открыто, а не столь подчёркнуто литературно. Да, хорошо, что нас предупредили не открывать сердца незнакомым людям – но вокруг все были чужими, даже Кемит. Что он хотел от нас? Кому мы могли бы доверять?
Уложив меня в постель, служанка начала «прислушиваться к голосу сердца». Я взглянула на тонкие пальцы, лежавшие на моей груди, и подозрение переросло в уверенность. 
– Ты не Аменит, – сказала я. – Твои пальцы длиннее, чем её, и двигаешься ты совсем по-другому. Кто ты?
Я приготовилась повторить вопрос по-мероитически, но в этом не было никакой необходимости. Опустив рубашку обратно, она тихо сказала:
– Меня зовут Ментарит. 
Ее голос был выше по тону, чем у Аменит – сопрано, а не контральто.
– Могу ли я увидеть твоё лицо? – спросила я и, поскольку она колебалась, продолжила: – Аменит показала мне своё. Мы – друзья.
– Друзья, – повторила она.
– Это означает… 
– Я знаю. – Резким движением она откинула назад вуаль.
Моим глазам предстало очаровательное личико, круглее и мягче, чем у её товарки-жрицы, с большими тёмными глазами и нежным ртом. Последняя особенность сильно напоминала Настасена. Девушке она была гораздо более к лицу, нежели принцу, но немного настраивала меня против неё.
– Ты очень красивая, – сказала я.
Она стыдливо опустила голову, как и любая скромная английская девушка, но поглядывала на меня из-под длинных ресниц, и глаза её были яркими и настороженными.
– Ты должна спать, – сказала она. – Ты была очень больна. 
– Но сейчас здорова. Благодаря вашему отличному уходу я полностью выздоровела. Разве Аменит не сказала тебе, что мне лучше?
Её гладкий лобик нахмурился, и я повторила вопрос на запинающемся мероитическом. В отличие от Аменит, она не смеялась над моими ошибками.
– Я не говорила с сестрой, – сказала она медленно и чётко. – Её время закончилось, моё началось (?) сегодня.
Я не поняла и переспросила; она объяснила, что первое означало «уход»  или  «долг», а моя интерпретация второго была правильной. Но когда я попыталась продолжить разговор, она приложила пальцы к моим губам.
– Ты спишь сейчас, – повторила она. – Говорить не хорошо.
Она отступила в угол комнаты и уселась на низкий табурет. Через несколько мгновений занавес, отделявший соседнюю комнату, отбросили в сторону. И появился Эмерсон. Он был одет в особенно красивый тканый халат с ярко-голубыми и шафрановыми полосами, и нёс одну из глиняных ламп. Возможно, именно она заливала розовым румянцем его лицо, но я считала иначе.
– Иди, служанка, – сказал он по-мероитически, запинаясь. – Сегодня вечером я с моя женщина. Это время… э-э… Я хочу… э-э... – Его природная скромность одержала верх, и речь не удалась, ибо его изучение языка не продвинулось так далеко, чтобы включить эвфемизмы для деятельности, которую он имел в виду. Прибегнув вместо этого к языку жестов, он задул лампу и двинулся к Ментарит, указывая на дверь и хлопая по ней ладонью.
Думаю, Ментарит прекрасно всё поняла. Издав приглушённый звук – возможно, вздох, или хихиканье – она отступила к двери. Я наблюдала за происходящим, давясь от смеха, а другое чувство, уверена, указывать не стоит. Выражение безмятежного удовлетворения разлилось по лицу Эмерсона после того, как он прогнал её. А затем направился большими шагами к кровати, где я лежала – слишком широкой для меня, но смущение вскоре было преодолено неизмеримо более сильными ощущениями. Это продолжалось долгое время. Больше ничего не скажу.
Когда всё завершилось, и мы лежали в приятной истоме после удовлетворения супружеской привязанности, Эмерсон прошипел:
– Теперь мы можем спокойно говорить, не боясь быть услышанными.
Я слегка изменила положение, потому что он говорил прямо в ухо, что производило не неприятное, но отвлекающее действие. Эмерсон сжал меня в объятиях:
– Это была не единственная причина присоединиться к тебе, Пибоди.
– Ты чрезвычайно эффективно продемонстрировал свой основной мотив, мой дорогой Эмерсон, но почему бы не воспользоваться ситуацией? Я полагаю, у тебя родился блестящий план побега?
– Побега? От чего? Чёрт возьми, Пибоди, выйти из этого здания не представляет труда. Но что потом? Без верблюдов, воды и запаса еды у нас нет ни единого шанса вырваться отсюда, даже если предположить, что я смогу найти вход в туннель, по которому мы шли сюда, а я не смогу.
– И что ты предлагаешь? Ибо я полагаю, ты устроил это романтическое свидание не только для того, чтобы перечислить, что именно мы не в состоянии сделать.
Эмерсон усмехнулся.
– Милая моя девочка, как замечательно слышать, что ты снова принялась бранить меня. Но если ты забыла свою истинную причину организации этого свидания… 
– Ладно, Эмерсон, прекрати. А точнее – пожалуйста, отложи то, чем ты занят, пока мы не пришли к решению, как преодолеть наши трудности, потому что я не могу думать, когда ты...
После ещё одного интервала Эмерсон проговорил, прерывисто дыша: 
– Ты слишком много болтаешь, Пибоди, но какое удовольствие затыкать тебе рот вот таким образом! То, что я хотел сказать, когда твоё присутствие отвлекло меня –абсолютно ясно, что нет никакой необходимости в побеге. Мы даже не приступили к изучению этого замечательного места. Возможности для научных исследований безграничны!
