Дела соседские...

               
    За окном лениво занимался невзрачный серенький рассвет. Инна открыла глаза, потянулась, глянула на часы: пять тридцать.  Ну что же, значит пора подниматься. Вот ведь насколько велика сила привычки! Никуда не надо спешить, а внутренний будильник не выключишь. Она спустила ноги с дивана прямо в мягкие меховые шлёпанцы, встала, накинула тёплый стёганый халат и вышла из комнаты. В коридоре стояла тишина. Да и кому тут шуметь? Соседка Лиза раньше десяти не просыпается, а больше никого и нету.  Почти пятьдесят лет назад они въехали в этот дом. Однажды, вернувшись из школы, Инна не узнала комнатушку, в которой ютилась их маленькая семейка - она и мама. На полу стоял большой чемодан, набитый их бельём и одеждой. Мать тщетно старалась его закрыть. Рядом – связанные бечёвкой стопки книг, коробка с посудой.

     - Мам!  Что это у нас за новости?  –  спросила Инка.
     - Доченька! Переезжаем, нам комнату дали, в новом доме!
     - Ой, мамочка! А как же школа? Мне придётся в другую школу переходить?
      - Нет, дочка, это почти рядом – в двух кварталах отсюда.
     - А когда мы поедем?
     - Да вот пообедаем и пойдём.
     - Пешком?
     - Пешком, дочь. Я у Кузьмы Иваныча тачку выпросила, всё погрузим и поедем своим ходом.
Мать извлекла из тёплого ватного мешочка кастрюльку с кашей. Поели прямо из неё. Мама завернула ложки в обрывок газеты и сунула в карман жакета. В дверь постучали.
     - Васильевна, вы готовы?
     - Готовы, Кузьма Иваныч!
     - Ну, тогда с Богом! Я вам помогу. 
И они поехали. Всё имущество уместилось на самодельной тележке хозяйственного соседа. Он помог не только довезти, но и поднять вещи в квартиру.
     - Хорошая комната! – оглядевшись, сказал дядя Кузьма. – Светлая, и балкон есть. Там на зиму капусту квашеную выставишь, да и бельишко посушить можно. Красота! Заживёте, как в раю!
Он попрощался и заторопился домой.
      - Пойду, а то ещё упрут тачку-то. Как я без неё?
На этой тележке Кузьма Иванович не только дрова с разных импровизированных свалок возил и траву для козы Маньки, что жила у него в сарайке. Рано утром он уже встречал московский поезд, и всегда находились пассажиры, которые были рады его транспорту.

     Инна закрыла за дядей Кузьмой коридорную дверь, заперла её на ключ и быстренько   обследовала новую квартиру. Всё ей очень понравилось: большая кухня, ванная, даже туалет с восхитительным белым унитазом.
   
     - Инка, помогай обустраиваться! – позвала мама.
     - Бегу, мам! – крикнула Инна. Голос прозвучал в пустой квартире неожиданно громко.
     - Давай учиться разговаривать потише, - сказала мать – квартира коммунальная, кто-то может спать, кто-то уроки учит. В общем, надо думать о покое окружающих.
      Вдвоём они быстро расставили в комнате свою «мебель»: две раскладушки, два табурета и ножную швейную машинку, которая служила также и столом – обеденным и письменным. Мама накрыла «кровати» лоскутными одеялами, надела на ватные подушки вышитые наволочки. Прибила пару гвоздей, протянула между ними верёвку и повесила туго накрахмаленные марлевые занавески. На пол постелила яркий вязаный половичок. Удовлетворённо оглядев сразу ставшее уютным помещение, она села на табуретку, вздохнула и сказала:
 
- Ну, слава тебе, Господи!
                            – Мама, ну что ты, как старая бабка!
                                - Присядь-ка, дочь. Вижу, что ты уже взрослая, а значит, сможешь меня если не понять, то хотя бы выслушать и постараться запомнить. Не поймёшь сейчас – поймёшь позже. Жизнь заставит. Выражение лица у мамы было такое, что Инна беспрекословно села на табурет у «стола». 
      - Знаешь, Инна, я ведь тоже ни в какие Высшие Силы не верила. Когда началась та проклятая война мы с подругами сразу же записались на курсы санинструкторов - чтобы скорее на фронт, чтобы быть полезными Родине. После выпуска меня направили в санитарный поезд. Маме я сказала об этом перед самым отъездом – боялась, что запрёт, свяжет, не выпустит. Отец был на фронте с первых дней войны. Но она собрала мне котомку, проводила до ворот, перекрестила и говорит: «Иди, родная, раз такую дорогу выбрала. Я за тебя денно и нощно молиться буду. Храни тебя Господи!».  И ведь дождалась она меня. Видно, материнская молитва уберегла от смерти. Бомбы в наш поезд не попали, с голоду не померла, в лютую стужу не обморозилась. Всю войну с ранеными, а в сорок пятом, зимой, достал-таки меня шальной осколок. Ну, залатали, подлечили и демобилизовали. Добралась я до родного города. Немцы до нас не дошли, фронт стороной миновал. Иду по своей улице, вот и двор наш, а дома как не бывало. На дрова разобрали, старенький он был, деревянный. Стою у ворот, по сторонам оглядываюсь. Тут ко мне сосед наш подходит, Кузьма, и говорит: «Пойдём, Анна, мама твоя у Феди Золотова живёт, всё тебя ждёт. Глаза в окошко проглядела, а ноги-то уже не ходят». Пошли мы с Кузей. Заходим, мама у окна сидит.  Ахнула, из глаз – слёзы в три ручья.  Я к ней бросилась, обнимаю, сама реву белугой. Тут Федька из-за стола кричит: «А ну, хватит сырость разводить! Кузя, вези тётю Полю сюда, что в печи – всё на стол мечи. Праздновать будем, Аннушка вернулась».  Только тут я его и заметила. Сидит Фёдор на скамейке, рядом костыль стоит. А Федька смеётся: «Что уставилась? Знаешь, какой я счастливый: хорошо тому живётся, у кого одна нога – и порточина не рвётся, и не надо сапога!». А Кузьма ему вторит: «У Золотова одна нога, да зато две руки. У меня одна рука, зато две ноги. Значит, жить можно». А я ведь и не заметила, что у Кузи постоянно рука в кармане, медсестра называется! Да и то сказать, одна его рука не двух, а целых трёх стоит. Он, оказывается, свою правую в сорок втором потерял. Пришёл однорукий домой, и давай приспосабливаться. И так у него быстро получалось, что люди диву давались. А одна бабка и говорит: «Что вы удивляетесь? Кузька левшой уродился, долго учили правой-то действовать. Теперь, гляди-тко, натура и вспомнила, что ей Богом дадено!»

