По Воле не божьей или сказки моей памяти
«Думается по-настоящему женщина может полюбить только того, кто или пожираем той же страстью что и она, или настолько чист, что может поглотить её страсти, принять их в себя, тем самым спасая её душу»
Просто кузнец.
Сказка первая.
Ключ для Буратино
«Ключ для Буратино» – масштабное предисловие к последующему откровению. Долго думала с чего начать. И решила, что вернее всего, это сделать сначала. А вначале был он, «Буратино». Это произошло до того, как я узнала о себе, до того, как я догадалась о существовании параллели, на которой события способны развиваться, не утрачивая связи с Поводом.
Тяжелые выдались времена для скептиков. Все искусственное стало в ряды с привычным. Уже и некому задаться вопросом, а не слишком ли много игр, правила для которых составляют куклы? Неживое в принципе бесплодно, а нечто все-таки плодится. Нет. Однозначно, не в свободном измерении, а под «защитной пленкой». И негде там жизни уместиться. А видимость… видимость такая, будто это не мертвечина от гнили и разложения укрывается, а некие «избранные» в тепличных условиях для жизни процветают. Выходит, и рождается, и плодится то, что гнилью, падалью питается. Нечему прийти в эту обитель кроме гнили. Все бы ничего, но этим самым «тепличным» созданиям «подкормка» нужна. Причем регулярная. И не растительного происхождения. Ведь они, изначально, самые, что ни есть «плотоядные».
Глава 1.
- Трудно себе представить, до чего вы могли дорастить эту ситуацию, - сетовал Шату, громко выдвигая и задвигая ящики. Скурди судорожно выписывал развороты то в одной, то в другой сердцевине, мало понимая смысл своих действий. Кому, как ни ему было знать, что невозможно обнаружить в ящиках то, чего нет. Но Шату негодовал. Положение старинного комода стало шатким донельзя. Коротенькие ножки с трудом удерживали грузный массив его корпуса. И виной тому были эти мелкие твари, что заражали неведомой гнилью основу. Они выделяли свои испражнения прямо на покрытие и оставляли там плодиться свои личинки. Дело – труба. Если и дальше так пойдет, властителю этой плоскости не дотянуть и до весны.
- Узнай хоть, чего они хотят? – Шату грозно отдавал приказ своему поверенному Скурди, что служил у него ключом от хранилищ.
- Как всегда… пищи: много и задаром.
- Да ты в своем уме, мне такое говорить? Эти твари сожрут все, что угодно и не подавятся. Им все равно, что грызть: старые газеты, гнилую доску или массив благородного дуба!
- Бумаги не осталось совсем, - обреченно выдохнул Скурди. – Мне нечем их даже на время отвлечь.
- Какую альтернативу мы можем им предложить?
- С прискорбием обязан сообщить, что альтернатива одна – покориться судьбе.
- Покориться…. Все бы ладно, но вот же вопрос, почему покориться надо мне, а не им?
- Кто это? Кто это говорит?
Скурди дважды крутанулся в сердцевине комода и затих, ожидая ответа. Молчание было вызвано недоумением.
- Ты слышишь нас? – Заговорил сам Шату. - Как это возможно? Ты из людей? Уж больше чем двести лет как я служу людям, но не приходилось быть услышанным. Кто ты?
- Кто это говорит? - вместо ответа гость суетился и испуганно озирался по сторонам.
- Позвольте представиться. Я - Шату – старинный дубовый комод. А тот, что поскрипывает – Скурди. Ключ, который отпирает мои ящики.
- Ого….
- Что, значит, «ого»? Нельзя ли постараться быть учтивым и ответить на поставленный вопрос?
- Я – Буратино. Ну, это так меня прозвали в детдоме. Потому что без рук, без ног родился. То бишь, полено-поленом. Не «обтесал» меня мой «папа Карло», а мама – в роддоме оставила «недоделанного» ребенка. Такая вот моя история. А почему вас слышу,… так сам удивляюсь. Это, как компенсация, наверное. У меня ноги ниже колена - деревянные, а руки от локтя – из металла. Они, обычным делом и есть мои собеседники. В интернате-то, моем, тех, кто с интеллектом, с такими как я, не селят. Приходится общаться с частями своего тела. Те, которые приставные, то, будто уже и не я, но мои родственники. Тогда не так одиноко. А вообще, по паспорту я Даниил Васильевич Климовский.
- Выходит, я, на твоем пути, никто иной, как старая черепаха Тортила. И мне бы нужно дать тебе некий ключ, что подарит тебе мир твоей мечты, - то ли в шутку, то ли всерьез захрипел комод.
- Мне бы найти ключ в мир одной особы…. А другие миры меня не манят, - с грустью заметил Даниил - Буратино.
- Очень вероятно, что мы говорим об одном…. В одной из моих шуфляд лежал когда-то ключ, принадлежащий прежнему, ныне покойному владельцу. Но его вынули из меня двое странных людей. Мужчина и женщина. Думается мне, что ключу этому дверь назначалась важности большой. Это могло быть написано на бумагах. Но за то время, что я гнию в этом подвале, все, чем наполнен я был, утратило свою значимость. Деньги и ценные бумаги из меня вынули сразу…. А что если, я у тебя кое-что попрошу?
- Рад пригодиться.
- Скурди верно служил мне все эти годы. Все бумажное, чем можно было накормить местную живность, он отдал. Но я чувствую, будто что-то грызет меня изнутри. Будь так любезен, посмотри, что это может быть.
- Попробую.
Скурди сделал два разворота. Парень до упора выдвинул ящик и протиснулся протезом к задней стенке.
- Вот, вот здесь, прямо на этом месте. Прямо сил нет. Будто зараза эта проникла в мой мозг. Выедает.
Даниил слегка надавил на заднюю стенку. Внезапно она рассыпалась как песок.
Комод громко простонал.
- Ну, что там?
Парень пытался наткнуться на что-то в образовавшейся пустоте.
- Тут что-то есть.
- Что?
-Бумаги какие-то. Сейчас достану.
Бумаги были сплошь засеяны личинками. Даниил принялся их стряхивать. Те прилипли и никак не хотели отставать. Он достал нож, взял его в зубы, протезами стараясь придерживать бумаги и рукоятку ножа одновременно. Стал соскребать их, уложив листы на комод. Протез не позволял такие манипуляции выполнять с точностью, нож соскальзывал, оставляя царапины на поверхности.
- Прости, тебе, наверное, больно.
- Ерунда. Лучше говори быстрее, что там написано?
- Не понятно. Документы очень сильно повреждены. Навряд ли это возможно прочесть.
Боюсь, даже экспертиза тут не поможет.
- Там должно было быть что-то важное.
- С чего ты взял?
- Я знаю. Помню, совсем немного, правда. Это было очень давно, но нет сомнений, бумаги очень важные. Не скажу, что сулили они что-то доброе. Скорее, наоборот. Они грозили хозяину разоблачением. Вся жизнь его и жизни потомков его обречена была бы на позор. Какая досада! Какая досада! - сетовал комод. – Если бы бумага была способна обучаться! Она бы нам сказала….
- Ш-ш-ш-ш, - раздался тихий шепот, напоминающий шелест листьев на ветру.
- Бумага?
- Я - титульная страница. На мне печать. На мне ответственность.
- Что ты знаешь о ключе? – спросил Даниил.
- Скурди должен знать вход в другой замок. Он открывается также как и этот комод. Но этот замок не здесь, не в этом помещении. Там лежат бумаги – точные копии мои, - говорила титульная страница. Я немного знаю. Только то, что есть еще копии, и то, что Скурди должен знать вход. И еще кое-что. Не знаю, как это связано, но речь идет о тайне целого рода и даже больше. Если копии бумаг сохранились, вы найдете ответ. А нам уже не спастись.
- Спасибо тебе, дорогая, - уважительно прохрипел Шату. – Как тебе удалось выучить язык людей?
- Разве я не прожила больше сотни лет в твоем нутре?
- Да, но ты ведь всего лишь бумага. Ты не можешь…
- Я же сказала, на мне ответственность. Титульные листы люди выделяют как наиболее значимые. Я не могла умереть просто так, не оставляя после себя ни капли пользы.
- И после того, что люди сделали с тобой, ты еще согласна им служить?- не выдержал Скурди.
- Я не людям служу, а человечеству. Как знать, может, этот Буратино послан не только ради человечества, но и во спасение жизней моих родных.
- Ты думаешь, что я такой появился ради человечества?
- Я знаю, что Буратино был создан на радость людям. А молодой человек называет себя этим именем.
- Да уж, - выдохнул Даниил. – Много же людям радости, видеть такого урода как я.
- Красота человека всегда притягательна, ведь она от любви. Ты должен полюбить себя. Знаю, это не просто. Но иначе красота не проснется. … А теперь, Буратино, прошу, сожги и меня и всю стопку. Не вынести такой мучительной смерти. Беловежские мы. Сожги и рассей пепел по родине нашей. Вернуться в свою землю – вот что сейчас хочется больше всего.
Шату громко выдохнул.
- Коль уж так все закрутилось, придется нам с тобой, Скурди, попрощаться. Навряд ли ты сможешь еще чем-то быть мне полезен. И потом, не по чести это рассыпаться в гнилой прах мне на глазах у своего служащего.
- Об этом не может быть и речи! Я преданный слуга! И не оставлю Вас в таком состоянии.
- Оставишь. Ты должен это сделать. Ты нужен Буратино. Он приведет тебя к тому самому замку, за которым тайна всех тайн. Ключ всех ключей. Разве ради этого не стоит оторваться от моей полуразвалившейся «плоти»?
Скурди молча вывернулся и упал к ногам Даниила.
- Возьми этот ключ, - прошептал Шату. Он принесет тебе славу.
- Спасибо. Я сочту за честь исполнить миссию, что вы мне доверили.
- Да какое уж там…. Впрочем, иди с Богом.
- Но как же ты останешься тут совсем один?
- Умирать мне лучше одному.
- Ты думаешь, что вот так просто тебя можно оставить после этих слов?
- А почему нет? Да. Я чего-то достиг в своей жизни. И могу гордиться тем, чем я был. Мною украшали, без меня не могли обходиться. Я выучил даже язык, ну а то, что на нем не со всеми говорить могу, так это хорошо. Тем легче мне получилось рассмотреть тебя. Другим не хватает каких-то вибраций. То ли скорость понимания разная. Спички, бумага… Они отличаются от нас, мебельных как крестьяне от жителей цивилизованного общества. Я цельный, а есть и те, что из опилок собраны. Вроде бы как та же мебель, но не та…. Этим языка не выучить. Сложно.
- Люди злы. Ты горд причастностью…. А я непричастности к человеческому был бы рад. Все же целостным быть куда приятнее. Порой даже лучше, чем быть живым.
- И люди разные. Одни нужны как живые стволы с корнями, плодоносящие, красивые. Как благодать. Другие нужны, как … почва, основа, материал, как постамент, как потолок у дома, скамейка на кладбище. Люди не злы. Нет. Не жестоки. А целостность понятие растяжимое. Так и с нами происходит. Казалось бы, просто свои должны быть при своих. Но все не так. Мы опыт друг друга. Пласт. Каждый пласт наложен на пласт. Все точно отмерено.
- Зачем же я тогда? Зачем? Кому во зло?
- Нет. Не во зло. Ты создан на радость людям, хоть люди этого не понимают и, скорее всего, вряд ли поймут.
Глава 2.
Денис, бывший воспитанник интерната, преуспел в собственном бизнесе. Каком именно, мало кто догадывался. Да и мало кому хотелось было знать правду. Денис помогал интернату материально. То телевизор, то компьютер подарит, то картошки грузовик привезет. Но смутные мысли одолевали Даниила. Всякий раз, когда Денис объявлялся в стенах интерната, именуемому Буратино, становилось не по себе. Странным образом, вскоре заведение покидали подросшие, «созревшие» юные девушки.
- Я их, друган мой, Буратино, трудоустраиваю, - саркастически посмеивался Денис, похотливо обнимая очередную претендентку на выезд.
- И нравится им… работа?
- Не завидуй малыш. Обещаю, в следующий раз привезу тебе такую кралю – за уши не оттащишь. Беру на себя ответственность сделать из тебя мужчину. Ты уж вырос, все понимаешь. Или папа Карло тебе не выстругал ничего для удовольствий?
- Выстругал, еще как выстругал, да с размахом – смеялась санитарка, которая не раз помогала Даниилу принимать ванну.
Персонал, окруживший «попечителя», ехидно посмеивались, отправляя едкие шуточки в адрес «ущербного» Буратино.
«Следующий раз» случился как раз в тот день, когда Даниил познакомился со Скурди и Шату. Веселый гомон вперемешку с грубой матерщиной он расслышал еще до того, как вошел в фойе интерната.
- О, явился»! Ну, где тягаешься?
- Да это…в подсобку ходил, краску для пола вот принес.
- Бросай свою банку. Тебя вот барышни заждались. Я обещал – привез. Выбирай любую.
Даниил передал банку с краской уборщице и растерянно огляделся. Вдоль стены стояли четыре девушки, а еще пятая – чуть дальше, возле Дениса. Все они были молоды и хороши собой. Слишком хороши, как отметил про себя Даниил. Даже дотронуться до этой красоты было чем-то нереально дерзким. Девушки призывно смотрели на него, подзадоривая кокетливыми взглядами и откровенными движениями. Одежды на них было совсем чуть-чуть. Все как одна обряжены в короткие юбки, колготки в крупную сетку, кофточки с глубоким декольте. Только одна, та, что возле Дениса стояла, отличалась некой скромностью в одежде. Она старалась не привлекать к себе внимание, робко и где-то даже застенчиво укутывалась в длинный плащ, под которым, впрочем, была та же короткая юбка и тонкие колготки. В отличие от коллег, чьи волосы были тщательно выбелены перекисью, носила волосы натурального каштанового оттенка. Они были небрежно заплетены в длинную косу, конец которой скрывался где-то на груди под плащом.
- Вот эту! - кивнул Даниил на девушку с косой.
- Слушай, парниша, ну, не борзей. Это моя сучка. Возьми себе другую.
- Хорошо, тогда эту, - на этот раз свой выбор Буратино сделал не глядя.
- Инка – хорошая баба. Она тебе все сделает, везде даст. А сиськи посмотри какие! – Денис не церемонясь запустил руку в декольте и вытащил наружу крупную, упругую, загорелую грудь Инны. – Нравится?
- Нравится.
- Ну, тогда поехали.
- Куда?
- Ко мне на дачу, конечно же. Не думаешь же, ты, что мы тут будем совращать всяких малолетних.
Даниил стыдливо осмотрелся. Персонал интерната изображал отсутствие. В комнате «чаепитий» был накрыт стол, а на старенькой полуразвалившейся тумбочке красовалась коробка с новой микроволновой печью.
Денис громко загоготал, шлепнул по ягодице Инну, а девушку с косой он подтолкнул к выходу ударом своей пятерни между лопатками. Споткнувшись о порог, она распласталась на лестнице. Денис безжалостно ударил своим ботинком в ее плечи, отчего девушка упала лицом в землю.
- Зачем ты так? – неуверенно вступился за пострадавшую Даниил.
- Ей нравится. Не переживай. Что не веришь? Ну-ка, глянь.
Он подошел к поднявшейся с земли девушке и взял ее за подбородок.
- Тебе ведь нравится?
- Да, - покорно и тихо ответила она.
- Я не слышу, очень нравится?
- Нравится безумно, - уже громче, четче и увереннее ответила та.
- Тогда тявкни. Только так, чтобы этот придурок поверил, что тебе нравится.
Девушка громко и заливисто залаяла…. Этот лай потом долго являлся к Даниилу кошмаром. Его ум не смог обработать эту информацию как нечто само собой разумеющееся.
На даче у Дениса вовсю шел пир. Праздновался День рождения какого-то Коляна. Виновник торжества набрался и спал на чердаке. «Поместье», как именовал свою дачу Денис, населяли посторонние люди, к тусовке даже примкнул какой-то местный бомж. Но хозяину было все равно. Его глаза горели жаждой. Он хотел зрелищ.
- Ну что, парень, сейчас будем посвящать тебя в мужчины. Прямо тут, - он указал на место у мангала, вокруг которого собралось не менее десяти человек.
- Зачем тут? Неудобно, - замялся Даниил.
- А что тут неудобного? Пусть ребята подрочат, пока она тебе отсосет. Ну-ка, Инка, давай работай, подруга. Да сиськи, сиськи покажи мужикам. Они таких не видели.
Инна без малейшего смущения сняла кофточку, бюстгальтер, присела на колени перед Даниилом, сняла ему штаны и принялась за работу. Присутствующие громко поприветствовали предстоящее зрелище и, каждый по – своему присоединился к «церемонии». Кто-то снял штаны и стал месить в руке свой орган, кто-то, подмяв под себя свою подругу, устроил личный праздник, кто-то попытался пристроиться к Инне сзади. На это Денис громко рявкнул.
- Э, сначала мальчик, потом она ваша.
Гость послушно отполз в сторону и стал дожидаться очереди. Под улюлюканья и гоготания, под театрально громкие стоны и выкрики Инны, он сделал свое дело и, стыдливо подтянув штаны, ушел в дом, подальше от всех. Ему нужно было переварить это едкое послевкусие «удовольствия» наедине с собой. «Вот так становятся мужчинами?» - рылась в его голове неспокойная мысль. Мозг отвечал несогласием, толкал эту мысль обратно, но у нее были веские причины оставаться там. Свершилось что-то бесповоротное.
Даниила никто и не искал. Денис уже вовсю развлекался на «лобном месте». Оргия напоминала собой некий дикий ритуал, на котором не хватало разве что крови. Даниил горько усмехнулся и отвернулся от окна, через которое картина представлялась в полном объеме, затем не спеша поднялся на второй этаж и увидел приоткрытую дверь в комнату. На постели лежала девушка. Та самая, с косой. Совершенно голая. Увидев Даниила, она встала и в одно мгновение, оказавшись рядом, вцепилась в его губы поцелуем, крепко прижавшись всем телом к телу юноши. Ее руки шарили по его туловищу, наталкиваясь на искусственные детали, возвращались к живому органу, которым Даниил готов был уже воспользоваться. Ему хотелось опрокинуть ее в постель, целовать ее кожу, прикасаться голой грудью к ее нежным, упругим выпуклостям, хотелось сказать ей, как он очарован ею, как дорожит он этим моментом, как важно для него то, что она сама выбрала его. Но тут девушка резко отстранилась.
- Что тут у тебя? – она провела рукой по рукам, по ногам.
- Протезы.
- Бедняга. А так сразу не скажешь.
Даниил попытался обнять ее и поцеловать, но она настойчиво увернулась от объятий. Ее глаза выражали озабоченность. Она растерялась.
- Ну ладно. Раз уж я тебя так завела, давай хоть минет сделаю.
- Что сделаешь?
- Ну как тебе объяснить. … По-гречески «фелатьё». По-русски – «взять в рот», «отсосать».
- Зачем это «взять в рот»?
- Ты что, вчера родился? Затем, чтобы ты кончил.
- Зачем?
- Дурачок. Как же с тобой по другому-то? Ты ж калека. Ну, не бойся. Будет приятно.
Она опустилась на колени….
Даниил проглотив обиду и горький осадок несбывшихся ожиданий, покорно стоял принимая удовольствие, которое было ему доступно.
- Любишь глотать, милая? – услышал он внезапно за спиной голос Дениса. – Ну, хорошо, хорошо. Будет тебе то, что любишь.
Девушка остановилась и испуганно посмотрела на говорящего.
- Продолжай. Что же ты остановилась? Не оставлять же этого урода неудовлетворенным.
Она продолжала стоять на коленях, держа на ладони злосчастный орган Даниила.
- Продолжай, я сказал! – закричал он адским фальцетом.
Она продолжила. Даниил чувствовал, как ее всю била мелкая дрожь, он чувствовал ее теплые слезы на коже, и ему было так страшно, как никогда на свете…. Но все закончилось тут же. Тело отказалось продолжать желать удовольствий.
Через несколько минут, он, пристыженный ожидал, пока хозяин отвезет его обратно в интернат.
- Да ладно, не дергайся. Шваль она и есть шваль, - мирно беседовал с ним Денис по дороге.
- Я тебя прошу, не бей ее только. Она не виновата. Это я сам. Она меня просто…пожалела.
- С чего ты взял, что я буду ее бить?
- Она тебя боится. Я чувствовал, как она дрожала.
- А ты, ты меня не боишься? – Денис остановил машину, вцепился Даниилу в воротник и притянул к себе так, что его обозленное лицо оказалось в двух сантиметрах.
- Нет, - спокойно ответил парень.
- А зря. Тебе просто повезло, что ты урод. Это значит, что ты не виноват. Будь ты нормальным, я бы тебя распилил как бревно. Но за тебя природа постаралась. Так что, вот сейчас, в этот самый момент благодари бога за свои дефекты. За то, что это врожденное, а не приобретенное. Понял? А что мне делать дальше с этой дрянью, я сам решу. Твое дело помалкивать. Ясно?
- Ясно….
Потом, через много месяцев он узнает, что Настя (так звали девушку) так и не вернулась с той «вечеринки». Ее голову с разорванным ртом и израненным горлом нашли на железнодорожном полотне. Туловище выловили в ближайшей речке….
Глава 3.
Два года назад в интернат прислали молоденькую учительницу с красивым именем Алевтина Сергеевна. Тихая и милая она влюбила в себе всех обитателей печального заведения. Даниил, хоть и давно вышел с возраста школьника, однако, тоже посещал занятия. С преподавателями всегда было сложно. Получить образование, будучи инвалидом детдомовцем, сродни подвигу. В действительности мало кто вытягивает даже грамоту. Поэтому программа одна, упрощенная для всех. А с теми немногими, кто может, некому возиться.
Алевтина Сергеевна будто бы и не замечала недостатков своих учеников. Она проникновенно наизусть декламировала им стихи классиков, безустанно читала книги, без раздражения снова и снова отвечала на повторяющиеся вопросы, восторженно посвящала горстку убогих инвалидов в большой мир знаний. И тем была принята на «ура»
К «перезревшему» ученику Алевтина Сергеевна испытывала симпатию. Они подолгу беседовали после занятий. Даниил любовался свежей красотой молодой учительницы, проникался ее голосом, и нередко ловил себя на мысли, что готов был умереть за это удивительное создание. Но тяжестью неподъемной его буквально вдавливал в землю тот факт, что прелестная Алевтина была замужем. Допустить ее взаимность не мог никак. Это о ключах к ее сердцу говорил он с Шату и Скурди.
Теперь же, в довес ко всему, после первого своего сексуального опыта Даниил поставил табу на интимные отношения. Ему никак не хотелось повторения ситуации. Кроме того, в уме бедняги застряло убеждение в том, что для женщины может быть опасно с ним связываться.
Даниил подал пальто любимой учительнице и искренне восхитился ее грациозностью, с которой она «скользнула» в рукава:
- Будто лебедь… не руки у Вас, а крылья. Все удается красиво.
- Спасибо, Даниил, - Алевтина покраснела, принимая такой восторженный комплимент от ученика. – Ты настоящий мужчина.
- Вы видите во мне мужчину? Я бы не стал так заблуждаться.
- В чем же это я заблуждаюсь? Ты не мужского пола? – искренне удивилась Алевтина.
- Я – полено. Понимаете? Полено. Безрукое, безногое. Стало быть, и… бесполое.
- И что, репродуктивная функция у тебя, нарушена тоже? – это Алевтина Сергеевна говорила уже в пороге. – Может, проводишь?
- С удовольствием.
- Накинь что-нибудь на плечи. Холодно.
- Ничего. Мне от Вас теплом веет. Так что Вы там спрашивали?
- О репродуктивной твоей функции. Она у тебя разве нарушена?
- Нет. Не нарушена.
- Стало быть, все-таки мужчина. А поленом назвать, знаешь, я и себя могу. Притом, что меня так мой муж видит.
- Зачем он так Вас видит?
- Не зачем, а почему.
- Ну и почему?
- Разве ты не понимаешь?
- Не понимаю.
- Он считает, что я …недостаточно подвижна, когда мы…совокупляемся.
Алевтина сильно покраснела после сказанного и отвернулась, чтобы скрыть смущение от своего неожиданного откровения. Даниил, не умея подобрать слов, молча смотрела на ее волосы. С трудом сдерживая желание поцеловать хоть прядь этого роскошества, он, все-таки, выдавил из себя:
- Ты не полено. Ты – божество. Я не хочу говорить плохо о твоем муже, но сейчас я думаю о нем очень плохо. Разве, чтобы почувствовать любимую, нужно ее обидеть? – Даниил перешел на «ты», внезапно ощутив духовную близость, родство с этой удивительной женщиной.
- Я не обижаюсь. Так и есть. Я полено.
- Разве ты не слышала, что я сказал? Ты – божество. Не могла ли бы ты поверить в это?
- Это будет сложно, - тихо ответила женщина, глядя в глаза Даниилу. – Может быть, в твоих глазах я такая. Но это только потому, что ты смотришь на меня влюбленным миром.
- Я…да, я так на тебя смотрю. Но почему ты на себя не смотришь так же?
- А я как ты. Разве ты не первый назвал себя поленом?
- Мои физические уродства очевидны. А ты – прекрасна.
- Ты, правда, считаешь меня прекрасной?
- Я молюсь на твой образ, на твой запах, на твой голос, на твой взгляд. Таким взглядом можно оживить мертвого. Столько в нем доброй теплоты и нежности.
- Ты так мил…. Я никогда ничего подобного о себе не слышала.
- Если хочешь, я каждый день буду напоминать тебе об этом. Пока ты полностью не поверишь.
- Да. Я хочу.
- Тогда готовься. У меня целый водопад слов, - ласково улыбнулся Даниил и тихо добавил «божественная».
В этот вечер молодому мужчине не спалось. Сны приходили неспокойные, но четкие. Он просыпался и подолгу прокручивал в голове события из снов, и его охватывала еще большая тревога. Нужно было действовать.
Глава 4.
Экскурсия в старинную русскую усадьбу, которую организовали власти города для интернатовцев, вдохновляла Даниила на высокие мысли. Перед отъездом он зашел в каморку, где молчаливо доживал свой срок Шату.
- Ты сжег бумаги? - первым делом спросил Шату.
- Не удалось пока в Беловежский лес попасть. Храню у себя в тумбочке.
- Ты уж не тяни с этим. Я бы и сам не хотел оказаться на месте этого …титульного.
- Сложновато с этим. Я ведь там бываю только, куда судьба заносит. Ограничены мои возможности, буратиньи…
- Ну, так хоть в каком-то другом лесу сожги. Да если и в ближнем, в посадках. Все же, легче ему будет.
- Подумаю над этим.
- А чего пришел-то?
- Тяжело на душе.
- Отчего же?
- Вина на мне. Тяжесть такая, что в землю вдавливает, адом знобит. Женщину я обидел. Нет. Не просто обидел. На смерть отправил.
- Как?
- Похотью своей и податливостью дьявольской. Отдался страху, воли своей ослушался. Хотел познать любовь, но обманул сам себя.
- Так в том просто себя обвинить, да нелегко найти корень. Не от тебя теперешнего все пошло. Через мать и отца. От тебя древнего, ак и дед ты, и баба сам себе.
- И тебе все известно?
- Это все известно тебе. А я лишь могу послужить тебе чем-то вроде машины времени. Вспомнить помочь – берусь. Скурди, возьмемся за это?
- Как же не взяться? Раз мы на это годны, то и нельзя отказать.
- Вот это да…что от меня требуется?
- Оставь тут часть себя. А днем завтрашним все будешь знать.
- А, пожалуйста. Это сколько угодно, - Даниил принялся отстёгивать протез.
- Нет, - остановил его Скурди. – То не часть тебя.
- Тогда, что? – растерялся парень, - может, кровь?
- Нет. И это не часть тебя.
- Я чего-то не понимаю. Объясните.
- Нужно чистое от тебя. Чистое и настоящее. Живое и вечное.
- Не душу ведь просите?
- Не душу, но ее плоды.
- А могу я? Умею разве вам дать то, что просите?
- Умеешь. Все умеют.
- Как?
- Искренней молитвой благодарственной, чистым вдохновенным зароком, глубокой осознанностью того, о чем просишь. Вот так озвучь свою просьбу, будто перекладываешь ее с сердца своего в наше пространство как в надежные руки провидения.
- Я, кажется понимаю, - Даниил закрыл глаза и, медленно, вдумчиво, будто опоенный волшебным снадобьем, начал произносить слова:
«Благодарю тебя, Господи, что принял меня в мир этот чадом своим. Благодарю за все, что испытывать я способен. Благодарю за возможность возвысить имя твое во благо человеческого. Прошу для себя памяти. Приму с благодарностью и почтением все ее доброе и худое. Возьму в сердце и пронесу весь путь от ненависти до любви. Проникни в меня, воля бессловесная. Пусть беспомощен буду я перед правдой. Пусть буду верным ей до конца пути».
Еще долгих десять минут Даниил стоял с закрытыми глазами в полной тишине, погруженный в состояние безмолвия, пока его уединение не прервали громкие шаги за дверью.
- Вот ты где! – медсестра искала именно его. – Чего так долго? Нашел свою детальку?
- Нашел.
- Ну, так едем же, уже. Давай.
Даниил вставил ключ в замочную скважину одного из ящиков комода и оставил его там.
Глава 5.
Старинная усадьба приняла экскурсию недружелюбно. Затопленный кем-то камин, вдруг задымил, окутав густым, едким дымом все комнаты. Пока прибывшая пожарная группа разбиралась, в чем дело, группу провели во флигель, где экскурсовод и поведал необычную, далеко не заученную историю о старинном русском роде.
- Хозяин усадьбы вел двойной образ жизни. В своем кругу, однако, не сильно жаловал родных своим вниманием или даже присутствием. Чаще выезжал за границу. Большую часть лет и жил там, отдавая предпочтения другой стороне своей натуры. Во Франции русский граф любил посещать бордели. Ходили слухи, что он даже сам лично занимался «поставками» русских барышень в тамошние дома терпимости.
- Откуда такая информация? Разве существуют достоверные источники, подтверждающие это? – Даниил не мог поверить в то, что слышал.
- Достоверность в наши дни, молодой человек, вещь недоказуемая. И я не утверждаю, что все было именно так, как говорю. До наших дней дошли обрывки истории, улучшенные или ухудшенные новым восприятием. Но теперь речь идет не о достоверности, а о факте. И за факт я принимаю письма от одной молодой женщины, которое наши работники обнаружили в тайнике стола графа. Одно из них я вам зачитаю, а вы уже определяйте, о каких вещах идет в нем речь.
- А где этот стол, в котором обнаружились письма? – Даниил, охваченный внезапным волнением, выкрикнул свой вопрос.
- Успокойтесь, молодой человек. Я понимаю ваши чувства. И поверьте, никто тут не собирается чернить имя известного человека. Напротив, я намерена объяснить ситуацию, раскрыть ее в том контексте, который раньше нигде не озвучивался. Более того, сегодня я это буду делать впервые, и это моя инициатива. Но если она вас так раздражает, то и не стану ничего зачитывать. В конце концов, вы услышите только то, что готовы услышать.
Все стали шумно возмущаться. Толпе хотелось пикантных подробностей из жизни пресловутого «праведника» графа.
- Нет! – снова выкрикнул Даниил, - вы все меня не так поняли. Я, на самом деле, интересуюсь столом, только и всего. Как выглядел этот стол, и можно ли его увидеть?
- Стол находится в кабинете главного помещения усадьбы. Пока там проблемы, вряд ли Вы сможете туда войти. Но я постараюсь удовлетворить Ваше любопытство. Обещаю, в конце экскурсии я проведу вас туда.
- Большое спасибо, Даниил смутился от внимания к себе и теперь только скромно опустился на стул в самом дальнем углу.
- Я могу продолжить? - экскурсовод обратилась к остальным.
Толпа сладострастно загудела.
- Итак, письмо. Оно подписано некой Глафирой. По содержанию вы поймете многое из того, кем была эта девушка и какого рода отношения связывали ее с русским графом. Девушка называет своего возлюбленного никак иначе как «Жюль». Честь дворянина обязывала графа скрывать свое истинное имя. Об этом много сказано в других письмах. А влюбленная дама не смела перечить. Тем более, что переписка могла быть обнародована.
«Дорогой мой Жюль!
Передаю письмо это тебе через доброго человека. Он хоть и мой клиент, но отозвался на просьбу. Слава Богу, есть еще люди, не очерствевшие до костей! Уж сколько времени мы с тобой не виделись. Третий год как. Истерзалась я вся. И мучаюсь, и мучаюсь. После твоего приезда последнего хуже прежнего стало мне. А ты и не знаешь даже, каково было узнать, что понесла от тебя. Это, конечно, тебе покажется глупостью (как же я могу такое писать, раз кроме твоего тела еще десятки других у меня побывало), но с ними-то я, милый Жюль, не была вся. Защищалась. А с тобой, что окаянная, все разрешила себе. Больно было мне отдать дитя свое сестрам монашкам. Да это будет лучше, чем оставить ее в притоне, откуда путь ей один только…. Это была девочка. Родилась она слабенькой. Что говорить, худо было мне, с ней внутри, обслуживать клиентов. А ты, я узнала, был в Париже, а не зашел даже. Страшно мне. Как никогда. Чувствую, что умираю я. Гнию заживо. Но не телесные муки меня убивают. Другое. Где же тебя, свет мой, я не долюбила, что ты так обошелся со мной? Али не угодила чем? Али род мой тебе так противен, оттого что не долог, нечист, что брезгуешь ты дочерью пахаря? Не прошу тебя взять к себе. Знаю: пуще, чем твоей жене, уж и не будет никому. Даже я, горемычная, всей боли такой не вынесла бы. Но верни меня на родину, любимый мой Жюль. Раз не нужна я тебе больше ни тут, ни там, вороти меня на землю мою. Куда угодно, в какую захочешь, местность. Только в России. Упала бы я в травушку, обняла бы березоньку, и душа бы моя всплакнула. А то ведь и плакать уже не можется. Омертвела я тут, милый мой, дорогой, Жюль. Пожалуйста, будь так милостив ко мне, помоги вернуться. Ведь же по твоей воле я тут оказалась. Разве не желал ты украсть меня от всех и любить дольше жизни, без осуждения и козней? Не подумай, я не обвиняю тебя и в спутницы не навязываюсь. Знаю, ничего во мне уже не осталось для тебя ценного. Я и сама-то уже себе не ценная. И вернуться сама не сумею никак. Знаешь ведь…. И я знаю, что деньги ты за меня взял большие. Ты не сомневайся, я их отработаю и верну тебе… как сумею.
