Экзамен

Июль тысяча девятьсот семидесятого года, летняя экзаменационная сессия в Качинском высшем военном авиационном училище летчиков. Город-герой Волгоград. Я с теплотой вспоминаю профессорско-преподавательский состав училища, старательно вкладывавший в наши молодые головы знания, которые позволили бы стать профессионалами в специальности, приобретаемой нами по окончании училища, и которая в дипломе о высшем образовании будет обозначена как «пилотирование и эксплуатация летательных аппаратов». Если кто не знает, на рубеже пятидесятых-шестидесятых годов, когда руководством страны было принято решение военные летные училища сделать высшими, в летческой среде, причем, на самых высоких ступенях иерархии, в том числе и среди летчиков-испытателей, разразилась полемика о целесообразности такого поворота в летном обучении. Естественно, нашлись как сторонники, так и противники данного решения. Впрочем, как показало время, споры вокруг этого вопроса носили чисто риторический характер.

Сейчас, спустя много лет после окончания летной работы в качестве летчика-инструктора, в процессе которой я находился в воздухе в общей сложности около двух тысяч часов, я могу с полной уверенностью сказать, что высшее образование необходимо летчику как воздух, а тогда… В упомянутом в начале рассказа году я заканчивал первый курс, и после успешной сдачи экзаменов должен был, как и все мои сокурсники, убыть в первый курсантский полноценный отпуск сроком тридцать суток. Перед этим были, конечно, зимние двухнедельные каникулы, но тридцать суток – это вам не две недели. Это целых тридцать дней и тридцать ночей, а если пересчитать в часы? Жуткое дело! И нас по большому счету в тот момент не интересовал вопрос о целесообразности получения высшего образования. Мы вообще этот факт воспринимали как данность. А в частности стояла задача не завалить ни одного экзамена. В случае отрицательного результата через три дня можно было, конечно, пересдать, но это означало, что из отпуска автоматически минус три дня. Ну, и так далее. Но в то жаркое лето в Волгограде разразилась холера, что воспринялось людьми, как гром среди ясного неба. Как? В советской стране холера? Мыслимое ли дело? И ходили упорные слухи, которые впоследствии подтвердились, что город со дня на день могут закрыть как на въезд, так и на выезд. И курсантский отпуск мог накрыться, что называется, медным тазом. А что такое отпуск для курсанта военного училища, парня восемнадцати лет, добровольно отдавшего себя в объятия родины для защиты ее воздушных рубежей на срок двадцать пять лет? Нет, это бесполезно объяснять, надо только побывать в шкуре тех пацанов, чтобы понять всю драматичность ситуации, складывающейся вокруг экзаменационной сессии тем летом.

В общем, все экзамены были сданы, оставался последний – по теоретической механике, или термеху, как мы сокращенно называли этот предмет. Преподавал термех Бранделис Оскар Давидович, личность сколь неординарная, столь загадочная. Я не знаю, сколько лет было ему в то время. Ходили шутливые слухи среди курсантов о том, что он летал еще чуть ли не на «Фарманах». А еще о том, что до войны (Великой Отечественной, разумеется) был период в жизни Бранделиса, когда в силу каких-то обстоятельств он освоил профессию «медвежатника». Во всяком случае, был известен факт вскрытия им сейфа на какой-то кафедре училища по причине утери ключей от сейфового замка.

Высокого роста, крупного телосложения, с копной черных с проседью волос, Оскар Давидович с первых же мгновений своим громовым, слегка надтреснутым, не соответствующим его возрасту голосом, полностью овладевал вниманием аудитории. Я уже не говорю о тех моментах, когда он входил в класс с велосипедным, к примеру, колесом, чтобы продемонстрировать нам наглядно действие Кориолисова ускорения. Кстати, об этом ускорении, будь оно неладно. Поступив в училище и общаясь со старшекурсниками, мы сразу получили исчерпывающую характеристику на каждого преподавателя, то есть для своего безмятежного будущего выяснили для себя, кто есть ху, так сказать. В частности, о Бранделисе мы узнали, что он очень любит курсантов, относится к ним, как к своим детям, и никогда на зачетах или экзаменах не ставит двойки. Этот факт и определил мое отношение к термеху с первых же лекций. Плоскопараллельное движение еще куда ни шло, но Кориолисово ускорение… Короче говоря, я решил положиться на информацию, полученную от старшекурсников, и игнорировать всю эту кинематику вместе с динамикой и статикой. В любви Оскара Давидовича к курсантам мы убедились с первых дней общения с ним, а, что касается второй части его характеристики, в этом предстояло еще разобраться. Но вскоре стало понятно, что информация парней со второго курса была верной.

