М. М. Кириллов Отдать должное Рассказ

М.М.КИРИЛЛОВ

ОТДАТЬ ДОЛЖНОЕ
Рассказ
      Это было весной 1947 года. Сразу после окончания зимних каникул и  после нашего переезда со Смоленского бульвара в Москве на новую квартиру в Измайлово, я, мой брат Саша и сестра Люся пошли в новые для нас школы, каждый в свой класс. Я – в 7-й. Моя школа располагалась недалеко от дома, на 7-й Парковой улице.
      Уроки мы делали по очереди за единственным, обеденным, столом или на кухне. Учеников-то было трое. Маме доставалось сполна. Отец пропадал на работе. Нас выручало то, что соседкой была одинокая, тихая, очень набожная старушка-акушерка, которая в нашей двухкомнатной секции не занимала много места. Она постоянно находилась в своей комнате, погружённая в чтение религиозных книг. Обслуживала себя сама. И мы даже забывали подчас, что она есть.
     Район Парковых улиц в Москве только ещё строился. Своему названию они были обязаны близости Измайловского парка. Теперь этих улиц больше 15-ти. Мимо до метро ходил трамвай.
      Мой класс был каким-то шумным и драчливым. Учился я хорошо, но по математике ходил в середнячках и вскоре понял, что отстаю и чего-то, особенно в решении задач, не могу понять, хотя учитель вроде бы был хороший. Я испугался, так как стал заметно отставать. Возникло ощущение беспомощности.
        Учитель заметил это и пригласил меня на факультатив после уроков, но там погоду делали «продвинутые», отличники. Среди них я становился ещё тупее. Мне стало очень тяжело. Среди детей в семье я же был старшим и до этого всегда был отличником. Рассказал о своих затруднениях отцу, и он договорился с учителем (его звали Николаем Георгиевичем Бодуновым) о дополнительных вечерних занятиях со мной. Пришлось ходить к учителю домой.
       Николай Георгиевич очень быстро разобрался в моих трудностях, как-то очень понятно объяснил мне анатомию решения задачек, начиная с самых простых, и только убедившись в успехе, закреплял его множеством повторений, постепенно усложняя примеры. Главное было понять алгоритм решения, а он, как правило, был один. Тогда само решение становилось делом техники. Разобравшись, я стал щёлкать задачки как орехи.
        Но самое главное было  – поверить в себя. И я поверил. Мне стало так легко! Учителю мои затруднения, конечно, были понятны. Он был не только математик, но и психолог и просто добрый и терпеливый человек. Кто был я? Мальчик. А он – фронтовик и хорошо разбирался в людях.
        Больше на уроках по математике я не смотрел на классную доску как баран на новые ворота. А всего-то  сходил к учителю раз пять. Отец оплатил эти уроки, объяснив мне, что учителя живут бедно и им разрешается давать частные уроки. Между прочим, наша, вообще-то очень добрая, мама не была сторонницей моих дополнительных уроков, хотя всё понимала. Дело в том, что денег в семье решительно не хватало: жили только на зарплату отца, а всего нас с родителями было семеро.
        В своей более ранней книге «Школа», изданной впервые в 2009 году, я уже приводил этот эпизод, но со временем смысл преодоления этого, одного из первых, затруднений в своей жизни показался мне с годами более широким и не раз подтверждался.
       В 10-м классе я учился в Шереметьевской средней школе (это недалеко от посёлка Хлебниково под Москвой) и жил у хороших, но всё же чужих, людей, у своего же одноклассника и спал у них на сундуке. Семья наша в это время жила по месту службы отца в Крыму, в г. Евпатория. Для юноши 16-ти лет это было достаточно одиноко. Школу я любил, учился на отлично, но с математикой как-то не дружил.
       И вот однажды, во время контрольной работы по алгебре, я трудился над заданными сложными задачами и не заметил, что у меня за спиной остановилась наша классная руководительница Алевтина Алексеевна Житникова. Она ходила в классе по рядам. Мы её все очень уважали. Увидев, что я решаю контрольные задачи верно, она неожиданно тихо сказала мне: «А у тебя, Миша, золотая голова!»
        Это ласковое поощрение в тот момент заменило мне всех моих родных и подняло уверенность в моих усилиях в не совсем «любезной» для меня математике. Она всё знала обо мне, сентиментальной не была, но была не только математиком, а ещё и психологом и просто доброй и чуткой женщиной. Она потом ещё долго жила, и я не раз ездил в Шереметьевку из Москвы, чтобы просто повидаться с ней. И было это даже в восьмидесятые годы, то - есть лет через 40 после окончания школы. 
        Людей, специально или незаметно, между делом, помогавшим мне преодолевать трудности или учившим меня этому и, конечно, необязательно математиков, в моей жизни было много.
           Был таким и профессор ВМА им. С.М.Кирова в Ленинграде Евгений Владиславович Гембицкий.
         Удивительная была клиника, в которой после службы в полковом медпункте я учился в клинической ординатуре. Её история уходила в недавние военные годы и ещё на сотню лет раньше. Поражало в ней средоточие совершению различных творческих личностей.
         Были среди них исследователи, практики, мыслители, но были и обычные методисты; были увлекающиеся, но были и скептики, учившие не видеть того, чего нет. Разные они были, но никто из них не требовал ни от кого подобия себе. Конечно, между ними были и принципиальные различия: кто-то по моему определению, был человеком «зачем», кто-то — человеком «почему». Первые — прагматики, люди пользы, вторые — люди истины, даже если она пользы не сулила. Познавая науку диагностики, беря от каждого из них лучшее, я познавал и их, своих учителей, пусть несколько романтично, но так жадно, словно знал, что отправляюсь в далёкое-далёкое путешествие, где мне может пригодиться многое.