Ни в чем не виню тебя, любимый мой. Знаю, как тебе трудно теперь посмотреть на обстоятельства без стыда. Ты ведь всегда был так стыдлив и горд.
Разве же мне не за что тебя благодарить? Есть за что. Вот пишу тебе, а все потому, что ты научил. Безграмотной было бы мне и вовсе страшно жить. А так вот пишу себе что-то, да и все ж отрада.
Поэзией увлекаюсь, пишу прозу. Когда пишу, так радостно мне, так благостно, будто жизнь моя в этом. Хотелось передать тебе что-то на оценку, но стесняюсь: может и не очень-то умелое творчество мое. Куда мне, твое одобрение заслужить.
Видишь, не серчаю. Поверь. И словечка в упрек не скажу. И взглядом не покажу никакого недовольства.
Помилуй, иначе грех на себя возьму, тот, что страшнее еще этой жизни моей. А держит пока то, что родины не увижу перед смертию, и себя не вспомню… беззаботную птаху вольную. Кланяюсь тебе в ноги, мой царь. Твоя Глафира».
Окончив читать письмо, экскурсовод, обвела глазами притихших слушателей и выдохнула:
- Вот такое свидетельство нам удалось раздобыть. Шокирующее?
В воздухе были слышны только тяжелые, горестные вздохи.
- А что же стало с этой женщиной? Вернулась ли она в Россию? – не удержался кто-то от вопроса.
- По имеющимся данным, нет. Среди писем была бумага, уведомляющая о захоронении некой Глафиры Михайловны Скрудневой. Там же стояла и пометка о том, что девушка оставила после себя некие записи, которые рекомендуется забрать в течение шести календарных месяцев. В противном случае, записи будут уничтожены.
- А как скоро она умерла после этого письма, последнего? - спросила женщина в первом ряду.
- Это было еще не последнее письмо. Было много других. Мне удалось «вырвать» для общественности вот это, одно единственное. Остальное, предполагается, ушло в архивы. Могу сказать только, что после этого письма, Глафира прожила еще десять месяцев. И умерла она в Париже.
- А другие письма будут подвержены огласке? Все-таки, люди должны знать правду.
- Должна ли я пояснять вам, что нынче, когда известная фамилия предка многим людям служит путевкой в благополучную жизнь, озвучивать какие-то опровержения в некотором роде, даже опасно. Влиятельность людей этой фамилии уже коснулась нашего музея. Не исключено, что и сегодняшнее происшествие было кем-то спланировано. Что до меня, то инициативу свою я сегодня проявила уже, сидя на чемоданах. Так что, судите по событиям о последствиях. Чтобы вы знали, большая часть членов этого «уважаемого» рода давненько предпочли России заграницу. Если не все, то мало кто из них остались жить на родине «горячо любимого» предка.
Зазвонил мобильный телефон. Экскурсовод подняла трубку. Некоторое время она молча слушала. Потом стала говорить сама.
- Но у меня группа. Они оплатили экскурсию. Имеем ли мы право не провести их по усадьбе?
А если они потребуют деньги назад?
Положив трубку, женщина обратилась к публике.
- К сожалению, обстоятельства сложились так, что пребывание в самом здании дома, где жил граф, может быть опасным для жизни, ну… или здоровья. Так что, простите, на этом наша встреча заканчивается. По вопросам, с жалобами, можете обращаться к нашему головному руководству. Прошу меня простить.
На этом женщина - экскурсовод попрощалась и торопливо направилась к зданию, где столпились пожарные. Даниил бросился ее догонять.
- Постойте, постойте, пожалуйста! Мне важно увидеть этот стол. Вы же обещали.
- Но молодой человек, это опасно, я не могу пренебречь фактами. Посмотрите, все работники из здания эвакуированы.
- Посмотрите на меня. Мне нечего терять. Поверьте. Я умоляю Вас. Просто покажите черный вход. И подскажите, куда пройти. Я должен увидеть этот стол. Так же, как и Вы сегодня посчитали своим долгом прочитать нам это письмо. Понимаете Вы меня?
Женщина внимательно посмотрела на говорящего и протянула свою руку:
- Меня зовут Наташа.
- А я – Даниил.
- Очень приятно, Даниил. Пойдемте. Я провожу Вас.
Им удалось остаться незамеченными, пробираясь через черный ход. В помещении слышались громкие команды, которые подавались откуда-то через дымовое отверстие кому-то внутри помещения. К зале, где располагался камин, действительно стоял густой едкий дым. Наташа шепотом сказала Даниилу.
- Вон там стол. Видите, у окна? Можете тут смотреть, что Вам интересно, а я покараулю, чтобы никто сюда не шел. Если что, быстренько прячьтесь. Договорились?
- Конечно же, о чем речь!
Ящики стола были заперты. И только теперь Даниил с досадой пожалел, что оставил Скурди в интернатском подвале. «А ключ бы подошел, вероятность совпадения девяносто девять процентов», - подумал он. Дым заволакивал глаза. Голова закружилась, и Даниил почувствовал, как пространство переворачивается вверх ногами. В следующий момент перед ним стало проявляться видение. Возле каминной печи, облокотившись, стояла дама. Дама была довольно крепкого телосложения, круглолица, темные волосы были элегантно уложены в высокую прическу. На плечи был наброшен белый платок, в который дама старательно закутывалась, поеживаясь. Даниил протер глаза и на мгновение видение, будто, исчезло, но уже через мгновение он услышал тяжелый выдох. Выдох имел явные женские вибрации. И снова у камина проявилась женщина. Та же самая. Она смотрела прямо на него, будто ожидая, когда парень придет, наконец, в себя, чтобы с ним можно было обсудить какую-то важную новость. И снова вздохнула. Потом села на корточки и помешала угли внутри камина. Дым повалил с двойной силой.
- Не важно, - зазвенел голос, рассыпаясь хрустальным эхом. – Это, в конце концов, не так уж важно для меня. Но для других…может быть.
- Вы кто? Что Вы тут делаете?
Дама встала, подошла к окну и осталась стоять молча.
- Вы – призрак?
- Верно, так и есть.
- Как Ваше имя?
- Я все сожгла.
- Что Вы сожгли?
- Ее письма.
- Разве они не в архиве?
- Нет.
- А что же в ящике стола? Почему он заперт на ключ?
- Просто заперт и все. Но там кое-что есть. Они не нашли. Ты… мог бы.
- У меня сейчас нет ключа с собой.
- Жаль. Но ладно. Потом сделаешь это. Сегодня не время. Тебе просят передать « дитя, сирота из Парижа - это как твоя бабушка».
- Каким образом?
Женщина будто не услышала вопроса, но продолжала говорить о своем.
- Вот почему все так. Женщина продана в утеху. Я бы винила ее, но как винить? За что? А сама я, что… пятерых деток схоронила, пока он в поисках метался, да по заграницам катался. Все не досыта, все не доверху. Еле-еле доставалось ласки. А цена-то за нее неимоверная. Зачем?
Ее «зачем» прозвенело таким звонким эхом, что у Даниила заложило уши.
- Племя чуждое…. В дом мой приехать хотят. Ох…. Спалила бы все это чертово гнездо, да нет полномочий таких. Бумаги надобно достать. А вот как достанешь, так и будет все решено.
- Что Вас мучает?
- Проклятие. Прокляла я его, окаянного. Не ведая того. Вот и жду, дождаться не могу, когда отойдет проклятие от меня. Когда письма нашла, потеряла покой. Потому что не сразу поняла, зачем мне все это было.
- Зачем?
- Глафира писала. В письмах ее все было. А я ведь и не знала, с его слов записывая….
Все неправда. Море неправды.
- Я могу Вам чем-то помочь?
- Забери это из стола. Но не тяни. Времени у тебя немного. Ведь так и останешься без всего, в том, в чем и родился. Тогда не приедешь. Не сможешь.
- О чем это Вы говорите?
- Не важно. Ничего не важно.
- Ничего не понимаю. Ни-че-го не по-ни-ма-ю.
- Даниил, Даниил, открой глаза, пожалуйста!- Наташа вцепилась в волосы и трясла голову парня.
Он открыл глаза и увидел себя на зеленой лужайке позади дома. Над ним сидела встревоженная Наташа – экскурсовод.
- Тебя твои ищут. Натворили мы с тобой дел. Ну, нашел ты, что искал?
- Не совсем.
- Как так?
- Надо будет вернуться. Еще раз. Но не теперь. Мне нужен ключ. А он у меня там…в интернате.
- Давай так. … Если тебе понадобится моя помощь, звони по этому телефону, - Наташа всунула в карман рубашки Даниила листок с номером телефона. – Мы, как будто с тобой в одном чем-то замешаны. Разберемся. А сейчас, можешь встать?
Даниил попробовал приподняться. Голову тянуло обратно к земле, будто она была свинцом налита.
- Не уверен.
- Ладно. Тогда придется звать твоих сопровождающих. Оставайся тут. Лежи. Я сейчас. Скажем им, что тебе плохо стало, ты упал и потерял сознание. Ага?
- Не волнуйся.
Глава 6.
Наутро, когда Даниил собирался спуститься к Шату и Скурди, в дверях он буквально столкнулся с Денисом.
- Здорово, полено, - неласково процедил тот сквозь зубы. – Че избегаешь меня? Боишься, что ли?
- Нет. Просто мне нужно в подсобку по делу.
- А! Знаю, знаю, по какому делу. Давай тебе кое-что дам с собой, для «подсобки».
Денис полез в пакет и достал оттуда стопку дисков.
- Вот, бери, с этим классно в подсобку ходить. Только надо бы еще тебе приобрести, на чем смотреть. Ну, это, извини, уже твои проблемы. Купишь на свою пенсию. Скопишь малость и купишь. Дело нужное.
Даниил взял диски и неуверенной походкой засеменил прочь.
- А где спасибо? - ядовито выкрикнул вслед Денис.
- Спасибо.
- Дрочи, на здоровье, Буратино.
Шату и Скурди ждали Даниила. Он вошел и вместо того, чтобы сразу с ними заговорить, начал рассматривать подарки своего недруга. Обложки дисков пестрели телами обнаженных красоток. Название «кинофильмов» отвечали каким-то диким несоответствием. На всех трех дисках красовалась одна и та же надпись, выложенная кровавыми буквами «Твари».
- Что у тебя там? – прервал размышления Даниила Шату.
- К-кино…такое …про…. Ужастик, наверное.
- На тебе лица нет, - выразил мысль, Скурди.
- Мне страшно. Такое чувство, что от меня вот сейчас, именно в этот момент, а не двадцать лет назад, отказались родители. Это что-то дьявольское.
Скурди возразил.
- Я хочу это увидеть.
Даниил повернул диски обложками в сторону ключа.
- Вот.
- О! Зачем говорить о дьяволе, когда божье смотрит на тебя пристально и открыто?
- Чего же тут божьего, Скурди? Ты издеваешься?
- Нить, которая приведет в нужную сторону
- Как-то ты не в тему, честное слово. Давайте лучше поговорим о вчерашней моей поездке. Произошло что-то невероятное….
Даниил принялся рассказывать все слово в слово.
Выслушав внимательно, Шату тихо прошептал.
- Ну, теперь тебе больше понятно о себе? Твое путешествие прошло как нельзя качественно. Лучше не придумаешь.
- Да, но я хотел спросить вас и о том, что же там, с моим прошлым? Не могу сказать, что нашел ответы на свои вопросы.
- Очень часто бывает труднее увидеть именно то, что под самым носом.
- Вы хотите сказать, что история этого чертова графа имеет какое-то отношение ко мне?
- Личная история графа – скорее всего, нет. Но твоя история мало отличается от последней.
Надо принимать открытое тебе, как собственное. Как ответ.
- То есть, это кармическая задача, повисшая надо мной – есть ни что иное как «долги» какого-то моего предка?
- А что если этим самым «предком» был ты сам?
- Хотите сказать, я продал в сексуальное рабство женщину, в которую был влюблен, и которая меня любила?
- Для мужчины в этой жизни все от Бога дается. Но ему все мало. Вот и пользуется сомнительными «дарами», что вовсе и не дары вовсе, а подкуп….
- Почему я родился без рук и ног? Меня казнили?
- А может, тебя родила невольница, женщина, которую предали таким же жестоким образом, как ты когда-то предал своих женщин: и жену, и любовницу. И ты сам выбрал себе такую судьбу.
- Я никогда в это не поверю.
- Наверное, тебе проще поверить в то, что ты жертва обстоятельств? Ты просил ответ – тебе он дан. Что же ты не действуешь? - продолжил разговор Скурди.
- У меня не осталось сил что-то там еще разведывать.
- Ты должен вернуться туда, немедленно, - Скурди был настроен решительно.
- Даже не знаю. Жизнь моя, будто бы стала налаживаться. Столько в ней появилось радостного. Алевтина, например. Надо ли вмешиваться, лезть куда-то, куда не просят.
- Позвони Наташе, поговори с ней на этот счет. Стоит – не стоит.
- Что это мне даст?
- Ты найдешь выход из своего положения. Поверь, оно может стать, действительно, безвыходным. Шату совсем плох. Не осталось в нем «пороха». Я смогу тебе послужить только тем, что открою этот заветный ящик. Тогда можешь оставить меня в нем. Зачем мне возвращаться?
- Так и скажи, что это тебе нужен этот ящик.
- Пусть так. Нужен.
- Ладно. Ради тебя я это сделаю. Но не в ближайшее время. У меня так все славно стало складываться с Алевтиной. Потерпишь недельку? Не хочу сейчас оставлять ее одну.
- Дело твое. А я подожду. Куда мне торопиться?
Пройдет еще полгода, прежде чем Даниил вернется к своей задаче. Но тогда он еще не знал этого.
Глава 7.
А отношения с Алевтиной и вправду давали Даниилу повод думать, что жизнь удалась. Они подолгу гуляли вместе, разговаривали. У них была любимая скамейка в парке, на которой случился их настоящий первый поцелуй. С того момента Даниил забыл обо всем. Ничто не казалось таким важным, как встреча с любимой женщиной. Он одаривал ее комплиментами, она смущалась, прижималась к нему всем телом и ласково целовала за ухом. За эти моменты счастья Даниил готов был умереть.
- Я не понимаю, что со мной происходит, - как-то сказала она. – Я взрослая женщина, но веду себя как девчонка. Так мне уютно и тепло с тобой рядом. И совсем не страшно. Даже если муж узнает, мне все равно.
- Мы могли бы ему сами все рассказать.
- Не думаю, что стоит прежде времени. Придется – расскажем.
- Зачем так? Имеет ли смысл вызывать гнев, когда можно мирным путем разрешить ситуацию?
- Я не хочу сейчас об этом думать. Нам придется искать жилье, думать, за что жить. Готов ли ты к этому?
- Я пойду работать, - уверенно заявил Даниил.
- Ты? Кем? – Алевтина ласково обняла его и поцеловала за ухом. – Глупенький. В нашей ситуации о бюджете должна буду подумать я.
- Ничего подобного! Я могу ….
- Молчи, - она закрыла ему рот руками. – Ничего не говори. Ни к чему тут геройствовать. Я верю, что ты обузой мне не будешь. Ты – мое вдохновение. Я с тобой так наполняюсь, что потом не хожу, а летаю. Что еще надо?
- Я не хотел бы врать… о наших отношениях. Мы должны признаться.
- В чем признаться, Даничек? В поцелуях на скамейке? А знаешь, - Алевтина вдруг отстранилась и с вызовом посмотрела в лицо, - поехали ко мне.
- Куда к тебе?
- Ко мне домой. Сергей уехал в поездку. Будет только завтра к вечеру.
- Я должен предупредить сестер.
- Что ты им скажешь?
- Что друга встретил.
- Откуда у тебя друзья, Дань? Давай я возьму это на себя.
- Я не хочу, чтобы о тебе говорили плохо.
- О нас давно уже все говорят. Только пока все неправду. Так не все ли равно, что на этот раз они подумают?
- Мне кажется, не нужно рисковать, Аля.
- Кто не рискует, тот не пьет шампанского!- озорно выкрикнула женщина. – И не смей мне отказывать. Пойдем! У нас целый вечер, целая ночь, чтобы быть вдвоем.
- Тогда и вовсе не стоит никому ничего объяснять. Никто и не заметит моего отсутствия. Я покажусь сейчас, а потом сделаю вид, что спать пошел. Выйду через заднюю дверь.
- Вот видишь, все просто.
Оказавшись вдвоем в квартире, влюбленные не стали терять ни минуты.
- Я должна тебе признаться, что никогда, никогда не хотела этого ни с одним мужчиной. Я не святая. И знаешь, не скрою, пробовала изменять, но это происходило в какой-то спешке и заканчивалось…ничем. А с тобой я чувствую себя такой сексуальной, такой смелой. И я …хочу этого. По-настоящему. Аля первая поцеловала Даниила, потом встала перед ним и стала медленно раздеваться. Когда на ее теле не осталось одежды, оно было щедро согрето теплыми поцелуями влюбленного юноши….
Утро пришло с дождем. Они лежали вдвоем, счастливые, размякшие в томной усталости от любовных утех. Она без конца гладила его по волосам, он старался поцеловать ее руку в каждом движении. Слушая дождь, они сравнивали его постукивание с ритмом собственных сердец и ощущали себя маленькими, прозрачными каплями в бушующем потоке воды.
Глава 8.
Разговоры разрастались. Уже никто не сомневался в том, что красавица учительница имеет отношения с инвалидом из интерната. Сами влюбленные забыли о всякой осторожности. Аля утверждала, что ей совсем все равно, что из этого выйдет, но с мужем поговорить не осмеливалась. Даниил приходил к ней, когда супруг был в отъезде, и так продолжалось около двух месяцев. Но однажды все закончилось. Совсем. Ранним утром. Входная дверь открылась ключом, бесшумно. И только когда разгневанный рогоносец появился в дверях спальни, стало ясно, что масштаб его обиды и их предательства в своих размерах перешли все возможные рамки.
В воздухе повисла тишина. Гнетущая. Жуткая. Пристально разглядывая своих «обидчиков», муж готовился к «бою». Фраза, которую он выдал, превзошла все ожидания:
- Ну, не покажете, как вы это делаете? Интересно бы посмотреть. Она на тебя залазит сама или ты, со своими костылями железными? - начал атаку хозяин положения.
- Сергей, - залепетала Алевтина, - мне жаль, что тебе пришлось застать такую неприятную картину, но, поверь, этого было не избежать. Я люблю его.
Слова жены никак не успокоили вошедшего. Он жаждал мести. И не скрывал этого.
- Я что, не понятно сказал? Покажите мне, как все это у вас происходит!
- Сейчас не время, Сережа, - Аля попыталась встать и одеться, но Сергей выхватил из ее рук халат и толкнул женщину на кровать.
- Залазь на него, сказал! Я хочу это видеть. Иначе вам обоим сейчас будет п….ц! – в доказательство, он продемонстрировал кухонный топорик. – Порублю на куски!
- Я Вас прошу, пожалуйста, пощадите женщину. Если угодно, оторвитесь на мне. Это я виноват. Ее вины тут нет. Пожалуйста, - взмолился Даниил.
- У тебя что, не стоит? Ничего страшного. Она сейчас постарается. Верно, милая? Сделаете все красиво, прощу и отпущу. Если мне не понравится – вставлю тебе этот топор в задницу, понял придурок? Так что тоже не хрен тут полеживать. Тоже работай. Ублажай даму. Покажите, как это вы тут без меня резвились.
Аля не осмелилась даже, словом возразить. Одна рука разъяренного мужа держала наготове топор, другой он держал айфон, на который снимал происходящее….
Вдоволь насладившись унижением жертв, он кинул жене халат и разрешил одеться.
Даниил тоже встал и потянулся за брюками. В тот же момент был сбит с ног.
- А тебе, тварь, я ничего не обещал, - сквозь зубы процедил оскорбленный супруг. – Тебе, что же, не объясняли, что чужих баб трогать нельзя?
- Простите, простите, Бога ради.
- Ради кого? – мужчина громко рассмеялся.
- А люблю ее. Это не просто. Мне жаль, если я причинил Вам боль. – Алевтина очень дорога мне. Пожалуйста, пощадите.
- Чем же ты ей угодил? Никак не пойму. На хрен бы она не польстилась. Чем? Что ты ей делал, что она тебя в нашу кровать притащила?
- Она любит меня, таким, какой я есть. Может, в этом дело, не знаю.
- Ты с ней был такой, какой есть? Х..ня это все! Что же ты такой, какой есть, с ней в койку не прыгнул? Что же ты свои шарниры е…..ые не снял с себя? Или ее твои железки возбуждают?
А! Кажется, я понял, в чем дело! Моя ненаглядная «садо-мазо» полюбила! Ну, с этим я угожу ей. А то я все думал, что же ей не хватает? И боком, и с прискоком, и с подвыпирдвитом. А она – что полено лежит. Одно только ноги раздвигает. А тут вот, видишь ли, сказочку захотела про Буратино. Будет ей сказочка. А ты, тварь, если жить хочешь, если хочешь, чтобы она жить осталась, сейчас уползешь отсюда раз и навсегда.
- Хорошо, - тихо ответил Даниил и начал подниматься, но снова был сбит с ног.
- Ну, уж нет! Я же сказал, уползешь, а не уйдешь.
С этими словами мучитель принялся грубо стягивать протезы с покалеченного тела и яростно рубить их топором….
- Вот теперь ты такой, какой есть. Можешь одеваться теперь, если сможешь. А не сможешь – так ползи. У тебя времени шестьдесят секунд. Раз, два….
Глава 9.
- О, Господи, что случилось, Даня? – санитарка заголосила и своими воплями созвала большую половину обитателей интерната. – Ты в аварию попал? Как ты?
Даниил ничего не объяснял. Говорить хотелось меньше всего. Ему было уже все равно, что происходит, потому что живым себя не ощущал.
- Помогите мне попасть в комнату, - тихо попросил он.
Но никто из персонала не обращал внимания на его лепет. Его осматривали, ощупывали, отряхивали, обнюхивали.
- Люда, обработай раны, а я одежду принесу какую-нибудь! - громко выкрикивала процедурная сестра своей коллеге. – Санитарке плохо стало. От нее сейчас ничего не добьёшься.
- Что же ты бедовый такой у нас! – причитала Людмила, обмывая глубокие раны. – Где это тебя так угораздило? Надо в милицию позвонить. Где-протезы-то? На дороге, что ли? В аварию попал?
- Не надо милиции. Нет протезов. Нет. Сломались…. Просто сломались. Все сломалось. Совсем.
Глава 10.
- Давай, сынок, пообедаем, - санитарка бережно усадила парня и нацепила салфетку.
- Не надо, тетя Соня. Не беспокойтесь. Я не голоден.
- Ну, где ж, не голоден? Что же я, по-твоему, глаз не имею? Вон кожа да кости остались. У меня новость для тебя хорошая. Звонила Семеновна сегодня в исполком. Обещали тебе помощь дать. С пенсии твоей уже малость подкопилось. Глядишь, и справим тебе новые ножки да ручки. Будешь, как и раньше помогать нам. Ты же такой молодец, никогда не отказывал.
- Нет. Не будет как раньше. Не будет.
«Ведь так и останешься без всего, в том, в чем и родился. Тогда не приедешь. Не сможешь…»
Так вот о чем говорила та женщина в усадьбе…. Только теперь до Даниила дошел смысл ее слов. «Она знала. И Скурди знал. Он ведь предупреждал. Неужели нельзя было этого избежать?»
- Миленький, не огорчай старую, больную женщину. Поешь, а то ведь больно на тебя смотреть.
Даниил послушно открыл рот. Проглотив пищу, он вдруг почувствовал безудержную жалость к себе и слезы быстрыми струйками побежали по лицу.
- Поплачь, поплачь. Надо и поплакать, родной.
В дверь постучали.
- Входите, - не оборачиваясь, крикнула санитарка.
В комнату вошел Денис.
- Здравствуйте, тетя Соня. Ну что, Буратино, будем строгать тебе новые конечности?
Буду спонсором. Так уж и быть. С протезным центром договорился уже. В среду готовьте. Завезу.
- Вот это спасибо! Дениска, вот молодец! – тетя Соня бросилась целовать «спасителя».
- Не надо. Я не поеду, - тихо возразил Даниил.
- Ты что, Данилочка? В своем уме? Посмотри, как повезло! Неужто, тебе, молодому такому всю жизнь в коляске?
- Я уже привыкаю. Придумать бы еще что-то, чтобы самому перемещаться, без посторонней помощи. Со временем.
- Гордый, да? Ну и кому сейчас свои принципы нужны? Я не ради тебя стараюсь, а ради вот их, - Денис махнул в сторону тети Сони. – Мало им работы – с тобой еще нянчиться. Вот переведут на верхний этаж, там тебе некому будет гордость свою демонстрировать.
- Уйди. Видеть тебя не могу.
- Да ладно. Я не обижаюсь. У меня к тебе еще один подарочек.
Денис вышел из комнаты, наклонился, а через секунду внес большую коробку и принялся ее распаковывать.
- Что это?
- Проигрыватель. Диски тебе давал, помнишь? Сохранил?
- В тумбочке.
- Вот сюда вставляешь, нажимаешь тут и…радуйся жизни. Вот когда протезы понадобятся. Сам просить начнешь.
Денис громко гоготнул и вышел.
Тетя Соня сидела в углу на табурете и плакала.
- Почему Вы плачете? Из-за меня? Не нужно. Пожалуйста.
- Мне…стыдно. Стыдно за все, что происходит. Я маленький человек. И потом я всего лишь женщина. Старая, больная женщина. Кто меня будет слушать? Но мне так хочется думать, что все это происходит на моих глазах, не просто так. Я к этому причастна. Не понимаю только, чем. Я оправдываю вас всех. И жестокость, и подлость, и уныние греховное оправдываю. Судьбы-то у вас такие, не позавидуешь. Но…есть то, что я знаю: мужчине нечего бояться. За ним – Бог. За него – весь этот мир. Но что же он делает? Он берет женщину и вместо того, чтобы отдавать ей любовь, просто пользуется. Зачем? Разве он не понимает, что тем от силы отказывается в пользу слабости?
- Вы считаете, что я пользовался Алевтиной? – сквозь слезы дрожащим голосом спросил Даниил.
- Да.
- Почему, почему Вы так считаете? Я любил ее и люблю. Мне за нее больнее в десятки раз, чем за себя. Что я сделал не так?
- Ты задаешь вопрос, но ведь ответ уже знаешь и сам.
- Клянусь, не знаю! Знал бы – действовал.
- Ты получил от нее то, чего хотел. Разве не так?
- Вы хотите сказать, что я такой же, как и Денис?
- Отличия есть, конечно, но незаметные.
- Я никогда не поступал с женщинами жестоко! Никогда не делал того, чего бы они сами не захотели бы!
- По делам своим суди о последствиях. И суди тогда, кто же это виноват в том, что и одна и вторая женщина пострадали?
- Вы знаете о первой? – Даниил задрожал всем, чем мог.
- Все об этом знают….
- Но это ведь не я ее….
- Ты.
- Он соврал все! Это Денис такое сказал? Я ничего плохого ей не сделал!
- Думаешь, что ты лучше Дениса? Что ты его благороднее, выше, чище? Тогда почему твои женщины умирают?
- Аля…Аля…умерла?
- Я не хотела тебе говорить. Но когда-то ты должен был узнать. Алевтину нашли повешенной.
Даниил закрыл глаза и провалился в глубокую бездонную яму. Он ничего уже не слышал. Только ощущал свое падение в черную пустоту. И ужас охватил его, ужас нестерпимый. Он кричал и не слышал собственного голоса. Как во сне, когда ищешь спасения и хочешь кричать, а не получается.
Наконец, он упал, но не на землю, а в еще более темную, чем пустота, воду. Вода заглатывала его как некое существо, заглатывала и чавкала, чавкала… Большая, белая рыба подплыла к самому его лицу. У рыбы были глаза янтарного цвета. Эти глаза были необычайно большие и, казалось, вот-вот он весь втянется туда, во внутренности этой рыбы через глаза. И тут рыба заговорила. или что-то заговорило из рыбы. Может, то, что хотело сожрать его плоть всю, без остатка. Нет…. Ужас. Смертельный ужас. Эта рыба хочет не плоти. Она душу его хочет.
- Ты и вправду поверил, что, затеяв игру со мной, так вот просто все исправишь? Такой бедненький, несчастненький, без ручек, без ножек, жалостливый такой….. Врешь все! Все врешь! Кому? Бог не фраер. Да и я не лох. Долги отдавать надо. А ты набрал столько, что не расплатишься.
Рыба открыла свой огромный рот, и Даниила стало втягивать туда как в воронку.
- Нет! Нет! Я все отработаю! Нет! Пожалуйста! Пожалуйста! Господи, помоги мне!
Внезапно, какая-то сила потянула его на поверхность воды.
- Даня, Данечка! Ну, слава Богу! Прости ты меня дуру старую, не пожалела тебя. Прости, - причитала тетя Соня, обливаясь слезами.
Даниил удивленно посмотрел по сторонам. Он лежал в процедурном кабинете, вокруг него суетились незнакомые врачи, скорее всего персонал «Скорой».
- Жить будет, - со слабой улыбкой констатировал мужчина врач и обратился к пациенту. – Ну что, дружок, как оно там: белый тоннель, умершие родственники, ангелы?
- Ты клиническую смерть пережил, - тетя Соня все еще была рядом.
- Черная вода, дикий ужас, большая белая рыба и …сам дьявол, - тихо прошептал Даниил.
- Видать, не райские кущи, - задумчиво произнес врач «Скорой». – Что ж, воспользуйся шансом наверстать упущенное.
Даниил промолчал. Пережитый ужас до сих пор представлялся живой картинкой. Голос из «большой белой рыбы» то и дело доносился отчетливо, будто кто-то по слогам еще и еще перечитывал сказанное.
Тетя Соня сидела на стуле и плакала.
Глава 11.
К тому времени, когда Даниил пришел в себе после приступа, он уже был решительно настроен ехать в музей графа. Чтобы спуститься в подвал подсобки за Скурди, ему нужна была помощь. Коляска там бы не прошла. Чтобы не вызывать лишних подозрений, он решил сделать это ночью. Кое-как сам переполз на коляску, подцепив зубами клеенку. На месте он постарался, как сумел, обернуться клеенкой, прежде чем опустился на холодный грязный цементный пол. Подсобка была открыта. Он обрадовался и рывками принялся двигаться к лестнице. Набив себе добрый десяток шишек и ссадин он, наконец, оказался в нужном месте. Но, о, ужас! Шату там не было. Возможно, если бы включить свет, можно было бы обнаружить его новое местонахождение, но дотянуться до выключателя не представлялось возможным. Раздосадованный, Даниил повернул назад, ломая голову над тем, каким образом можно было бы подобную вылазку осуществить днем. Но уже у порога он услышал знакомый голос.
- Буратино? Даниил, это ты, мой мальчик?
Это был голос Скурди. Даниил быстро повернул и принялся всматриваться в кромешную темноту, чтобы понять, откуда слышно голос.
- Я тут, в правом дальнем углу, - помог ему Скурди.
В несколько рывков, юноша очутился в той стороне, которую указал голос.
- У стенки стоят доски, осторожно. Это Шату. На дрова разобрали. А я – за ними, в ящике с гвоздями.
Даниил остановился в растерянности.
- Придется опрокидывать доски. Иначе тебе не добраться до меня, - подсказывал Скурди. – Отойди в сторону и постарайся как-нибудь подтолкнуть их так, чтобы они упали на пол и тебя не задели.
Даниил пристроился сбоку, собрал все свои силы и подбородком подтолкнул доски. Они сразу все с грохотом повалились на пол. За ними и вправду стоял ящик с инструментами и гвоздями. Искать ключ пришлось наощупь с помощью языка и губ.
Оставалось вернуться. Для этого нужно было переползти через груду досок. Уже теперь он вспомнил о клеенке, которую впопыхах оставил где-то в темноте. Пришлось, невзирая на занозы и холод цементного пола, выбираться из подвала как придется. Взобраться на коляску уже не было сил. Крепко держа в зубах заветный ключ, он пополз на веранду, где была приоткрыта дверь в кухню. Этот путь был длиннее раза в четыре, но выхода не было.
- Где тебя носило? – в ужасе возмущалась тетя Соня, меняя постель и белье своему подопечному. – Откуда эти раны? Что же это такое? Как ты мне это объяснишь? И что твоя коляска делает на улице? Мне завхоз с утра уже таких п….. вставил!
Даниил только молчал и сам себе улыбался.
- Он еще улыбается! Вы посмотрите на него! Нет, я уволюсь. Не могу больше на это смотреть. Надоело.
- Нет, пожалуйста, тетя Соня! Я обещаю, больше этого не повторится. Я должен кое-что сделать, понимаете? Это вопрос жизни и смерти. Можно Вас попросить позвонить по номеру? Он у меня в тумбочке. Посмотрите, там подписано «Наташа».
Санитарка тяжело вздохнула и открыла шуфляду.
- Так тут мобильный, а у меня нет. Как я тебе позвоню? Надо просить кого-то другого.
- Ну, сделайте что-нибудь. Я очень Вас прошу.
Через несколько минут Денис, посмеиваясь, держал трубку над ухом Даниила, пока тот разговаривал с Наташей.
- Наташа, я – Даниил, тот самый, который просил Вас мне стол показать. Помните?
- Помню, конечно же. Как Вас забыть? Я уже и не ждала, что Вы позвоните.
- Вы все еще можете помочь мне?
- Я давно не работаю в музее, Даниил. Даже не знаю, что Вам ответить.
- Но… мне нужно туда попасть, и…глупо, конечно, теперь это еще сложнее сделать. Дело в том, что я… потерял свои протезы.
- Что Вы хотите от меня?
- Чтобы Вы помогли мне.
- Даниил, простите, конечно же, но сейчас это никак невозможно. Во-первых, музей оборудовали видеонаблюдением. Даже если Вы и попадете туда, то открыть ящик точно не позволится.
- Но у Вас же остались связи. Неужели нельзя ничего придумать?
- У меня большие проблемы были связаны с тем…письмом. И сейчас я никуда не лезу. С меня хватит …правды. Пусть теперь другие ее ищут. Если бы Вы хотя бы раньше объявились, возможно, могли бы мне помочь. А теперь нет смысла. Письма у меня уже нет. Нет никаких зацепок.
- У меня есть! Поверьте, эта и есть зацепка! У меня есть ключ, который откроет один из ящиков. Я знаю, там, на глубине есть тайник. В нем – тайна.
- Я постараюсь узнать, как обстоят дела, но ничего не обещаю. Меня там не сильно рады видеть. Сами понимаете.
- Буду очень признателен.