– Нет смысла повторять, что я разделяю твой энтузиазм, мой дорогой. Но я заметила несколько зловещих признаков…
– Ты всегда видишь зловещие признаки, – проворчал Эмерсон.
– А ты всегда их игнорируешь, если они вступают в противоречие с твоими намерениями. Мистер Форт – мог он или не мог – но хотел отсюда уйти, однако неоспоримым фактом является то, что он этого не сделал. Я не призываю немедленно бежать; я только хочу убедиться, что, когда мы будем готовы, нам позволят это осуществить. Не хочешь же ты провести здесь остаток своей жизни, так ведь? Даже если тебя назначат советником и наставником царских детей.
– При отсутствии табака для моей трубки и постоянном наличии запелёнатых женщин рядом с нами? Вряд ли.
– Я рада, что к тебе вернулась легкомысленность, Эмерсон. Другой зловещий – или, если угодно, существенный – признак, о котором я упоминала – конфликт между двумя принцами. Ты был совершенно прав (я подумала, что пора подпустить немного лести), когда отметил, что политическая борьба такого рода везде одинакова. «Кто не со мной, тот против меня» – девиз, который верен здесь так же, как и в нашей части мира. Вряд ли можно предположить, что нам удастся остаться нейтральными, а в обществе, подобном этому, политическая оппозиция склонна к насильственным действиям.
– Очень приятно, – сказал Эмерсон, подтверждая это удовольствие некими демонстрациями, – иметь дело с таким быстрым и логическим разумом, как твой, моя дорогая Пибоди. Я признаю убедительность твоих аргументов. Следует предвидеть худшее для того, чтобы быть готовыми ко всему. Почти наверняка имеются партия или группы людей, которые не захотят, чтобы мы уехали. Следовательно, необходимо заручиться союзниками, которые смогут снабдить нас всем необходимым для путешествия по пустыне.
– Считаешь, нам нужно предложить помощь одному из принцев-кандидатов в обмен на его обещание помочь нам уйти?
– Ну, не настолько по-маккиавеллиевски (117). Я уже склонен помочь нашему другу Тареку.
– Я тоже. Я очень привязалась к нему, когда он был Кемитом, а рот Настасена мне не нравится. 
Эмерсон взревел от смеха, который я прервала стремительно и эффективно. Пока он пытался отдышаться, я серьёзно продолжала:
– Физиогномика (118) является наукой, Эмерсон, и я всегда увлекалась её изучением. Итак, мы бросаем камень на чашу весов Тарека?
– Обязательно. Мне трудно понять, почему нас так стремились заполучить – ибо так и обстоят дела, Пибоди, я убеждён в этом – и почему наше присутствие так важно.
– Нужно узнать больше, – согласилась я. – Не то, что люди говорят нам, а из собственных наблюдений. Я осознала, что моё здоровье полностью восстановилось, поэтому они не смогут использовать это оправдание, чтобы держать нас взаперти.
Мы обсуждали этот вопрос ещё некоторое время, рассматривая различные альтернативы. Затем я стала зевать, и Эмерсон сказал: если мне скучно, у него есть идея, которая сможет облегчить мою тоску.
Так и случилось.

* * *

На следующее утро нас разбудили довольно поздно – Ментарит отодвинула занавески, задёрнутые Эмерсоном вокруг кровати. И хотя она была под покрывалом, но сумела выразить интерес и любопытство недвусмысленным наклоном головы. К счастью, ночь оказалась довольно прохладной, так что мы были достаточно прикрыты, однако Эмерсону это пришлось не по душе, и он разразился проклятиями. Затем, устроив бучу под одеялом, кое-как натянул на себя халат и ушёл, продолжая бормотать, в свою комнату.
Мы решили испробовать два способа покинуть здание, и я немедленно приступила к первому, поклёвывая завтрак и пытаясь выглядеть вялой и подавленной – задача не из лёгких, потому что я была голодна, как львица, и никогда ещё не чувствовала себя более здоровой. Ментарит, увидав моё поведение, спросила, в чём дело.
– Она увядает и изнемогает в этой комнате, – ответил Эмерсон. – Женщины в нашей стране привыкли свободно идти, куда им заблагорассудится.
Он намеренно говорил по-английски. Девушка не притворялась непонимающей – она указала на сад.
– Этого недостаточно, – ответила я. – Нужно ходить, упражняться, гулять далеко. Расскажи принцу.
Резкий кивок был единственным ответом, но почти сразу она покинула комнату, и я надеялась, что она ушла выполнить мою просьбу. Эмерсон последовал за ней сквозь занавеску.
Пока его не было, я откинулась на скамейке (или кушетке), покрытой мягкими подушками, демонстративно подтверждая жалобы на слабость, и наблюдала за слугами. Мне в голову пришла новая мысль.
В любом обществе (включая утопические изобретения писателей с необузданным воображением) есть по крайней мере два класса: те, кто служит, и те, кому служат. Природа человека приводит к неизбежному конфликту между этими группами; история человечества полна бесчисленными примерами тех ужасов, которые происходят, если униженный рабочий класс в негодовании поднимается против угнетателей. Можем ли мы, задавалась я вопросом, использовать этот общеизвестный социальный феномен? Можем ли мы, короче, разжечь революцию?
