Тайны Юрговой горы. 4. Он хватался за ружье и пали

4.Он хватался за ружье и палил куда попало.

Веревочка истории, которая  определяла мою судьбу, начала виться из моточка моего детства. Тогда я не придавал значения странным совпадениям, которые сводили меня со странными людьми. Не задумывался над тем, что страшные происшествия, которые иногда леденили душу, были связаны со мной. Лишь спустя долгие  годы, вспоминая прожитое, я обратил внимание на роковые обстоятельства, которые так или иначе зависели от того, как жертвы безжалостной судьбы поступали со мной.

Самый ранний в моей биографии роковой случай, который заставил меня призадуматься, связан с моим дедушкой Арсентием Николаевичем. После смерти своей жены, моей бабушки, Ксении Игнатьевны, остался жить в своем доме бобылем в родной деревне Кульчук.
 
Чьим-то решением все жители Кульчука - два десятка, а может и меньше, семей - должны были до зимы переехать  в соседний Кипчак, где их ожидали выстроенные за колхозные деньги дома. Новоселы получили их не на халяву, а в долгосрочный до бесконечности кредит, который списывался с их мизерной зарплаты или пенсии.

Моя бабушка не хотела оставлять родной дом, поэтому переезд  нашей семьи в Кипчак откладывался со дня на день. На моего отца, бригадира трактористов, давило колхозное  и партийное начальство, требуя ускорить переезд семьи его родителей. Наконец нашли решение: мой отец со своей семьей, то есть моей мамой и мной, переехал в Кипчак, стоявший за 4-5 километров от Кульчука и за полтора километра от моря. А дедушка с бабушкой остались в своей татарской мазанке, в которой ни потолка, ни чердака, крыша плоская, изнутри вымазана светло-желтой глиной, по которой разбросаны нарисованные синькой толстые звезды, напоминающие блины, и такой же синий, но изящно тонкий полумесяц. Ночью, когда пограничный прожектор с маяка на мгновенье освещал окна нашей хаты, я начинал быстро пересчитывать синие звезды-блины – и всегда сбывался со счета.
 
Чтобы задобрить деда Колпака, колхоз наградил его бесплатной путевкой в горный Крым. Старый чабан впервые в своей жизни отправился на курорт к туманному Аю-Дагу. Этот массив, темной стеной выплывавший на полчаса из темно-голубой дали на восходе солнца, в Кульчуке и Кипчаке называли Палат-горой или Медведь-горой. Казалось, что огромный зверь, пав на передние ноги и вытянув вперед свою голову,  втягивает в свою каменную утробу сквозь редкие, но огромные зубы, воду из моря.
Пока дедушка жил у Аю-Дага, его жена, моя бабушка Аксютка простудилась, стирая белье в  неглубоких оцинкованных ваганах(корыте), и заболела. По теплу она выбивала и полоскала стирку в каменном, корытом зеленой бородой водорослей, корыте, которое выдолбили Бог весть когда в плоской колодезной скале. Холод загнал в дом старуху с ее тяжелыми от соленой воды пододеяльниками, простынями, наволочками, вязанными вручную и грубыми носками невероятной длины. Носки были длинны даже для чулок. Однако бабушка, которая вязала носки и чулки, гамаши для своей больной ноги, (для здоровой она сплетала, для компании, такой  же кривой и плохо гнувшийся черно-синий с темно-красными лоскутами), по-другому их не называла. Солнышко и предательски теплый ветерок поманили старуху. Она отнесла полоскать стирку на привычное место, выплеснув ее в каменное корыто, всегда заполненное чистой водой. Возле него, пахнущего йодом, хозяйственным мылом, разгоряченную прачку и протянуло.

Дедушка  не знал о простуде, которая подкараулила его жену. Приехал с подарком. Привез рога оленя, которые попались ему в горах, в которых он бродил, скучая о доме. Дедушка хотел, чтобы мы порадовались его находке, но болезнь бабушки и ее скорая смерть превратили радость находки в досадную нелепость. Дедушка выбросил рога горного изюбря за сарай. Я  нашел эти ветвистые украшения, когда слонялся по опустевшему дому и  двору, которые стремительно и неотвратимо оккупировал хлам после кончины бабушки.