- Знаете, если уж нам предстоит вести общее дело, то давайте уже перейдем на «ты». Терпеть не могу этой ложной субординации.
- Я только «за»! Спасибо за доверие, Наташенька. Ты спасла меня.
Денис внимательно посмотрел на номер и зачем-то сохранил его в «контакты».
- Что за Наташа? Нормальная телка?
- Она не по твоей части.
- А по твоей? – Денис пахабно гоготнул.
- Если поможешь мне с ней встретиться, узнаешь, - нашелся Даниил. Он решил не откладывать больше вопрос с поездкой, а помощи просить было больше не у кого.
- Помогу. Как же не помочь? Так вы ж не договорились нормально. Что у вас там за дела?
- Я все тебе расскажу. По ситуации будешь видеть, что к чему. Если вы друг другу понравитесь – я вам не помеха. Она довольно интересная женщина.
- Что ж, может пора мне и прижениться. Если не ****ь, то, замуж возьму.
- О чем ты? Она интеллигентная дама.
- И где они тебя находят?
Телефон зазвонил снова.
- Ого! Глянь, она! – Денис выглядел обрадованным.
С этими словами он приложил телефон к уху Даниила. Наташа почти кричала. Ее переполняли чувства.
- Ты не представляешь, как нам повезло! Стол буквально на прошлой неделе отвезли на реставрацию! У нас есть возможность полностью его осмотреть!
- А если уже поздно…. Если его тайник уже вскрыли….
- Это навряд ли. Не помню я таких примеров, чтобы реставратор брался за разборку так рьяно прямо сходу, сразу. Уверена, столик стоит еще на том же месте, куда его поставили грузчики. Я раздобыла адрес. Ну, где комплименты?
- Ты – умница! Умница! Ты – самая большая умница на свете! Когда мы сможем увидеться?
- Не будем терять времени. Завтра с утра. Сможешь?
Даниил шепотом обратился к Денису?
- Завтра с утра. Сможешь?
Денис удовлетворенно кивнул в ответ.
Наташа ничуть не удивилась тому, что Даниил приехал не один и в коляске. Она запрыгнула в машину и четко назвала адрес, по которому следовало ехать, даже не спросив имени нового попутчика. Дениса это смутило. Он привык к женскому вниманию, но в присутствии этой девушки чувствовал себя неуверенно.
Стол, как и предполагала Наташа, действительно оказался нетронутым. Реставратор начал было оправдываться перед нами, но, успокоенный заверениями девушки, легко согласился оставить их на время, пока они осмотрят мебель на предмет своего любопытства. Скурди легко вошёл в замочную скважину, так же легко сделал три разворота. В потайном ящике лежала стопка бумаг, серьезно пострадавшая от времени. Прочесть, что-либо без специалиста было невозможно. Наташа умело завернула их в специальную ткань, бережно уложила бумаги в чемодан и, в то время, как они прощались с хозяином мастерской и садились в машину уже нервно набирала номер знакомого эксперта.
- Леша? Лешенька, ну, слава Богу, я тебя застала. Слушай, дорогой, у меня к тебе важное дело, требующее срочности. Нет. Завтра не могу. Даже к вечеру не могу. Это не потерпит. Ты сам поймешь, когда увидишь. Да пойми же, потом может ничего не получиться. Документы извлечены спустя долгое время. Нельзя предугадать, как повлияет на них открытый воздух и все такое…. Нельзя рисковать. Степень важности? Высокая. Не сомневайся. Да, черт возьми! Когда я тебя о чем-то просила?
Раздосадованная она бросила трубку, но телефон тут же зазвенел.
- Какое тут обиделась? Неужели не понятно объясняю: это не личное даже, это имеет широкое значение. То-то же…. Другой разговор. Все. Мы едем.
Через полчаса они были в лаборатории. Странный тип, которого, Наташа называла Лешенькой, выглядел вовсе не ласковым. Выражение его лица говорило о том, что организму катастрофически недостает сна и отдыха. О том же свидетельствовали фиолетовые круги под глазами, грязные волосы и засаленный воротник рубашки.
- А это еще кто? – брезгливо кивнул он на Даниила и Дениса.
- Они со мной. Не волнуйся.
- Да мне пофиг. Ноги пусть вытирают. И эти самые…колеса грязные у коляски. Мне тут за вами подтирай потом.
- Лешечка, миленький, с меня генеральная уборка. Обещаю, завтра приду и все тут тебе вымою.
- И окна, и потолок?
- И окна, и потолок.
- Вот и договорились. А то у меня уборщица на больничном, зараза, а помощница роман крутит. Каждый день ее отпусти пораньше. И так никакого толку от нее, так еще и на работе не усидит.
- Все сделаю, Лешечка. Я же сказала.
- Ладно, - смягчился «Лешечка». Что там у тебя?
Наташа выложила документы на стол.
Жестом профессионала эксперт отодвинул Наташу от стола и принялся внимательно осматривать бумаги.
- Все в порядке. Не стоило паниковать. Срочности никакой нет.
- То есть, как нет? А если разрушение будет прогрессировать? Ведь уже теперь ничегошеньки не понятно?
- Я помещу это куда надо. Когда будет готово, позвоню.
Денис не спускал своего взгляда с Наташи. Все в ее поведении казалось ему милым. Эта девушка была заразительно деятельной. Рядом с ней трудно было оставаться в тени. Уже в машине, он вдруг повернулся к ней, и, неожиданно вымолвил:
- Вы замужем?
Наташа была обескуражена. Ведь она даже не потрудилась спросить его имя. Лицо ее залилось краской. Не давая девушке опомниться, Денис протянул руку и, приняв ее ладошку на свою пятерню, выдал совершенно ошеломительную фразу:
- Даже если у тебя есть муж и пятеро детей, я намерен жениться.
После этих слов он поцеловал ее запястье и, приняв молчание за согласие, обратился уже к Даниилу.
- Друган, я тебе завезу, а мы с Натали прокатимся по историческим местам. Ты не против?
Даниил вопросительно посмотрел на Наташу. Она была ошарашена такой бесшабашностью, но нисколько не возражала.
Глава 12.
Денис пропал. Наташа тоже не давала о себе знать. Даниил не хотел привыкать к тому, что смысл жизни, утраченный после смерти Алевтины, ничем не восполнить. Каждое утро, глядя на себя в зеркало, он вопрошал: неужели тело, хоть и бренное, и тем более бренное, приходит в движение только затем, чтобы от утра к вечеру бесполезно отживать часы за часами? Сколько пустых лет он еще проживет?
У него появился новый товарищ Федька. Не из умных. У Федьки было сильно выраженное слабоумие. Он стал наведываться к Даниилу каждое утро сразу после завтрака. Приходил он с целью посмотреть диски, которые презентовал Денис. Те самые, на которых развратные красавицы призывно распахивали свои отверстия для обладания и лицезрения. Даниил долгое время оставался безучастным к тому, что в его комнате повелось собираться на «просмотр». Лица продажных девушек вызывали у него жалость. Он видел в каждой из них жертву. Ум никак не соглашался признавать, что эта красота создана не для высокой любви. Он представлял свое уродливое тело рядом с этими божественными красотками, и ему становилось обидно и больно до слез, что кто-то может себе вот так безропотно отдавать тело в пользование. В каждой девушке он видел мадонну, мать, святое существо. Ему было невыносимо от мысли, что никто, никогда не откроет в этих созданиях их великое предназначение Ночью мадонны приходили к нему во сне. Они приносили ему свои истерзанные души как дары на золотых подносах. Одна за другой падали перед ним на колени и плакали, плакали, плакали….
И однажды утром он заказал кисти, краски и холсты. В то время, как Федька в полной мере наслаждался очередным видео, Даниил писал своих мадонн с лицами главных героинь взрослых фильмов. Он научился держать кисти в зубах, приспособился пользоваться палитрой с помощью обрубков конечностей.
Скоро «мадонны» обжили все пространство. Места стало мало. Тетя Соня, растроганная творчеством подопечного, разыскала Дениса. Тот отозвался живо. И уже на утро приволок чистые холсты в новую, просторную комнату, куда предстояло переселиться Даниилу.
- Наслышан, что ты рисуешь эти божества с проституток.
- Разве это не соответствует правде? Разве они не божества? Посмотри, как они красивы! Какие глаза у них ясные, какая глубина во взгляде у этих девочек! Откуда нам знать, какая беда, какая нужда привела этих юных красавиц к такой жизни? Можем ли мы быть им судьями?
- Я думаю, друган мой, Буратино, что выбор есть всегда. Мне понятны твои мысли. Тебе трудно поверить в то, что эти ****и ни капли не ценят того, что им природой дано. Но это факт. Тебе их жалко? А мне нет. Я с этими тварями слишком долго и много общался, чтобы понять их натуру. Это низшие существа. Это не женщины.
- Посмотри, какая безысходность на лице у этой малышки? Я рисовал ее лицо с того кадра, где ее втроем насилуют. Ты находишь, что она получает то, что хочет?
- Чего ты хочешь этим добиться?
- Я хочу, чтобы сексуального рабства не существовало. Я хочу доказать, что никакая женщина не развратна по своей натуре. Даже если кажется иначе….
- Допустим, я растрогался. Но не думай, что мне стыдно за то, что я делал и делаю…. Наташа для меня много значит. Только потому я решил прекратить прежнее. Продам «бизнес» кому-то, кто хорошо заплатит. Открою автомастерскую. В машинах я кое-что понимаю.
- А нельзя просто отпустить девочек? – не удержался от вопроса Даниил.
- Вот ты такой добрый, да? Или тупой? И вправду не понимаешь, что они по своей воле пришли ко мне? Я – их работодатель. Ничего другого эти сучки делать не умеют, кроме как продавать свою шкуру. Я ни одну не держу. У меня, если хочешь знать, испытательный срок дается каждой этой твари. Договорено, что, если в течение года «службы» она находит себе другое место работы, уходит с компенсацией. За шесть лет, дорогой мой Буратино, одна из полутора сотен пошла, работать швеей на фабрику, одна – окончила курсы продавцов и устроилась работать на рынок. Обе они сейчас замужем. Только знаешь, замужество для них – ничем не лучше этой их первой работы. А даже хуже. Одна из них, та, что швея, приходила ко мне с удивительной, знаешь ли, просьбой: просто так, бесплатно отсосать кому-нибудь, но кому, она выберет сама. Это ей настолько не хватает темы для действий, что она готова каждому встречному сделать минет, но заявить тем самым о своей, якобы свободе. В браке своем она себя похоронила заживо. Ну, родила дочь. Только и та вырастет шлюхой. Пойми же, дурак ты неотёсанный, проститутка – это диагноз. Это серьезная болезнь, которую лечить нужно в «домике с желтыми стенами». Но у нас против нее нет лекарств и нет докторов, которые бы умели это лечить. Ты вот рисуешь тут ангелоподобных шлюх и думаешь, что оказываешь им честь? Да они тебе в рожу плюнут, рассмеются над твоей чувствительностью. Потому что…. Потому что они сами себе не позволяют чувствовать. А кто виноват в этом? Я? Они уже ко мне пришли как к спасителю. Потому что не хотели быть вещью одного мужа. Так у них создается иллюзия, будто они нужны обществу, будто в них нуждаются. И по-твоему, я должен их портреты рисовать? А таких, как Наташа, беспощадно «драть»?
- Можно просто отказаться от их услуг.
- Ну, я откажусь, ты откажешься, но кому-то ведь это нужно! Вот пусть они и находят друг друга. Не буду я жалеть этих тварей. Они сами себя не жалеют, а я тем более не могу.
- Зачем ты убил Марину? – Даниил совсем осмелел.
Взгляд Дениса сделался стеклянным. Он заволновался.
- Если не хочешь, не говори, - поспешил успокоить его Даниил.
- Думаешь, я убил ее за то, что она тебе минет сделала? Думаешь, за это убивают проституток?
- Я не знаю, что думать.
- Она признавалась мне в любви. Я был в замешательстве. Не стал даже ее другим давать. Оставил себе. Думаю: присмотрюсь, может, и вправду нормальная баба, выправится. А там, глядишь, может, и женюсь на ней. Дал ей шанс.
- Но ты ведь не перестал обращаться с ней как со шлюхой. Вот она и….
- Она сама хотела такого обращения. Не понимаешь?
В глазах Дениса блеснула слеза. Он быстро вытер ее рукавом и резко встал.
- Хватит болтать. Не о том мы. Чего звал? Неужели, думал, что я оценю эту твою мазню?
- Нет. Я хотел просить тебя о помощи.
- Какой?
- Разместить это где-нибудь. Чтобы они увидели.
- Кто это, «они»?
- Эти женщины, которых я рисовал. Я хотел бы, чтобы они увидели себя другими. Чтобы они вспомнили себя такими.
- Должен тебя огорчить: навряд ли эти дамы ходят по музеям.
- Но как же можно сделать так, чтобы они их увидели?
- Ты идиот, друган мой Буратино. Неужели и вправду веришь, что это возможно?
- Ну, можно ведь что-то придумать. Через интернет. У тебя же есть доступ.
- У меня есть. У этих телок – навряд ли. Навряд ли у них есть вообще хоть какая-то свобода передвижения. Невозможно узнать даже кто они и откуда.
Даниил почувствовал, как едкие слезы подступили к горлу. Досада охватила все его существо.
- Давай сюда, - не выдержал Денис. – Я отнесу твои работы на выставку народного творчества. Возможно, даже подниму ажиотаж вокруг них. Все-таки ты инвалид. А они, так сказать, жертвы жестокого обращения. А наше общество любит плаксивые истории о, якобы сильных духом, униженных и оскорбленных. Глядишь, и отзовется какая-нибудь из твоих муз. Но если хочешь знать мое мнение,… хотя ты его уже знаешь. Ладно. Будь. Меня Наташа ждет.
Денис осторожно сложил несколько полотен в стопку и бережно вынес их из комнаты.
Глава 13.
Выставка удалась. Наташа помогла организовать все по высшему разряду. Успех, деньги, внимание не заставили себя ждать. Даниил переселился в свою отдельную квартиру, которая была одновременно и студией. Он продолжал вести работу над новыми картинами, Денис и Наташа активно ему в этом помогали. В то утро он пребывал в бодром расположении духа. Солнце освещало полотно, подготовленное к работе. И будто бы весь мир был на стороне новоиспеченного художника, благословляя и вдохновляя. В дверь позвонили.
- Входите! – выкрикнул Даниил. Дверь он привык не закрывать. Слишком хлопотно.
В комнату вошла молодая женщина. Она долго осматривалась, прежде чем решилась заговорить.
- Меня зовут Ирина. Я тоже… когда-то зарабатывала телом. Теперь это в прошлом. Но вот не могла не выразить Вам свою благодарность. Вы делаете такое большое дело, такое нужное.
- Спасибо, - осторожно вымолвил Даниил, уловив момент, когда гостья замолчала. – А кто Вам дал мой адрес?
- Ваш друг, Денис.
- И давно Вы с ним знакомы?
- Ну,…вот с тех пор и знакомы, - усмехнулась женщина. – С тех пор, как я пробовала себя в профессии проститутки. Он был моим сутенером. Но мы продолжаем общаться. Я рада, что мне удалось уйти мирно. Не у всех так получается.
- Чем Вы теперь занимаетесь?
- Раньше шила. Потом вышла замуж, родила ребенка. Уже из декрета вышла, но пока сижу дома. Муж обеспечивает.
Даниил сразу вспомнил рассказ Дениса об одной из «бывших», которая ушла работать швеей, но продолжала заниматься «грешным бизнесом» из удовольствия.
- Вы такой милый, - улыбнулась она обольстительно. – Можно я закурю?
- Закурите.
- Ирина глубоко затянулась, выпустила дым и кокетливо спросила.
- А женщины у тебя, небось, нету?
- Зачем, такому как я, портить жизнь женщине?
- Ну почему же портить? – Не успел Даниил и рта раскрыть, как она уже запустила руку ему в штаны. – Разве этим можно испортить жизнь женщины? Это же счастье – принадлежать мужчине. Каждая умная женщина понимает.
Когда она расстегнула штаны и наклонилась к «предмету обожания», Даниил почувствовал резкий приступ тошноты. Все его существо надрывалось от душевной боли , отдавая сигнал желудку избавиться от всего ненужного. Его вырвало как раз тогда, когда развратная девица усердно делала свою работу. Та громко выругнулась, вскочила и рванула в двери.
- Черт! Придурок! Где тут у тебя ванна?
- Налево, - тихо, почти шепотом ответил Даниил. – Ему хотелось изорвать в клочья все свои картины, а после умереть.
Глава 14.
Даниил долго не мог прийти в себя после визита проститутки. Что-то сломалось в нем. С полотен грустными глазами смотрели на него его «мадонны», а он, уже не верил им. Будто какая-то тяжелая инфекция заразила его мозг недоверием. А может, проснулось старое, не отпрошенное, забытое, и оно «расстреливало» душу сотню раз на день. Состояние, близкое к помешательству усугубил визит Наташи. Она редко приходила одна, без Дениса. На этот раз, как только она вошла, Даниил сразу понял, что произошло нечто необратимое.
- Дениса арестовали, - Наташа говорила спокойно. Она, будто бы даже не была огорчена. Волнение выдавало ее только тогда, когда она смотрела в глаза Даниилу. Поэтому глаза она старательно отводила.
- За что?
- Будто бы не за что, - усмехнулась Наташа, как-то злобно глянув в сторону Даниила. – Не притворяйся, что не знаешь.
- Он не ангел, конечно. Просто, почему теперь, когда он ушел от этого?
Наташа злобно рассмеялась.
- Когда растишь вокруг себя зло, надо помнить, что оно злом станется и для тебя .
- Но вы же…. Вы же, будто в отношениях.
- Ты совсем меня не знаешь, Даниил, - задумчиво глядя в окно вымолвила Наташа. – Я служу своей идее. Ничего другого.
- Так это ты его… сдала? Я ведь по дружбе тебе рассказал об убийстве. Он ведь раскаялся….
- Раскаялся? – Наташа рассмеялась, но смех этот был болезненный, нездоровый. – Такие не раскаиваются. Хочешь проверить?
- Как?
- А расскажи ему о том, что это я его посадила. Вот и узнаешь, кто он на самом деле.
- Он любит тебя. Он ведь изменился ради тебя.
- Любит? Меня? Он нашел во мне источник для расселения своих паразитов. Удобный, просторный источник. Я не скрою, тоже поддалась сначала. Но потом его раскусила. Таким как он, смерть должна приходить как награда. Пусть заслужит.
- Что такое ты увидела, раз так решила?
- Правда, хочешь знать?
Ее лицо выражало ужас.
- Уже не уверен….
- Но тебе, однако, надо бы об этом знать. Тем более, что теперь ты в курсе, что наказание его настигло благодаря мне. Так вот…. Во время секса он положил мне на лицо икону Божьей матери. Я была в шоке, хотела возразить, но, думаю, посмотрю, до какой крайности разыграется его фантазия. Тогда он спросил у меня разрешения ругаться во время секса матом. Я и это позволила. Тебе не рассказать, что мне пришлось услышать. Голос… его голос был ужасен. Он был …каким-то женским, противным. «Получи, мразь!», выкрикнул он в конце и… кончил ей в лицо.
А знаешь, я раньше не могла понять, почему женщины, молящиеся больше всего подвержены соблазну искушений. Теперь понимаю.
- И почему?
Наташа не ответила, молча встала, не спеша сварила кофе и, вставив трубочку, поставила перед Даниилом.
Все это время он молчал, давая ей возможность «созреть» для ответа.
- Когда женщина молится за мужчину, она берет на себя карму всех его прародителей и умерших родственников. Заселяется ими как глистами. И они ее точат, точат….. Пока не сожрут целиком душу ее. И живет она, мертвая, безвольная, себя не помнящая….
- Ты…уверена, что это так?
- Нет. Не уверена. Была бы уверена, не делилась бы с тобой. Мне нужно еще многое объяснить. Но я тут не затем. У меня еще одна новость.
- Какая?
- Готовы результаты экспертизы.
Даниил взволнованно приподнялся.
- Удалось восстановить весь текст, - не спеша продолжила Наташа. - Мне, на самом деле, позвонили еще на прошлой неделе. Но я должна была сначала разрешить ситуацию с Денисом. И потом мне нужно было понять, что к чему. Вот и не говорила тебе. Пришлось согласиться на то, чтобы эксперт снял копии. Ну, да и ладно. Главное, что мы узнаем, что там. Не факт, что копии когда-то будут где-то выставлены.
- Надеюсь, эксперт порядочный человек, - Даниил сомневался. – А вдруг он подсунул не то, что было на самом деле, а что-то другое. Как мы сможем проверить?
- У нас нет выбора. Но эксперт – человек идейный. Он, как и я, пойдет до конца ради правды.
Наташа достала папку с файлами и положила перед Даниилом.
- Я пойду, пожалуй. А ты почитай. Это лучше делать одному.
- Спасибо.
- Ах, да! – она остановилась у двери, - ты уж прости: я ведь лишила тебя поддержки твоего товарища. Теперь тебе в собственном жилище будет непросто одному. Возможно, придется вернуться в интернат. Но у меня больше помощи не ищи. Я тебе не нянька. Есть люди, которые куда больше заслуживают поддержки. Если у них при этом не жалкий вид, это ведь не говорит о том, что им не нужна помощь. Не звони мне больше. Не хочу ничего слышать ни о тебе, ни о твоем друге.
- Я…. Спасибо тебе за все.
- Только вот не надо этих нюней! Типа ты мне за что-то благодарен. Я ничего не делала для тебя. Я делала это с твоей помощью. Так что дивиденды оставь себе. Терпеть не могу разбрасываться слюнями типа «ты так много сделала для меня». Ничего я для тебя не делала! Запомни! Я никогда не жалею мужчин. И считаю это правильным. Пойми, наконец, что жалкий мужчина убивает все живое. Прощай.
Наташа быстро выскользнула и осторожно закрыла за собой дверь. Никаких излишних церемоний. Только действие и точка. Ничего дальше. Такая она есть.
Глава 15.
В фабуле документа крупным шрифтом красовалось четверостишье, от которого у Даниила невыносимо заныло сердце.
«Когда горят леса,
вы чувствуете боль невнятную в грудине, вы слышите ли стон?
У смерти на весах
судьба и роль смешались слишком сильно, но вот гласят не в унисон…»
Слезы застилали глаза и дальше читать он не смог. Его страшила ясность. Он словил себя на мысли, что предпочел бы остаться в неведении. Только на третий день его уродливая правая конечность потянулась за правдой….
Первая бумага из стола оказалось ничем иным как копией завещания великого графа. Все свое имущество он завещал проститутке. Той самой своей возлюбленной, что кончила свои дни во Франции. О детях и жене ни слова.
Второй лист Даниил еще раз перечитывал в лесу, куда приехал сжигать титульный лист.
Он не выдержал этой пытки. Пытки жестоких строк, так похожих на правду. Чья это была правда? Может быть, его собственная? Может, правда той женщины, жены графа? Текст был не просто изложением фактов. В нем было куда больше. Очевидно, его готовили к долгой жизни, которая не состоялась.
«Я скажу вам об источнике. Источнике зла, что разрослось по всей Земле. Имя ему – икона. Иконопоклонничество в корне своем замешано на человеческом эгоизме. В стремлении своем всякий человек хочет добиться своего, прежде всего. И это свое не всегда идет в ряд с чужим. Тогда человек боится. И в страхе так и говорит «Я боюсь», тем подписывая сделку с силой, которая его же потом и одолевает. Жалость движется страхом. Жалость – участь проданных. Они и сами жалки и других в жалости лишь воспринимают. Становятся поклонниками жалости. Что такое убожество? Подразумевается жалкое, несчастное, обиженное, а в чтении слова видится «у Бога». Но Бог не жалок! Боги не бывают жалкими! Нет в кротости святости! Кротость обезоруживает и пускает пыль в глаза, дабы потом тот час же преподнести человека на блюде самому Страху. Тот слышит «Я боюсь» и получает себе новую душу. Картина «Мона Лиза» - убийца душ. Разве поспорите вы со мной: ни одна женщина не станет восторгаться «Моной Лизой» так, как мужчины ею восторгаются. Картина, написанная с продажной женщины, вызывает восхищение у продажного. Художники, иконописцы всегда рисовали жалкое, от гнилости своей писали себе оправдание. И делали образом для подражания продажность. Что мог написать монах, который утолял свою жажду обладания написанием иконы? Что он рисовал? Что провозглашал? Смерть. Смерть. Смерть с лицом женщины. Нет лица у того, кто владеет душами, но сколько лиц у бездушных! И молятся на них жалкие, становясь такими же. Прости им, Господи, неведение. В заблуждении ходят. Верят в то, что свободны выбирать: радоваться или плакать. А ведь все равно плачут, хоть и радость показывают.
Женщина! Тебя обманули. Тебя обвинили, чтобы сделать жалкой. Чтобы лишить души, чтобы воли лишить. Не молись своей же беде. Дьявол - твой отец. Он силен и могуч. Не допустил бы, чтобы тебя кто-то обидел. А потому отвернули тебя от Дьявола. От отца отвернули и к продажности лицом поставили, молиться на чей-то грех, на чье-то грязное желание, обросшее поздним раскаянием.
Как ты поняла меня уже, дьявол и есть страх. Женщину страх будет оберегать до поры, пока мужчина от имени Любви не возьмет ответственность за нее. Тогда она под Богом живет, любимая, любящая, любовь приумножающая. Он не заставит ее молится жалости. Он откроет ей настоящий рай через любовь ко всему сущему.
Та, за которую ответственность не взяли, а лишь воспользовались силой Отца ее, будет плодить страх, плодить семя Отца своего до той поры, пока не найдется тот, кто от имени Бога смелостью ее наполнит.
Мужчина способен возвысить женщину настолько, что она станет им самим и забудет свое имя, будет зваться именем его даже после смерти. И может расчленить женщину на тысячу частей, увести от себя самой за тысячу верст и бросить. Так и будет она несобранная бродить, искать своей погибели».
Сначала Даниил сжег остатки титульного листа и уцелевших листов. Черные клубы дыма мрачно уносили в небо тяжкую ношу. Едкий запах переворачивал все представления о том, как должна пахнуть жженая бумага. Казалось огню отдается гнилая человеческая плоть. Это еще больше утвердило молодого мужчину на задуманное, решительное действие. На рукотворной «могиле» старого листа Даниил лег лицом в небо, но прежде вылил на себя пол-литра бензина, некогда украденного в подсобке интерната. Затем, вставив между зубов зажигалку, вызвал пламя. Его губы в беззвучном шепоте судорожно отрывали от сердца отчаянные слова.
«Я боюсь. Да, я боюсь. И я жалок. Возьми мою душу, Господин. Она давно принадлежит тебе. В ней столько страха, что любовь умирает от одного только моего дыхания. Пусть меня не будет. Пусть меня совсем не будет. Никогда».
Глава 16.
- Это девочка, - врач мягко улыбнулась, подглядывая за реакцией пациентки. - Хотите посмотреть?
- Хочу.
Врач повернула монитор в сторону кушетки, на которой лежала Наташа.
- Видите? Это очевидно. Девочка. Чудная девочка.
Наташа кивнула и удовлетворенно выдохнула. Уже завтра она будет далеко от этих мест. Там, где память об отце ребенка не достанет никакими обстоятельствами. В Париже. Очаровательная квартирка на Монматре уже обставлена всем необходимым для будущей принцессы. Подписан контракт с популярным издательством. Ее книги издаются и продаются крупными тиражами. Мечты сбываются.
По воле не божьей или сказки моей памяти
Сказка вторая.Дон Кихот возвращается
Теперь, когда я поведала байку о «Буратино», позволю себе оголиться до самых пронзительно-интимных мест. В процессе, вы поймете, почему я пропустила вперед этого бедолагу. Уйдет ощущение недосказанности, недовершенности истории.
Итак….
Пора, наконец, признаться самой себе в том, что не моему перу назначено нести истину в этот мир. Хватит уже верить, будто все, что исходит от меня – от Бога, как бы это ни было оформлено. Десять долгих лет я ожидала случая, когда бы терзания мои душевные вдруг обрели не метафорическую, а реальную форму книги. И критерием одним объединяла свои послания. «Раз сие вложено в меня, раз выходит с такой легкостью и ясностью, то ведь и признано, должно быть. Ну, а коль не признано, то не от Бога». И все на этом. Стало быть, не «доварила», недопрожила, недоросла и т.д. и т.п.. Ан нет. Доварила. Допрожила. Доросла. А в том, что кому-то неугодно принимать такой моей правды, так это уж его проблемы. И не зазорно мне признаться, что занимаюсь я оправдыванием себя. А в лице своем женского рода. Задаю вопрос: а надо ли? Как бы прискорбно это не звучало, но большинство представительниц этого самого женского рода, сейчас или спустя несколько глав захлопнут книгу, осенив себя крестным знамением. Ну да я к этому готова. И в наши дни жгут на «кострах инквизиции». Это другое горение. Но горение то еще! Так что оправдывать буду. Буду. Просто потому, что не умею иначе. И в помощь мне просится дух человеческий, чьи дела мирские некогда были утоптаны неправдой и разлетелись по миру гнилой заразой грязной, невежественной ложью. Да простит меня его милость за отступления и настырность, потому как знает, что истинно мое желание. Знает, что исходит стремление мое от сердца и многие лета на себе выверяет всю подноготную великого обмана.
К чему это все…. Хотелось мне обнаружить хоть одну религию, философию, хоть один труд широко известный, где бы женщина была оправдана. Везде виновата. Даже там, где говорят об отсутствии греха. Правду, даже если и знают, но не хотят озвучивать самые уверенные «просвещённые» лица: женщина просто не может быть виновата. Что происходит в природе, пока земля ожидает дождя? Какие процессы набирают обороты, прежде чем на небе образуется дождевое облако? Точно не описать. Даже если, кажется, что наука все уже объяснила. А что женщина? Она - сам дождь. Она после всех этих процессов. Она – итог, дающий жизнь. Из чего следует, что каждая единица женского пола нуждается в создателе. Иначе «дождя» не будет.
Устрашитесь, если веруете слепо. То, что исходит от меня – не от Бога. В том смысле этого громкого имени, который ему приписывается. Я пишу от НЕ-ЛЮБВИ. Я пишу от того, чем умею себя ощущать. От страха. Страх, по сути, моя духовная колыбель. Мое то, что задает темп, определяет поле действий, составляет программу.
Страх, отчасти, мой родитель, крестный отец. Любящий, ревностный, но и заботливый. Всесильный, мудрый, щедрый, страстный….
Да-да…. Страх не имеет от себя злых намерений. Какой родитель желать будет чаду своему недоброго? Разве что уступит слабости лишний раз, побалует вольностями, пропустит в пространство, где неведомое сказки сказывает. Чем бы дитя ни тешилось…. Но сестры мои, те, кто благодарением не оскудел, встаньте на защиту родителя. Откройте глаза. Имя светлое его порочат нынче не-благо-родные. И другое имя чистое при этом используют. Греховной называя волю, унижают любое благо. И так вот сеют дикую, всепоглощающую поросль, семенами заблуждений зачатую. А поросль эта в плодах своих убийственна. Но не Отец наш причина тому. Другое.
Остается мне в безумии этом сплошном сделаться фоном. Так вот, я, если хотите, вдохновленная шизофренией. Всеобщей шизофренией. Имитируя то, чего у тебя нет, порой получается ощутить вкус, хоть отдаленный, но вкус …жизни.
Страхом я была зачата. В страхе мое тельце из «креветочного» развилось в человеческое. В страхе родилось, в страхе жило. Я не помню, чтобы мне довелось узнать другое состояние. Только мои иллюзии формировали некое подобие безмятежности. Только мои фантазии умели проживать счастливые мгновения. И потому я сейчас благодарю эту болезнь, обретшую степень пандемии. Выражаю ей свое почтение. Ибо, будучи заточенной в застенках моего тела, она и мне давала в руки всевозможные эмоции, которые может испытывать настоящая женщина. Благодаря ей, всеобщей шизофрении, я прожила много судеб на чужой стороне.
Имя мое…. Только мое. Мне не дали его родители. Это имя пришло ко мне само, и я его полюбила, позволила себе вжиться в каждую букву и пустить в него корни. Моя фамильная трава от этого не пострадает. Не того я рода. Не «высокого». А потому и рисовать себя могу смело, да без прикрас. Ну, не довелось мне вкусить родства здорового, крепости уз, высокого или показного качества традиций. Собираю по миру, как умею. Да. Приходится мне себя крепко держать в руках, чтобы не сквернословить по поводу всех этих накрахмаленных скатерок, чаевничанием под абажурчиками. Вареньице в хрустальной вазочке, белоснежный сервиз, фоновое музицирование, все эти постельные тона, мягкость и галантность…. А за всем этим чванством - грязь, жестокость, насилие.
Скажете, «матушка зависть». Отчасти и она, родная. Но ведь же есть отдельные личности, к которым придирки мои не применишь. Их даже упоминаю в своих стихах. А как же, когда поток идет к человеку как к предмету молитвы, прикажете поступать? А посему, в большем, все же, другое. Другое терзает.
Страх и Любовь – это два конца пути. Одно вытекает из другого. Но первое стремится к последнему, а последнее первому пособничает, ибо так природой задумано. Что есть мост между этим? И какова ценность этого «между»? Так ли слаба в себе эта нить, что дергать за нее велено от одного к другому? Скажу, но после. Сперва суть.
Вы пробовали когда-то разделить любовь с тем, кто ее не готов принять? Один странный, но, несомненно, добрый человек, как-то отметил, что с меня картины стоило бы писать. Скоро я узнала, что его переехал поезд. … Он называл меня на французский манер «КАТи», тем подчеркивая, скорее, не мою индивидуальность, а свою поэтичность, собственную удивительную способность обожествлять женщин. Он любил свою жену, любил молодую любовницу, любил видеокамеру, которую возил на багажнике своего любимого велосипеда, как любимую женщину. Последнее, что он «любил», была песня ДДТ «Люби всех нас, Господи, тихо».
И сама до конца не могу поверить во все, что пришлось пережить. Был ли это сон или путешествия во сне, является ли мое состояние поводом для постановки неутешительного диагноза и доказательством моего душевного нездоровья, или мне и вправду на каком-то отрезке времени случилось стать свидетелем некоего неведомого процесса. Я не исключаю ничего: даже предположения, что, не подозревая о том, находилась под воздействием каких-то наркотических веществ. Но даже если мой рассудок и сыграл со мной эту злую шутку, то, как объяснить то, что, память отдала мне в пользование все эти «файлы» в таком приличном виде, какого блага ради мне так ловко и легко удалось воспроизвести все случившееся в тексте?