Слуги, с которыми я сталкивалась, явно находились под пятОй. Они принадлежали к иной расе, нежели правители, будучи на четыре – шесть дюймов ниже и гораздо темнее по цвету кожи. Они носили только набедренные повязки или длинные куски грубой, небелёной ткани вокруг пояса. Возможно, они были даже не слугами, а крепостными, а то и рабами. Чем больше я думала об этом, тем больше убеждалась, что верным названием будет «рабы». Полная тишина, которую они соблюдали при работе, подтверждала возникшую теорию; бедняжкам не разрешалось ни свободно общаться между собой, ни напевать весёлую мелодию. Восстание рабов! Мой дух воспрял от мысли возглавить борьбу за свободу!
Одна из моих черт – всегда действовать в соответствии с порывами души. Коренастая женщина с распущенными волосами пегого коричнево-седого цвета стояла на коленях, подметая под кроватью. Я протянула руку и коснулась её плеча.
Она отреагировала так яростно, будто я ударила её. К счастью, при этом она ударилась головой о раму кровати и испустила непроизвольный вопль боли, который позволил мне встать на колени рядом с ней и предложить помощь. По крайней мере, я так хотела, но, вероятно, она неправильно истолковала мой жест, поскольку попятилась назад на руках и коленях, словно жук-скарабей.
Мое видение себя в роли Жанны д’Арк, размахивающей знаменем свободы, исчезло. Если простое прикосновение способно так устрашить этих маленьких людей, они явно не подходят для армии освобождения. Я напомнила себе спросить Рамзеса, как по-мероитически звучит слово «свобода»
Но в этот миг вернулся Эмерсон и застыл в удивлении:
– Какого чёрта ты делаешь, Пибоди? Решила поиграть в местный вариант салочек?
Я поднялась на ноги. Женщина схватила метлу и возобновила подметание на некотором расстоянии от меня.
– Я просто пыталась наладить отношения с одной из этих несчастных рабынь, Эмерсон. Мне пришло в голову…
– Ты не знаешь, рабы ли они, – прервал Эмерсон, исказив красивые черты неописуемой гримасой. – Ложись, Пибоди. Ты слаба и бледна.
– Я не… – Тут я увидела, что Ментарит вернулась. – О, да. Спасибо, Эмерсон.
Я вновь приняла прежнюю позу. Эмерсон сел рядом со мной, взяв меня за руку.
– Сдержи свои социалистические устремления, моя дорогая, – сказал он, понизив голос, а затем продолжил, уже громче: – Тебе лучше?
– Нет. Мне нужны свежий воздух, свобода... – Я испустила стон, казалось, идущий из глубин сердца.
– Не перестарайся, Пибоди, – бросил Эмерсон, едва шевеля губами. – Мужайся, дорогая: я говорил со стражниками, и они заверили меня, что наши послания будут доставлены.
Когда в полдень снова принесли еду, я опять заставила себя понемногу ковыряться в тарелке, хотя к тому времени была способна съесть всё, что на столе, а затем сразиться с Рамзесом за его порцию. Эмерсон изображал невероятное беспокойство, щупая мой лоб и печально качая головой:
– Нет, Пибоди, тебе не лучше. На самом деле ты очень слаба.
– Результат истощения, – ответила я, предполагая, что Ментарит неизвестно это слово.
Эмерсон усмехнулся и впился зубами в кусок хлеба, с которого капал мёд.
Мы всё ещё обедали – Рамзес и Эмерсон определённо – когда за дверью послышался шум, и завесы раздвинулись. Очевидно, что ранг человека определял количество слуг. Муртеку – а это был он – полагались один копейщик и один лучник, но не служанка. Шаркая сандалиями по полу, он поспешил ко мне, улыбаясь до ушей и пытаясь поклониться во время ходьбы.
– Вы хотите выйти, леди?
– Да, конечно, – ответила я.
– Тогда вы идёте.
– Что, сейчас? – воскликнул Эмерсон.
– Сейчас, в любое время. Почему вы не говорите?
– Проклятье, – начал Эмерсон. – Это не… 
– Эмерсон, – пробормотала я.
– О да, разумеется. Мы благодарим вас, уважаемый господин. Мы готовы.
– Сейчас?
– Сейчас, – твёрдо заявил Эмерсон.
– Это хорошо. Мы идём.
Однако, пришлось немного задержаться, потому что я посчитала разумным облачиться в собственную одежду, в том числе – пояс с бесценными приспособлениями. Когда я вышла из комнаты, старик разразился криками восхищения:
– Как прекрасна леди! Как красивы её украшения из блестящего железа! Как красивы её ноги и стопы в ботинках! Как красивы её…
Я посчитала целесообразным на этом прервать каталог моих прелестей, так что поклонилась и поблагодарила Муртека.
Ширина коридора за нашими комнатами позволяла идти рядом только двоим. Муртек возглавлял шествие, за ним следовали мы с Эмерсоном, Рамзес замыкал процессию. На этот раз вместо того, чтобы преградить путь, стражники выстроились в два ряда вокруг выхода. После того, как мы прошли через него, за нами последовала группа из трёх копейщиков и такого же количества лучников.
Эмерсон остановился.
– Почему они идут за нами, Муртек? Мы не нуждаемся в них.
– Почёт вам, – торопливо объяснил Муртек. – Все великие из Святой Горы имеют охрану. Быть в безопасности.
Эмерсон фыркнул.
– Ладно, скажи им, чтобы держались подальше. Особенно от миссис Эмерсон.
Миновав несколько изящно украшенных комнат значительных размеров, мы вышли в широкий вестибюль с двумя рядами колонн по всей его длине. И перед нами оказались первые двери, которые мы увидели в городе – сооружённые из дерева, окованные железом и достаточно широкие, чтобы пропустить слона. Эмерсон шёл прямо на них, не замедляя шаг. Два стражника бросились вперёд и открыли створки.