Баба Аксютка так и не переехала в Кипчак. Она не хотела покидать свой дом. И добилась своего таким трагическим способом. Я подумал об этом.  Я не говорил об этом совпадении никому, даже дома, даже дедушке, чтобы это не прозвучало ему упреком.

Он тоже не высказывался на эту тему, но, полагаю, был того же мнения, которое скрывал от меня. Дедушка Арсентий сказал сыну, что, наверное, переехать у Кипчак в этом году было бы с его стороны предательством.
 
Наступила зима, которую встречали в Кульчуке лишь три –четыре семьи.
Это семья Колпака, как называли моего дедушку, а также  древнего фельдшера Волкова Алексея Ивановича,  бездетной пары Гордиенко Василия с женой, которые не хотели оставлять  без присмотра могилы своих предков, Юльки – когда-то красивейшей женщины, а теперь старухи, жившей в уединении. Тянул с переездом и мой старший товарищ Вовка, о котором говорили, что мать родила его от немца во время оккупации.

По субботам я ходил в Кульчук помочь дедушке по хозяйству. У нас были овцы. И во дворе масса птицы, лошади в конюшне, неразумные телята, печальные коровы, строптивые телки, дватупых бычка. Я ходил проведатьстарика.
Я хотел пострелять из его ружья чаек, от которых после массового отъезда кульчуцких семей на новое место жительства не было спасу.
 
Когда подходил к заросшему вонючкой и забитым кураями  Кульчуку, я понял, что постреляю в охотку. Над дедовой хатой неба было не видно за мартынами и чайками. Море блестело от резкого солнечного света.

Птицы проголодались. Когда не штормило, и они могли ловить рыбу, в деревню залетали изредка, снесенные порывом ветра. А когда григор задувал так, что волны ползли на животе по воде, и от качки рябило в глазах, деревня старались не смотреть на море, потому что людей от одного вида укачивало, армады птиц разворачивались над прибрежными волнами Черного моря и шли в разведывательный полет. Раньше они облетали стороной дом деда. Потому что он чуть что – хватался за ружье и палил куда попало. Вот и сейчас он в полосатой тельняшке, жестких штанах, будто вымокли в цементной водичке, и мягких постолах на босу ногу выскочил на скользкий порог, сходу забивая один за другим латунные патроны в приемник, шепча угрозы, и дважды, не прицеливаясь, шарахнул в тесно набитое птицами и разорванными тучками небо. Хотя разведчики и не собирались сваливаться в пике над его одинокой, редколистой акацией, напоминающей даму с модной тогда прической «под плойку».

- А, это ты, - сказал он мне недовольно, продолжая прислушиваться к вою ветра, отчаянному птичьему гаму, простуженному посапыванию волн на берегу.

Мои родители считали, что  ранее ласковый и доброжелательный дед изменил ко мне свое отношение, потому   что считал меня агентом. Агентом, потому что я должен был сманить его в Кипчак на новое поселение.

Ко мне подлетел с топотом большой, как теленок, косматый пес Султан. Чуть не сбил с ног.  Я отшатнулся, выставил вперед локти, улыбаясь, и отворачивая лицо, ожидая, что северная овчарка лизнет меня в нос или глаза ради встречи после стольких дней разлуки. Султан сделал два, нет полтора, приветливых маха твердым с обвислой сивой шерстью хвостом; больше для меня, единственного внука его хозяина, не полагалось. Старый пес застыл, повернув морду к прибою, напряженно вслушиваясь в его гул.

Я принес дедушке молоко в бутылке.   Дедушка никогда не пил молоко. Поил им ягнят, потому что овечьего молока не хватало — из него делали брынзу, катык (творог), которые я забирал домой, когда возвращался и Кипчак.
- Положи в ведро, не вырони, - сказал он.