От чего бы я ни хотела оттолкнуться в своей жизни, результат был один: возвращение в прежнее русло. Причем, как правило, это было «скольжение вниз». Можно было бы сказать, что мною опробованы всевозможные практики, но не стану этого делать. Не были опробованы. Были только пропущены некоторые фрагменты из них. Есть у меня черта: не доводить до конца начатое. И всю сознательную жизнь свою я подтверждаю сей факт. Но вот в чем парадокс… все незаконченное начатое не перестает меня интересовать и не перестает работать на меня. И посему я нахожу черту чрезвычайно полезной. Ибо мне не приходится ни в чем разочаровываться, и, уж тем более, фанатично принадлежать хоть к какому-то течению или движению, будь то религия или философский догмат. Все для меня есть, но, в то же время меня нет ни для чего. Единственная страсть, ставшая поддержкой и опорой в моих не очень-то путевых жизненных позициях, стала поэзия. Ангел, одаривший меня несомненным талантом, очевидно, возлагал все-таки некие надежды на мою творческую часть, но, и тут, как утверждали многие, подвел «дилетантский уровень». Проза, надо отметить, тоже привлекала, и, ни больше, ни меньше… пять повестей я прожила. Однако, все тот же результат: «скольжение вниз». Чего только не пробовала, разве что не писала автобиографию (кому это интересно?) Но вдруг, на девятом году моих «дилетантских исканий», я обнаружила: «скольжение вниз» немало дает. Более того, дает не что иное, как движение вперед!
«Дон Кихот возвращается» - не продолжение классического произведения, но трансформация мысли, которая была «зачата» автором. Я не отрицаю, что воспроизведённое умом моим повествование, возможно, лишь «плод». Причем «плод» больного воображения. Суждено ли ему родиться или предписано умереть в утробе, решать мне. На сей раз, я намерена прислушаться к голосу своего…родителя. Если вы сейчас держите в руках эту книгу, мне удалось осуществить задуманное.
И рожденное поведает историю. Историю не прошлого, а самого, что ни есть, настоящего. Историю двух людей. Я пишу двух, но на самом деле людей, с которыми пересекаются эти двое, будет описано немало.
Началом истории послужил ее конец. Именно, благодаря столь нестандартному завершению, мне удалось зацепиться за нее своим интересом и «выудить» максимум подробностей для своей книги. Я сразу поняла, что судьба выслала мне подтверждение, когда преподнесла такой яркий и очевидный пример в настоящем.
- Можно я обниму тебя?
- Обнимешь? Зачем?
- Это будет лучше… вместо долгих прелюдий к контакту.
(из разговора)
Глава 1.
Я намеренно искала старую мельницу по окрестностям ближним и дальним. У меня в записной книжке значилось немного адресов, где еще сохранились действующие мельницы. Однако, мне было интересно навестить и недействующие. Собственно, я хотела сделать фотографии, и, если повезет, небольшие очерки в местную газету. Путешествие обещало быть интересным и плодотворным. Но самое неожиданное, что оно принесло свои «плоды» даже быстрее, чем я о них подумала. Первый же объект задержал мое вынимание надолго. Его не было у меня на карте. Как знать, может, его и вовсе не было. Так или иначе, но в тот момент я поняла, что очерк – не то, зачем я отправилась в это путешествие….
- Прасковья? – старик смотрел на меня как на привидение. Он узнал во мне кого-то, чье появление пугало своей неожиданностью. Это читалось во взгляде. Одновременно настороженном и изучающем.
- Нет. Вы меня с кем-то путаете. Я просто путешествую. Мне интересна ваша мельница.
- Мельница? Так она не в работе. А то, что колесо вертится, так это так ветру угодно. Я с природой давно не спорю, - переключившись на другую тему, старик даже слегка улыбнулся и любезно предложил мне погостить у него. Я согласилась.
Хозяин мельницы был настолько стар, что, седина его волос уже не серебрилась, а возвышалась выцветшим младенческим пухом над веснушчатой кожей головы. Сказать, что он был худой – ничего не сказать. Трудно было представить, что в этом организме случалось бывать пище. Я нашла, что старичок походит на одуванчик. Однако немощным его тоже никак нельзя было назвать. Он не кряхтел, не пыхтел, напротив, в его дыхании ощущалось такое спокойствие, что я отчего-то постоянно представляла его с пестрой бабочкой, сидящей на носу. Говорил он медленно, передвигался еще медленнее. Но в движениях этого медлительного, с первого взгляда, старика, ощущалась некая степенная определенность. Будто он обдумывал каждое предстоящее шевеление своего тела на предмет необходимости.
Я угощалась квасом и любовалась раскинувшимися подле мельницы двумя могучими дубами, когда дед Кирила (именно, Кирил-а) перенес свое внимание на пригорок, где притормозил белый опель. Из машины вышел мужчина. Какое-то время он стоял, уперев руки в бока, глядя на мельницу. Ноги его без перерыва топтались на месте. Мужчина явно был чем-то взволнован. Вдруг он побежал. Побежал целенаправленно в нашу сторону. Старик медленно поднялся со своего стула и остался наблюдать за гостем уже стоя. А гость набросился на мельничное крыло, вцепился в него всеми конечностями и затрясся от усилия удержать колесо. То ли он растерялся от нашего внимания, то ли пыл его резко угас от неожиданного препятствия, но уже в следующую секунду он лежал на земле, рыдая и корчась не то от физической боли, не то от подступившего приступа душевного бессилия.
Кирила плеснул из кувшина квас, медленно подошел к лежащему и подал ему стакан с напитком….
Я опущу все подробности «экстренной реабилитации» нежданного гостя, и начну повествование истории, которую тот поведал нам и свидетельницей деталей, которой я невольно стала.
Глава 2.
Анфиса полагала, что атмосфера, которой она дышит, есть ее решительный, осознанный выбор. Красивым словом «благочестие» она оправдывала свое существование в этом «грязном» мире. Миловидная, юная, трогательно-очаровательная, она даже в совокуплении пернатых «символов любви» видела грех. Служение авторитету, образ которого в ее воображении был старательно собран заботливыми родителями, отчетливо диктовало каждый шаг. И ей было предельно ясно, как, в какой ситуации поступить. Ведь как еще, если не с позиции своей чистоты, можно судить о ком-то или о чем-то? «Темная» сторона как устрашающая, неразрешенная умом линия горизонта отрезала один мир от другого. А чтобы не возникало вопросов, чтобы не искушала своим неизведанным эта чужая даль, имелось немало предпосылок. Самая сильная – искупление вины, которое непременно следует за каждым шагом «в сторону». Впрочем, другие тоже немаловажны. «Сойти с пути истинного» означало бы лишиться защиты тех, кто научил всему в этой жизни, что было бы катастрофой для невинной девушки шестнадцати лет. А научили ее всему. Всему тому, что сохранило бы покой учителей до гробовой доски. И юному, доверчивому созданию не было никакого смысла искать других знаний. Потому что были родители, бабушки, дедушки, а крепкое родство с ними было подкреплено с утробы и не выдавало разрешения на инакомыслие.
Новая весна пришла в жизнь юной девушки с подарком. В эту упоительную пору прилежной воспитаннице предстояло усвоить урок, о котором недостаточно было бы прочитать в книге или узнать со слов авторитетных учителей. Этот урок дает сама жизнь, и, именно тогда нам возвращается утраченная способность, позволяющая делать выбор. Это как второе дыхание после того, первого, что дается при рождении. Да-да, природой задумано так, что, не умирая, можно родиться заново столько, сколько нужно, чтобы случилось счастье.
Артур (так звали нашего собеседника) не был соискателем истин. Он хаотично метался между правдой и ложью, не утруждая себя анализом. Во внешности молодого человека не было ничего особенного. Отличала его от других некая «полированная» гладкость черт, аристократическая такая красота, портретная. Но через эту ровную, «без трещин» и «царапин» оболочку, вырывалась мощнейшая харизма. Скромная, чрезвычайно застенчивая Анфиса вызывала у него не столько симпатию, сколько недоумение. Он наблюдал, как смешно она поджимает под себя ноги, прикрывая коленки неброской ситцевой юбкой, как неумело пытается выглядеть красивой, выдавая за красоту качества, которые в ней отсутствовали. Она была абсолютно не сексуальной. И дело даже не в манере одеваться. Артур хорошо понимал, что есть ценного в женской привлекательности. Но в этой юной деве напрочь отсутствовала способность очаровывать. И даже невинность, следы которой больше порочили незнакомку, чем обогащали ее образ, не привлекала к себе как нужное качество. Она напоминала Артуру статую, бесчувственную, твердую на ощупь, но хрупкую по своему составу. Оттого хотелось пройти как можно дальше от нее, чтобы не навредить случаем каким-то своим неосторожным движением. Однако, он ловил себя на мысли, что подолгу любуется этой девушкой, не как личностью, но как изваянием, отмечая совершенство форм и плавность линий. Анфиса же, ощущая обращенный на нее внимательный взгляд, не сумела остановить в себе внезапно распустившееся чувство. Однако, обстоятельства, которые свели ее с Артуром, вынуждали оставаться «в тени» собственных переживаний и волнений.
Это был выпускной в школе. Одноклассники организовали прогулку с «привалом» у реки. Анфиса отказалась участвовать в празднестве, которое сопровождалось распитием шампанского, но с благоговением ожидала рассвета, ради лицезрения которого, собственно и была организована прогулка. Артур был приглашенным в компании одноклассников. Причем приглашен он был девушкой. Яна выделялась среди сверстниц. Но не как это принято, округлыми формами и распущенностью. Она в действительности была созревшей женщиной. От нее трудно было оторвать взгляд. Как она говорила, как смеялась, как смотрела в глаза, как ходила, все выдавало в ней то самое создание, которое принято называть женщиной. Все одноклассники были от нее без ума. А она возьми и пригласи на выпускного своего парня. Но и Артура, надо сказать, хватало на всех. Дерзко-харизматичный, он пользовался своими чарами, без особого труда захватывая внимание всех присутствующих. Его взгляд скользил по лицам, и ни при каких сценах не оставался безучастным. Он исследовал людей по их манере выделять себя из толпы и оценивал качество. Анфиса попала в «объектив» просто в привычном для него порядке. И она была тем «экземпляром», который исследовать на качество не имело смысла. Слишком «недвижимы», безжизненны для Артура были контуры ее фигуры.
А Анфиса провалилась в жизнь этого человека. Она хваталась глазами за каждое его движение, слухом – за каждое слово, чувством – за каждые его взгляд. Все было ново в нем для нее. Целый мир, о котором она не знала. И когда золотой плод горизонта взорвался над тихой гладью реки, она почувствовала, как распахнулась перед ней Вселенная.
Пришла влюбленность. И всякое утро, и каждый день, и всегда разный и новый вечер приносили с собой букет запахов, звуков, ощущений, которые запоминаются только хорошими. А когда оказалось, что Анфиса и Артур стали студентами одного факультета медицинского института, в сердце девушки поселилась жестокая подруга одиночества - надежда. Как горючее в открытый огонь пришла новость, что и Яна к тому времени вышла замуж ...за другого. Только Артур оставался далеким для Анфисы. В кругу ярких первокурсниц ему некогда было и взглянуть на почти прозрачную от своей чистоты и скромности отличницу. Но однажды случилось то, чего она уже перестала ожидать.
- Давно хотел узнать, какого цвета у тебя глаза? – Артур присел на корточки перед стулом, на котором сидела Анфиса, и, заглянул в лицо снизу-вверх. Так отец смотрит на малолетнего ребенка, когда имеет стойкое намерение быть услышанным.
Анфиса спешно отвела взгляд и тихо проговорила, стараясь не выглядеть смущенной:
- А если по существу? Что ты хотел?
- Не поверишь, этого и хотел.
- Карие. Что-то еще?
- Но я же хотел увидеть, а не услышать, - улыбаясь на отчужденность, ответил Артур и положил свою ладонь на коленку девушке.
В тот же момент она ощутила, как тепло от этой руки разлилось по всему ее телу, собралось в животе и резко опустилось ниже, обжигая горячей волной и выталкивая на поверхность пылающий сгусток. Белье стало влажным. И только в этот момент Анфиса осознала, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Она подскочила и оттолкнула парня. Не удержавшись на корточках, от неожиданности он опрокинулся навзничь. Однако испытать неловкость от этого пришлось ей, а не ему. Ругая себя за все на свете, Анфиса готова была провалиться под землю, только бы не видеть все эти взгляды, что обратились в их сторону.
- Прости…. Я не хотела.
- Не извиняйся. Что за глупости. Зато теперь я вижу твои глаза. Они цвета янтаря. Теплые. Родные.
В этот момент Анфиса и в самом деле смотрела на него изнутри себя. Смотрела ласково и нежно, с какой-то ненасытной жадностью смотреть, и оторвать взгляд ей было даже страшно. Это было первое и единственное в ее жизни путешествие в запретный мир. Ничего дальше быть не могло. Потому что уже в эту минуту она готовила себя к наказанию….
Сначала просто хотелось много спать, потом появились головные боли. Они приходили приступами, позже эти приступы стали регулярными. И только после того, как Анфиса потеряла сознание прямо в аудитории института, об этом пришлось узнать и родителям, и другим родным.
Диагностировали опухоль.
Мало кто посчитал, что недуг излечим каким-то иным способом, кроме обращений к «авторитету». Обращенный в церковный сан, почетный друг семьи, посчитал не зазорным «снизойти» до проблемы юной девушки.
- Почаще исповедоваться нужно! – назидательно высказал он обеспокоенным родителям, адресуя, между тем замечание самой больной. – Не от мыслей ли порочащих, в голове созревающих, вся эта беда?
Анфиса судорожно вздохнула и, с трудом преодолевая боль, слезно обратилась к священнику:
- Помогите мне. Я сама не умею справляться.
Сама она уже не только не могла, но и не хотела спасать себя. Груз вины, который она взвалила на свои плечи, невозможно было ни выплакать, ни высказать, исходя из привитых девушке правил жизни.
- Будем молиться за тебя, - пообещал «святой» отец, выслушав сбитый рассказ подопечной. – Но и ты молись. Кайся. Да простит тебя Господь.
- Спасибо, Вам, - Анфиса поднялась с постели и искренне поцеловала запястье святого для нее человека. Только после его ухода ощутила себя ничтожеством, не достойным никакого прощения.
Ночью все сбежались на крик о помощи. Это был крик нечеловеческий. Анфиса молила о потере сознания, о смерти, только бы не терпеть эту боль. В шесть утра девушку положили на операционный стол. Что пошло не так, чем была эта опухоль объяснять не мне. Вряд ли я сумею выстроить правильную цепочку. Тем более, что даже сами родители не могли найти ответ на ситуацию, которая возникла.
Только спустя шесть лет Анфиса сделает записки в дневнике. О том, с чем она жила два месяца своей комы. Только спустя шесть лет ей удалось найти, распознать и сформировать свои ощущения и страхи в рассказ.
«Я насекомое, которое попалось в паутину. Мне страшно. Потому что я вижу, как ко мне подползают всякие твари. Они что-то говорят, но их слова сливаются в один звук шипящий, жуткий. От него меня парализует. Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.
Нет никакого объяснения у меня, почему я так боюсь слышать эти звуки. Я хотела бы только одного – тишины. Если бы все эти черви, мокрицы, навозные мухи просто ползали по мне – полбеды. Мне же их шипение удавкой на шею. Воздуха не хватает. Я в паутине, обмотана нитями с ног до головы. Иногда, когда шипения не слышно, я вижу себя бабочкой в коконе. А когда эти звуки приходят – снова в паутине… черной.
Ни разу этого паука не видела. Того, у которого я в паутине. Но однажды он появился. И эти скользкие твари все с ним. И все шипят. А этот по лицу ползает прямо, волосатыми своими лапами по губам. Кричу «уберите его!» А он тогда прямо в рот мне проваливается.
Потом стали приходить другие. Они жалят, жалят без конца. Я чувствую, как тело мое отрывается от меня. Голова отдельно, туловище отдельно. Вижу, как из туловища моего выходит пар, оно становится прозрачным, как скорлупа яйца, из которого вышел плод насекомого.
Теперь они приходят, чтобы есть меня. Они хрустят «скорлупой яйца», смачно так. И вдруг я вижу, что туловища у меня уже и нет. Съели, гады. Голова одна осталась.
Снова паук приполз. Эти его привели. Ползает все по лицу. Какашки свои отбрасывает и мочится.
Шипят. Пусть бы уже и голову сожрали. Только бы не слышать их шипение.
Те, что жалят, уже на голову переключились. Не могу терпеть. Сил бы мне выйти отсюда…»
Глава 3.
Когда молодой хирург, Артур Брига, постучался в дом почтенных Скуровых, никто не ожидал, что его заинтересует именно Анфиса. Кого в наше время интересуют инвалиды без надобности «понаделать шуму на известной фамилии»? Но Артур знал, что горе этого дома не должно стать одним человеком. И уж точно этим человеком не должна быть Анфиса. Единственным способом увести ее из этой семьи, как полагал Артур, была возможность официально , торжественно «оформить» ее в другую семью. Ту, которую он и Анфиса создадут сами.
- Поймите Артур, то, о чем Вы просите, внушает, по меньшей мере, опасение. Нам дорога наша девочка. Как знать, а не хотите ли Вы воспользоваться ее беспомощностью? Как бы там ни было, но она родная наша кровь, - пожилой мужчина, добренький такой старичок (как выяснилось, дед Анфисы) увел Артура на террасу, чтобы обсудить неожиданное предложение. - Ее судьба так жестоко с ней обошлась. Она лишилась всего…и красоты и здоровья, и места в обществе. А ведь она тоже, когда-то училась в мединституте…
- Я знаю. Мы вместе учились.
- Да что Вы говорите!
- И я полюбил ее с первого взгляда. И до сих пор люблю. Потому настаиваю на том, чтобы мы поженились.
- О, ну это меняет дело, - деланно согласился старик. – Но Вы же понимаете, наша семья чтит традиции. И в таком разе Вам следует обвенчаться. У нас так принято.
- Если Вам так угодно….
- А сами-то Вы не веруете?
- Я придерживаюсь тех правил в жизни, которые не мешают мне понимать себя.
- Вы не ответили мне на вопрос.
- А как Вы хотели бы, чтобы я ответил?
- Ну, Вы же понимаете….
- Я готов даже пройти обряд крещения, чтобы обвенчаться с Вашей внучкой, дабы стать ее мужем.
- Вот это уже другой разговор. И на этом имеет смысл остановиться. До тех пор нам не о чем беседовать.
Старик даже не дал попрощаться с другими членами семьи, не дал бросить взгляд на полумертвое лицо Анфисы, и настойчиво выпроводил доктора из дома.
Выбора не оставалось.
Венчание Анфиса выдержала стойко. Тело в инвалидной коляске, хоть и наряженное по случаю свадьбы, никак не выглядело торжественно. Никаких эмоций. Никаких улыбок. Только смерть в потухших глазах. И немой вопрос с укором «когда же, все это кончится? Она не могла и подумать, что представление сие нельзя было избежать …во имя жизни.
Артур не знал, как будет вести себя дальше, у него не было никакого плана по возвращению девушки к полноценной жизни. Поначалу он просто ждал. Пока она поверит в то, что никто кроме нее не решает ее судьбу. Четыре долгих месяца между ними не происходило даже короткого разговора. Молчание было для нее лечением. Она не хотела говорить, из страха быть неуслышанной. Он не говорил, пока она не спрашивала. Но однажды разговор зародился.
- Ты и в самом деле полюбил меня с первого взгляда? – она спрашивала жестко, с недоверием.
- Я разве тебе это говорил?
- Ты говорил это моему деду.
- Нет. Я не любил тебя.
- А сейчас, что же, любишь? – она усмехнулась, не без сарказма.
- Я хочу тебе помочь.
- И потому ты женился на мне?
- Да. У меня не было другого способа увести тебя из твоего дома.
- Это хорошо, что ты не любишь меня. Я навряд ли сделала бы тебя счастливой. Знаешь, ведь после всех этих лекарств, что мне давали много лет, я уже давно перестала чувствовать ….
- Уверяю тебя, ты будешь ходить!
- Я не о том, Артур. Я пребывала в тяжелей депрессии и долго на стимуляторах сидела. Того, что между ног не чувствую. Совсем. Не знаю, как мне хватило смелости тебе это говорить. Эта тема для меня табу. Так всегда было. Даже когда я была здорова.
- Выходит, ты никогда не была здорова.
- Выходит, - немного подумав, ответила Анфиса. – Но сейчас мне все равно.
- Что ж. Как есть, так и хорошо. А ты ответишь мне на вопрос? Так же честно, как и я тебе?
- Давай.
- Ты любила меня?
- Какое это имеет значение?
- Ты обещала….
- Я …я не любила…. Я жила в тебе. Какое-то время. Потому что ты был единственным местом, в котором я могла жить.
- Спасибо, милая. Мне важно было это услышать. Но я хотел бы научить тебя жить и в другом месте. Это намного приятнее и надежнее. Если ты не против.
- Так говорят волшебники, - лукаво улыбнулась Анфиса.
Глаза ее зажглись, и, Артур увидел в нем знакомый янтарный блеск.
- В таком случае, я злой волшебник, потому что сначала я попрошу тебя вспомнить то, что вспоминать не хочется….
Глава 4.
Дед Кирила принес свои соления и расставил по всему столу, за которым мы беседовали. Ассортимент, надо отметить, поразил. Об огурцах, грибах, да капусте я и не говорю, но впервые тогда я попробовала квашеную сныть, острую заправку из одуванчиков, чесночных перьев и хрена, закуску из крапивы, мха и зеленого крыжовника.
- Горячее я не готовлю совсем. Электричества не имею. А костры тут разводить опасно. Торфяники. В печи возиться с пищей – это не мое. Вот этим только и питаюсь. Да кваском запиваю. Угощайтесь.
Только теперь я почувствовала, что голодна. И я, и Артур принялись жадно уплетать дедовское угощение.
- Не мешало бы, хлебушка, - с трудом скрывая требовательный тон, предложил Артур.
Кирила сделал вид, что не услышал. Я вспомнила о своем пайке, который собрала на «случай чего». Ничего особенного: сухарики, чипсы, орешки, крекеры. Как на грех, все с солью. Высыпала на стол, все, что имелось.
Артур, узнав, что я пишу книги, любезно предоставил в мое временное пользование дневники своей жены, взяв с меня обещание, что не стану называть настоящих имен. Этот жест объяснял многое. Но что же привело его в такое удручающее состояние, что за сила толкнула его на мельницу? Об этом дальше.
В тот день он возвращался домой без настроения. Его научный труд, которым он намеревался добиться признания и уважения, не был одобрен ни с какой стороны. Такого провала Артур никак не ожидал. Но свидетельство о его некомпетентности, подписанное в том числе и рукой женщины-профессора Александры Блюм, взводило его на высший пик досадного разочарования в жизни.
Вдобавок ко всему и дома его ожидал сюрприз. Неладное он заподозрил еще в пути. Ему хотелось думать, что это померещилось, что автомобиль с семейством Скуровых, промчавшийся мимо него, случайное совпадение. На деле же, все оказалось куда хуже.
- Ты виделась с родителями? – выкрикнул он с порога своей жене, вместо ласкового приветствия.
- Да.
- Я же просил тебя этого не делать. Мы же договаривались.
- О чем это мы договаривались? О том, что я забуду всех, кого я знала до тебя? Что я вот так просто выкину из головы всех своих родных? И чем я буду жить? Чем? Твоими молитвами? Да знаешь ли ты вообще, что такое молитва?
- Знаю….
- Откуда? Ты ведь в церковь ступил только с одной целью: меня на законных основаниях себе присвоить.
- Я тебя защитить хотел.
- Защитить? Кем ты себя возомнил? Спасителем? И от чего же ты меня спасаешь? Думаешь, что-то изменилось? Да. Я смогла ходить. Допустим, что в этом и твоя заслуга есть. Спасибо. Но, я тебе за это заплатила. Разве нет? Теперь могу жить своей жизнью?
- То есть, как заплатила?
- Не притворяйся наивным мальчиком. Но неужели, ты и вправду веришь, что я хоть на минуту сумела что-то почувствовать? Как бы ни так! С первого дня было все ясно. И я тебе сказала об этом. На что ты рассчитывал? На какое чудо? Не твое терпение тут нужно. Тебе не потянуть. Чего ты хочешь от меня? Чего? Я не Дульсинея Тобосская! Меня не нужно ни от кого спасать! Думаешь, подвиг совершил, взяв инвалида в жены? Да вся моя родня молилась за меня день и ночь, чтобы «благодать» не обошла меня в твоем «логове». Или они тоже должны были быть тебе благодарны за то, что ты мою душу губишь? От мыслей своих спаси меня! От своих собственных мыслей!
Тревожные предчувствия оправдались. Все-таки незваный гость не просто так побывал в их доме. Артур молча прошел через гостиную и толкнул дверь спальни своей жены. Угол над изголовьем кровати был завешен иконами. Горели церковные свечи, в комнате пахло воском и ладаном. Он развернулся и подошел к жене и только сейчас увидел у нее на груди серебряный крестик. Руки его, поднялись в желании взять жену за плечи и встряхнуть, но тут же безвольно опустились.
- Ты и вправду считаешь, что в этом и есть твоя жизнь?
- Моя вера осталась при мне, как бы тебе не хотелось иначе.
- Чем же тебе Леночка помешала? Разве, твоя вера позволяет убивать детей в утробе?
- Как трогательно. Ты даже имя дал нашему эмбриону. А, помнится, сам был не против ее смерти. Не тебе ли было угодно, чтобы нашей «идиллии» никто не мешал?
- Ты убедила меня в том, что еще не окрепла….
- Да, неужели? Ты сам себя в этом убедил.
- Хорошо. Пусть будет по-твоему. Я не стану мешать тебе, жить «своей жизнью». Только ответь мне на один вопрос. Так. Напоследок. Чтобы я уж точно все понял.
- Очередное расследование проводишь в моем мозгу? В своем расследуй. Там у тебя куда преступнее мыслишки уживаются.
- И все же, если ты ничего не чувствовала со мной, зачем тогда бегала на встречи с Борисом?
Анфиса опешила. Она и подумать не могла, что Артур знал об этом. Опустив глаза в пол, она умолкла.
- Не подумай, я не виню тебя ни в чем, - продолжил Артур. - Мне не нужна была твоя преданность. Не нужно было твое «пожертвование». Я верил, что у меня получилось сделать тебя хоть немного счастливее. Раз ты молчишь, значит, уже винишь себя за то. И это мне не нужно. Хоть тебе и трудно в это поверить. Ты права, я и впрямь в Дон Кихота заигрался.
Борис был для Анфисы тем, что позволяло объяснить свое существование на Земле. Рядом с ним она понимала свои настоящие потребности, она открывала в себе много нового, узнавала и стремилась к знанию. Они подолгу говорили. Время своих встреч они тратили на то, чтобы узнавать, друг о друге: вспоминали детство, отыскивали там «местечки счастья», собирали общие впечатления о том или другом факте, играли в прикосновения, определяя «точки полета», «точки взрыва», «точки дискомфорта», «точки молчания». Они сами придумали эту игру. И это напоминало увлекательное путешествие по незнакомому городу, где каждая улочка-загадка, где за каждым поворотом ожидает невероятное открытие. Анфиса часто думала, что Артур посмеялся бы над такими наивными темами в общении. Так же часто она отмечала, что для любовных ласк с ней он выбирал точки «дискомфорта» и «молчания». Другие он не находил и даже на подсказку о них реагировал почему-то грубо или вяло. После встречи с Борисом Анфиса ощущала себя наполненным до краев кувшином, целебной жидкостью из которого так хотелось поделиться с любимым…. Но любимый отвергал всякие попытки сблизиться на какой-то другой теме, кроме той, что ни к чему не обязывала сердце.
Анфиса уже знала, еще до того, как Артур вернулся из поездки, что докторская, которую он пытался защитить, используя известный случай ее исцеления, признана никуда не годной философией, не основанной ни на каких официальных научных данных.
А теперь, оказалось, он знает о Борисе…. Что она могла сказать в оправдание? Жестокое чувство вины упаковало ее в маленькую, плотную раковину.
Глаза ее потухли, плечи нервно подрагивали. Слова не хотели выходить, но сказать она должна была.
- Может, ты хочешь оставить меня? Так ты имеешь право. Может, ты кого-то любишь? Меня же ты никогда не любил. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Но ведь со мной ты притворяешься. Разве можно меня любить… такую. Ты молодой мужчина. А я вот и детей тебе родить не смогу уже теперь…. Я справлюсь, ты за меня не переживай.
Артур не мог смотреть на нее без слез. Такая покорная особа нужна любому мужику как утварь, как вещь. И уже много лет она не вызывала у него ничего, кроме жалости. Он видел, как она старается ему угодить. Как трудно ей дается следовать его советам и запросам. Трудно ценить высоко женщину, которая себя не ценит. Но с другой стороны, разве не приятно иметь в услужении того, кто для тебя «и в огонь, и в воду»? Даже ее встречи с Борисом он не расценивал как предательство. Но после этих ее слов ему захотелось пребольно ее ударить. Даже избить. Крепко. Выходит, она его нисколечко и не держит. И это она решает теперь, что им надо расстаться. Она, а не он!
Глава 5.
Мельник прерывал рассказчика только в те минуты, когда того захлестывала неуправляемая ярость. И на этом моменте он вырвал место для своего слова.
- Хочешь, чтобы женщина радовала тебя любовными ласками? Разве тебе лучше знать, каким способом она откроет в себе этот дар? Ее память спорит с ней. Значит, тот путь, который ты предлагаешь, не уместен для нее.
- Но она ведь только благодаря мне снова научилась ходить! Если бы я не вытащил ее из этого «заточения» ей бы никогда не узнать ничего в мире дальше четырех стен этой добровольно возведённой «кельи»!
- О-о-о! Так кто же это передо мной стоит? Неужто, мессия? Такие чудеса сотворил. Что же дальше… чудеса твои не работают?
- Вы хотите сказать, что мои старания не стоят никакой благодарности?
- Стоят. Конечно же, стоят. … Есть мельница. А есть еще ветер – сила, которая вращает колесо. Когда весь процесс завершится подачей хлеба на стол, благодарные люди скажут «спасибо». Конечно же, они скажут «спасибо» зерну, пахарю, скажут» спасибо» мельнику, мельнице, скажут «спасибо» даже пекарю. Но прежде всего они скажут «спасибо» той волшебной силе, что дала прорасти зерну в почве, что увлажняла эту почву и дала возможность собрать богатый урожай, они скажут «спасибо» той силе, что привела в движение мельницу, что позволила превратить тесто в благоухающий зерновой продукт с хрустящей корочкой.
Разве же ты не получил благодарности? Твои искренние старания привели к тому, что ты обрел красивую, здоровую жену. Только, отчего то, недоволен. Чего же, тебе не хватает?
- Любви.
- Любви?
- А не кажется тебе, что именно любви для тебя и просит твоя женщина? Разве женская молитва не есть просьба о Любви? Она почувствовала этот голод, она почувствовала эту потребность твою. И пока ты отстраняешься от ее мира, она призывает на помощь свою память.
- Я ничего не имею против того, чтобы она молилась. Но она возвращается к тому, что и привело ее однажды на хирургический стол. К этому фанатизму. Слепому, уничтожающему.
- С чего ты это взял? Об этом сказала тебе твоя память?
- Да….
- Почему же, ее памяти так неуютно с твоим рядом? Может, ей чего-то не хватает?
- Может и не хватает….
- Чего же?
- Не знаю.
- Так ли? Не знаешь?
- Может и не хватает…. Я и не говорил ей никогда, что люблю. И она это знала. Я знал, как ей помочь, знал, что кроме меня навряд ли кто-то сумеет почувствовать ее боль.
- Вот ты снова…. Но ведь вылечил ее не ты. Ее вылечила любовь. Как же можно не понять этого? Неужели бы ты взялся за эту «непосильную» задачу, зная, что эта девушка равнодушна к тебе?
-………..
- Ты хочешь, чтобы все оставалось так, как есть, но это означает смерть. Она живет по твоей «программе». Разве ты допускаешь возможность выбора?
- То есть это еще, и я виноват? Нормально.
- Нет. Я тебя ни в чем не виню. Свою жизнь ты ведь тоже запретил себе.
- Откуда вы знаете?
- А как же иначе? Я даже уверен, что у тебя была причина, веская причина, взять «шефство» над этой бедной девушкой.
- Не было никакой причины. И знаете, что. Пошли бы Вы к черту! Надоело Вас слушать!
Артур вскочил, нервно закурил и решительно направился к своему «опелю». Темнело. И мне стало как-то неуютно оставаться на мельнице наедине со стариком, который в любую минуту может преставиться.
- А может, Вы и меня подбросите до станции? А то я сбилась с маршрута, - обратилась я к Артуру.
Он остановился, повернулся, внимательно посмотрел, флегматично стряхнул пепел с сигареты и тихо ответил:
- Подброшу.
- Подождите только немного. Я соберу свои вещи.
- Окей.
Старик молчал. Не пытался я нас остановить. То ли он был даже не против, чтобы мы скорее оставили его одного, то ли был уверен, что никуда мы не денемся. Одновременно с тем и мне что-то мешало уйти вот так сразу. Оставались вопросы. И к старику, и к Артуру. Я догадывалась, что со мной мужчина откровенничать, точно не будет. А если и будет, то, скорее всего, в рассказе будет много неправды.
Я накинула на плечи рюкзак и встретилась взглядом со стариком.
- Кто такая Прасковья?
- Откуда ты знаешь про Прасковью?
- Вы меня так назвали, когда впервые увидели.
- Ах, да…. Назвал. На жену ты мою похожа. Прасковья Владимировна осталась в той деревне, откуда мы с Аленушкой бежали. Детей с супругой мы не нажили. А что хату построили – так я ей и оставил. Пущай живет. Лишь бы не серчала. Тебя увидел, думаю: вылитая Прасковья, но молодая, как и была, когда мы больше полсотни лет назад виделись. Решил, с того света ко мне пришла. Такие дела….
Артур вдруг повел себя странно. Он сел за стол напротив старика и, сделав очередную затяжку, неожиданно выпалил.
- А что как мы останемся у тебя переночевать. Найдется местечко? – Артур отчего-то решил, что теперь с хозяином можно на «ты». Старик и не возражал. И будто бы даже обрадовался такому решению. Глаза его засияли.
- Найду. Места сколько угодно.
- А ты про свою жисть расскажешь? Любопытно. Прасковья, Аленушка…. Ты словно из другого мира.