Блеск солнечных лучей затмил глаза, и на мгновение я ослепла. Когда зрение вернулось, я обнаружила, что мы оказались на широкой площадке или террасе без перил, резко обрывавшейся в нескольких шагах; на нижней площадке стоял ряд статуй в древнеегипетском стиле в натуральную величину. Позже у меня появилась возможность определить некоторые из них: богиня Бастет с головой кошки и ее более свирепая двойняшка Сехмет с головой льва (119); Тот, бог мудрости и письма, в виде бабуина; Исида, кормящая грудью младенца Гора и так далее. Но в тот миг меня больше интересовало то, что лежало за пределами террасы. Я впервые увидала Город Святой Горы. И ощутила горькое разочарование.
Это была моя собственная вина, а вернее – результат избыточного воображения. Бессознательно я ожидала увидеть сказочный город легенд – белые мраморные стены, сияющие золотом купола, кружевные минареты и башни, величественные храмы. Вместо этого передо мной предстала долина, напоминавшая по форме неправильный растянутый эллипс. Его ограждали скалистые утёсы – не как оберегающие руки, но как лапы хищника с выступающими отрогами в виде когтей.
Здание, которое мы только что покинули, располагалось на крутом склоне, который на разных уровнях был изрезан террасами; я решила, что строение врезали в скалу и расширили внутрь. Пространство внизу заполняли деревья и сады, между ними мелькали плоские крыши. Справа и слева, насколько мог видеть глаз, склоны террас были заняты таким же образом. Некоторые из зданий казались  небольших размеров (сравнительно), другие – большими и растянутыми, как наш собственный дом. Моё внимание привлекло некое сооружение, воздвигнутое на широком плато посередине крутого подъёма на скалу. Невозможно было разобрать детали его конструкции, но размер обозначал, что это здание определённого назначения – возможно, храм.
Но когда я посмотрела на то, что лежало сразу подо мной, на дне долины, то моим глазам предстала типичная африканская деревня. Часть домов была построена из глинистого кирпича, внутри садов, но в основном повсюду стояли хижины из тростника и палок, как нубийские тукхулы. Деревня занимала лишь малую часть внутри эллипса. Водоём, окружённый болотистой местностью, располагался в центральной части. Всё остальное место покрывали поля и пастбища. Использовался каждый дюйм земли; даже низкие откосы изрезали террасами и засадили растениями.
– О, дорогой, – сказала я. – Это совсем не легендарный город Зерзура, не так ли?
Эмерсон прикрыл глаза рукой.
– Просто нашему взгляду предстали большие участки древних Мероэ и Напата, Пибоди. Ты же не думаешь, что рабочий класс жил во дворцах? Удивительная местность! Посмотри, как интенсивно возделывается земля: люди могут получать два-три урожая в год. Тем не менее, я не понимаю, как они могут прокормить себя. Они должны торговать продовольствием с другими народами, живущими дальше к западу. И, возможно, ограничить население с помощью…
– Тех или иных способов, – перебила я, предпочитая не думать о некоторых из них. – Откуда берётся вода?
– Глубинные родники или колодцы. Я предполагаю, что дно долины значительно ниже, чем в пустыне за её пределами. То же самое можно обнаружить в Харге (120), Сиве и других северных оазисах, за исключением, конечно, окружающих скал. Не самый здоровый климат, Пибоди; заметь, что хижины бедняков внизу, в то время как дома высших классов находятся на склонах, вдали от зловонного воздуха болота. – Он повернулся к Муртеку, чьё любезное лицо было сосредоточенно нахмурено в попытке следить за нашей беседой. – Где твой дом, Муртек?
Старик протянул руку.
– Там, почтенный сэр. Вы видеть его крышу.
И продолжал указывать на другие места, представлявшие интерес. Жилища обоих принцев находились на большом расстоянии друг от друга: справа и слева от нас на склонах, как и жилища других вельмож.
– А это что?– спросил Эмерсон, указывая на массивную конструкцию на противоположной стороне долины.
Я оказалась права. Здание было храмом – домом богов и тех, кто служил им, как выразился Муртек.
– Вы пойти туда? – спросил он. – Или остаться в этом месте; здесь есть воздух, место для прогулки.
Нам даже не стоило советоваться – добравшись так далеко, мы были полны решимости идти дальше. Я собиралась отдать свой голос за посещение храма, но тут Муртек заговорил снова.
– В дом принца Настасена, в дом принца Тарека, в дом Кэндис (мероитический титул королевы)? Всё, всё свободно для вас, почтенный сэр и мадам. Все хорошие, все красивые места, куда почётные лица желают идти.
– Все хорошие, все красивые места, – повторил Эмерсон, потирая расселину на подбородке. – Хм... Но это не очень хорошее и красивое место, не так ли?
Он указал на деревню.
– Нет, нет, это не место для почётных лиц, – воскликнул Муртек, заметно разволновавшись. – Вы не пойти туда.
– А я думаю, что мы пойдём именно туда, – сказал Эмерсон. – Пибоди?
– Как скажешь, Эмерсон.
Я не вполне понимала, почему Эмерсон так решительно настроился посетить самую скверную и наименее интересную часть города, но знала – в отличие от Муртека – что возражения являлись самым надёжным способом укрепить мужа в своих намерениях. Муртек делал всё возможное, чтобы отговорить его, но безрезультатно. Он потерпел повторную неудачу, попытавшись заказать для нас носилки, но заупрямился, когда Эмерсон потребовал убрать стражу. Это – нет. Это – запрещено. Если почётным гостям причинят вред или нанесут оскорбление, он будет нести ответственность.