      До самого рассвета просидели мы за столом. Погибших помянули, за здоровье живых выпили. Рассказали они мне, как выживали в те холодные и голодные годы. Как на клумбах сажали картофельные очистки с «глазками», надеясь на какой-никакой урожай. Как всё, что было в квартирах деревянного, сожгли в самодельных печурках. Как своевольно расселились, разобрав наш дом на дрова. Как еле-еле от суда за это отбоярились.  Уже к утру Фёдор ушёл спать к Кузьме, и мы с мамой уснули. Так началась моя «гражданская» жизнь. На работу удалось устроиться сразу, медсестёр не хватало. Раненых везли эшелонами. Мы и жили-то на работе, изредка наведываясь домой. А дома меня всегда ждала мама, и в ватном мешочке всегда была кастрюлька с чем-нибудь съестным. Мама начала понемножку ходить, опираясь на старый ухват. Потом наступил МАЙ. Победный МАЙ 45 года. В этот весенний день никто не мог усидеть в четырёх стенах. Знакомые и незнакомые – все чувствовали себя самыми близкими родственниками. Люди  обнимались,  целовались и плакали. Реки слёз вылились в тот день из высохших за военные годы глаз. А двенадцатого вечером умерла мама. Прилегла отдохнуть и уснула навеки. Мы схоронили её на старом кладбище, поставив на могилке простой деревянный крест. Прямо с похорон я ушла в госпиталь. Рыдать было некогда. А вскоре пришло извещение, что мой отец погиб двенадцатого мая в боях на улицах Берлина… Так и не смогла я понять, то ли мама почувствовала, что больше не за кого молиться, то ли отец погиб без её спасительной молитвы. А может быть, они ушли в мир иной одновременно, как в старой сказке…

     В начале июня Фёдор пришёл ко мне с огромным букетом сирени. Без тени смущения он сказал:
                - Аня, выходи за меня замуж. Одну тебя сейчас заклюют. Наши бабы давно на тебя зуб точат за то, что живой вернулась. По их  представлениям,  фронтовички - просто шлюхи. Все нервы измотают. Любви от тебя не жду, но не обижу. А там как карта ляжет.
                И я согласилась. И не пожалела. Лучше его на всём свете не было и не будет. Пусть он ногу потерял, зато душа осталась. Правда, недолгим было моё счастье. Через три года культя сильно воспалилась, началась гангрена… Не дожил Федя до твоего рождения. 

      Тут в коридоре послышался топот ног и голоса. Мать промокнула платком покрасневшие глаза и пошла знакомиться с соседями. Жизнь входила в новую колею. 

     Инна ставила тесто, готовила начинку, потом формовала пирожки. И вспоминала жизнь в этой квартире. Как познакомилась с соседской девочкой Лизой, как они росли, взрослели, влюблялись и разочаровывались. Вскоре после окончания школы обе вышли замуж, растили сыновей. Семейная жизнь не сложилась у обеих, и снова они оказались в ставшей родной коммуналке. Мальчишки выросли, окончили военное училище и теперь живут вдали от родного города. Внуки уже поступили в ВУЗы. Инкина мама и Лизины родители давно ушли в лучший мир. Но почему-то самым ярким воспоминанием остаётся день переезда в этот дом и мамин рассказ…

        Почуяв аромат свежей выпечки, на кухню выкатилась Лизавета и сразу потянулась за пирожком.               
       - Лизка, нахалка, потерпи хоть чуть-чуть!               
       - Что, тебе жалко, что ли?               
       – Не жалко. Просто собирайся, сейчас мы с тобой пойдём в гости. Сегодня Кузьме Ивановичу исполнилось 90 лет.