- Не из другого, а из собственного. Я его сам построил. Весь «мой мир» – эта вот мельница. Что в ней толку. Да, ветер гоняет крылья ее. И, будто бы, жизнь идет своим чередом. Но нет плодов. Нет. Как нет их в моем долгом и утомительном существовании. Самое главное, что я должен был сделать – я не сделал.
- Что?
- Не уберег свою женщину. Не послужил ей как должно. Сорок мертвых лет я тут колесо свое кручу, будто нет ничего важнее, чем заводить его каждое утро. Но ни одно зерно за эти годы не упало в жернова.
Я сняла рюкзак и отпила кваса из стакана на столе. От солений дедовских во рту пересохло.
Старик вдоволь умывшись слезами, наконец, успокоился и, подставив лицо ветру, закрыв глаза стал говорить.
- Я даже не узнал ее, какая она была. Хоть и прожили мы десятку лет. Сиротка. Дом родителей ее сгорел. Ни приданого, ни образования. Одно что молодица, да и хороша собой. В мои-то годы она еще девчонкой совсем пришла. Мне сорок, ей – шестнадцать. Где тут устоять? А потом послушна была, как телушка. Куда я, туда и она. Ревность горячая мучала меня. Не мог я видеть спокойно, как молодые засматриваются на нее. Хотелось спрятать ото всех. Так только я мог спокойствие обрести. Вот и взбрело в отшельники податься. Заявил ей о своем намерении. А она что? Зависимая ведь была от меня. Ни крова у нее своего не осталось, ни «крови». За мной пошла. Поставил мельницу, хатенку срубил. Сынок родился у нас, да помер, еще и году не было. Потом дочка. Девчушку она, Аленушка моя, в лугах родила. Да что-то не так случилось. И меня рядом не было. На охоте я второй день ночевал. Так дочку она и закопала в колосьях….
Больше детишек Бог не дал нам. … Хворала она сильно после. Долго. Пришлось везти ее даже к знахарке. А потом, будто расцвела заново. Гляжу, и прихорашиваться стала и смотрит ласково. Ладно, все у нас пошло. Ух, я тогда горел весь! А потом стал обращать внимание, что часто ее не бывает. Плут один, с деревни, что километров за пятнадцать за хутором к ней повадился. Вот я их и застукал на болоте. Голенькие, беззащитные. Молодые, красивые оба такие! Даже загляделся сперва. А потом спохватился и чую: не вынести мне. Убью обоих. Схватил кол, что покрепче, да шею ему проколол. Там же, в болоте и в утопленники определил. А она… на колени передо мной. Плачет «не убивай». Буду до конца жизни всем, чем захочешь. А я… веревку ей на шею набросил и приказал вот так, в чем мать родила на карачках за мной до мельницы ползть. Потом отпустило меня. Она винилась еще вечером, иконку целовала, глаз не поднимая на меня, а спать попросилась в сенях. Да так, видно, измучалась совестью да унижением, которое я ей придумал, что повесилась к утру. Моя Аленушка….
Эта дикая исповедь до сих пор вызывает у меня шевеление в волосах. Но тогда, «в свежем виде» сказанное было как нельзя кстати. Это походило на беспощадно утрированный пример того, как могут развиваться события, когда мужчина не осознает себя создателем.
- Хватит на сегодня историй. Спать пора. Годы мои уже не те. Вы, как хотите, посидите еще. А я пойду уж укладываться. Сон у меня сегодня должен быть крепкий. Долгие лета я сна крепкого не знал. А нынче сбросил тяжесть с души. Спасибо вам.
- Я, пожалуй, тоже уже лягу. Ты покажи, деда, куда лечь-то можно? – мне не хотелось оставаться наедине с Артуром. Он был наполнен агрессией к женскому полу, и предугадать его поступки было трудно.
Глава 6.
Дед определил Артура в кухню на печь, а мне предложил «закуток» под крышей мельницы. «Закуток» походил на дворянскую светлицу, разве что в уменьшенном размере. Стены, мебель из добротного дерева отделанная завитушками и редкостными узорами, большие резные окна, запертые ставнями, в углу – рукомойник, фарфоровый кувшинчик для обмывания на аккуратной белой салфеточке, зеркало, обрамленное рамкой работы искусного мастера, посередине помещения – позолоченная ванна, на стене - вывешенные в ряд цветастые рушники.
- Откуда такая утварь? - спросила я у деда. Это же реликвии, нынче сумасшедших денег стоят.
- Всего-то сразу не расскажешь, милая. Барская усадьба была у нас некогда. А случилось время для помещиков недоброе – голодранцы растащили все добро оттуда. А мой батька — вот это все припрятал. Аленушка моя так любила тут в опочивальне нашей прихорашиваться….
Я умылась, ополоснула руки и потянула к себе рушник, чтобы вытереться. Внезапно крючок, на котором он держался, выпрыгнул из стенки и рушник остался у меня в руках. Я оглянулась на деда.
- Нравится? Возьми себе на память, - улыбнулся он как-то странно.
Я вытерла руки и аккуратно сложила рушник рядом с кувшинчиком.
«Тут мы с Аленушкой проводили свои ночи», комментировал дед, растягивая простынь на большой дубовой кровати.
Уснула я не сразу. Еще около двух часов перечитывала дневники Анфисы, делала записи.
Проснувшись, я увидела рядом с собой абсолютно голого, мирно похрапывающего Артура. Возмущению моему не было предела. Я орала как сумасшедшая, хватала и бросала в него все, что под руку попадется. Надо сказать, вид у него был жалким. Прикрывая голый зад своей одеждой, он вырулил из опочивальни, не менее громко ругаясь матом.
- Ненормальная. Бесноватая баба. Да хрен с тобой. Успокойся.
От «кириловских» солений постоянно хотелось пить. Только теперь, когда мой «постельный» гость остался за дверьми, я осознала, что проснулась потому, что во рту все пересохло. Позывы жажды были такие мощные, что, казалось, выпьешь собственную мочу. На дворе было темно. Из освещения – только долька луны. С трудом отыскав в темноте ведро, я привязала его к цепи собственным поясом, вслепую опустила в колодец. Когда же, наконец, наполненное ведро оказалось перед носом, меня передернуло от тошнотворного запаха, исходившего от воды. Вонь была такая, что собственная моча определенно выиграла бы в качестве. Мало того, вдохнув запах гнилой воды, мой организм выдал протест такой мощности, что все дедовские соления вылетели из меня одной струей. Изможденная, я поплелась к столу. О, спасение! На столе стоял кувшин с квасом. Я выпила все до дна. Не понимаю, как это в меня вместилось. Сил, однако, не прибавилось. Напротив, ноги мои стали ватными, голова - тяжелой. Внезапно тело будто просто «вырубилось». Я упала на траву возле стола и буквально провалилась в сон.
Проснулась, однако в постели. И долго не могла понять, как там очутилась. Наутро первое, о чем спросила у деда, так это о колодце. Он искренне удивился.
- Так это…колодца-то у меня нет.
- Как нет, я же ночью ведро в него закинула. Еще свой пояс от юбки привязала….
- Пояс? – дед не знал, что мне ответить. Он, похоже, был удивлен не меньше моего. – Но, милая, колодца-то, и вправду нет. Я воду из реки вожу. Раз в неделю. Мне хватает.
Больше я ни о чем не спрашивала.
Артур, наскоро перекусив с дедом солений, решительно настроился уезжать. Мне оставаться не было резона. Поэтому, когда он спросил, поеду ли я или останусь еще на ночку, сразу же согласилась отчалить немедленно. Что-то читалось в его взгляде. Это что-то заставило меня подумать о том, а не подмешал ли старик в свой квасок чего-то такого, от чего память играет в прятки. Мы выехали около восьми часов утра. Меня все еще мутило. Хотелось быстрее оказаться дома, напиться обычной, холодной воды, принять душ и хорошенько выспаться в собственной кровати. Я понимала, что, скорее всего, будет все не так гладко. Но об этом я старалась не думать. Домой. Скорее домой. На каком-то участке пути, Артур вдруг объявил мне новость: мы заблудились. Навигатор отказывался показывать дорогу, постоянно сбивался. И когда машина третий по счету раз выехала с одного места и вернулась туда же, хоть отправлялась по разным веткам, мне стало по-настоящему нехорошо. Определенным было только движение назад, и, вдоволь измучившись на жаре, к шести вечера мы вернулись на мельницу, обессиленные и испуганные.
Кирила же, напротив, встречал нас так, как будто уезжали мы не домой, а в магазин за хлебом.
Кстати, при воспоминании о хлебе, мой желудок молитвенно взывал о помощи. Только хлеба не было. Были соления. Перед сном я съела парочку огурцов, но меня тут же вырвало. С трудом проглатывая холодный квас, я пыталась убедить себя, что утолила жажду. Но блин, это было далеко не так. Солений я больше не ела, несмотря на то, что голод заявлял о себе до болезненного ощущения «под ложечкой». Слабость во всем теле не давала мне встать с постели. Я то проваливалась в сон, то возвращалась к реальности в мучительном состоянии голода и жажды. Не глядя на это, Артур снова каким-то удивительным образом оказался в моей постели, был обнаружен и с позором изгнан. Лишь расцвело, я уже сидела на пеньке возле «опеля» в полной боеготовности, охваченная решимостью двигаться в направлении дома.
Артур вышел в одних трусах. Он странно улыбнулся мне, потом отвернулся, не особо прячась, принялся поливать траву из своего «природного крана». Я опешила «что он себе позволяет! Мало того, что приперся ночью в мою постель, так еще без зазрения совести облегчается тут прямо при мне». Он же чувствовал себя прекрасно. И, будто, не собирался никуда спешить. Дед Кирилла добросовестно накрывал на стол свои нехитрые угощения, давая понять, что мне придется подождать, пока они позавтракают. Приняв мой отказ присоединиться за каприз, Артур, однако поторопился и не стал рассиживаться долго. Наскоро простившись со стариком, я первая отправилась в салон автомобиля, дожидаться там водителя. Вскоре, бурча и на ходу перекусывая хрустящим огурчиком, он сел, наконец за руль. Я удивилась тому, что соления никак не влияли на его организм.
Но и на сей раз наше путешествие закончилось ничем. Покружив с полдня по полям и колдобинам (на этот раз легких путей и ровных дорог не искали) мы вернулись к гостеприимному деду Кириле, который ждал нас с распростёртыми объятиями, ничуть не сомневаясь в том, что и на этот раз нам не удастся его покинуть.
Я проснулась в поту и испытала дикую жажду. Ночь стояла невыносимо душная. Организм мой был обезвожен, и оттого обессилен. Артур снова оказался спящим у меня под боком. Но уже и это не волновало. Я вышла во двор и глубоко вдохнула воздух. Не понимая своих действий, пошла в сторону луга. Там, лежа в высоких травах, влажных от ночной росы я провела остаток ночи. К утру ощутила прилив сил. Этого было недостаточно, чтобы совершать какие-то решительные шаги, но появилась уверенность, что энергетический упадок замедлился.
Артур же, напротив, этим утром выглядел раздраженным.
- Где ты лазишь? Надо ехать уже.
- Так поехали.
- Чего сбежала?
- А ты, какого черта ко мне в постель приперся?
- Я… что? Приперся? – он выглядел удивленным и разозленным одновременно. – Ты же сама…
- Вот вам на дорожку, - Кирила принес баночку с соленым ревенем, чем перебил недоумение Артура, от которого я пришла в состояние бешенства.
- Не надо нам ничего, спасибо, - изо всех сил стараясь оставаться вежливой, процедила я сквозь зубы.
- Тебе не надо, а мне надо! – возразил мой попутчик, отчаянно откупорил банку, демонстративно достал из нее горсть фиолетово-зеленых стручков, запихал их в рот, после чего закрыл банку, резко вернул ее деду, после чего небрежно вытер руку о собственную рубашку.
-Спасибо, диду! – съехидничал он, не скрывая сарказма, открыв дверцу опеля, водрузил свое тело на сиденье и громко хлопнул дверцей.
- Отпусти ее. Она тебе не принадлежит, - дед оставался совершенно спокойным.
- Ты это кому? – Артур высунулся из окна. – Кто тут кому не принадлежит?
- Она, - Кирила кивком указал на меня, - Она и себе-то не принадлежит.
У меня внутри все похолодело. Кирилу мне хотелось разорвать на мелкие кусочки. Артур повел себя странно. Он вылез из машины, выхватил у деда из рук банку с ревенем, снова открутил крышку, достал горсть, засунул в рот, закрутил крышку, вручил банку обратно, и снова вытер руку, на этот раз о собственные штаны, после чего вернулся на сиденье, положил руки на руль и тихо, но многозначительно проронил:
- Знаю.
Нажал на педаль и резко рванул с места, проехал сто метров, так же резко притормозил и вернулся задним ходом. Дед стоял на том же месте. Будто ждал такого поворота.
- Это из-за нее?
- Круг надо разомкнуть. Иначе не выбраться.
Глава 7.
Около получаса мы ехали молча. Я не находила слов, чтобы выразить все свое недоумение. Артур не считал нужным что-то выяснять. Доехав до знакомой развилки, он затормозил, вышел из машины, открыл мою дверь и злобно скомандовал
- Вылезай.
- Зачем?
- Дальше ножками пойдешь.
- Ты рехнулся? Куда же я пойду? Довези хоть до трассы.
- Не доедем мы ни до какой трассы. Ты еще не поняла?
Я, не ожидая от себя, вдруг расплакалась. Он присел возле меня на корточки, и, будто бы, сочувственно погладил по голове. Потом его рука настойчиво поползла мне под юбку. Я попыталась оттолкнуть его, но он разозлился, схватил меня за ногу, резко вытянул из машины, отчего я больно ударилась головой о порог и в шоке от происходящего, просто утратила способность к сопротивлению. Тут же, в дорожной пыли, возле колеса, он насиловал меня с таким остервенением, как будто от этого зависела его жизнь. Потом встал, надел штаны, трусливо оглядевшись, прыгнул в машину, злобно выкрикнув напоследок «ведьма» и был таков.
Не знаю, сколько еще я пролежала на дороге. Очнулась от холода. Шел дождь. Я вся до нитки промокла. Мало того, теперь я была еще вся в грязи. Можно ли было такое представить? Можно ли вообще было объяснить эту ситуацию, если это не было бы платой? Платой за то, что я узнала, когда отдавала свое тело «в пользование» в обмен на тайну тайн. События только начали восстанавливаться в моей голове. Как будто только теперь, насыщенная щедрыми образами, в мое тело стала возвращаться собственная память. Наверное, по-другому и быть не могло. Что-то неоднородное смешалось во мне. Я служила брокером, переводчиком, архивистом случившегося. И мне предстояло выстроить некий мост, по которому другие смогут ходить, не подвергая себя опасности и неприятностям, подобно мне. Я отметила для себя, что дождь утолил жажду моего тела во влаге. Это радовало. Но недолго. Дальше пришел холод….
Холод обезоруживает. Безысходность гарантирует выживание. В каком направлении мне нужно было идти, я не представляла. Чтобы хоть как-то укрыться от холодного небесного душа, я села под деревом, крепко обхватив ноги руками. Согреться не получалось, и я решила умереть. В следующий момент со мной произошло что-то необъяснимое. Я будто погрузилась в саму себя. Внезапно дождь прекратился. Солнце вышло из-за туч и принялось отчаянно согревать землю и вместе с ней меня. Не прошло и получаса, а я уже стряхивала с одежды высохший песок, что недавно был липкой грязью. Глаза мои увидели перед собой черничную поляну. Молодые кустики, словно царские слуги на золотых подносах подавали мне свои плоды. Изысканные плоды. Крупные, сладкие. Я поела ягод и ощутила небывалый прилив сил. Мир посылал мне свои поцелуи. Я отвечала ему взаимностью. Тропинка, на которую я вышла, привела на широкую песчаную дорогу, а оттуда на станцию. Станция была заброшена, и электрички тут давно не останавливались. Но зато неподалеку стояла деревенская церквушка. Туда я и отправилась в поисках людей.
И тут с моей головой стали происходить странные вещи. Лес будто опрокинулся на меня огромным одеялом. Я ощущала, как громадное пространство сосредоточилось на мне, как на точке, в которой можно уцелеть, сохранив свое ДНК. Именно такая метафора пришла тогда мне в голову. Ее и записала. Но в следующий момент было уже совсем другое. Тут впору было воскликнуть «небеса разверзлись». Но я сказала тихо «Боже». Уметь бы передать словами это ощущение. Если исходить из моего начального описания, то теперь это самое, что «хотело уцелеть, сохранив свое ДНК» рассыпалось в пространстве без границ. Вырвалось ли это из меня или через меня прошло, была ли я больше этого или была ничтожна в своих размерах, понять было невозможно. Но теперь я помнила все, что произошло там, на мельнице. Абсолютно все. Это произошло не сейчас. Память будто догнала меня, озадаченная какой-то необъяснимой разбежкой во времени. Я стояла как вкопанная, не могла пошевелиться. Как флешке, вставленной в разъем, мне нужно было дождаться сигнала «готово». И началось….
Глава 8.
- Когда-то, какой-то властный глупец разрешил себе думать, что женщина создана для него, а не для любви. С той поры и стали случаться войны. Мужчины усыпили мир. И чем сильнее они рвутся к власти над родительницей, тем страшнее последствия. Ведь что может родить раб? Только войну. Все перевернулось с ног на голову. Благословение родящей женщины заменили смертельным проклятием собственной души. Потому что там, где нет рождения, там нет любви, а где нет любви, там… война. Мужчина – создатель, Бог. Как так случилось, что развелось недовольных? Недовольных своей женой. Не на кого пенять, кроме, как на себя. Создаешь рабство – в рабстве и прозябаешь.
Я слушала, затаив дыхание. Хотя это будет не верным, сказать, что я затаила дыхание. Я и была дыханием. Полупрозрачным пульсирующим колечком. Сердце. Я не слышала биения своего сердца. Но слышала другое. Раз – два - пауза, три-четыре-пауза. И снова. Это мой ритм. Мой голос.
Передо мной создание небывалой красоты. Нет. Это сама красота. Потому что только сама красота может быть абсолютна. Я вижу множество слушателей. Это девушки. Они красивы. О них можно сказать, что они красивы, но они – не сама красота. В ней больше. Я, будто, с ней слитна. С ними - нет. Раз-два-пауза-три-четыре-пауза. Я прямо у нее на ладони. Вот почему! Мы с ней в одном ритме. У нас один голос. Девушки уходят. В никуда. Просто уходят в пустоту. Она застывает как ледяная фигура, становится недвижима, холодна, мертва. И вдруг я чувствую присутствие другого. Раз-пауза-два-пауза-три-пауза-четыре-пауза. Другой ритм. Другой голос. На счет четыре-пауза. Красота снова становится теплой, живой, подвижной. Боже, как она…абсолютна!
Я вижу существо мужского пола. Оно будто вибрирует между какими-то двумя или даже тремя состояниями, не обретая четкой своей структуры.
- Смотри, - спокойно говорит ОНА. – Какая я? Запомнил?
- Запомнил.
- Говори.
- Самодовольная сучка с похотливым взглядом, жирными ляжками и липкими губами. Твои глаза бесчувственные, злые. Твои волосы мертвые от краски, твои бока заплыли жиром, твои руки не обнимают, а сдавливают все мои внутренности. Ты продажная старая толстая тварь, не способная на любовь и ласку!
Я не могла поверить тому, что слышала и видела. Леди Абсолют на моих глазах превращалась в уродливое создание, в подробностях повторяющее описанное особью мужского пола, а он в свою очередь обретал более четкие формы. Законченный мазок невидимого художника и – я вижу результат. Худой, сплющенный с одного боку, будто пол тела смазано с готового рисунка. У него нет половины туловища. У него нет даже ног. Только туловище и голова со всем причитаемым, но только на одной стороне.
- Да будет мать таковой, какой дитя выбрало себе. Да будет тебе так, как пожелаешь. Мира душе твоей.
Мужчина, который обрел свои уродства, исчезает за выдохом. Я понимаю. Он родился. У женщины, которую описал. Такой он сумел увидеть любовь. Такой она ему и явится в образе матери. С ума сойти…. Раз-два-пауза-три-четыре-пауза. Вот она, моя прекрасная! Она снова Красота!
И тут я испытываю волнение. Будто я про кого-то забыла. Про что-то забыла. Мне напоминает об этом другая дама. Я оказываюсь у нее на ладони. И она не имеет ритма. Не имеет голоса. Мне нужно куда-то вернуться.
В следующий момент я оказываюсь возле кровати, где мое тело занимается любовью с Артуром.
Она…. Боже. Я тысячу раз делала это же со своим мужем. Я делала это так же. Так же неосознанно. Так же подчиненно. Как это глупо. Делать это, когда ритм отсутствует. Это не имеет ничего общего с красотой. Это не здесь. Она даже не осознает, что может умереть от жажды. Ей смертельно хочется пить. Я должна вернуться в нее. Но я не могу войти. Мне кто-то мешает.
Картинка поменялась как в кино. И вот я уже вижу юную красавицу, что причесывается у зеркала.
- Ты кто?- спрашиваю.
- Аленушка.
- Зачем тут? Ты же умерла.
- Да кто же мне даст умереть? Он живет мою жизнь. Не дает мне, горемычной, даже права на смерть. Вот и скитаюсь все между. Уже тропинку проложила.
Смеется. Заливисто так. Как колокольчик.
- Хочешь, поменяемся? Научу тебя, как на мое место, а ты мне свое уступишь. Хоть ненадолго. Может, сумею убедить его. А ты посмотришь на запретное.
Молчу. Страшно.
- Ну, ничего ведь страшного нет. Для тебя же это не навсегда. Любопытно ведь. Разве нет?
- Давай, - соглашаюсь.
Подходит, ложится со мной. Такое чувство, что даже не со мной, а в меня. Холодно становится сначала, а потом ничего не чувствую. Легко. И уже вижу сама, куда нужно отправляться. Маленькая «форточка», будто дырка на белом бумажном листе.
Снова меняется картинка.
Ага. Вот оно как.
- Аленушка, давай-ка назад. Хватит тело мое мучить. Ты его жаждой угробишь сейчас. Ни себе, ни другим.
«Выпорхнула птичка». Тенью убежала. Все. Вернулась. Как холодно. И пить хочется. Дико.
Глава 9.
- Это мужчины придумали себе в оправдание. Придумали объяснять любовь. Не бывает любви настоящей и ненастоящей. Это песня. Для каждого своя. Все зависит от того, чем люди готовы друг с другом поделиться. Такая и песня получается. Чьи-то слова, чья-то музыка. По-разному красиво, по-разному безобразно. Но надо помнить, что случается в человеке поломка. Она одного вида только. Тогда, когда он не умеет принять. Если соловья заставить кричать вороной, он умрет от горя. Такого к счастью, не случится. Птицы не предают своих песен. А у людей такое случается.
Как красиво она говорит! Какой родной у нее голос. Будто он звучит из меня. Я смотрю на девушек. Кто они такие? Ученицы? Прислужницы?
И вот снова эта картина «охлаждения». И снова моя прекрасная богиня рождает образ в своем дыхании. И снова то же самое.
- Говори, какая я.
- Алчная, мужеподобная воительница. В тебе нет ничего от женщины. Никакой прелести, за которую можно было бы хоть заставить посмотреть на тебя с вожделением. Грубая, жестокая, злая. У тебя плечи как у грузчика, руки шершавые, будто покрытые чешуей. Ладно бы царевна-лягушка, но нет, это мягко сказано, крокодил, тварь какая-то дикая.
Мне было жалко смотреть на мою прекрасную. Что же это он делает? Зачем такое говорит? Как можно не видеть то, что вижу я?
Мужчина устранился, но перед тем обрел кучу атавизмов, несопоставимых с человеческим образом.
Вот еще один.
- Ты – жалкая неудачница. Это на лице написано. Жертва. Ненавижу жертвенности твоей. Ненавижу этот жалкий собачий взгляд. И откинуть от себя хочется и жалко. Мы же в ответе за тех, кого приручили.
- Нет. Не в ответе. Нельзя бросать тогда, когда у брошенного не остается выбора. У меня выбор есть. Как в этом разе? Какая я?
- Подлая. Прикидываешься жертвой, и при том исподтишка мстишь.
- Я хоть красивая?
- Красота твоя ничего мне не дает. Пустая она. Никчемная.
Мне не забыть «человеческий слепок», в который обратился тот мужчина. При случае, я попробую воссоздать его в скульптуре. Только руками я сумею передать столь болезненное уродство. Ни словами, ни даже маслом не напишу. Это нужно прочувствовать кончиками пальцев.
И тут заговорили девушки.
- Мать Безупречная, небесная Лаи, неужели не родится такой мужчина, который способен увидеть в тебе то, что так радует всех нас? Неужели истинного лица твоего ни один из них не увидит?
- Милые мои, я слыхала о таком мужчине. Он родился у Матери Безупречной четырнадцатого рода. И она сама, Безупречная Мать Лаи, отдала свой скипетр преемнице не по своему выбору случайному, а по выбору мужчины.
- Что же он сказал? – наперебой спрашивали девушки.
- Твои глаза, - говорил он, - небесные озера, в них купается любовь. В этих пречистых водах нет места никакому злу. Только красота расселяется повсюду от взгляда глаз твоих. Твой лик, - говорил он, - мне хочется покрывать поцелуями благодарности. Такое счастье я испытываю, глядя на лицо твое, что во мне рождается тысяч талантов, чтобы нарисовать, спеть, станцевать о лице твоем. Твой образ настолько светел, что поклониться готов я даже тени твоей одежды. В руках твоих столько нежности, что при одной мысли от прикосновения можно исцелиться от самой неизлечимой болезни. Во всем теле твоем столько грации и женственности, что даже цветы уступают тебе право цветения. В движениях твоих столько прелести и очарования, что не хватит жизни налюбоваться этим зрелищем. Видеть, как ты смотришь, слышать, как ты говоришь, наблюдать за тем, как ты чувствуешь, что может быть радостнее! Будто миллионы младенцев во мне рождаются, полные радости жить, полные стремления творить. Я преклоняюсь перед тобой Абсолютное создание природы! И я готов служить тебе до конца дней своих ради того, чтобы совершенство твое не утратило ни одной капли. Чтобы ничто не омрачило твоего великолепного лика. Я твой раб.
- Что же она ответила ему?
- Она сказала ему такое:
«Отныне ты не просто мужчина, ты – Бог. Ты больше не служишь. Теперь я буду служить тебе. И начну с того, что стану тебе матерью и дам столько любви, сколько ты оказался способен увидеть. Я открою через тебя бездну любви, и будет немало таких, кто придет отдать тебе свою жизнь, просто так, не требуя ничего взамен. Ты будешь любим, почитаем. Веками. И через тысячу лет найдется женщина, которая станет на колени перед твоим портретом. Да будет так».
Меня снова переключает на другую картинку.
Теперь я вспоминаю о том, как мне не хотелось возвращаться к своему телу, но оно было слишком слабо. Нельзя было его предавать. Аленушка не сильно старалась вернуть себе право на смерть. Больше ее привлекали проделки с Артуром. Однако ж, мое тело могло этого уже и не выдержать. Мне до безумия хотелось узнать, что же еще происходит в том самом месте, где рождением управляет Мать Безупречная. У меня было много вопросов. Но я не могла их задавать в том своем состоянии, в котором отправлялась в ее мир. И потом я подумала, что, наверняка есть способ, менее садистский, попасть туда. Аленушку попросила больше не утомлять меня. Та и не сильно возражала. Жаль только теперь я все это вспомнила, потому что, выходит, не передала старому Кириле ее слова. «Скажи ему, что виноватый строит себе ад при жизни. Нет виноватых. Все прощены».
Глава 10
Я стояла, прислонившись к косяку старой деревенской церквушки. Дверь была подперта кирпичом, чтобы в темные уголки полусгнившего помещения проникали солнечные лучи. Возле иконы Божьей матери с младенцем Иисусом на коленях стояла молодая женщина. Красивая. И от чего-то глубоко несчастная. Волосы ее были тусклыми, переплетались с сединой, несмотря на то, что лицо выглядело совсем гладким, юным. Только брови сложили страдальческую складку на переносице.
Я смотрела на нее, на икону и в голове моей шумели свежие вспоминания.
«Отныне ты не просто мужчина, ты – Бог. Ты больше не служишь. Теперь я буду служить тебе. И начну с того, что стану тебе матерью и дам столько любви, сколько ты оказался способен увидеть. Я открою через тебя бездну любви, и будет немало таких, кто придет отдать тебе свою жизнь, просто так, не требуя ничего взамен. Ты будешь любим, почитаем. Веками. И через тысячу лет найдется женщина, которая станет на колени перед твоим портретом. Да будет так»
И уже многое было мне понятно. Кроме одного. Разве не упала бы она на колени перед своим мужем, если бы умел он быть Богом? Нет. Не для нее. Сейчас распространено такое выражение «он мой Бог». Об этом песни поют, об этом стихи слагают. Но я не о том. …
Пока я «удаленно» беседовала со своим сознанием, передо мной «нарисовалась» девочка лет шести. Она стала напротив меня и, не скрывая любопытства, рассматривала мою измятую одежду.
- Так в церковь не ходят. Мама моя всегда самое красивое платье надевает. И обязательно моется. А у тебя волосы грязные. И даже ты непричёсанная.
- Да, детка. Твоя мама права. В церковь так не ходят. Я, видишь, и не вхожу. В дверях стою.
Малышка снисходительно посмотрела на меня и протянула свою руку.
- Если хочешь, пошли со мной. Я скажу им, что ты хорошая и больше так не будешь.
- Спасибо, милая, - я ласково пожала протянутую руку, - спасибо, но мне туда не нужно.
- Почему?
- Когда я такая грязная снаружи, я обращаюсь к Богу внутри себя. И теперь я это уже сделала. А входить туда, где все видят только твою грязь, не стоит.
- Люди делают вид, что они злые. Но они не злые. Просто они так боятся. Когда чего-то не понимаешь – то боишься.
- А ты ничего не боишься? – спросила я, захваченная мудростью юной собеседницы.
Малышка улыбнулась и, подняв с земли палку, вприпрыжку побежала куда-то по тропинке.
Женщина, которая молилась, к тому времени тоже вышла на крыльцо.
- Ваша дочь побежала туда, - показала я в сторону, где скрылась девочка.
- Моя дочь? У меня нет дочери. – Женщина удивленно посмотрела на меня, не срывая пренебрежения относительно моего внешнего вида. …
Глава 11.
Мои размышления прервало тяжелое дыхание за спиной. Я испуганно повернулась. Артур выглядел жалким. Зрелище именно то, которому подобрали слова «на нем лица не было». И вправду не было.
- Дед сгорел, - выпалил он сходу.
- Что, значит, сгорел?
Все сгорело. И мельница, и дом, и поле маковое. Я по дороге ментов встретил. Тех, что по районам шустрят в поимке тех, кто всякую наркоту выращивает. Может, это они его…. Но у них в «газике» никого не было. Думаю, дед сгорел.
- Так ты, что же и без меня вернуться не сумел? Стало быть, балластом не я была?
- Ты хочешь, чтобы я на коленях перед тобой ползал? Да. Виноват. Хочешь, ударь. Но тошно мне уже. До дури в голове вся эта история уже довела. Нет сил никаких.
- Думаю, мне нужно вернуться еще раз на то место.
- Зачем?
- Затем, чтобы ответить на один вопрос.
- Может, лучше у местных спросим, куда дорога ведет?
- Я тебе обещаю, что после того, как мы побываем на земле мельника, твой навигатор заработает.
Не знаю, что меня натолкнуло на такое утверждение. Куда удивительнее было то, что Артур мне поверил на слово. Что же такое произошло с ним в пути, раз он вернулся за мной? Этого мне не узнать.
Я решила, времени не теряя, расспросить его по дороге о вещах, которые не давали мне покоя.
- Скажи честно, что предшествовало тому, что ты вошел в дом Скуровых? Ты что-то утратил? Ты искал выхода? Чего-то искал?
- Она вышла замуж за ученого. Дала мне знать, что я неперспективный муж.
- Кто, она?
- Яна.
Яна. Одноклассница Анфисы, та самая девушка, которая пригласила его на выпускной.
- Она тебе это сказала?
- Что сказала?
- Ну, то, что ты – неперспективный муж.
- Что я, дурак? Разве не понятно, что она имела ввиду, когда ни с того ни сего выскочила замуж за этого фраера в пенсне?
- Он носил пенсне?
- Нет. Это я так, к слову. Он носил очки, и он был старше ее минимум лет на двадцать. Впрочем, почему «был», он и есть. Все у них окей. Троих детей состряпали.
- Может, она вовсе так и не думала.
- Как не думала?
- Не думала, что ты – неперспективный муж. Просто встретила другого человека, который ей больше подошел. Так бывает. И это даже хорошо, что она не стала обманывать ни себя, ни тебя, а поступила так, как поступила.
- Я пообещал себе, что заставлю ее пожалеть. Мне хотелось, чтобы она узнал обо мне из газет, по телевидению и позвонила первая, чтобы извиниться и попроситься назад.
- Ты в своем уме? У нее же трое детей!
- У тебя тоже трое детей. Ты же мне не рассказываешь, что тебе понадобилось в этом захолустье? Какого черта тебя сюда занесло? Или, скажешь, у тебя счастливый брак со всеми вытекающими отсюда глупостями?
- Я ничего такого не говорю. Просто, ведь не исключено, что у нее брак сложился удачно.
- Видел я это «удачно». Она в секонд-хенде одевается, трусы себе в коробке для распродаж на рынке выбирает. Такая женщина шикарная! Ей должно бы шелковое белье носить, а не эти тряпки с европейской мусорки.
- Почему же ты не подошел к ней, не поговорил?
- Подошел. Но она меня едва вспомнила. Представляешь? Даже имени не сумела с первого раза угадать. Вся такая издёрганная, нервная. Да еще ребенок малолетний за руку все ее тянул. Некогда было и поболтать.
- Так пригласил бы на свидание. Может, пришла бы.
- Нет.
- Что значит «нет»?
- То и значит. Она сама должна со мной встречи искать. Это ведь не я ее бросил, а она меня.
Я тогда был уже зав отделением, делал успехи. Баб – тысячи. Каждая готова просто так отдаться, ничего взамен не требуя. Медсестрички у меня в «гареме» были все, как одна, красавицы. Мне было чем похвастаться. А эта в коробке с бельем ковырялась у всех на виду. Мне даже стоять с ней стыдно было. Я должен был свидание назначить?
- Эта? Ты так сказал о ней, как будто не любил.
- А я и не говорил, что любил. Жениться на ней хотел – да. Жить, так, чтобы все завидовали. Детей нарожать. У нас с ней красивые дети получились бы. Здоровые. И «родословная» в порядке.