Эмерсон усердно изображал отвращение, но голубые глаза удовлетворённо блестели. Он получил больше, чем надеялся – и больше, чем я ожидала.
Лестница резко спускалась к площадке, от которой разбегались другие лестницы и дорожки: часть – к другим домам на склоне, часть – в долину. Широкая дорога после ряда поворотов и подъёмов вела к храму. Муртек предпринял последнюю попытку убедить нас последовать по этому пути, но, стоило Эмерсону отказаться, он вскинул в отчаянии руки и сдался. Окружённые стражей, мы спустились по лестнице на дно долины.
Тепло и влажность усиливались с каждым шагом вниз, равно как и сильный неприятный запах. Основу его составляла растительная гниль, к которой присоединялись оттенки экскрементов людей и скота, а также разнообразные ароматы немытых тел. Увидев, что я сморщила нос, Муртек полез за пазуху и вытащил пучок цветущих трав, который и преподнёс мне с поклоном. Другой букет он приложил к своей выдающейся носовой части. Но Эмерсон и Рамзес отказались воспользоваться предложением. Да и мои травы мало помогали преодолеть зловоние.
Спустившись к подножию лестницы, мы оказались на том, что, по-видимому, являлось главной улицей деревни. Дорожки, ведущие вправо и влево, были узкие и извилистые, как козьи тропки, пролегавшие среди грязи и луж стоячей воды. Главный проезд был достаточно широк для того, чтобы трое могли идти рядом, но я порадовалась, что обула ботинки. Земля хлюпала под ногами. И было забавно наблюдать за семенящим мелкими шажками Муртеком, который одной рукой поддерживал длинные юбки, а другой прижимал букетик к лицу.
– Вы видите, они живут, как крысы, – пробормотал он из-под цветов. 
– Верно, – сказал Эмерсон. – Но где они сами?
Снаружи не было видно даже крысы. Все окна и двери были закрыты ставнями или плетёными занавесками из травы.
– Они работают, – ответил Муртек, выплёвывая лист из своего букета.
– Все? Женщины и дети тоже?
– Они работают.
– Женщины и дети тоже, понятно, – произнёс Эмерсон. – Но не все в полях, конечно? Где здешние мастера – гончары, ткачи, резчики по дереву?
Впрочем, мы знали ответ. Мне уже приходилось бывать во множестве таких деревень. Их обитатели проводили бОльшую часть светового дня на улице, и появление незнакомых людей всегда привлекало толпу любопытных. Так что либо здешние жители были невероятно робкими, либо им приказали держаться подальше от нас. Возможно, сам факт появления вооружённой стражи вынудил их поспешно скрыться в хижинах. Время от времени за тёмными окнами что-то быстро мелькало – некто более смелый, чем все остальные, рискнул подвергнуться один Бог знает какой страшной каре за попытку бросить взгляд на чужестранцев.
Улица завершилась на центральной площади с выложенным камнем колодцем и несколькими пальмами. Дома вокруг неё были несколько больше, да и построены лучше, чем те, которые мы миновали; некоторые из них оказались лавками. Тканые циновки свисали в проёмах, закрывая вход.
– Мы возвращаемся теперь, – сказал Муртек. – Всё такое, как вы видите. Ничего нет.
– Идём, Пибоди, – согласился Эмерсон. – Думаю, мы видели достаточно.
Я собиралась последовать этому решению, но тут приподнялась завеса одной из лавок, и внизу зашевелилось что-то крохотное. Ребёнок не превышал размерами годовалого английского младенца, но ловкость движений, с которой он устремился к нам, выдавала, что ему уже два-три года. На маленьком коричневом теле мальчика – пол определялся безошибочно – не было никакой одежды, за исключением нитки бус. С левой стороны наголо обритой головы свисала единственная прядь волос.
Муртек шумно втянул в себя воздух. Малыш остановился и засунул палец в рот. Один из копейщиков шагнул вперёд, подняв оружие, и в этот миг из лавки вырвалась женщина. Схватив мальчика, она присела и повернулась, прикрывая его своим телом.
С громким треском кулак Эмерсона ударил потенциального убийцу прямо в нос, заставив того пошатнуться и рухнуть. Я пнула в голень солдата, стоявшего передо мной, проскользнула мимо него, и, метнувшись, встала перед матерью и ребёнком. Гнев и возбуждение охватили меня с такой силой, что моя речь, боюсь, оказалась не совсем уместной.
– Раз вы должны – стреляйте в мою старую седую голову! – крикнула я. – Но только попробуйте тронуть эту мать!
– Очень приятно, Пибоди, – задыхаясь, отозвался Эмерсон. – Хотя я ещё не видел у тебя седых волос. Я надеюсь, ты их вырвала?
– О, Эмерсон! – завопила я. – Чтоб тебе провалиться! О Господи... Муртек! Чем ты, к дьяволу, занят? 
Кому-нибудь явно было необходимо принять командование на себя, поскольку Муртек закрыл глаза руками, а солдаты слонялись, демонстрируя потрясающий военный беспорядок. Один из них наклонился над упавшим товарищем, чьё лицо было залито кровью; другой неуверенно замахнулся копьём на Эмерсона, который с царственным равнодушием проигнорировал этот факт.
Муртек взглянул сквозь пальцы.
– Вы живы! – воскликнул он.
– Да, и намерен жить дальше, – отрезал Эмерсон. – Убирайся вместе со своей палкой! – добавил он, отведя в сторону угрожавшее ему копьё и резко толкнув стражника.