В общем, как я уже написал выше, термех был у меня последним в сессии. И, хотя подошел я к этому историческому моменту практически с нулевыми знаниями, почти стопроцентная уверенность в том, что не поднимется у Бранделиса рука поставить «незачет» по своему предмету, имея перед глазами зачетную книжку с успешно сданными остальными экзаменами, придавала мне силы. Но, конечно, не без мондража в коленях – а вдруг? В билете было три вопроса из трех разделов – то ли теоремы какие-то надо было доказать, то ли задачи решить – этого память уже не сохранила. Помню только, что кто-то из отличников подсказал мне что-то вроде конечных результатов. Я их нацарапал на листе бумаги и мечтательно смотрел в окно, предвкушая предстоящие хлопоты, связанные с убытием на историческую родину, пока не увидел, что остался в классе один на один с Бранделисом, не считая двух женщин, старательно копающихся в бумагах. Остальные счастливчики нашего классного отделения, по-видимому, уже упаковывали чемоданы.

С трудом сейчас могу представить, что прочел на моем лице Оскар Давидович, когда я робко подкрался к его столу и присел на край стула, обреченно, по всей видимости, глядя ему в глаза, как лягушка смотрит на ужа в предсмертные мгновения. Некоторое время мы оба молчали. Я – тупо уставившись на свои каракули, Бранделис – с неподдельным интересом разглядывая мою физиономию. Затем я услышал громовое:
– Ну?!
Это его «Ну?!», очевидно, вывело меня из комы, и я нахально доложил:
– Это все, Оскар Давыдович, что у меня получилось. Больше ни о чем не спрашивайте, не отвечу.
Не знаю, что больше удивило беднягу Бранделиса – мое признание или наглость, с которой это было сделано. Пораженный, он несколько мгновений смотрел на меня поверх очков, затем строго спросил:
– Может, ты уйдешь отсюда?
– Уйду, Оскар Давидович, – сам себе удивляясь от внезапно нахлынувшей на меня наглости, произнес я, подвигая к нему зачетку. – Вот поставите зачет, и сразу уйду.
С неизменным выражением на лице ошеломленный Бранделис, почти не глядя в зачетку, поставил «зачет», расписался и небрежно двинул по столу эту вожделенную книжонку в мою сторону. А дальше произошло действо, совсем непредвиденное сценарием. Дело в том, что Оскар Давидович был заядлым курильщиком и, если со стороны не было видно, какие сигареты он курил, то сейчас, бережно пряча зачетку в карман гимнастерки, я вдруг увидел лежавшую перед ним на столе пачку сигарет с названием «Филип Моррис». Со своим денежным содержанием на первом курсе в размере восьми рублей и тридцати копеек мы могли позволить себе только «Приму», стоившую четырнадцать копеек, в лучшем случае – «Беломорканал» за двадцать две копейки. И вообще, в семидесятом году прошлого столетия американские сигареты можно было увидеть исключительно в кино, да и то зарубежного производства. И вот я медленно поднимаюсь со стула, не отрывая завороженного взгляда от красивой пачки, и неожиданно для себя спрашиваю:
– Оскар Давидович, а можно стрельнуть у вас одну сигарету.
Окончательно, видимо, офигевший Бранделис, не в силах что-либо произнести, молча протягивает мне «Филип Моррис». Я аккуратно вынимаю одну сигарету, благодарю и медленно, словно боясь спугнуть улыбнувшуюся мне удачу, выхожу из класса, а за моей спиной раздается громкий, заразительный смех Оскара Давидовича, и я четко представляю себе его доброе смеющееся лицо с густой сетью морщинок, убегающих от уголков глаз.

Сегодня нет уже ни Бранделиса, ни многих других преподавателей, которые в те незабвенные времена не только читали нам лекции по своим дисциплинам, но практически каждый из них считал своим долгом во время занятий поговорить, как говорится, «за жизнь», готовя нас к длительному, нелегкому армейскому пути. Но в памяти тех, кто не зачерствел душой за время этого «марафона», наши наставники остаются и по сей день, будоража воспоминания о годах далекой туманной юности.