- Так ты к Анфисе из-за «родословной» сунулся?
- Не только. Я понимал, что с нее, если поработать, может выйти толк. И потом, был спокоен, что от меня она уж точно ни к какому профессору не сбежит. А вышло так, что эта курва еще и любовника за моей спиной завела. В благодарность за то, что я для нее сделал.
- А что ты для нее сделал?
Артур посмотрел на меня взглядом оскорбленного человека, в котором читалось «разве не ясно?»
- Я понимаю, что благодаря твоей поддержке она вернулась к полноценной жизни. Но разве должна она была тебе принадлежать после этого? Тем более, что ты ее держал в качестве «трофея».
- Как твой муж тебя терпит? Ты тварь еще та.
- Как говориться, всякой твари по паре, - отшутилась я и замолчала.
- Что смолкла? Больше нет вопросов? – съязвил он, явно ожидая более бурной реакции на свои слова.
- Зачем ты забрал у Анфисы ее дневники? Она не могла сама тебе их дать.
- Я посчитал нужным это сделать. В ее интересах.
- Забавно. В чем же, это, ее интересы?
- В том, чтобы я разобрался в этой ситуации и сумел сделать правильные выводы.
- Ну и какие же выводы ты сделал?
- Это не твое дело. И вообще, давай мне их сюда. Писательница херова. От тебя проку, как от дерьма. Только воняешь.
С некоторых пор я стала замечать, что подобные всплески негатива меня смешат. Ведь очевидно же, что говорит человек то, что думает о себе. Как раньше я не понимала такого простого объяснения агрессивности мужчин? А с другой стороны было не до смеха: ведь миллионы женщин в мире ЭТОМУ ПРОСТО ВЕРЯТ. Змей, говорите? Стратегия неразумного мужчины изначально сводиться к тому, чтобы обвинить. Причем делают они это даже неосознанно. Более того, им и вправду кажется, что это их обманули, их сделали несчастными, их предали и черт знает, что еще с ними сделали эти жестокие женщины. Если мужчина к себе внимателен, он внимателен и к своим словам. Ибо все, что вылетает из него ни в коем разе не должно осесть в душе женщины пылью вины и страха. НЕЛЬЗЯ ОБВИНЯТЬ ЖЕНЩИНУ. Это предательство собственной души. Нельзя, чтобы женщины верили в то, что они грешны. Незачем ЛЮБВИ знать пути забвения.
Я спокойно вернула дневники Анфисы. Он остановил машину, и, прежде чем мы двинулись дальше, разорвал тетрадки в мелкие клочья. Я смотрела как рукописные файлики, слегка взметнувшись в небо, падали наземь, смешиваясь с дорожной пылью и мне было грустно. Вот она, правда. Он жаждал уничтожить эту женщину, уничтожить в ней все намеки на свободу выбора. И он страшно боялся, что у него это по какой-то причине не выйдет. Скажете, дьявольщина? Нет. Дьявол представляет упорядоченное состояние. Оно не имеет ничего общего с мужчиной. Чистой воды чертовщина. Хаотичный, бесформенный, бесконтрольный эгоизм.
Глава 12.
Не знаю, как долго бушевал тут огонь, но силы он, по всей видимости, был разрушительной. Такое ощущение, что все постройки деда Кирилы просто стерты с лица земли. Бесследно. Но удивило меня больше не это. Странным образом на пепелище вдруг «вырос» колодец. Я не удержалась и подошла ближе. Ведро было привязано к цепи за пояс-бант от моей юбки.
Плохо осознавая свои действия, я опустила ведро в колодец вместе с внутренним вопросом «кто эти девушки, что были рядом с матерью Безупречной?» Когда ведро с кристально-чистой водой стояло у моих ног, я заглянула в нее и увидела отражение. Это была не я. Аленушка. Ее голос словно плескался в моих ушных раковинах. И слова было настолько отчетливы, что закрепились в памяти и потом целый день я не могла избавиться от монотонного повторения одного и того же.
«Никто. Мы – никто. Даже мать Безупречная Великая Земная Лаи – никто. Мы – картинки, рожденные твоим подсознанием. Варианты. Что ты выберешь, то и увидишь. То и проживешь. Мы в тебе. В твоем мире. Мы то, что ты знаешь о своем мире».
Я зачерпнула ладонью воду и поднесла к губам. И была настолько погружена в свое состояние, что не заметила, как Артур снова оказался за моей спиной.
- Надо с собой воды набрать. Не понимаю только, почему дед говорил, что нет колодца.
- Его и не было, - тихо ответила я.
- Как это, не было? Хочешь сказать, его за полдня вырыли?
- Он просто появился.
- Ты и вправду перегрелась на солнце. Давай уже отсюда пойдем, а?
Я улыбнулась сама себе. Забавно, но ведь выходит, что все эти мои «странности» и не мои вовсе. Я лишь зеркало желаний мужчины. Весело было понимать, что все, в чем меня обвиняли много лет, то, в чем я даже сама себя обвиняла, оправдывала и снова обвиняла, было не чем иным, как фикцией. И это не я «блаженная», «не от мира сего», «наивная», «дурочка», это вовсе не я - «чудик». Это те, кто смотрится в меня.
Муж, раскинувшись на нашей постели, смеясь и будто бы даже искренне недоумевая от моей «ненормальности» выдохнул:
- Не понимаю, как можно не хотеть секса? И чего ты такая замороченная? Меньше бы думала.
Неделю назад я бы ушла в себя, домысливая такое обобщение. Я бы искала в себе изъян, который так очевидно диагностирует мою фригидность, я бы обратилась к практикам, которые увеличивают сексуальное влечение, возможно, я бы, даже купила себе крем, обещающий привести в возбуждение. Но теперь я смотрела на него и понимала все.
Мне хотелось ответить, что секса я хочу. Вся загвоздка в том, что по какой-то причине я категорически просто не хочу секса с ним! Но вместо этого я говорю другое.
- Я просто пока не умею быть не такой, какой ты меня создаешь.
Неразумные мужчины копируют поведение своих детей, жен, чтобы нравится. Если женщина становится «мамой» своему мужу, то не потому, что она так решила, а потому что муж выбрал для себя роль сына. Иногда он выбирает роль жены, при этом «конкуренции» на своей сцене жизни не терпит. Женщине запрещается плакать, ныть, желать прихорашиваться, «квохтать над детьми», запрещается распоряжаться деньгами и даже готовить пищу, разрешается делать карьеру, зарабатывать деньги, пить, курить и даже гулять. Он гордо выкрикивает «я дал тебе полную свободу, чего тебе еще надо?»
Свободу от любви?
Артур благополучно довез меня до станции.
- Ну, куда ты теперь? - спросила я.
- Домой. Разве есть варианты?
- Могу я тебе дать совет?
- Меньше всего хотелось бы сейчас слушать советы. Но я у тебя в долгу, будто. Валяй.
- Отпусти ее. Она тебе не принадлежит.
- Не могу. Я сейчас не готов остаться один. Не готов….
- Но это ведь будет нечестно.
- А бывает по-другому? Ты вот, меня соблазнила. Потом обвинила в том, что «приперся». Зачем? Тебе это было нужно?
- Мне нужно было посмотреть на себя со стороны.
- Ты просто быдло. Тебя это забавляет, издеваться над мужиками?
- О, нет. Поверь. Нет. Я люблю мужчин. Но пока не умею еще не жить для них.
- Ты больная, дорогуша. Пойди-ка, полечись. И знаешь, - он запнулся,- ты в постели была как моя Анфиса. Такая же, ненастоящая.
- Я была ненастоящей только для тебя. Этот секс не предназначался тебе.
- А мне было все равно, я хотел тебя трахнуть – и трахнул.
Ему явно хотелось сделать мне больно, хотелось увидеть меня жалкой и хоть тем возвыситься.
- Что ж. Каждому свое, - спокойно ответила я.
- Ты полено бесчувственное. Я тебе все делал, а ты хоть бы спасибо сказала.
- За все-то ты хочешь благодарностей. А сам-то пробовал когда-нибудь благодарить?
Да и что же это ты мне такое делал, о чем я могла бы вспоминать с блаженной улыбкой на устах? Нет, тебе не дано узнать, где у ведьмы эрогенные зоны. Слабо. Полено, говоришь?
Я рассмеялась так громко, что сама удивилась этому смеху. Я смеялась так, как не смеялась уже лет двадцать. Смеялась не над ним. Мне было радостно от понимания себя.
Он сжимал кулаки, провожая тоскливым взглядом электричку, в которой я уезжала домой.
Я смотрела на его фигуру, которую постепенно растворяло расстояние, а перед глазами моими всплывал образ того жалкого уродца из моих видений.
Глава 13.
- Неразумные мужчины всегда оставляют для себя запасной вариант. Хотя это кажется странным. Ведь это женщине должно бояться остаться беспомощной. Он уходит к другой, той, что помоложе, а она остается жить со своей памятью наедине. Свою память он уносит с собой. И теперь это забота другой женщины – его «тараканы» в голове. Не надо плакать, когда уходит мужчина. Это как освобождение. Важно только свою память не подрастерять к тому времени, чтобы можно было не держаться за убегающего мужа, не цепляться за протез, в котором нет нужды.
Моя попутчица – моложавая бабуля с веселым румянцем на красивых скулах. Она утверждает, что ей девяносто восемь. Я бы дала шестьдесят. Не больше. Удивляюсь. Красивая.
- Почему Вы мне это говорите?
- Ты меня услышишь. Я чувствую. Но и это еще не все, что я тебе скажу. Женщины не болеют из-за отсутствия секса. И от избытка сексуальной энергии не страдают. Это сказки. Энергия накапливается и трансформируется в эквиваленте, равном необходимому. Мужчины, которые не развиваются духовно, стараются реабилитироваться за счет женщины.
- А если и она сама не развивается духовно?
- У нее нет такой задачи: искать развития. Ее задача быть любовью, нести любовь, отдавать любовь, умножать. Но ей говорят, что у нее есть много других обязанностей. Она часто и не понимает, что живет не свою жизнь. Как это делается? Очень просто. Он, в силу лени и эгоизма, навязывает ей определенную модель поведения. Она, изменяя себе, следует ей. И попадает в капкан. Никогда не изменяй себе. Муж чина жаждет власти над женщиной, потому что роль его на земле – вести. Если он не разумен и не умеет вести, он все равно на подсознательном уровне будет желать главенствовать. И тогда будет добиваться этого через унижение женщины.
- А если невозможно уйти от него? Если дети есть. Как тогда?
- Ты говоришь не то. Ты должна спросить меня, «что делать, если мой муж – ребенок?» А я тебе отвечу: если мужчина превращается в ребенка, ты перестаешь быть полезна своему сыну или дочери. Ты становишься нянькой, стряпухой, прачкой, кем угодно, но не матерью. А ребенку нужна мать. Мать с большой буквы. Это та, которая живет полной жизнью, позволяет себе петь, танцевать, играть музыку, рисовать, «купаться» в любви, раскидывая ее волны повсюду. Разве наши узницы могут себе это позволить? Вот и дети растут как дикая трава. Невозможно уйти, говоришь? Так и не уходи. Все само образуется. Только не предавай себя. И свою память. Храни память. Она поможет тебе вернуться к себе. Всегда. И никогда не поздно это сделать.
- Боюсь, я не совсем Вас понимаю.
- Я приведу тебе пример. Но только один. Хоть это и не значит, что мне тебе нечего больше сказать. Просто я не имею права вмешиваться.
- Я буду благодарна Вам, если Вы меня хоть немного направите.
- Ты рано пошла ходить. В семь месяцев. Мама говорила тебе об этом?
Я опешила.
- Говорила.
- Ну и, что случилось потом?
- Я упала, споткнувшись, о шнур стиральной машинки.
- И?
- И потом полгода не ходила. Боялась.
- Помнишь, себя в девять лет? В конце мая ты пришла домой, счастливая, что наступили каникулы? И … споткнулась о шнур стиральной машинки. Что-то важное произошло в этот момент. Я вижу только события. Ход событий. Но что-то произошло в этот момент помимо падения. Вспоминай.
И тут я вспомнила. Странно, что ситуации эти в голове моей мелькали часто, но я не видела, не находила в них ничего значительного раньше.
- Мама сказала, что меня не приняли в музыкальную школу. Я хотела учиться играть на фортепиано. Я мечтала. …
- И как ты отреагировала?
¬- Я приняла это как факт. Мне дали понять, что мечта эта неосуществима. За окном грело лето. Звало раздолье безделья. Я махнула рукой на свою мечту и побежала гулять.
- Никогда больше так не делай. Не бросай свою мечту. Нужно было, по меньшей мере, убедиться в том, что причина не в отсутствии таланта. Тебя вычеркнули из списка, потому что кто-то сумел заплатить за «место под солнцем» для своего ребенка. У мамы просто не было «блата». Так это тогда называлось, в восьмидесятые….
Мне хотелось выпросить у нее все, все, все. Но бабуля вдруг переключила тему так резко, что я даже не сразу поняла, со мной ли она говорит. И она ли это говорит.
- Был мужчина – начала она, глядя в окно на пробегающие провода. Женился на девушке, о которой говорили в деревне как о «непорядочной». В те времена легко было прослыть «непорядочной». Да что те времена! Клеймить и нынче умеют не хуже. Однако, факт. Говорили о девчонке всякое. И решился он, так сказать, на «благородство». Как это с его уст звучало «взял ее такую». За «свет благородства» юной невесте пришлось в замужестве собственном продавать мужу свое тело. А как это еще назвать можно, когда тебя «взяли такую» и значит «должна»? Покорна была, послушна, податлива, неприхотлива, ничего для себя даже и просить не смела. Образцовая. Но ему-то не нужна была образцовая. Он женился на «непорядочной»! Что делать? Поить. Поить, бить и приговаривать «дрянь, шлялась везде, а я тебя взял». Недолго продержалась. От спиртного с головой что-то делалось нехорошее: уходила из дому, будто теряла чувство направления, и ходила, ходила, по полям, по лесам. Вот когда оправдались надежды мужа. Теперь он был герой для сельчан. Отец-герой. Ведь пятерых сыновей родила «дрянь, которая шлялась везде, которую он взял». Выгодное положение. Теперь, когда нужно было подгулять с очередной кралей, он знал, что делать: налить жене рюмку. Будто бы так, ненароком. Остальное с ней само сделается. Так и жили. Дети? Дети смотрели друг друга как могли. Старшие младших. Не понимал человек, что детей собственных изуродовал нелюбовью до полусмерти. Пятому сыночку досталось, однако, материнской ласки. Однажды мелькнуло сомнение в женском сердце. А тот ли Бог, которому я доверилась? И образ дающего любовь, указал другой путь, верное направление. Вернула себе имя доброе, уважение людское, перестала на рюмку предложенную отвечать согласием, поженила сыновей. Одного только так и не научилась: чего-то для себя просить. Но Иисуса любит самозабвенно. Бога трудно не любить.
Это пример того, как мужчина жаждал уподобиться Богу, но путь выбрал не по душе, не по сердцу. Не вырос. Не повзрослел. Не простил свою мать, которая когда-то недолюбила его. А в какой плоскости измерять важное, когда кусочки не склеиваются ни в какую реальность?
Пятеро было сыновей. Скажу об одном. Сын мужчины, пошел тем же путем. Выбрал в жены девушку, о которой «ходили разговоры». И хоть на деле оказался ей первым мужчиной, не отказался от возможности продемонстрировать глумливой толпе «благородство души» и женился почти сразу же. К «супружеским обязанностям» жена относилась холодно. Стал он ее на рюмочку звать. Чего не сделает послушная жена…. А послушной, по его разумению, жена становилась, только когда спиртное в ней играло. Играло спиртное. Играло и воображение мужа. Порядочная ханжа жена не утоляла жажды верховенства, благородным его уже никто и не считал. А хотелось. И что не говори, а осчастливить какую-нибудь «падшую «женщину – это было нечто обязательное в программе жизни. Было. Но мало. Хотелось проститутку. Вот бы жена была ею. Прямо даже жаль, что не с панели «взял». Хотел – получи. Она стала гулять. Там, где спиртное, там и другие мужчины. К нему она возвращалась виноватая, покорная, жалкая, но жаркая. Что еще было нужно? Он даже стал сам ей любовников подыскивать, только чтобы вдруг не остановилась и не стала «домашней». Но получилось не совсем по сценарию. Она встретила Бога. В образе мужчины старше ее на двадцать лет. И получила порцию любви. Он не наливал ей спиртного, не хотел видеть в ней шлюху. Он ее обожествлял. И она расцвела. Разве что не сразу поняла, что не уйти так просто от мужа нареченного. Если мальчик не стал мужчиной, Бог не говорит через него.
Старушка замолчала. Мне не хотелось прерывать беседу.
- Но разве виноват он, что вот так вот в детстве был лишен любви собственной матери? Раз его некому было научить понимать верно свое назначение?
- Мужчина должен стремиться к дисциплине. Прежде всего. Только с ее помощью может он выучиться уму-разуму. Ведь, в отличие от женщины, память свою должен потерять. Единственное, что он обязан помнить – свое назначение. И сила творца приведет его сама к победе духа. Я не призываю надеть на себя рванье и пойти по дворам, возвышаясь над всеми, цитируя Библию. Я говорю о роли творца. Созидающей роли. Мужчина или становится Богом или унижает Любовь. Другого не дано. Воля движет, но гореть ему. Либо должен, либо вышел из строя. Вопреки пониманию, голову не с плеч рубят, а с поля боя выносят. И это тяжело: быть храбрым воином в поле крови и теней. Но нет ничего радостнее, чем извлекать звуки любви. Отправлять от себя чистую волну смелости, чтобы женщина «зазвучала». Пение не должно смолкать. И разве не отрадно, когда оно чистое, ласковое, на слух приятное и волнующее? Кто сказал, что это просто? Кто решил, что недостойно мужчине обучаться этой науке – пробуждению женщины? Настоящей, смелой сердцем. Какое разнообразие звуков существует в природе! Важно попасть «в ноту», угадать свою «мелодию». И нет ничего невозможного в таком союзе.
Заканчивая одну историю, женщина начинала следующую. Я слушала, внимала. Мне не хватало смелости ее перебить. Так она была хороша. Но что-то настораживало меня. Будто что-то менялось в ней. Колеса поезда мерно отсчитывали минуты пути, а я наблюдала удивительную картину: у меня на глазах человек старел. Сначала поседели ее блестящие черные волосы, потом, будто корни векового дерева, взбухли вены под кожей и искорявили ее красивые руки. Когда трансформация коснулась ее лица, мне стало совсем не по себе. Под ее кожей будто проснулось какое-то существо, зашевелилось, расползлось, омертвляя поверхность, собирая ее в сухую, безжизненную складочку, как ветхую простынь. Мне казалось, что она сама вот-вот рассыплется, на глазах моих станет прахом, но женщина продолжала говорить. На первой же паузе, я схватила ее за руку и, глядя в глаза, умоляюще попросила:
- Еще, пожалуйста. Напомните мне еще что-нибудь. Покажите еще хоть одну деталь моей памяти. Мне страшно осознавать, что я живу, ничего не понимая.
- Этого будет слишком много сразу. Не на пользу пойдет. … Всему свое время.
- Нет! Я чувствую: надо теперь. Мне нужно знать! Чем я болела в детстве? Почему я все время падала в обмороки? Что это было?
Из носа старушки потекли сопли, из глаз – слезы. Непроизвольно. Это было что-то старческое, неконтролируемое. Немощь захватывала ее стремительно. Я боялась не успеть.
- Восьмидесятые…. Тебе исполнилось пять лет. Воспитатель детского сада собрала всех детей из группы и с многозначительным видом провела вас в музыкальный зал. Вас усадили на стульчики как в кинотеатре и включили телевизор. Но показывали там не мультики. Это была передача о том, что в мир пришел СПИД. Подача такая дикая. Кровь. Это связано с кровью. Шприцы, каталки с накинутыми на лицо простынями, люди в белых халатах, кровь - укол - смерть. Таким образом, вас, пятилетних детишек посвятили в тему СПИДА. Помнишь?
У меня сперло дыхание. Такое было! Да! Я помню впечатление. Даже теперь при одном воспоминании, в груди моей зарождается необъяснимая тревога.
- Помню….
- Что было потом?
- Потом нас по одному стали вызывать к медсестре, на прививку.
- Вот тогда это произошло в первый раз. Ты потеряла сознание. Не так ли?
- Так….
- Потом, когда тебе брали кровь из пальца, когда лечили зубы. И так всякий раз, когда твоего тела касался медицинский инструмент, приносящий кровь и боль.
- Я научилась отворачиваться в момент, когда мне брали кровь. Я была уверена, что если я не буду видеть крови, то со мной ничего не случиться. Но все равно случалось. Еще долгих пятнадцать лет. И теперь иногда случается.
- Ты боялась умереть. Тебя убедили, что это неизбежно, если участвует кровь, шприц и люди в белых халатах.
Бабушка уже не говорила, она сипела, кряхтела, шипела. Я стала ожидать какого-то внезапного умолкания, но получилось по-другому. Я услышала шум за окном. Электричка остановилась на станции. Какого-то важного человека встречали на перроне с оркестром. Мое внимание переключилось туда. Когда я повернулась к своей собеседнице, ее там уже не было. Не было совсем. Я не хочу сказать, что она вышла незаметно. Не хочу сказать, что она вообще куда-то делась. Я не ощутила ее отсутствия. Будто этой бабушкой была я сама.
Глава 14.
Женщины, милые! Слушайте и вслушивайтесь. Смотрите и всматривайтесь. Того ли хотя от вас, чего вы сами хотите? Спасайтесь.
Артур назвал меня быдлом. И это слово застряло у меня в голове. Нет. Не обидой. Другим. Этому было нужно объяснение. Я его искала. Почему понятие это не вызывало в моем сердце критики? Я одобряла некий образ мыслей, который способствует деградации?
Быдло…. Так странно. Странно, что я приняла это как данное, что так легко согласилась с этим.
Я смотрю на себя в зеркало. Что во мне есть? Каким клеймом помечена? Зубы больные, гнилые, кожа бледная, нечистая, в меру стройна, но не гладкая. Не ровная. Полуслепая. У меня, получается, маскироваться под «приличную», местами я довольно привлекательная и даже представляю интерес для немалого числа «высших», но по какому-то злосчастному принципу всякий раз, когда готовность преуспеть наступает, какое-то обстоятельство притупляет веру в себя. Вдруг выйду на улицу с зубной пастой на щеке или не замечу, какое пятно «сидит» у меня на брюках только в конце рабочей смены. А тут еще моя способность «краснеть носом» в холод. Вот лицо будет белое, а нос, зараза – красный. Ну, посмотришь – быдло и есть.
Нет. Мне не увековечить себя в чем-то одном. Я роздана по кусочку огромной массе людей. Я роздана. Только это и есть признак отсутствия личности. Потому и не стать мне не - быдлом. Возможно, ли упрятать в себе признаки всех тех, в ком ты есть, всех тех, от кого ты что-то взял? Разве можно быть чем-то одним, когда вокруг величайшее множество? Я не умею.
Хорошо. Я быдло. Тогда понятно, зачем ко мне всегда так отчаянно тянулись «положительные». Моя успеваемость в школе была серьезно «подорвана» недопониманием точных наук. Учитель химии, не в силах сдерживать свое возмущение, даже пошутил как-то, что в будущем я стану химиком назло учителю. Парадокс, но при такой вот моей вялой способности к обучению, я дружила с единственной отличницей в классе. Она сама предложила мне дружбу. И это было по-настоящему. Я добросовестно учила ее всему «плохому», что переняла от своих предков. Ей это нравилось. Я выросла. Пошла работать. Но и тут» положительные» притягивались ко мне магнитом. До такой частоты это повторялось, что я стала даже подумывать, будто и сама «положительная»….
Я не дождалась своего создателя…. Поспешила.
Что мною руководит? Мысль? Тон? Тональность? Ритм есть. Определенно. Но кто его задает? Стон. А откуда взялся стон? Вижу. А чьими глазами? Не тем ли и славлюсь, что недоговариваю? А дары. Что в них заветного, если нет мору? Во что превращается сон, когда шепчет свои условия ритм? Не гоже нам, двуногим, думать об одном и том же. Знаю, что во тьме сгорает эта прихоть ума - жить для других. Но велико ли сомнение у тех, кто дожил до срока? Много ли сил у тех, кто упал? А гнев. Какого его рвение относительно слабого! И где питается гонимый? Высоко понимание, но финал предрешен. Быдло. … Шумит лес, река вздыхает волнами, а что меж тем? Зола. И пыль. Главное ли - быть? Вероятно ли, шагать и не видеть собственных следов? Ярость дышит мною от предложенного факта совершенства. Быдло…. Так и есть. Что проку от того, что выношу боль? Тяжелее от горечи, что в глубине застыла, осколком колет, голоса лишает.
Я бы не задавала себе вопроса, но ведь тем самым «низшим» я тоже как «ком в горле». И для них я «второсортное» существо. Как же понимать мне, если и для всех этих, отчаянно морально разлагающихся и упорно спивающихся я тоже быдло? Значит ли это, что я какое-то универсальное быдло, всем быдлам быдло? И вдруг я понимаю. Ну, конечно же! Именно так Отец спасает мою душу. Спасает от тяжелого бремени гордыни. Не овсом кормится лошадь, бегом и волей ее существо наполняется.
Но как же определить, кто ты и к чему тебе направить взор свой?
Загадка кроется в голосе. Почему люди так мало обращают внимание на голос? Впрочем, не скажу, обращают, конечно же, но не доверяют чувству, которое возникает. Возникает раздражение и часто даже не легкое. Но мы его прячем зачем-то, доверяя поверхностному. Мы привыкли доверять словам, также как привыкли требовать внимания к словам. Достигнута негласная общая договоренность. Ладно. Буду говорить за себя. У меня, к примеру, не один голос. Их, как минимум восемь. Как максимум сорок восемь. Одним голосом я говорю с сыном, другим с дочерью, третьим - с начальником, четвертым - с мужем, пятым – с соседкой, шестым – с подругой, седьмым – с приятельницей, восьмым – с мамой. Нет числа. У меня такая ситуация. И знаете, что я скажу? Ни один из этих голосов не мой. Ни один не является голосом души. Но я его всегда слышу. Всегда, когда его пропускает мое пространство. Тогда мой голос мелодичен. Таким голосом я напевала колыбельную детям, когда они были младенцами. Таким голосом я говорю, когда в душе моей полный штиль, спокойствие. Таким голосом я заговорю однажды с человеком, который придет, чтобы увидеть во мне ту, которой я хочу быть. Тогда я буду петь. И всем достанется этого пения. Я узнаю этот голос. Я его помню. Это голос Матери Безупречной Земной Лаи.
А еще я знаю, как он будет на меня смотреть. Да! Мне важно, как он будет на меня смотреть. Этот взгляд ни «снизу», ни «сверху». Это взгляд в саму меня: теплый, ласковый, восторженный. Взгляд, который скажет: откройся. И я откроюсь.
Некогда Сервантес детально описал всю смехотворность и абсурдность тщетных метаний своего героя. Знал бы он, что наступит целая эра Дон Кихотов. Тех, которые сражаются. Находят цель, врага и сражаются …на смерть одного из партнеров. То, с чем они сражаются, желает ли его погибели?
На что вы идете с войной, мужчины? На свое начало. Не буду желать вам удачи на этом пути.
Глава 15. Последняя, перед откровением.
Надо ли говорить, что вдовес к моей «непонятности» теперь приложилось еще одно качество: мне стали «мерещиться» складные тексты, требующие немедленного письменного оформления. Местами я уже их использовала. Не могла не использовать. Лезут, аки черви. А потому, продолжить свое повествование я позволю себе выдержкой из одного такого «послания».
«Просто все. Чините себе мир до власти, прокладывайте путь ровный без жажды. И что откроете? Себя лишь. Себя лишь. Да живота свояго суть и корень. Питайтесь своями делами, пробуйте своя заветы, не уповайте на победу высшего, но будьте с высшим в едином круге. Питайтесь сумой своею, блаженно смотрите, куда облака тянут седину свою от вас. Доброе ли вы сотворили? Погиблое ли сокрушили? Чего бы не было, все от вас. Нигде нет другого. Трудно свой путь держать. Это от правды. Сие не вложено в уста, но горит в груди огнем. Чей же огонь грянет пуще?»
Память вернула мне воспоминания о мельнице спустя год, после того, как я вернулась домой после своего небольшого путешествия. Произошло это резко, неожиданно, даже болезненно. Случившееся выдернуло меня из моей будничной стабильности, которую я усердно организовывала день за днем, изо всех сил стараясь не выходить за общепризнанные рамки. Было предчувствие, но мне не пришло в голову объяснить это тем, что на меня надвигалась правда. Та самая, от которой я пыталась укрыться. Если интуицию принимать как качество доверия к себе, то, я, грубо говоря, «наступила ей на горло». Каким-то удивительным образом ей удалось выжить. И стала она крепкая, но ядовитая. Теперь мне совладать с ней стало почти невозможно. А другого было не дано. Таким образом, в одно прекрасное утро я решила, что сошла с ума. Совсем. Признаться в том было страшно. Потому что жить хотелось как никогда. Это желание жить, очевидно, давалось в нагрузку к тому мироощущению, которое захватило меня. Но обо всем понемногу….
Сказка третья. Расстановки «по Алисе».
Глава 1.
Снилось, будто я стою на выступе отвесной скалы и кричу в пространство:
О воины света, что затачивают свой разум о стихии! О чем мольбы ваши? О чем ваша радость?
Вот я перед вами! Вот бедствие в лице моем! Пришлая, венерианская паразитка. Мною отравлено много. Много мною истерзано. Спасайте же, человечество! Режьте мое горло! Пусть захлебнуться в крови «захватчики русского духа». Пусть спасаются бегством в ад мои преданные хранители! Что ж, медлите? Боитесь? Кого?
«Нет угрозы земле иной, кроме мужей, что через бегство душу свою удержать хотят. Остолопы, упыри духовные. У бога за пазухой жить, да грести на себя, на себя…. Женское примерять удумали? Вам ли не дано любить женщин? Али не дал Отец Земли смелости, что за страхом тянетесь? Соткана женщина из порока вашего, но у Бога в руках ключ от источника вечности, что хранится на глубине у каждой. Так возьмите ключ. Неужто не даст? Али зловонные воды сердца грязного путь перекрывают? »
После моего короткого путешествия, территория моего передвижения существенно сократилась. Теперь я не могла решиться ни на какой выезд. Меня пугал транспорт, какой бы то ни было. Пугали люди. Я ходила, не поднимая глаз. Избегала, какого бы там ни было контакта с мужским полом.
Это летнее утро не отличалось ничем от других таких же теплых летних утр. Разве что тем, что почему-то хотелось корявить слова и выпячивать перед всеми свою неуравновешенность. Я выкладывала продукты на кассе, чтобы расплатиться, когда за моей спиной послышалось отчетливое хрюканье. Холод пробежал у меня по спине, но я осторожно повернулась, чтобы рассмотреть то, что издавало странные звуки. За мной стоял мужчина. Крупный, холеный, самодовольный. Я отметила влажный блеск его голубых глаз, которые вместе с тем, казались совершенно пустыми. Их голубизна была ледяной, страшной. И при этом, глаза слезились, будто бы этот лед постепенно таял. И вдруг на этом фоне я снова слышу отчетливое «хрю-хрю». Вижу, что мужчина этот открывает рот, будто для того, чтобы что-то сказать, но до меня доносится хрюканье. Отвернулась, тяжело дыша. Огляделась по сторонам. Неужели никто, кроме меня не слышит? Лица вокруг оставались невозмутимыми. Значит, это только мне слышится хрюканье?
- Сто сорок два рубля, - сообщила мне продавщица стоимость покупки.
Я расплатилась и принялась медленно складывать продукты в пакет.
- Хрю, хрю, хрююю,- это был настоящий поросячий визг. Я почувствовало, как от него у меня заложило уши. В страхе подняв глаза на источник визга, я увидела глазницы, из которых хлынула жидкость. Эта жидкость была грязной, вонючей. Тугой струей, будто рвота она хлынула мне в пакет с продуктами. Я закричала и выбежала из магазина. Оказавшись на улице, вдохнув свежего воздуха, почувствовала головокружение….
Возле меня остановился автобус. Водитель и кондуктор вежливо пригласили меня войти.
- Я не собиралась никуда ехать, - неуверенно возразила я.
- Но ехать надо, - ласково ответила женщина – кондуктор. Вас ждут.
- Кто? – удивилась я.
- Те, кому нужна Ваша помощь.
-По-моему, это мне сейчас нужна помощь.
- Это кажется. Нам пришлось ввести Вас в такое состояние. Иначе бы пришлось действовать грубо и примитивно. В Вашем мире это называется похищением. А нам нужно, чтобы Вы осознали то, что с Вами происходит. Только так нам от Вас будет польза.
Я почувствовала, что вот теперь-то мне уже точно терять нечего. Так вот, видно и трогаются умом. Поэтому послушно вошла в автобус и села на удобное сиденье. В тот же момент мне показалось, что автобус стремительно взмыл вверх. Высоко вверх. Подобно ракете он устремился в космос. И вот, когда уже высота казалась уже предельной, я вдруг обнаружила, что в автобусе нахожусь одна. Ни водителя, ни кондуктора. В это самый момент распахнулись двери, и я почувствовала, как меня стремительно всасывает воздух «за бортом». Мое тело буквально вынесло в двери, и я полетела вниз.
«Нет, я не разобьюсь, не разобьюсь» - внушала я сама себе. И чтобы быть еще более убедительной закричала, что есть мочи.
- Господи, спасибо тебе за все, что есть у меня в жизни! Спасибо за все! Я самое счастливое создание на Земле! Я обожаю жизнь! Я живу! Спасибо за то, что я живу! Ура-а-а!
Это внезапный фанатичный возглас был вызван чем-то изнутри. Будто какой-то, неведомый мне предохранитель вступил во взаимодействие со стихией.
Очнулась я на лугу. Поднявшись, долго смотрела вокруг, чтобы понять, где я и куда нужно идти. В воздухе не было слышно звуков. От обилия кровавых маков пестрило в глазах. Воздух был недвижим. Это угнетало меня.
«Курица не птица, но и чайка не персона», - донеслось до меня чье-то внятное толкование. «Одинаково противны и кудахтанье и визгливые крики падальщицы».
Я оглянулась. Никого.
Самое удивительное, что я даже не могла определить, пол голоса. Потому что голоса, как такового не было слышно. Слова доходили до моего подсознания, будто короткие телеграммы.
«В животном мире человек может слышать только свой голос».