Муртек поднял глаза к небу. К тому времени я достаточно изучила мероитический, чтобы понять его комментарии, состоявшие в основном из проникновенных благодарственных молитв различным богам. Было ясно, что он не лгал, когда говорил, что отвечает за нашу безопасность.
– Но кто бы мог подумать, что они рискнут собой ради одной из реккит? – завершил он.
Никто не ответил. Возможно, Муртек репетировал объяснение, которое ему придётся дать своему начальству.
Под впечатлением от атмосферы команд Эмерсона солдаты с глупым видом выстроились в линию. Человек, получивший удар от Эмерсона, снова был на ногах. Он не страдал ничем более серьёзным, чем кровотечение из носа.
Почувствовав, что меня тянут за штаны, я обернулась и увидела молодую мать, обнимавшую мои колени. Рамзес держал мальчика, который, в свою очередь, тянул Рамзеса за нос, и выражение лица моего сына компенсировало множество унижений, которые он наносил мне в своё время.
– Отбрось на меня тень своей защиты (?), великая дама, – выдохнула маленькая женщина. – Покрой меня своей одеждой (?).
– Конечно, конечно, – ответила я, пытаясь поднять её на ноги. Муртек, шатаясь, подошёл к нам.
– Идём, почтенная мадам. Идём быстрее. Вы сделали вещь не допускается, очень опасно.
– Нет, пока ты не дашь этой женщине слово, что она будет в безопасности. Я возлагаю ответственность на тебя, Муртек. Будь уверен, с помощью магии я узнаю, если с ней что-нибудь случится.
Муртек застонал.
– Я думаю, вы поверить, почтенная госпожа, я клянусь Аминрехом. 
Он повторил те же слова женщине. Она подняла взор; по лицу бежали струйки слёз, но свет надежды озарял и преображал его, уверив меня в том, что это действительно была торжественная клятва. Не пытаясь встать, она осыпала бесчисленными поцелуями мои пыльные ботинки и вознамерилась сделать то же самое с сандалиями Муртека. Он отскочил назад, как будто она была прокажённой – как, вероятно и было на самом деле с общественной точки зрения. Самым странным, однако, оказалось её поведение по отношению к Эмерсону. Стоя на коленях, она целовала мои ботинки, а когда Эмерсон подошел, она распростёрлась, будто коврик, лёжа вниз лицом в грязи.
Эмерсон отступил, краснея.
 – Чертовски неловко, Пибоди. Какого дьявола?
Я наклонилась над маленькой женщиной, но она отказывалась двигаться, пока Эмерсон не заговорил с ней. Он так волновался, что с трудом подбирал нужные слова.
– Встань, почтенная госпожа… э-э… женщина – о, чтоб тебя! Бояться нет. Ты хорошо. Э-э… молодой мужчина ребёнок хорошо. О, Пибоди, давай уйдём, я терпеть не могу такое!
Последнюю фразу, конечно, он произнёс по-английски. Женщина, должно быть, что-то поняла, потому что поднялась с колен. Закрыв лицо в знак большого уважения, она обратилась с краткой речью к Эмерсону и, наконец, повернулась, чтобы уйти.
Нам пришлось отрывать от носа Рамзеса мальчика, который тут же от души завопил – естественно, мальчик, а не Рамзес. И рёв продолжался, пока его не заглушила упавшая на место занавеска. 
Муртек не был расположен к беседе во время обратного путешествия. Мы тоже молчали, обдумывая в течение некоторого времени драматический инцидент и его возможные последствия. Наконец Рамзес (кто же ещё, как не он?) заговорил:
– Ты понял, что она сказала вам, папа?
Эмерсон хотел бы ответить утвердительно, но в глубине души он честен.
– Она назвала меня своим другом?
– Это было одно из слов, которые она употребила, – сказал Рамзес с непоколебимой уверенностью. – Вся фраза была что-то вроде «другом реккит». Слово  «реккит», по-видимому, происходит от древнеегипетского «простые люди».
– Хм, да, – промолвил Эмерсон. – Как и другие слова в речи знати. Маленькая женщина, кажется, использовала другую форму языка. Признаюсь, я с трудом понимал её.
– Она и слуги, которых мы видели, различаются физически, – продолжал Рамзес. – Они могут принадлежать к разным расам.
– Не так, – ответил Эмерсон. Неточности речи всегда раздражают его. – Это слово часто неверно используют, Рамзес, даже в среде учёных. Однако внутри рас существуют подразделы, и это вполне может быть... Эй, Муртек!
Он ткнул в бок Верховного жреца, который рысил впереди нас, что-то бормоча себе под нос. Муртек подпрыгнул.
– Достопочтенный сэр?
– Ваши люди вступают в браки с реккит?
Муртек поджал губы, как будто собирался плюнуть.
– Они крысы. Люди не соединяться с крысами.
– Но ведь некоторые из женщин не уродливы, – сказал Эмерсон, ухмыляясь жрецу, как мужчина мужчине.
Лицо Муртека просветлело.
 – Желает ли почтенный сэр женщину? Я послать за ней.
– Нет, нет, – постарался скрыть своё отвращение Эмерсон, ткнув меня под рёбра, чтобы удержать от реплик. – Я не хочу женщину, кроме почтенной мадам.
Лицо Муртека потемнело. Пожав плечами, он заковылял вверх по лестнице.
– Ну, знаешь! – с негодованием воскликнула я. – Судя по всему, на твоё вмешательство смотрели бы сквозь пальцы, а то и одобрили бы, если бы ты захотел взять женщину в качестве наложницы! Похоже, что старый негодяй преподнёс бы её тебе, как домашнюю кошку! И у меня на глазах!