        На каком-то этапе, не сразу, я неожиданно для себя открыл среди старших сотрудников кафедры Евгения Владиславовича Гембицкого. Мне даже показалось, что однажды, среди клинической суеты, я как бы наткнулся на его внимательный и добрый взгляд, обращенный на меня.
         Я знал, что он — полковник медицинской службы, фронтовик, старший преподаватель, с большим опытом работы в медицинской службе военных округов. Но прежде, чем мы с ним познакомились поближе, было несколько запомнившихся эпизодов.
          Я, в то время ещё не знакомый с обстановкой на кафедре, почувствовал своеобразный ореол почтительного уважения сотрудников к этому человеку. Как-то осенью в Удельном была устроена выставка военной техники для слушателей и преподавателей военных академий Ленинграда, в том числе нашей академии. На учебном поле стояли артиллерийские установки, перемещались танки... Я случайно оказался рядом с Евгением Владиславовичем. Мы внимательно слушали пояснения офицеров-экскурсоводов. Слово за слово, и я рассказал ему о том, что отец мой — инженер-полковник — работал до выхода в отставку в Главном артиллерийском управлении и в Артиллерийском музее, а дед был токарем на артиллерийском полигоне на Ржевке. Говорить с Е.В. было просто: он внимательно слушал.
        Мне показалось, что этот человек из старшего звена кафедры присматривается ко мне, помогая мне преодолеть застенчивость.
        Позже как-то невольно я стал выделять его из всех. Привлекали его систематичность, внутренняя сконцентрированность и глубина подхода в любом деле. Гембицкий и в общении с людьми был таким же: не торопился, не навязывался, но привлекал многих именно своей содержательностью. Он не занимал много места в общем пространстве и даже, казалось, уступал это пространство другим, нетерпеливым. Несмотря на его сдержанность, его, словно преодолевая какое-то незримое расстояние, как-то уважительно любили, а сблизившись, очень привязывались к нему, ценили и берегли возникшую общность. Он становился необходимым и даже любимым. В той или иной мере это было характерно для всей молодежи на кафедре. А нас там в то время было немало.
        Гембицкий как-то по-своему работал с больными людьми: неторопливо, основательно, методично, иногда — повторно, без излишних эмоций. Неторопливость, по-видимому, скрывала от окружающих действительную напряжённость происходившего в нём анализа, определения логики фактов и формирования умозаключений. Для него был важен синтез наблюдений, и поэтому требовалась особенная чистота и безупречность слагаемых аргументов. В то время, пока другие, задыхаясь от радости скороспелых находок, мельтешили «внизу», вблизи отдельных фактов, он, испытывая всё то же, как бы обязан был оставаться на диагностическом «капитанском мостике», наблюдая и анализируя весь процесс. Эта его манера могла даже показаться неэмоциональной. Чем динамичнее был клинический процесс, тем спокойнее и чётче становился его анализ и, как результат, уменьшалась вероятность ошибки. Всё это было зримо.
        Но не все это понимали и не все прошли школу такого взвешенного аналитического видения фактов. Мне это было особенно полезно, так как по природе своей я был эмоционален, интуитивен, и не очень точен.
         Я привязался к этому необычному человеку. Мне нравились выступления Евгения Владиславовича на кафедральных совещаниях: (обоснованность его собственных суждений и уважительная позиция по отношению к другим).
       Я часто подолгу работал с ним в залах Фундаментальной библиотеки академии, поражаясь его трудоспособности. Бывало, мы прогуливались по набережной Невы, беседуя о жизни. В те годы мне было особенно важно, чтобы кто-нибудь меня слушал. Он поощрял наши беседы. После встреч с Гембицким становилось как-то радостно жить.
         Бывало, что он охотно откликался на конкретную нужду. Он как-то помог мне достать редуктор и баллон с ацетиленом на одном из заводов на Выборгской стороне, когда узнал, что из-за  отсутствия ацетилена у меня могли прекратиться исследования по кандидатской диссертации.
         Именно благодаря вниманию Евгения Владиславовича мое клиническое, педагогическое и научное развитие пошло особенно осмысленно и быстро.
        Бывало, он помогал мне и в житейских, семейных, ситуациях.
         Школьный учитель-математик Н.Г. Бодунов, разглядев мою маленькую беду, запросто помог мне из неё выбраться. И я окреп. Школьный учитель-математик А.А. Житникова, почувствовав моё одиночество, вовремя, мудро, как родная мать, ободрила и похвалила меня в трудную минуту и только этим помогла и осчастливила. Профессор Е.В. Гембицкий вложил в меня столько, что сделал из меня вместе с другими, такого доктора, что мне потом этого хватило на всю мою жизнь. Мне повезло на учителей. Приведенные примеры не исчерпывают их числа. А написанные о них книги, да и вся прожитая мною по их лекалам трудовая жизнь не могут восполнить ни моей памяти о них, ни благодарности.
       Я написал и опубликовал за последние двадцать лет (ранее не писал) несколько книг о своих учителях: «Мои учителя» (1997, 2017). «Учитель и его Время» (2001, 2005, 2014»), «После войны. Школа» (2009, 2016), «Учителя, ученики и их Время» (2016) и другие. Есть они и в Прозе.ру (Михаил Кириллов). И этот рассказ – дань их памяти.
       Мы состоим из наших учителей. К сожалению, они необязательно могут или успевают убедиться в этом, но это так.
Город Саратов, июль 2018 г.