Я пошла. Искать другого. Иного. Того, ради чего тут оказалась. Всюду за мной следовала тишина. Иногда тишину прерывали фразы, которые «рвали» мой мозг. Но приходилось прислушиваться, потому что иного источника информации у меня не было.
«Хороша. Великолепна просто. Царица ждет тебя».
Мне хотелось спросить, но спрашивать я не могла. В моем мире задавать вопросы самой себе я привыкла. Тут это не работало. Вернее, работало, но по-другому. Информация от меня передавалась так же, как и приходила ко мне. Мысленно. Но только правильно оформленная мысль приходила с ответом.
«Воображение видит».
Что можно вообразить в такой ситуации? То, чего хотелось бы. Хорошо. Может, это мир Лаи? Той самой, которая прекрасна? Я ведь хотела о нем узнать. И на тебе….
В этот момент на меня обрушился звук. Среди тишины, которую я только что познала, этот звук казался оглушительным. Хотя это был звук воды. Теперь я увидела перед собой родник. Захотелось умыться. Зачерпнула полные ладони и опрокинула прохладную влагу на лицо.
Каждое мое движение, каждая самая мелкая манипуляция буквально оглушали. Никогда бы не смогла себе представить, сколько шума в природе может создавать простая вода.
И тут я услышала рычание. Откуда оно доносилось? Оглянувшись, никого не увидела. Но рычание не прекратилось. Это было похоже на медвежий рык. Впрочем, не смахивало на угрозу, больше на стон. Такой глубокий, тяжелый на слух плач крупного раненого зверя. В недоумении я встала и пошла в направлении, которое выбрали мои глаза. Там был лес. Рычание не прекращалось, но становилось тише, слабее. То ли животное устало бороться со своей болью, то ли его устраивало то, что я делаю. О, что это был за лес! Я, влюбленная в его запах, ощутила себя на высоте высот от блаженства. Потому что в этом лесу ароматы природы будто договорились мне служить. Если бы было предложено воссоздать хоть какое-то подобие этого разнообразия ощущений, я бы не стала даже пробовать. Тщетно.
«Исцелением бахвалиться преждевременно. Как бы не торжествовала в тебе радость. Просто атмосфера живет за тебя, пока ты не способна», - голос в голове приглушил мой восторг.
А между тем, звериный рык, что преследовал меня, утих вовсе.
Путь по лесу не казался мне ясным. Он стал видится бесконечным. Было непонятно, куда и зачем я иду. Стоит ли? Я заскучала. Мне хотелось кого-то встретить. Или что-то, что послужило бы подсказкой на вопрос, какие законы работают в этом мире.
- Зачем я тут! – выкрикнула я в пространство. Отчаяться не успев, ощутила присутствие. Присутствие даже не одного. Многого. Множества. Это множество было в воздухе. Оно было, никуда не девалось. Этого даже не надо было искать. Оно будто было расселено повсюду. Я так сильно ощутила это, что, казалось, нахожусь в окружении, в плотном кольце неких энергетических субъектов. Но прошло время, прежде чем я сумела понять, что же меня окружает.
Перво-наперво слух мой стал улавливать звуки. Это походило на пробуждение огромного города от ночного сна. На моих глазах ветви деревьев расслабленно зашевелились. Но не от воздуха, не от ветра. Это было произвольное шевеление. И я видело не ветви, а руки, прекрасные женские руки, которые прихорашиваясь, поправляли прически, разглаживали невидимые одежды на своей фигуре. Я увидела лица. Сотни, тысячи, сотни тысяч лиц, обращенных ко мне. Они молчаливо всматривались, будто ожидая какого-то действия. И тут я снова услышала медвежий рык. И столько боли и отчаянности было в этом рычании, что сравнить сие можно разве что с плачем раненой медведицы, которая видит своих медвежат в капкане. Я осмотрелась. Но снова не увидела никого, кто бы мог издавать такие звуки. Вместе с тем, лица, обращенные ко мне, требовательно, но почтительно продолжали молчаливо о чем-то вопрошать. Рычание ими было принято, как сигнал к повиновению. Мало того, в следующий момент воздух разорвали на части другие звуки. Это были голоса птиц, слетевшихся на рык. Тут же, в мою сторону потянулись животные. Я не успевала понимать момента, в котором все они внезапно обретали человеческую форму. Я видела лица. Но вместе с тем, я не слышала голосов людей. Животные, которые в моем видении обретали человеческую форму, не переставали издавать звуков тех существ, от которых «произошли». Я слышала мычание, мяукание, лай, гоготание, кукареканье, пересвистывание и чириканье, и множество множеств других, малознакомых мне звуков. Становилось мало места мыслям. Я будто не умела остановить какое-то нашествие, наступление, вмешательство в мой мозг. И тут раздался знакомый рык. Воздух одномоментно освободился от лишних звуков.
Я мысленно поблагодарила это незримое животное и стала внимательно всматриваться в толпу, что образовалась вокруг меня. Что же это все означает?
Вперед толпы вышел человек. Образ его был причудлив, неровен, уродлив. Руки, ноги не имели начала. Они будто начинались от шеи, разветвляясь наподобие дерева. Так рисуют людей маленькие дети. Будто у него не было туловища вовсе. Только позвоночник. А голова…. Голова не имела лица. На голове были глаза, нос, уши, рот, однако, расположение их на голове было хаотично. Но, в отличие от других, этот имел хоть какую-то определенную форму. Он был более реальным. Остальные на его фоне представляли лишь подобие. Зыбкость, иллюзорность их присутствия кричала о каком-то неправдоподобии.
Человек заговорил со мной.
- Дарствуем уважение свое и доверие тебе, матушка медведица.
Я опешила и снова огляделась по сторонам. Он ко мне обращается?
Человек, будто, не заметив моего смущения и растерянности, продолжал.
- Царица наша, Лаи Родительница, прекрасна настолько, что даже волк перестанет выть от голода, если взглянет на нее. Говорят, что глазами своими она зажигает утро. Никто из нас не смеет показаться ей на глаза, пока темнота царствует. А как свет разольется над долиной, будит нас царский советник. Не звуком, но звоном.
- Отчего же, никто не смеет? – спрашиваю, недоумевая и одновременно мысленно рассуждая над тем, каким из органов говорит со мной мой собеседник.
- Она настолько прекрасна, что боль разорвет ей сердце от взгляда на своих детей. А сердце ее - душа всего сущего. Поэтому глаза ее в светлое время завязаны повязкой. И мы не смеем допустить, чтобы взору ее досталось увидеть хоть каплю несовершенства нашего.
- Почему ты мне это говоришь? Или боишься, что я нарушу ваши законы?
- Нет. Не боюсь.
- Что же тогда?
- Истекает мой срок на этом месте. Но один я среди всех, кто остался, владеет речью. Речью, с помощью которой прекрасная Лаи доносит мысли. И после меня не останется никого, кто бы мог пожелания ее доносить до всех.
- Почему так вышло?
- Был я мал в своем росте, пока вершились перемены великие. И достоверно не могу сказать. Но память моя донесла откровение о том, что нарушено устройство мира нашего вмешательством. Давно нарушено. Так давно, что и не помнит никто из нас, отчего все началось. И, будто, в той далекой дали, царица наша властна была исправлять наши уродства. Будто владела она силой и защитой была наделена против наших слабостей. Я и сам не доверял тому, что пришло ко мне в видениях. А уж как всем нам поверить в это трудно было, пока не свершилась нынче предреченное знамение!
- Какое такое знамение?
- Будто явится медведица, и речью будет говорить.
- Медведица? – я никак не могла взять в толк, каким образом я имею отношение к медведице, о которой идет речь.
- Ты, матушка.
Я хотела снова задать вопрос, но вместо вопроса из меня вырвался грозный стон, вопль, рык. Звериный. Но, теперь, я не сомневалась, что это идет из меня. Словно, я приняла в себя это дикое животное как неотделимую часть. Оно было со мной, с той самой первой минуты, как я услышала этот рев. Но умом своим я никак не могла понять очевидного.
В ответ на мой грозный рев, «толпа» гулко зазвучала на разные голоса, выказывая одобрение.
«Тесно в шкуре лишь до забвения. А потом все мимоходом, отрывистой линией вдоль берега жизни. Тебя ли мне учить? Оторви да выбрось гнилое, но не суди о падшем. В дороге и ему место найдется. Всему есть место. Но каждому свое».
Я внимательно «выслушала» из ниоткуда присланный совет и приняла решение действовать немедля. Но в этот же момент оказалась возле магазина с сумкой провизии в руках….
Глава 2.
Я помнила каждое слово, каждое ощущение. Меня разрывало на части от досады. Что за роль мне выпала? Почему я не могу самостоятельно управлять этой ситуацией? Хорошо. Допустим, я там не нужна. И вообще это все плод моего воображения. Но если допустить, что в этом есть какой-то смысл для моего настоящего, что тогда?
Я не люблю своего мужа. Нет. Вернее будет сказать, что я не люблю в его присутствии вообще, в принципе. Притупляется моя чувственность, закрываются все эрогенные зоны. Я не умею любить никого, когда он рядом. И мне стыдно и совестно. Потому что все считают, что он хороший мужчина с ним должно быть счастливой. Но, черт возьми, я не счастлива! Я глубоко несчастна рядом с ним. Время от времени я заговариваю о разводе, прошу меня отпустить, но он, взывая к моему разуму, указывает на то, что у нас трое детей.
- Чего тебе надо? Поругаться хочешь?
Ну вот, снова… а всего лишь я спросила, любит ли он меня. Знаю ведь, что не скажет того, что услышать хочу. Зачем спрашиваю? Хотелось обмануться? Или поверить хотелось? Кровожадная надежда. Зачем нашептывает свои сказки? Зачем дает понять, что все лучше, чем я думаю? Настроение испорчено на весь день. В этом дне утерян смысл. А как без смысла жить? Даже если это один день? Даже если весь этот день я активно изображаю свое присутствие в жизни, я не живу. Мы гуляем с детьми, делаем уроки, я убираю квартиру, готовлю вкусный обед, потом разбираю шкафы, собираю два пакета вещей, от которых нужно избавиться и в какой-то момент даже ощущаю облегчение. Но бессмысленность происходящего продолжает меня угнетать. Сегодня суббота. По дому носятся бес башенные духи алкоголя. Муж любит выпить по выходным. А мне неуютно. Хоть из дома беги, хоть с балкона прыгай….
- Я что, не имею права, в выходной день расслабиться? – выкрикивает он с дивана. – Сама не можешь - другим не мешай.
Нет. Он все-таки хороший. Он милый. Я держу в руках его фото, на котором ему годика три. Миленький, маленький мальчик. Божье создание. Человечек. Чудо. Радость. Счастье. Он хороший. Просто его в детстве не любили родители. Некогда им было. И досталось мне вот такое…. Ищу слова, но подобрать не могу. Вдруг слышу с дивана:
- Гав, гав, гав-гав!
Выхожу из кухни, иду убедиться. В нашем доме нет собаки. Смотрю на диван и прикладываю свою ладонь ко лбу.
- Гав, гав, - гав-гав, гав, гав-гав! – объясняется со мной супруг.
- Что ты говоришь? – переспрашиваю.
- Гав, гав,гав – гав, гав-гав!
Ощущаю, как острая искра проходит через все мое туловище. Будто я свеча, мой фитиль подожгли, и я должна быть готова, что сгорю вся, без остатка. Время пришло гореть.
«Так вот каждая свеча в красоте своей неживая, пока не горит», - слышу старого знакомого в своей голове.
Надо, пожалуй, дать ему какое-то определение, ну или имя хотя бы. Чтобы вы понимали меня, о ком речь идет. Пожалуй, назову так, как некогда он мне назвался: Павел. А я тем временем вернулась к событиям, которые зачинались в «животном» мире, мире прекрасной Лаи.
Глава 3.
Дорога ко дворцу Родительницы напоминала собой огромный улей с пчелами. Пока Асор (тот самый единственный человек) вел меня, я ни на секунду не оставалась в тишине. Шумным роем надо мной кружились…лица. Я видела лица, а слышала пчел. Огромная пчелиная семья, не переставая, делала свою работу. Изредка я ловила на себе любопытные взгляды. В них читался страх. Они видели во мне угрозу. Еще бы! Я ведь медведь! Здесь, в мире Лаи, все видят только мою шкуру.
Вскоре в нос мне ударил запах. Запах тухлой воды. Мы с Асором остановились у вырытого канала, который окружал собой трон царицы. Трон стоял на возвышении, будто бы под облаками, но никаким образом, кроме канала, заполненного тухлой водой, не был огражден. Не было стен и величественных сводов, не было никаких комнат. Только трон под небом голубым.
Царица Лаи восседала гордо и прямо. Над троном ее висел массивный колокол. У трона стоял мужчина. Очень красивый. Мне на ум пришло: чертовски красивый. Не иначе. Мужчина внимательно посмотрел на нас с Асором и, наклонившись, что-то шепнул Лаи. Она, еле заметно кивнув, обратилась в нашу сторону.
- Какой недуг привел вас ко мне, родные мои?
- Разве только недуг может привести к тебе, прекрасная Лаи? – спросила я.
«Часовой» взволнованно взглянул в мою сторону. Еще бы! Медведица, а заговорила человеческой речью!
- Беда постигла вас? Страдания, тоска одолели?
- Нет, прекрасная Лаи.
- Лаи поднялась с трона и вытянула вперед свои руки, направив ладони в мою сторону.
- Но я чувствую боль твою, говорящая. Дикую боль в самом сердце души. Я вижу сплошную рану кровавую. И молвишь ты мне, что тебе не больно? Разве не жаждешь ты покоя без боли? Разве не за этим я служу тебе, дитя мое?
«Не дай боль наказывать. Боль голосом говорит, да не услышана, пока томится в застенках. Не дай узаконить ее в своем теле, не дай в цепи ее заковать», нашептывал мне Павел.
Не послушала я Павла. Не поняла его совета. Потом уже это поняла. Ну да что уж об этом….
- Да. Я пропустила боль в сердце свое. Я позволила ей говорить от моего имени со мной. Чтобы привела она меня к тебе, прекрасная Лаи.
- И вот я перед тобой. Чего же желаешь ты?
- Желаю, чтобы посмотрела ты на меня, о, прекрасная. Чтобы сняла свою повязку и посмотрела на животное, в которое превратилась суть моя.
- Да в своем ли уме ты, дерзкая? – вступил в разговор красавец, что охранял царицу. – Разве не знакома ты с уставом? Никто не смеет просить царицу снимать повязку!
- Отчего же, не имеет права мать на дитя свое смотреть? Разве сердце материнское способно не любить? Или душа ее - не моя душа? Взгляни на меня, о, Лаи! Заклинаю, взгляни! Не та беда детей твоих губит, что из мира идет, а то беда, что любовью твоей не накормлены, не сыты дети.
Красивые губы Лаи едва открылись, чтобы дать ответ, как красавец вскричал:
- Стража! Устраните это существо! Сейчас же. Сиюминутно! Бедствие великое желает принести оно! Матерь нашу, прекрасную, извести хочет!
И тут на меня налетели пчелы. И не просто кусали, рвали, рвали на куски. И это была боль настоящая. Каждый пласт моей кожи, вырванный из тела, сопровождался болью, мощности нереальной. Я хотела вернуться, я молила о том, чтобы с меня сняли задачу спасать кого-то, но подсознание не хотело переправлять меня в мой мир по моему желанию. Медведица умерла. Она умерла там. В мире Лаи. С нее содрали всю плоть: шкуру вместе с кожей и тканью. Останки Асор принес в лес и положил на солнечном пригорке среди травы и цветов. Я видела это все. Видела со стороны. Подданные Лаи окружили медведицу плотным кольцом и смотрели, смотрели…. Их лица становились другими, будто сами они, вместе с ней переходили в другое состояние, в другое измерение, где было бы оправдано подобное зверство, где природа женщины взяла начало. Понимаю, что звучит это странно, но сие было слишком очевидно, чтобы об этом не написать. Лица становились другими. Теперь это не были деревья, животные, птицы. Теперь это были эфирные маски. Далеко не симпатичные. В моем мире их бы назвали дьявольскими. Полагаю, это было бы близко к истине. Итак, медведица умерла в мире Лаи. И, в принципе, мне самой было уже не больно. Освободившись от этой формы, моя сущность не тяготилась никакими заботами. И место, в которое отправились дети царицы, теперь обязалось давать мне информацию к дальнейшим действиям. Страх стал всем. А когда нет места ничему другому, все, что прежде пугало, становится естественным состоянием. Это, если хотите, было само Знание. Знание о Страхе. С этим я пришла в себя.
Температура держалась четыре дня. Больше ничего не снилось. Ничего не виделось. Никакого продолжения. Ни в бреду, ни во сне. Однако покоя не было совсем. В придачу ко всему, меня буквально преследовали насекомые. Комары за ночь покусали ноги, руки. В мешке с картошкой завелись дрозофилы и засеяли весь балкон своим потомством. Пришлось применять «Дихлофос». Недомогание, борьба с насекомыми лишили сил. Я шла на работу совершенно разбитая. Солнце разогрело воздух до температуры плавления мозга. Думалось туго. Но, даже в таких обстоятельствах, сидя в своей охранной будке, я не могла увернуться от того, что отчетливо и ясно просилось в пространство через мое тело. У правды, как правило, нет свидетелей. У того, что всплывало четкими фразами в голове у меня, не было источника. Ну, или о нем стоило умалчивать.
«И того ли желаем себе, во что верить хотим? Только искушение способно ввести в заблуждение. Но только заблуждению дано открыть занавес. Учтите, совладать не под силу тому, кто раем запрягается. Не каждому дано выплыть, все порох таит. А состав менять в потерянном …дрянь дело. На земле нет власти никакой. И нет бога единого. Никакого бога нет. Только сами все творим, только своими мыслями и заветами. Нет никакого творца. Просто нет. Ни творца, ни доносчика, ни брюзгливого старца дьявола. Но сотни сотен за сотнями следят, у сотен в сотнях числятся, сотенным сотенного покрывают. Все уже сотворено как организм. Все работает. Не об чем плакать».
Я записала очередную «ересь» своего рассудка на клочке бумаги, наспех запихнула его в сумку, где уже томились десятки подобных, и посмотрела в окно. Летний зной обратил воздух в плотную, неживую массу. Даже легкий ветерок не решался сдвинуть с места тяжелые, жаркие сгустки. Зато на этом застывшем фоне кружились насекомые. Откуда ни возьмись, налетели тучи крылатых муравьев. Они облепили окна с наружной стороны. Я почувствовала свою уязвимость. Нужно было выйти из помещения по работе, но предвкушение встречи с крылатыми паразитами мешало даже сдвинуться с места. Однако….
Они путались в волосах, бились о стекла очков, отвратительно шевелились где-то за шиворотом.
- С зерном все-таки, имеем дело, - многозначительно заявил мастер смены. – Осечка. Бывает.
Работала я сторожем на мукомольном предприятии.
Глава 4.
Новое утро принесло боль в груди. Она не давала пошевелиться: будто острые клешни вонзались в область сердца, лишали последней воли. Пришлось пойти к врачу. Терапевт в один момент определила причину недомогания.
- Протяните вперед руки, - попросила она у меня.
Дрожащие ладони выдали серьезное нервное расстройство.
- Не пытайтесь решить свою проблему в одиночку, - сочувственно произнесла красивая, зрелая женщина врач. - В таком состоянии сами Вы просто не справитесь. Не доводите дело до настоящего кризиса. Обратитесь к специалисту. Если хотите, могу рекомендовать психиатра.
- Рекомендуйте.
Я ощущала, как апатия наступает мне на пятки, а бессилие и безволие буквально душат в своих объятиях. Телефон психиатра как соломинка? Пожалуй. На другое просто не было сил.
- Когда у Вас начались сложности?
- Сложности?
- Я предполагаю, что в недавнем периоде Ваша жизнь была осложнена какими-то обстоятельствами. Давайте попробуем припомнить все, что происходило с Вами на отрезке, скажем, дней тридцати.
Психиатром оказался мужчина лет пятидесяти. Я сразу обратила внимание на то, что подобный тип мужчин никогда не привлекал меня ни с какой стороны. Это не делало ему чести и, тем более, не внушало доверия. Психиатр явно заскучал на своей работе, было видно, что он давненько не «вставлял мозги» хорошеньким женщинам.
- Тридцати дней? Мне кажется, это длится с моего рождения, - нервно съязвила я.
- А я скажу больше: многое закладывается еще с утробы. Но будем разумны. Такой скачок во времени теперь делать безрассудно. Да и надо ли? Поэтому, возьмем тридцать дней. Будем лечить «прорвавшийся нарыв». В конце концов, вызревшая проблема сама по себе имеет широкий спектр. Давайте разберем это.
Глава 5.
Истерзанная сомнениями я позвала к себе Павла. Он пришел. Верный мой Павел.
«Загадай мне тему. Я проживу. А во сколько раз дальше упадет твоя судьба? И за сколько продашь березовую лодку? Ямщику сложнее. Он дорогу видит. Но что ездоку горевать? Суд над всеми будет. Но кара минует лучших. Я с ними не плыл. Я губил себя. Долго. Усиленно. Отчаянно. Откуда мне было знать о трезвости ума? Мне ли грубому, неотесанному не слыть варваром? А важно ли…. Нужно ли быть? Уколи меня укором. Я не выдам секрета дороги. И пни того, кому болит от горького. Если мы от одного, то где воля наша? В нем. В глубоком, в чистом, в славном. Пробуй. Получится. Верни себе. Отпусти чужое. А главное: слейся. Но не до срока. Это тебе выйдет боком. Клонирование предпочтительнее. Соль не в том, чтобы пасть, а чтобы отмести выбор заглавного. Нынче не горше монеты утрачено. Что петь о потерях несметных? Живи себе всласть. Горюй, плачь, воюй. Ничего в том нет чужого, чуждого. Шлаки всякие годами собирали. Отгони даже мысли о мертвом. Чего бояться-то? Гибели? Так то ж, день как день. Ночь как ночь. Себе не перечь. Зачем отдавать картечи право сигнализировать? Воюй. Но не с телом. Горюй. Но не с духом. Плачь, но не во время посева. Слышишь песню? Время-то не мое. Твое. Добротный я кров выпилил, терем, а не кров. Себе не достоин такое дарить. А тебе то что? Верши себе и для своего же блага укрывайте от пепла»….
И за какие такие дела мои такого разумника судьба послала? Всюду ведь со мной. Суметь бы понять женским умом своим мудрость твою…. Так, чтобы не поздно было, чтобы без сожаления.
«Не кручинься, голубушка. Виною полнишься. Закоротила свой век в утробу чужую, ссыпая порох. Чего тебе горевать? Заслуги видны только те, которые не за душу горят, а супротив. Черни в услугу стоит ли себя кромсать на лоскутки? Не за спасение чьих-то, а во спасение самой себя только стоит двигаться».
Поскандалила с мужем и его родней. Казалось бы, ерунда. Мелочь. Но мне не по нутру было вмешательство. Не удалось им навязать мне свои доводы марионеточные. Прошла все-таки во мне перестановка. Не гожусь я больше в слуги. Не нужна мне жалость. Уважение нужно. Ах, вот и оно….
Глава 6.
На работе обстановка накалилась. Видно «нарыв», который образовался в душе, имел «очаги» повсюду. Все, к чему я имела неосторожность привязать какие-то отношения, разваливалось на глазах. Люди увольнялись, уходили, ссорились, умирали….
Зато впервые за последний месяц мне приснился сон. Это был человек в маске. Он стоял спиной, никак не хотел показывать своего лица. У него в руках было какое-то странное орудие. Из широкого дула выходила струя окрашенного в серый цвет воздуха. Эту струю человек направлял на траву.
- Зачем Вы это делаете? – выкрикнула я.
- Вы спрашиваете, зачем я делаю свою работу?
Откуда ни возьмись, армия тараканов и всевозможных других букашек двинулись на меня. Они взбирались по ногам, разбегаясь по телу….
Проснувшись, я долго приходила в себе. Образ был отчетливым и ярким. Но при этом лица человека не было видно. Будто его не было вовсе.
Но уже утром, по дороге на работу, мне довелось лицезреть картину воистину вещим образом.
Мужчина стоял спиной и орошал траву едкой жидкостью. Я подошла и стала так, чтобы меня было видно.
- Как называется Ваша профессия?
- Дезинфектор, - не оборачиваясь, ответил тот.
- И за что …Вы мстите природе?
- Вы ошибаетесь, - человек повернулся лицом, снял защитный шлем и продолжил говорить без него.
- Я люблю природу. Но ненавижу людей. Не всех, конечно же. Людей ведь, настоящих, на самом деле… их так мало осталось.
У меня задрожали колени от его взгляда. Большие голубые глаза светились болью и ненавистью. Широкий рот, полные, четко очерченные губы, должно быть очень чувственные к поцелуям, обнажили уродливые зубы. Передние были будто поделены продольными надрезами. Коррозия эмали вызывающе кричала о страданиях человека. Устрашающе улыбаясь, дезинфектор не переставал что-то говорить, но я его уже не слышала. «Это я. Это я в зеркале. Вот оно, быдло. Вот так я выгляжу внутри. Я и есть дезинфектор. Я тоже убиваю все живое. Только по-другому. Скрытно». Но вот же в чем парадокс. Дрожа всем телом от воспоминания о том взгляде, мое тело требовало секса. Я полюбила страх. Я ХОТЕЛА ЕГО!
Ночью мне приснился сон, ощущения от которого дали понять, что секс и страх – одного состава химия.
Мне снилось, что я занималась сексом с дезинфектором. Результат – очевидный, реальный оргазм. Но вся соль не в том, что удовлетворение в реальности случилось, а в том, каким оно было. Я и раньше слышала, что женщина способна испытывать тройной оргазм, но не верила в это, поскольку и обычный-то в своей жизни далеко не каждая способна ощутить. А теперь никто не мог меня переубедить в том, что такое возможно. Волна удовольствия трижды поднялась. Это как будто вечность продлилась. Еще удивительнее было то, что ублажающая тело нега, не нарушила даже сна. Наутро я ощущала себя излеченной от какой-то смертельной болезни. И еще мне хотелось долго-долго обнимать и целовать мужчину, которого я едва знала.
Нам довелось выпить вместе по чашечке кофе. Разговоры о природе, о погоде, о работе…. Ни слова о главном. Я проваливалась в бездну его глаз. А была точкой, черной точкой зрачка, которая тонет в этой голубизне. И вместе с тем во мне бушевал бешеный страх…. Непонятно, каким образом он заводил механизм страсти. Непередаваемое ощущение. С каждым словом своего собеседника я проникалась к нему сильнее, сильнее. И готова была на все, только бы он меня позвал. Он был скромен. Возможно, что именно эта скромность и подкупала. Однако, предложения не последовало. А через неделю мне пришлось оставить свою работу и потерять с ним всякую связь. Номер телефона, который удалось раздобыть, не отвечал, был недоступен, на просторах интернета человека с таким именем не нашлось. Но мне никак не удавалось убедить себя в том, что это было случайное совпадение обстоятельств, что мне показалось, будто он произвел на меня такое впечатление. Я убеждала себя, что все себе надумала, но когда пробовала представить, как он сжимает меня в своих объятиях, мой организм приходил в полуобморочное состояние. Силы покидали. И покидал покой.
Глава 7.
Ночью разбудил лай. Яростный лай. Будто целую свору собак спустили. Смотрю, а я не у себя. Перенеслась в мир Лаи. Бегу по лесу. Тяжело дышу. Зачем бегу? Куда? Знакомое рычание… Моя медведица снова жива? Или это все сначала? Ничего не понимаю. Останавливаюсь. Становлюсь на задние лапы. Собаки останавливаются и покорно падают на животы, подняв на меня эфирные человеческие лица.
- Асор! – кричу. – Асор!
Но никто не отзывается. Вместо этого слышу звук воды. Такой прекрасный, переливистый, осторожный звук. Это музыка. Музыка такой красоты, что сердце мое радостно защипало, будто в нем оттаял осколок льда. Я увидела, как солнечный луч ласкает утреннюю траву. А трава и не трава, а прекрасные миниатюрные феи, что омываются каплями влаги. Каплями…РОСЫ! РОСА! АСОР….
Что же я могу? Что же могу я взять себе, если медвежий мой «костюм» снова на мне? За какой такой надобностью все это происходит? Вспоминаю Лаи. И оказываюсь перед ней!
И уже нет рва с тухлой водой. Где же ее стражник? Нет его. Зато теперь я вижу возле прекрасной Родительницы девушек. Тех самых красивых девушек. Они мило беседуют. И у нее, у Лаи, на глазах нет повязки! В следующий момент я понимаю, что сижу на троне. А рядом со мной создание, требующее «доработки». У него человеческое тело и большие, голубые глаза. До боли знакомые голубые глаза!
- Спасибо, что освободила меня, матушка Медведица, - обращается ко мне Лаи. – Мне так не хватало этого понимания, мне так не хватало моих подданных. Они серьезно пострадали за время моего правления. И все потому, что я отдала себя одному. Я одарила правом того, кто убедил меня в своей преданности. И попала к нему в рабство. А вместе с тем, позволила завязать себе глаза. Я поддалась чарам. Забыла о причине. Утонула в нем. Асор принес себя в жертву, обвязавшись с тобой причиной.
- Он мог бы у меня спросить, хочу ли я этого.
- Ты выбрала путь жертвы во имя какого-то спасения.
- Меня поставили перед фактом. Я должна была.
- Ну что ты. Разве ты не понимала, что делаешь?
- Нет.
- Тогда зачем делала?
- Я поспешила….
- Да, моя милая. Спешка и страх рядом идут. И путь их один. Ровен и ясен. Разве ты не нашла ровность и ясность?
- Неопределенность напрягает.
- Но ровность и ясность еще больше путает. Все до поры, до времени.
- Лаи, мудрая Лаи, помоги мне.
- Чем же я могу помочь? Что же такого я могу для тебя сделать, чего не можешь сделать ты сама?
- Что я могу?
- Все.
- Если я сижу на троне, значит, ты уже не царица?
- Разве это главное - сидеть на троне? Главное - понимать свою роль и иметь возможность ее исполнять.
- Но мне тоже не нужен этот трон!
- Разве? Но ты многое сможешь. Посмотри, кто с тобой рядом.
Тут я снова вспомнила, что рядом со мной мужчина, которого я вожделела. И теперь он мой. Или моя.… Это вовсе и не мужчина, у него напрочь отсутствуют признаки принадлежности к мужскому полу. Более того, он бесформенный, беспозвоночный. Ему многое нужно. И все это должна дать я?
- В твоей власти все, что пожелаешь. Исполни его просьбу, и он доставит тебе много радости.
- Нет! – закричала я. – Нет! Я не хочу оставаться медведицей! Я женщина! Женщина! Женщина! Я не хочу….
- Именно этого ты и хочешь. И потому не подпускаешь к себе близко никого, кто бы тебя жалел.
- Потому что я не хочу жалости! Я хочу любить! Любить! Любить и быть любимой!
Я плакала. Плакала навзрыд, еще долго не понимая, что плачу в свою домашнюю подушку.
Глава 8.
После увольнения с работы надо мной нависла зависимость. Теснота зависимости. Материальное слишком давит на меня. Но душевная проституция хуже. Не туда иду? А куда же, прикажете идти, когда не выпало быть созданной?
Ничего не писалось. Все мои тексты зависли на полпути. Будто мне необходимо было просто прожить этого человека. По-настоящему. Без притворства или какой-то выгоды. Ради чего-то такого, отчего люди становятся людьми. Я зашла в тупик, перестала ориентироваться в обстоятельствах от невозможности встречи. Дни шли один за другим как минуты. Моя собственная слабость перед своей страстью выводила меня из себя. Невероятно потерять след человека в таком небольшом городе как наш, зная имя, фамилию, адрес…. По адресу зайти не решалась. Голос в городском телефоне, по которому я позвонила, был женским…. Неужели, женат? Может, еще и дети есть…. Но покой не вернуть. Глубже чем разочарование может быть только любовь. Но откуда взяться тут любви?
Время понеслось, обгоняя все мои планы, нарушая ритм, разрушая мою страсть. Полгода прошли как один день.
В поиске настроения я бродила по украшенным, в преддверии Нового года, магазинам. Но даже и тут мне досаждали мысли. Невозможно было и шагу ступить, чтобы не услышать поблизости какой-то диалог, буравящий мой мозг. Хотелось влюбленности, легкости, классики. Вот когда захотелось классики, как наркотика! Но попадалось другое.
Вот продавщица встретила старую знакомую, и они перебросились обрывками сведений о своем, о «жизненном».
- Подарки выбираешь?
- Да. Нужно. Что поделать.
- Везде деньги нужны. Не накупишься сейчас подарков.
- Да еще и без подарков хватает проблем. У меня ж е мужа парализовало, у брата рак.
- А у меня же тоже мой уже два инсульта перенес. Да еще сахарный диабет обнаружили.
- Да-а-а…
- Да-а-а…
- Молимся. Стараемся.
- Да…. А что делать? Надо.
На этом разговор окончился. Покупательница ушла без подарков родным. У нее перед Новым годом были другие задачи. Вопрос только, какие?
К подругам не тянуло. Хотелось в отшельники.
Сделала про себя вывод, что я абсолютно асоциальна. И обществу по боку все эти «письмена», которые я так тщательно клею из обрывков своей памяти. Пора бы уже это принять. И точка.
Павел, однако, угомониться не дал.
«Утихомирься, дева. Ис-чад-ие ада запрос не отправляло на потерю. Ты ли не видишь, откуда взялось правие духом слабых? Али хочешь и себя продать в утеху лобызающим мертвечину? Тебе ли не дано обзавестись защитой, неиссякаемой в своих возможностях? Кто еще может отдать должное? Кому доверишь ты ключ от сердцевины знания? Али совесть уже не властна над тобой? Али сердце твое упало под ноги, что пяткой ты его в рыхлую землю вдавливаешь? Судьба не проносится стрелой, кометой не падает. Бережно. Сможешь донести. Чай, не глас мой тебе слышен? Чай не опыт мой тебе указ? Чай не должен кто-то поднять с земли, поникшее от бес-словия, чудо грешной земли нашей? Младость не в упрек. Сытость твоя в том наступит, что от погибели отворотишь. В том и напутствие тебе будет. Чу, забавляет тебя мания моя затуманивать рассудок кровию. Так и будь одной из них, пока не образумишься. Одной из тех, кто запер свой дух в темницу темную. А нет, так отворяй, отворяй горницы светлые. Зазывай воротившихся, заблудших, упавших, сомневающихся. Всех собирай. И отдай им кровию своею истину. Отдай как дитя родное, как печень свою единственную, всем теплом своим стань на защиту братства. Того, что изгонит из ада горемычных плутов. Да высохнет ручей, по которому они пробираются туда вплавь, да растопит солнце тот лед, по которому они пробиваются вскользь, да потеряет ветер то направление, в котором они пролетают туда на крыльях голубиных, да упадет на дно та скала, по которой они вскрабкиваются. Борись».