– Моногамия не является универсальной, Пибоди, – ответил Эмерсон, взяв меня под руку, когда мы начали подниматься по ступенькам. – И мне известно, что во многих обществах женщины приветствуют новых жён – как для дружеского общения, так и для помощи в выполнении домашних обязанностей. 
– У меня другое мнение, Эмерсон.
– И я не удивляюсь, Пибоди. – Эмерсон посерьёзнел. – Похоже, ты была права: реккит живётся немногим лучше, чем рабам. Они, возможно, были коренными жителями этого оазиса; нынешний правящий класс ведёт свою родословную от эмигрантов из Египта и Мероэ, и браки между различными народами запрещены, или, по крайней мере, не рекомендуются. Хотя определённое количество скрещивания, несомненно, имело место.
– И несомненно, мужчины таковы, каковы они есть, –  отрезала я.
– Пибоди, ты же знаешь, что у меня нет и никогда не будет…
– За исключением присутствующих, конечно, – уступила я.

* * *

Муртек попрощался с нами в душераздирающей манере страдальца, сказавшего последнее «прощай» умирающему другу – или умирающего, сказавшего последнее «прощай» своим друзьям. Казалось, он постарел на десять лет; двум стражникам пришлось нести его на носилках.
– Как ты думаешь, мы действительно поставили его под угрозу своими действиями? – спросила я, пока мы шли к себе в сопровождении оставшейся стражи.
Эмерсон ответил вопросом на вопрос:
– Тебя это действительно заботит?
– Вообще-то да. Он – приятный старый джентльмен, и вряд ли можно винить его за неспособность подняться выше ошибочных норм своего общества.
– Тебе бы следовало скорее подумать об опасности, которой мы подвергли себя.
– А разве мы об этом не думали?
– Никакой пользы мы себе не принесли, – спокойно промолвил Эмерсон.
– У нас не было выбора в этом вопросе, – с невероятным величием заявил Рамзес. – Мы никак не могли поступить иначе. 
– Совершенно верно, мой сын, – Эмерсон похлопал его по спине. – В таком случае нам остаётся только ждать, и увидим, чем это закончится. Я не сомневаюсь, что Муртек сообщит о происшедшем: ему известно, что если он промолчит, донесёт кто-то из охранников.
Ментарит набросилась на меня, кудахтая и качая головой, и настояла, чтобы я сменила одежду, особенно ботинки, которые пропитались различными вредными субстанциями. Я не возражала, ибо все ещё пылала от возбуждения, предпринятых усилий и невыносимой жары в деревне. Я как раз пыталась зашить прореху в брюках – раздражающая задача, поскольку, хотя иголка с ниткой всегда при мне, у меня нет ни малейших навыков шитья – когда из сада явился Рамзес. В колыбели из его рук устроилась огромная пёстрая кошка.
Я уколола себя в большой палец.
– Где, дьявол всех... – начала я.
– Она перепрыгнула через стену, – ответил Рамзес с выражением почти нормального детского удовольствия на лице. – Может быть, это сестра или брат кошки Бастет, как ты думаешь, мама?
Существо имело некоторое сходство с домашней любимицей Рамзеса, которую мы взяли к себе во время одной из ранних экспедиций в Египет. Но, хотя это кошачье отродье обладало той же самой тёмно-жёлтой окраской, что и Бастет, однако было крупнее самое меньшее в два раза – а Бастет отнюдь не малютка.
– Хочешь подержать её, мама? – Рамзес протянул мне кошку. Я оценила готовность поделиться удовольствием, но решила отказаться. Хотя кошка и щурила на меня огромные золотые глаза, но когти не выпускала.
Рамзес скрестил ноги и сел, бормоча с кошкой, которая, казалось, наслаждалась вниманием.
– Любопытно, – сказала я, наблюдая за ними с улыбкой. – Мы ведь не видели кошек в деревне?
– Вполне вероятно, что они пользуются более высоким статусом, как и в древние времена, – ответил Рамзес, щекоча кошку под подбородком. Скрипучее мурлыканье сопровождало следующие слова Рамзеса: – У неё ошейник.
И в самом деле – аккуратный воротничок из соломы или камыша. Я не замечала его, пока кошка не подняла голову: роскошный мех был слишком толстым.
Рамзес забавлялся с кошкой в течение некоторого времени – если «забавлялся»  является правильным словом. Было жутковато смотреть на них: головы рядом, обмениваются шумом и мурлыканьем и – со стороны кошки – редким хриплым мяуканьем, которое весь мир считает ответом на вопрос. В конце концов она скатилась с колен Рамзеса, поднялась на лапы и удалилась прочь. Рамзес последовал за ней в сад.
Вечер, казалось, тянулся бесконечно. Такое часто случается, когда ждёшь чего-то с нетерпением. Наконец, я расположилась на кушетке, а Эмерсон вышел из своей комнаты.
Его хозяйская походка и повелительный жест, отправивший Ментарит хихикать подальше отсюда, отчётливо дали мне понять удовольствие, получаемое им от этой церемонии. И сложившееся впечатление укрепилось в результате определённых действий со стороны моего супруга, который, по общему признанию, предложил новые и пикантные темы для воплощения в жизнь.
Немного позже спустя мы заговорили о покушении.
– Крайне маловероятно, – заявил Эмерсон всё в той же властной манере.
– Не согласна. Любой желающий может подняться по садовой стене. Даже я сама.
– И упадёшь в ожидающие руки нескольких стражников, Пибоди. 
– Откуда ты знаешь? Ты видел их?