Я пошел с бутылкой к колодцу, над которым блестело вытертое до янтарного цвета бревно барабана с цепью. Сплюснутое ударами о каменные стенки колодца ведро дожидалось меня. Набрать воды и полить помидоры, огурцы в огороде — раз... Это задание на день. Дедушка забросил огород. Не заходил  на  него с того дня, когда похоронил бабушку. Раньше огородничала она. Мама хотела, чтобы у дедушки были овощи. Обычно  он ел брынзу, желтое  свиное сало, баранину и черствый чабанский хлеб.

В углу колодезного сруба  едва заметен капроновый канат от рыболовецкой сети, на котором в колодце висело другое ведро. В нем охлаждались продукты питания. Я вытянул ведро с пакетом баранины, на тряпице сидела зеленая муха. Как она залетела в колодец  метров на пятнадцать под землю. Я прогнал изумрудную злодейку.  Переложив пакеты с говядиной и бараниной, я втиснул рядом потную бутылку с молоком. И опустил ведро с продуктами в колодец. Долго смотрел вниз, на чернеющие круги на воде, которые  окружили ведро. Я еще раз посмотрел, не заливает ли водой пакет в ведре.

- Молоко можно вскипятить, - проходя к летней кухне, я сказал дедушке, хотя знал, что он ответит недовольно.

- Ягнята кипяченое не пьют.

- Когда они придут?

- Вечером, - дедушка посмотрел на солнечный диск, который катился над степью к морю. До вечера  целый день.

-Поедем, напоим их на пастбище, чтоб молоко не испортилось.

- Коняка устала, ночью был ветер, мы все время шли за овцами, - дедушка ушел в сарай, в котором хранились хомуты и другие вещи — уздечки, кнуты, упряжь — посторонки.

Ехать на пастбище  искать отару среди дня — километров десять не меньше. Ради того, чтобы напоить коровьим молоком ягнят? Ягнята все равно будут сосать маток. Не сэкономишь.

Я посмотрел на развалины соседнего  дома. Кульчук — одни развалины, кроме четыре-пяти  мазанок.   В проеме окна, который смотрел в нашу сторону, на белой стене комнаты нацарапан неприличный  рисунок — контуры обнаженного тела женщины.
 Рисунок очерчен  рамкой, которая по форме напоминает окно. Мединский хотел, чтобы мы - Колпаки — поняли, что рисунок предназначен для нас, этого  окна.
Я почувствовал, что меня снова стегнули арапником  по лицу.
 
Рассчитано так, чтобы дедушка с порога видел этот рисунок. Он подогнан под размер окна. Чуть меньше окна. Антон специально высматривал, как ему нацарапать, чтобы нам виднее было.

Мне кажется, что дедушка сердился на меня из-за того, что могу увидеть этот рисунок. Однако почему он не срубил лопатой его с глиняной стены соседнего дома, побеленной известкой, но уже без крыши. Татарская хата Вединских, как и наша, когда-то была покрыта бревнами и полуметровым слоем глины. Когда Вединские переехали в Кипчак, они раскрыли свой дом, чтобы забрать толстые бревна перекрытия.

Досадно и то, что Антошка хорошо рисовал. Эта фигурка, контуры ее лица кого-то напоминали. Я не знал, кого. Зачем он это сделал? Я мог спросить художника.
 Я спросил. Кончился разговор дракой. Антошка бился также остервенело, как и я.
 
- Зачем ты это нацарапал?
 
- Так надо.

- Что ты этим хотел сказать?

- Ничего.

- На кого ты намекал? Причем мой дедушка?

- Спроси у него.

Потом мы закончили школу. Я учился в университете, Антон рыбачил. Однажды он напился и разжигал примус, тот вспыхнул. Вединский психанул, облил себя керосином и поджег. Сгорел. Страшно кричал.

Так мне рассказали. Я жил далеко от Кульчука.

Через много лет добавили к это истории и то, что Вединский обворовывал сети дайверов, которые ловили белуг. Белуга дорого стоила. Подводники хорошо зарабатывали. Они вычислили, кто потрошит их тайные сети и предупредили его, что он сильно рискует. Как было в действительности, не знаю.