– Нет, но слышал. Я предположил, что они будут там, потому что сад, как ты и предположила, является уязвимым местом. Тщательно прислушиваясь, я периодически слышал грохот оружия или бормотание людей. Что касается окон, человек может протиснуться, но не бесшумно: они чрезмерно узкие и находятся слишком высоко.
– А! – сказала я. – Значит, и ты думал об этой возможности.
Эмерсон беспокойно заёрзал.
 – Отчего у тебя сегодня вечером такое болезненное состояние ума, Пибоди?
– Ты ещё спрашиваешь?
– Уже спросил, – возразил Эмерсон. – И, пожалуйста, не нужно болтать о страшных предчувствиях или чувстве зарождающейся катастрофы. Здесь… что ты делаешь?
– Слушаю голос своего сердца, – ответила я. – Кажется, оно бьётся чаще обычного.
– Я не удивляюсь, – согласился Эмерсон. – А твоё?
Впрочем, спустя некоторое время Эмерсон объявил о намерении удалиться в свою комнату.
– Не возражаешь, Пибоди? Эта жуткая девчонка порхает через дверной проём туда и обратно. Я не могу сосредоточиться на... на том, чем занимаюсь.
Я считала, что он исключительно сосредоточен, но не стала с ним спорить. Он не признался бы, но чувствовал то же чувство зарождающейся катастрофы, которое лежало камнем на моём сердце. Я была вооружена и готова, Рамзес пребывал ещё в большей готовности, благо его уже дважды вырывали из объятий сна таинственные и неведомые силы. Так что я ласково пожелала Эмерсону спокойной ночи, и последнее, что я услышала перед тем, как меня одолел сон – приглушённые проклятия, когда муж по пути к дверям споткнулся о стул.
Я не намерена утверждать, что часто просыпаюсь среди ночи из-за грабителей, убийц и других злоумышленников. Сказать «часто» было бы преувеличением. Тем не менее, это происходило достаточно часто, чтобы обострить мои чувства, так что мой спящий разум почти столь же бдителен, как и его бодрствующий товарищ. Убеждена, что не послышалось ни единого звука; но я вырвалась из сна, движимая развитым шестым чувством, и обнаружила тёмную фигуру, склонившуюся надо мной. Не горела ни одна лампа; слабое сияние лунного света из сада не достигало моей кровати. Но мне не требовался свет, чтобы понять: тот, кто стоял рядом, не был служанкой. Я рванулась, пытаясь откатиться к другой стороне кровати, но тяжёлая рука зажала мне рот, а другая, твёрдая, как сталь, пригвоздила к матрасу.

Примечания.
  113. Папирус Ани – древнеегипетский иллюстрированный свиток Книги мёртвых, созданный около 1250 года до н. э. для фиванского писца Ани. Подобные сборники гимнов и религиозных текстов помещались с умершим, чтобы помочь ему преодолеть препятствия в загробном мире и достигнуть благодатных полей Иалу. Выставлен в экспозиции Британского музея
  114. Речь идёт о так называемых анналах, начертанных на стенах в Карнакском храме Амона и на стеле в Джебель-Баркале. Именно из этих источников, а также из древних папирусов, известны факты жизни и деятельности фараона.
  115. Eminences grises – серые кардиналы (фр.). Серый кардина;л — так называют влиятельных людей (особенно в политике), действующих негласно и обычно не занимающих формальных должностей с такими полномочиями. Власть «теневого правительства» именуется криптократией. Это название возникло в XVII веке.  Францией во времена формального правления монарха Людовика XIII на самом деле фактически управлял Арман-Жан дю Плесси Ришельё (в русском языке чаще – Ришелье), которого называли «красным кардиналом» из-за цвета облачения и шапочки, положенных кардиналу. За Ришельё стоял не занимавший формального поста монах по имени отец Жозеф, которого и прозвали «серым кардиналом», потому что он был монахом Ордена капуцинов, носивших рясу серого цвета. В качестве начальника канцелярии Ришельё отец Жозеф вместе с четырьмя другими капуцинами исполнял тайные поручения кардинала и в неразборчивости применяемых политических средств превосходил своего начальника — только конечные цели отца Жозефа носили более идейный характер и в большей степени проникнуты духом католичества, чем у самого Ришельё.
  116. Au revoir – до свидания (фр.)
  117. Никколо Маккиавелли (1469 – 1527) – итальянский мыслитель, философ, писатель, политический деятель. Занимал во Флоренции пост секретаря второй канцелярии, отвечал за дипломатические связи республики, автор военно-теоретических трудов. Выступал сторонником сильной государственной власти, для укрепления которой допускал применение любых средств, что выразил в прославленном труде «Государь», опубликованном в 1532 году.
  118. Физиогномика – метод определения типа личности человека, его душевных качеств и состояния здоровья, исходя из анализа внешних черт лица и его выражения.
  119. Бастет – в Древнем Египте богиня радости, веселья и любви, женской красоты, плодородия и домашнего очага, которая изображалась в виде кошки или женщины с головой кошки. В период ранних династий, до одомашнивания кошки, её изображали в виде львицы. Сехмет – богиня-покровительница Мемфиса, супруга Птаха; богиня войны и палящего солнца, грозное око бога Солнца Ра, целительница, обладавшая магической силой напускать болезни и излечивать их. Покровительствовала врачам, считавшимся её жрецами. Охраняла фараона. Обладала характером, не поддающимся контролю. Надо отметить, что и здесь, и раньше изображения богов в Городе Святой Горы и сведения о них несколько отличаются от классических древнеегипетских версий.
  120. Харга – оазис в Египте, административный центр губернаторства Новая Долина. Самый южный из оазисов Египта, расположен примерно в 200 км от долины Нила.