Глава 9.
- Я боюсь тебя, - муж окончательно добивает меня этой фразой. Ее он всегда произносит в конце наших споров, очевидно, тем убеждая себя в том, что это может сойти за оправдание. Но в меня эти слова попадают как в воронку, насильственно затягивая глубоко вовнутрь.
Почему я вышла за него замуж? Это ведь жестоко так долго не любить. Целую вечность. У нас трое детей. Через них я иногда получаю сигналы любви. Да и они чаще все смешаны с горечью страха. Разве может женщина дать детям то, что в ней не открылось?
Спрашиваю планету, на которой Некто рождает женское: я была случайно утерянным зерном или, все же меня подготовили к «посадке»?
Живу, словно божья коровка, что по ошибке проснулась зимой. Солнышко окошко разогрело и заставило поверить в сезон тепла. Проснулась. А кому это нужно? Солнце спряталось, тепла не стало. Как выжить? Снова уснуть? Не получается. Остается обратно. Но такой дороги нет.
Мы спим в разных комнатах. Он приходит по ночам тогда, когда особенно жаждет моего тела. Сегодня я отдаюсь ему как будто он тот самый человек, к которому я испытывала влечение. А наутро все как всегда. Он проходит мимо меня, будто я привидение. Не поднимая глаз, не поворачивая головы в мою сторону. Я клянусь себе, что никогда больше он не дотронется до моего тела.
Потому что никогда тоже означает выбор .
Дикие голуби отчаянно голосили о наступлении нового утра. Но утро это пугало меня своей такой песней. Я шла по улицам города, который, будто, вымер. Птицы не умолкали. Это вернуло меня в детство. Подобные звуки всегда тревожили меня. Голоса какой-то невидимой выси, какие-то долгие сигналы о чем-то важном, но недоступном пониманию. Причудливой формы камень заставил меня нагнуться за ним. Но стоило мне протянуть руку, как камень ожил и пополз. Это была черепаха! Откуда ей тут взяться? Неужели я в мире Лаи? Подняла глаза вверх, чтобы увидеть небо, и тут же, как ракета взмыла в воздух, растворяясь на лету, тая, как сосулька от проникновения в горячую печь.
«Ну вот, ненаглядная моя, ты и дома» - вещает Павел.
Смотрю по сторонам. Туман. Вижу только черепаху, уползающую от меня в направлении яркого луча света. Панцирь ее переливается, искрится. Иду за ней. И вот уже панцирь будто меняет окраску. Становится ярко-красным. На нем появляются маленькие черные точечки и продольный разрез на спине. И это уже не черепаха, это божья коровка! Я беру ее в руку как в детстве и подсаживаю на безымянный палец. «Божья коровка, улети на небко….» Ее крылышки задрожали, и она взмыла в воздух. Я засмеялась. Так легко и радостно, так беззаботно как в детстве. Туман рассеялся, и передо мной оказались классики. Не раздумывая, я поскакала. И, наблюдая свои ноги в белых гольфах и коричневых лаковых туфлях с цветочками на носах, душа моя радостно трепетала. Что было мной в этом моменте? Что это побудило меня поддаться неописуемому чувству , что являлось основой этого невинного восторга? Мне хотелось сохранить себя в этом состоянии так долго, сколько можно, но мир стал агрессивно проявляться. Теперь я стояла посреди шумной улицы прямо на дороге. И мои классики были уже не классиками, а полосками пешеходного перехода.
«Чокнутая! Уйди с дороги!» кричал водитель.
Ушла….
Глава 10.
«Можешь переходить, когда захочешь. Сейчас твои ворота открыты. Щелчок и ты там. Довершай. Поймешь, откуда что берется»
Какой же это щелчок мне сделать надо?
«Страх поведет. Как и раньше. С тобой такое было. Абсурдное не было случайным. Все спланировано. И этому должно было случиться. Просто в сознании ребенка не позволено оставлять память о мире Лаи. Вот и не помнишь».
Страх.… А ведь и вправду, состояние страха ведет меня туда. И тут я снова вернулась в тот год, в тот момент, когда я впервые потеряла сознание. «Абсурдное не было случайным»… Так ведь и вправду это походит на абсурд, то, что маленьких детей повели на просмотр фильма о СПИДе. Но, с другой стороны, проблема случилась только со мной! Почему?
«Твоя планета держит связь с тобой таким образом. Чужие не восприимчивы к сигналам».
Мысли завели меня в такие глубины памяти, что я стала задыхаться от набежавшего волнения. Каждый мой «скачок» в бессознательное стал вдруг проявляться ясными картинками. Вот она Лаи, вот Асор…все эти люди-животные-деревья-птицы. И все по-другому там.
Но я слышу и отчетливо:
«у нее сердце больное»
«слабенькая какая»
«вида крови боится»
«умерла? дышит хоть?»
«не жилец»
«синяя вся»
Зловещий шёпот, переходящий в гул.
«Не то»- вещает мой Павел. «Обращаешь внимание на чужих. Они, зловредные, программируют тебя»
Почему же я вижу при этом всех тех, кто ОТТУДА?
«Ты слишком в этом мире подзадержалась. Заглавным сделала чужое. Они тебя слабой хотят видеть, чтобы ты задачу свою не выполнила. Малых дел хотят от тебя, недостойных. Выторговывают у тебя силу твою, жалом жалости впиваясь. Пожалела – в путы обулась. Угнетающие путы. Волочишь ноги свои еле-еле, а им того и надо. А потому жала жалости берегись. Хитрость в ней ядовитая сокрыта. Поднимайся, дева моя. Распрягайся. Разрывай связи зависимые. Делай себе свое. Легко».
- Легко…. Сегодня чашку кофе не на что купить. Не к кому и обратиться. А у меня дети. Мне важно, дорого их благополучие. Покоя мне нет, когда им чего-то недостает. И самой тепла не достает. Душа ласки просит. Или не женщина я?
«Ты, моя царица, женщина всех женщин. Траур на тебе по милому сейчас. И сама ты так решила. Не помнишь просто. Но растревожено лоно Земли рычагами, зловоние распространилось по всей территории. А значит, берет Земля от Планеты твоей. Что поутру мило, то в ночи – гнило. Верни все на свои места. А я уж постараюсь для тебя. И о крове, и о посеве, и о телесном позабочусь. Будет тебе все, моя дорогая. Без ограничений. Но не прежде, чем отслужишь. Без страха-то, не сумеешь».
Я закрыла ноутбук и пошла на кухню, готовить обед. Пальцы просились в пляс, требовали клавиш, но я, вскормленная привычкой служить, достала мясо из морозилки и, не дождавшись, пока оно помягчает, стала резать его для жарки. Нож соскользнул и полоснул по пальцу до самой кости. Хлынула кровь.
- То, что надо. Бравушки. Иди теперь за мной.
Я оглянулась «кто это говорит?» Моя кошка, слизывая капли крови с пола, подняла морду на меня и добавила «я знаю дорогу».
От боли потемнело в глазах, и я ощутила себя идущей по мягкой, словно ковер, траве красного цвета. Кошка бежала впереди меня, иногда останавливалась, оглядывалась, чтобы убедиться, что я за ней поспеваю.
Впереди стал вырисовываться приятный пейзаж. Меня манило какое-то особенное сочетание красок. С одной стороны полянка как полянка, но нереальность выражалась в недвижимом, застывшем состоянии всего, что я видела перед собой и в некотором вывернутом порядке; так деревья росли из воды, а небо представляло собой густое полотно, напоминающее собой потолок в метрополитене. В то же время обилие красного цвета, в том числе и трава, и листья на деревьях, которые, тоже были красными, приковывало внимание. И будто бы даже не было в этом ничего противоестественного. Гармонично. Жизнерадостно.
Я потеряла из виду кошку и растерялась. В тот же момент ощутила, как мои ноги стали погружаться во что-то вязкое. Красная трава теперь больше походила на красное болото, которое тянуло меня на свое дно. Не успела и опомниться, как все мое туловище с головой ушло в густую пучину красного болота. Какой-то момент я успела подумать о том, что это похоже на кипящую лаву, и смирилась со своей скорой смертью. Но вдруг стало легко дышать. Необычайно легко. Я не вдыхала, не выдыхала, но в груди было столько свободной легкости, что я почувствовала, как взлетаю. И это было такое естественное ощущение, как будто я делала это всегда. Я то парила, то опускалась к земле, то взмывала, управляя телом как совершенным летательным аппаратом.
«Все потому что тут не бывает ветра, а воздух насыщен озоном» услышала я мысль «старого знакомого».
Но где же моя кошка?
Тут до моего слуха дошел звук. Странный звук. Это походило на громкое проглатывание. Этот звук еще и со звонким шлепком завершался раскатистым эхом.
Я полетела низко над землей и обнаружила, что поверхность …дышит. Она делает вдохи и выдохи, в то время, когда я этого не делаю! Я попыталась опуститься, но что-то мне не давало. Я парила в каких-то двух метрах над поверхностью в полном недоумении. В следующий момент мне стало так страшно, как не было никогда в жизни. Я услышала, как плачет земля. Нет таких слов, чтобы описать подобный звук. Чтобы хоть как-то приблизить вас к представлению, попробую это сравнить с тем, как из артерии хлещет кровь, но через этот поток прорывается глухой стон и тяжелый низкий, отрывистый голос медной трубы. Когда я слышала этот звук, ощущение было такое, что кто-то выцарапывает из меня сердце. Именно выцарапывает. Потому что это было мучительно своей бесконечной неторопливостью.
Зачем я тут? Куда мне дальше надо? Что, вот так и зависну тут?
«Трон не так низко, как думаешь. Смотри наверх»
С трудом поднимаю голову вверх и …оказываюсь в узкой каменной щели, сдавленная в тиски. И только теперь, наконец, мне открылась полная картина местного порядка.
Стонущая поверхность не что иное, как лицо. Лицо сплошь испещрено кровоточащими язвами и подсохшими оспинами. В глазницах - горящая смола. В носу кипящая жидкость красного цвета. «Что это?» спросила я сама себя. Рот медленно приоткрылся и выдохнул слова:
- Ис-ча-дие…ада.
Я повертела головой в надежде увидеть еще что-то живое в поле зрения.
- Не торопи меня, - выдавило из себя «лицо» планеты. - Не тронет не потревоженное.
- Я ничего не понимаю, - только подумала я. Но моя мысль разразилась грохотом.
- Удержать врата не под силу скоро будет мне, будто бы в ответ продолжило «лицо». - Глубоко под кожей порох. А те бросают головешки горящие. Веки не поднять мне. Темнота там страшная. Всея Земли чернота на глаза мне наползла. И выжгла очи мне безжалостно. Одно только держит. ОДНО. Но и того уж малость осталась. Это ОДНО собери для меня. Ни о чем более не прошу. Ничем больше не поможешь. Об ОДНОМ только взываю.
Только я успела подумать, как мысль моя громче грома громыхнула в пространстве «Что же это ОДНО? Откуда мне знать?»
- Что можно собрать в количестве, не боясь за качество. То, что удерживает страх в ловушке до поры его. То, о чем прошлое, будущее и настоящее. Целительным снадобьем ОДНО для дочерей является. В моем теле нет ему места, но служит ОДНО мне защитой.
Мне до ужаса захотелось домой в свою квартиру: прикинуться маленькой, беспомощной, ничего не знать ни о каких глобальных проблемах мира. Надо ли говорить о том, что мои мысли тут же озвучили себя. «Лицо» тяжело выдохнуло и ответило.
- Но я не могу тебя вернуть, дитя мое. Ты здесь не по моей воле. Не моя воля и обратно тебя ворочать. Но… ОДНО поможет. ОДНО собери в себе. Сколько есть, возьми.
- Но я не знаю даже что ты имеешь ввиду!!! - выкрикнуло мое «я».
- То, что непременно обрадует, - был ответ.
- Почему бы тебе не сказать прямо?
- Нельзя. Скажу, и рот мой потеряет защиту. Ничто уже тогда не поможет.
Земля снова заплакала. А когти невидимого животного продолжили выцарапывать мое сердце из груди. Я попробовала пошевелиться, но каменный кокон еще туже стянул свои объятия. Мне послышался хруст собственных костей, стало холодно. От холода уже онемели конечности. Я закрыла глаза с мыслью, чтобы все скорее закончилось. И вспомнила себя маленькую. Вот я еду в детский сад на санках. Холодное морозное утро. Но мне хорошо. Папа везет меня. Папа военный. Я еду и с благоговением слушаю, как громко скрипит снег под его кирзовыми сапогами. Скрип-скрип, скрип- скрип…. Завораживающе. Запах сигаретного дыма. Папа курил «Приму». Что же дальше? Аромат гречневой каши. Это завтрак в детском саду. Как приятно очутиться в тепле за накрытым столом после раннего променада по морозу….
«Уррр-р-р», я открыла глаза на полу кухни. Возле меня лежала кошка и мурчала прямо в ухо.
Наскоро перебинтовав палец, я наполнила ванну горячей водой, заварила кофе и попыталась прийти в себя, согревшись снаружи и изнутри.
Так вот оно…. ОДНО. Это что-то теплое и радостное. Собрать…. В типичную картину моих будней никак не вписывалось веселье. Но в нем нуждалась моя планета, нуждались родные. И я искала, чем обрадоваться. Это состояние, возможно, тоже искало меня. И находило. Глубоко, глубоко, в детских воспоминаниях вспыхивали задорные огоньки радости, и мерцали в моем сердце, что те искринки на снегу под фонарями. Я трогала ладонью эти искринки. Холодной своей красотой они обжигали мою кожу, тая под ее теплом и оставляя след. Вспомнилась покупка новогодних игрушек. Мне пять. Я иду из детского сада с мамой. Мама в хорошем настроении. Мы заходим в магазин, где продают елочные украшения. Толпятся люди в очередях. Мама подталкивает меня осторожненько к прилавку, я встаю на носочки, и перед моими глазами предстает сказочное великолепие! Какое счастье! Я могу выбрать две новые елочные игрушки на свое усмотрение. И мама купит то, что я выберу!
Подумать только, девятнадцать лет своего супружества я согревала свои будни вот такими воспоминаниями. Были утренники в детских садах детей, было много моментов, когда я радовалась возвращению к своему детству через своих детей, но дальше этого я не продвинулась.
Ну, ничто не возвращало меня ко мне в более зрелом возрасте. Влюбленность…. Ощущение, что самое лучшее должно оставаться несвершенным. Но стоп, мне нужны только приятные воспоминания. Детство. Только детство. Там осталась моя память.
Память!
Память!!!! Вот оно, это ОДНО!
Это можно собрать в количестве, не боясь за качество. Это удерживает страх в ловушке до поры его. Это то, о чем прошлое, будущее и настоящее. Целительным снадобьем Одно для дочерей является.
Сказка четвертая. У лукоморья дуб зеленый….
Глава 1.
Я уложила детей и уже крепко спала, когда меня разбудил пьяный окрик мужа
- Вставай, иди там тебе человек груши принес. Чаем, хоть угости.
Я знала, что поднимать спор в такой ситуации бесполезно. Вылезла с постели, и, накинув халат, вышла в кухню. Там меня дожидался растерянный друг мужа, Егор.
- Да не надо было, вставать. Я уже ухожу. Прости, что поздно так.
Я молча поставила чайник, достала печенье, достала чашки из нового сервиза.
Муж устранился в ванную.
- Извини, я не хотел будить.
- Ничего. Спасибо за груши.
Егор попытался обнять. Его неосторожная настойчивость отталкивала меня, но с другой стороны, в касаниях, хоть случайных и кратких, чувствовалась небывалая волна нежности. Этого тепла хотелось. Однако, позволить себе ответить на подобный порыв я не могла. Дождавшись, пока муж выйдет из ванны, налила чай и ушла в свою комнату.
Сквозь дрему я услышала, как дверь в комнату открылась и кто-то вошел. Обернувшись, увидела Егора. В страхе, я отвернулась и закрыла глаза, не понимая до конца, что происходит. По-видимому, муж, изморенный змием, уснул, а его друг воспользовался моментом. Егор сел на колени около кровати и дотронулся губами до голой шеи. Горячие губы продолжали прикасаться, ласково и нежно исследую чувствительную зону затылочной части, рука бережно провела по волосам. «Спокойной ночи», - прошептал Егор и быстро вышел из комнаты, осторожно, почти не слышно прикрыв дверь. Выдохнув с облегчением, я закрыла глаза и прислушалась к шагам в прихожей. Вот закрылась входная дверь. «Ушел». В этот самый момент по позвоночнику пробежал холодок струящейся змейкой, уши прострелило отчетливой фразой «дьявол»….
Я боялась даже пошевелиться. Натянув одеяло на голову, уснула.
Сон приходил слуховыми картинками. Сначала это были звуки, имеющие очень сильное сходство с теми, которые издают страстные любовники во время соития. Усилия обнаружить источник привели меня на дорогу, выложенную красивым гладким камнем. Теперь я слышала собственные шаги. Точнее, это было шлепанье босых ног, но эхо вызывалось этим такое, что, казалось, целая армия босоногих следует за мной. Я оглянулась. Так и есть. Бесчисленное количество женских пар ног ступали вслед за мной. Я подняла глаза, чтобы увидеть лица. Но из лиц на меня хлынула тяжелая волна соленой воды. Вода попадала в рот, щипала глаза, булькала в ушах. И тут я поняла, что это сон. В тот же момент мое тело подхватили сильные руки и подняли над водой. У мужчины была красивая, густая борода и от него пахло жареными семечками.
- Мне надо обуться, - сказала я и тут же почувствовала под ногами что-то теплое. Два кота, которые поначалу показались большими и уютными тапками, потом выскользнули и убежали, покусав напоследок.
Я осмотрелась, разыскивая мужчину, который вынес меня из воды.
Он шел впереди. Я поспешила за ним, не оглядываясь. Никак не получалось догнать его. Он направлялся в какое-то полуразрушенное здание. Как будто бы там назначена встреча с Учителем. Вскоре, объект сам появляется на горизонте. И ступал, подобно святому. Из-под кожи его струился легкий мягкий свет, что делало его оболочку видимой для глаз. Само помещение здания не освещено. Они приветствуют друг друга и садятся напротив.
Я почувствовала, что мне стало тяжело дышать, и тут же проснулась. Скинув с головы одеяло, глубоко вдохнула воздух.
Покинув сновидение, я ощутила беспокойство. В голове роились звуки. Я узнала эти сигналы. Кто-то входил со мной в контакт.
«Почему я должна это делать», - спросила пустое пространство..
«Ты не пожалеешь. Это последнее. И это для тебя. Твое присутствие необходимо. Что узнаешь – отдай другим. Время пришло».
Я встала, пошла к холодильнику и достала молоко. Почему-то резко захотелось теплого молока. Разогрев его на плите, жадно выпила два стакана. Возвращаться в постель не хотелось. Из щелей балкона веяло холодом. Окинув взглядом ведро с грушами, спящего возле дивана на полу мужа, я зафиксировала свою реальность. «В конце концов, почему не я?»
Вернувшись в сновидение, я попыталась отыскать объект, который потеряла. Долго бродила по бестолковым лабиринтам и уже отчаялась, как наткнулась на ведро с грушами. Оно опрокинулось, и плоды покатились куда-то вниз по склону. «Туда» мелькнула мысль. – «Он должен быть с бородой и от него пахнет жареными семечками.
Я долго не могла найти подходящую позицию, где бы можно было быстро узнать задачу, с которой необходимо справиться, пока не провалилась в глубокую яму.
- Мне кажется, я не могу больше влюбиться, не способен на это чувство, - донеслось до слуха четкое повествование.
Место, где я оказалась, походило на грот. Тихий разговор двух мужчин отдавался раскатистым эхом. Каждое слово врезалось в память отчетливым представлением. Говорил тот, что с бородой, от которого пахло семечками. Слушал другой. «Гладкий» такой, седовласый старец, обладатель «кожи с подсветкой».
- Чтобы любить, нужно иметь что-то внутри, какой-то особенный надрыв, внутренний излом. Без этого — невозможно, без этого человек, словно манекен, он «нормальный», ему непонятно, почему чувство важнее прагматических соображений.
Чтобы любить, нужно быть ненормальным — чуть-чуть сумасшедшим, чуть-чуть несчастным, чуть-чуть отчаянным. Конечно, все эти качества проявляются лишь в какие-то минуты, лишь в момент зарождения и расцвета чувства. Но они должны быть!
Так должно быть, но так не случается.
Люди разучились любить. Даже за любовью современного человека всегда стоит желание какой-то выгоды. Мы не любим другого человека, мы любим свое желание в нем. Мы обманываем себя. Наша любовь лишена искренности, спонтанности. В ней нет ничего настоящего, только иллюзия, только изображение, подражание...
Мужчина относится к женщине двумя способами. Или как к проститутке, то есть хочет ее, но не испытывает к ней ни любви, ни даже уважения. Или же, напротив, как к матери, то есть уважает ее, но при этом недвусмысленно смотрит на других женщин. В таких условиях женщина просто не может быть Женщиной! Потому что Женщина - не мать и не проститутка, она Женщина.
Так что и самой женщине приходится как-то подыгрывать мужчине, искать способы привлечь или удержать его. Может ли она смотреть на него глазами любви, когда у нее нет ощущения надежности, нет полноты чувства? Не может. Странно ли, что наступает момент, когда она разочаровывается? Любовь становится расчетом.
Женщина решается на обмен. Кто-то соглашается на секс, кого-то устроят деньги, кому-то достаточно эмоциональной поддержки. А какая-то женщина надеется, что у нее будет от любимого мужчины ребенок. Родившийся малыш станет свидетельством ее, так и не разродившегося когда-то чувства.
Но и мужчина, находясь рядом с женщиной - испытывает потребность в Женщине. Не в пустой кукле, с телом близким к совершенству, механически отрабатывающей приемы Камасутры в постели, и не в опекающей, упрекающей по любому поводу его мелких желаний и увлечений, вечно ворчащей, но «Любящей» матерью….
И мужчине, как и женщине, приходится искать компромисс с собой. … Но я знаю – компромиссы не живут долго, да и не Жизнь это - пытка!
Все, что мы называем любовью, превращается в обмен услугами.
- Ничтожная малость прячется в огромном, великом множестве, - заговорил Учитель. - И эта малость имеет большую власть перед всем этим множеством. Твои рассуждения глубоки, но ты едва ли понимаешь то, с чем имеешь дело. Едва ли готов лицом к лицу встретиться с тем, к кому у тебя претензии и пожелания имеются. После того, как я сообщу тебе о той самой ничтожной малости, необъятной в своей величине, твой мир рухнет, как рушится дом, в фундаменте которого имеется изъян, недоработка. Будет непросто прийти в себя.
-Я не так молод, чтобы начинать все сначала, но и не так стар, чтобы согласиться с той участью, на которую себя обрекаю, не постигнув истины.
- Разве я говорил что-то об истине? – «светящийся» старец усмехнулся.
- А разве нет? - мужчина искренне удивился.
- Но истина не в слове. Она – лишь ничтожная малость в великом множестве. И лицо ее для каждого разное. Можно ошибиться даже в том, что принял ее понимание. Ее невозможно понять до конца.
- Ты не доверяешь мне?
- Я? Какое это имеет значение? Доверяю - не доверяю. Вижу, что висишь ты на дереве своем перезревшим фруктом. А, значит, пора пришла. И вот я рядом.
- Говори уже. Душу не томи.
Старец усмехнулся и… исчез. В гроте наступила кромешная тьма.
«Входи в него» прошел сигнал для меня. «Стань этим мужчиной». Я послушно подчинилась. Ледяной страх охватил все тело мужчины. Жуть холодная, будто выползала из всех щелей скалистой поверхности стен, струилась пылью, распространяла запах неминуемого конца. Мужчина крепко вцепился в собственные ноги, которые подкашивались и не хотели слушаться. Продолжая вглядываться в стену, у которой несколько секунд назад сидел старец, вдруг стал улавливать тихое пение. Пела женщина. Диапазон этого пения достигал такого контрастного разветвления, что жуткий ужас, охвативший мужчину, из холодного стал горячим, даже раскаленным, собрался в одно, острое, проникающее орудие и жестокой болью вонзилось в позвоночник. Он вскрикнул и упал на колени. Закрыв глаза руками, стал раскачиваться, как будто не в силах был удержать голову на своем новом позвоночнике. Пение прекратилось, и, сквозь туман спутанных мыслей, стали пробираться отчетливые фразы. Нельзя было сказать, что они были произнесены вслух, так же как и невозможно было утверждать, что ЭТО не обладало поразительной, нереальной чистотой передачи.
- А что, если женщина - творение того рода энергии, о котором принято не думать хорошо?
- Дочь Дьявола?
- Мелко мыслишь. Но да разве ж можете вы, люди, видеть масштабно…. Впрочем, пусть это будет Дьявол. Как тогда ты увидишь весь свой путь? Весь. От начала. От первого человека. Какой должна быть тень человека, чтобы внушать ему любовь?
«Чтобы любить, нужно быть ненормальным — чуть-чуть сумасшедшим, чуть-чуть несчастным, чуть-чуть отчаянным?» Это лишь твои предпочтения, которые вселяешь в образ, это то, чем ты заселяешь женщину. Ненормальная, слегка сумасшедшая, отчаянная…. Тебе нужны условия, чтобы отдать то, что не твое по праву?
Мужчина осторожно отнял руки от лица и еще раз пристально всмотрелся в темноту. В следующий момент у стены стали проявляться отчетливые контуры какой-то фигуры. Сначала ему показалось, что это тот же старик, но это было только эфирное изображение старика. Вещало из него что-то другое, что-то неродственное телесной оболочке.
- Женщина – моя дочь, мое творение. Что теперь на это скажешь? Понимаешь ли, отчего страшно тебе теперь? Неужто думаешь, я страху нагоняю? Не-е-ет-с. Совесть твоя просится в баню жаркую, очиститься, отмыться. Перед отцом женщины предстать – смелость нужна большая. А вырастил ли ты ее, смелость свою, большой, вкушая плоды моего Царствия, ничего взамен не отдавая? Своего Хозяина не почитаешь. Оттого слабость тебя одолела. Нечем тебе откупиться от меня. Договор у нас с Хозяином твоим крепкий и надежный: покуда девственность муж у женщины своей не взял – и касаться права не имеет. А обкраденных девственных на твоей совести – тьма тьмущая! Что мотаешь головой? Аль не слыхал историю о непорочной богоматери Марии? Безупречность она свою сыну отдала, чтобы родился защитник Человеку. Все еще думаешь, что девственность – это телесное?
Жуткая догадка блеснула искрой в голове мужчины. Старик, не меняя выражения лица, продолжал монотонно и грубо.
- Чем пользуешься? Моими дарами? Дочери мои приданым не обделены. Но если девственность не взята, не взята ответственность за свои желания, не тебе, но твоему желанию служит женщина, а остается под моей опекой. Все думаешь, везет тебе? Это долги твои растут. Страхом наполнился доверху? А чем же ты наполниться мог, раз любовью не питал плод желаний своих? «Женщина решается на обмен», говоришь?
Ушные перепонки мужчины затрещали от раскатов хохота.
- Какой тут может быть обмен? Чем же это вы с ней обменялись? Ролями? Она, мое творение, безупречна и обладает всеми качествами, которые только мужчина может мечтать взять для себя... Тень, ставшая желанием! Как я горд, как велик, такое чудо, отдавая власти Любви! Но ты в Любви ли ее держал возле себя? Рвать цветы в моем прекрасном саду запрещено. Их надо с корнем выкапывать, садить в почву добрую, удобрять, поливать, теплом и светом питать. А сорвать предпочел – плати страхом. Всю свою никчемную жизнь плати! Пока не удосужишься понять, где у женщины девственность, где это зерно веры в своего бога, от которого тенью упала?
Говоришь «влюбиться не могу» …. Говоришь так, будто мало тебе самому будет благодати от сына Марии, если поделишься. На приданом дочерей моих хотел себе счастье построить? Не подумал, что приданое это для тебя – страх смертельный. Накопил – так иди к отцу своему. Кайся. Может и даст он тебе еще смелости. Да смотри, не растеряй в жадности на себя. Все ей отдай. Она – это и есть ты. Повезет родиться в тебе богу, если женщина в тебя поверит до конца.
- Я… не умею. Не знаю, как, - молвил мужчина. – Богу молиться? Я столько смертей видел глупых, сам убивал, разве Богу я нужен, обозленный, охаянный?
- Зато я знаю, - рассмеялся говорящий. – Признаешь поражение?
- Что мне остается? Видишь, на коленях пред тобой стою.
- И чего же ты ждешь от меня?
- Помощи.
- Понимаешь ли ты, какова цена помощи моей?
- Если жизнь моя такая бессмысленная, то, может, хоть ты подскажешь, где мне ее улучшить можно? Может, путь к тебе для меня прямее будет?
- Ровного пути хочется?
- Устал я от кривых дорог.
- Признаешь поражение свое в человеческом?
- Признаю.
В этот момент «раскаленный кинжал», что в начале диалога вонзился в позвоночник, резко вышел обратно, оставляя за собой жутчайшую боль. Следом за тем наступила слабость, апатия и одновременно с тем дикий голод известил о себе громким «кваканьем» в желудке.
- Теперь твои потребности перестанут тебе докучать. От точки невозврата жизнь меняется в обратном порядке.
Вещающий смолк, оставив в память о себе густой туман.
Я вышла из мужчины и посмотрела на него со стороны. Его лицо выражало удовлетворение. Глаза были закрыты. Руки его отрывали куски плоти от себя самого и направляли кровавую пищу в рот. Со вкусом причмокивая, он пережевывал самого себя и казался при этом счастливым.
Внезапно глазницы раскрылись, и их белая пустота ужасом понимания выбила меня из сновидения. Тошнота, подступившая к горлу, заставила, немедля соскочить с постели и броситься в туалет.
Весь день не могла избавиться от навязчивого видения: в муже мне виделся тот самый мужчина. Черты супруга стали выступать в уродливой, отвратной форме. Лицо, оплывшее, живот раздутый упругим полушарием, взгляд, затуманенный, неясный. Единственное желание, которое возникало рядом с ним - это ударить палкой, и не раз.
Глава 2.
Дни и ночи стали тесны. Что-то внутри рвалось за пределы. Это причиняло боль. Невыносимую душевную боль. Не то, чтобы я не знала, что обрекала себя в своем браке на добровольное заключение, но, влекомая общими принципами, не отдавала себе отчета в том, как глубоко при этом закапываю себя. Теперь это виделось иначе. Теперь непозволительно было увертываться от правды. Мотивация налицо: надо мной занесли меч, который опустится на голову при первой же возможности. Не было меня. Было то, что двигало. Этому нужно служить. Тогда только радость вернется в тело.
Я в тревоге ожидала наступления ночи, предполагая какое-то серьезное вмешательство. Но обстоятельства сложились иначе. Мне предстояло узнать, понять такое, от чего закладывало уши всякий раз, когда доходила хоть одна догадка. Догадка о размере великого обмана.
Сон не приходил. Никакие ухищрения не помогли войти в сон. Измучившись бессонницей, встала, оделась и вышла на балкон. Ночной воздух питал морозной свежестью, небо сверкало звездами. Призывно сияла Венера. Восхищаясь яркостью планеты, я сравнила ее с паучком – брошкой на своей детской кофточке. Отчего это далекое вспоминание детства вдруг пришло с такой ассоциацией? Созерцая звездное небо, перенеслась в детство. Все глубже и глубже проникал холод ночи в мое раскаленное сознание, осторожно высвобождая память. Все дальше и дальше…. Память возвращалась болезненно. Ласковые лучики солнечного мартовского утра, что щекотали лицо меня – младенца, вдруг пресеклись вспышкой. Пронзительно белой, острой, недоброй. Я поежилась от холода и решила вернуться в постель.
- Ведите ее! – тощий как прут, священник, подавал свой голос умело. Звук искрой поднимался к высоченным сводам храма, жутким эхом рассыпаясь в полупустом пространстве. Осколки звуков ощутимо больно вонзались в голову молодой женщине. Она в ужасе обхватила голову руками, будто прикрываясь от этих осколков. Руки ее связаны грубой веревкой, на тело накинута просторная белая рубаха, на ногах обувь отсутствовала. Жалкое зрелище дополняло сопровождение. Женщину крепко держали за плечи двое крупных мужчин. Один из них, почти любовно поглаживал ее по волосам. «Успокойся, дорогая. Тебе нечего бояться. Мы здесь, чтобы тебе помочь».
- Мне не нужна ваша помощь! Отпустите! – кричала женщина с надрывом. – Не понимаете, что творите! Отпустите меня! Отпустите!
«Входи в эту женщину», ощутилось мне.
«Я не выдержу этого, помилуйте»
«Это и есть ты. Если ты не узнаешь всего до конца, никто, никогда об этом не узнает».
Я повиновалась.
Внутри молодой женщины я вдруг обнаружила себя под защитой. Ощущение того, что я искала этого состояния долгие годы, подтвердилось тем, что не было уже страшно с этой позиции смотреть на то, что происходило. Не было страшно за себя. Но было дико оценивать происходящее с позиции разума.
Женщина, в которую я вошла, лежала, привязанной к деревянному столу. Над ней склонились двое людей в черном. Экзорцисты?! Они походили на капризных детей, которым не давали в руки любимую игрушку. И они намерены были взять эту игрушку. Любым способом.
Страх отступил, уступая дорогу чему-то другому, не родственному, чуждому. Красное небо увидела я перед глазами, красную землю. Красный свет. Огненная лава торжественно плескалась в недрах этой земли, превращая кору ее в решето. Я вдруг перестала ощущать свое тело прежним. Я была этой Землей, прожженной, кипящей лавой. Мне хотелось дождя, влаги, но кто-то хотел другого. Две черные тучи плыли надо мной, разбрасывая черный уголь. Черный уголь закатывался в решетчатые дыры, как бильярдные шары в лунки. Проникая вовнутрь, уголь вызывал волнение. Что-то жуткое вызывалось угольками. Черные тучи нарочно поддразнивали какой-то реальный организм. Этот организм не имел никакого намерения вступать во взаимодействие с черными тучами, но его вынуждали это делать. Земля, которой я ощущала себя, была тем, что давало доступ к этому организму. Иначе бы никак по-другому доискаться неведомого, никто бы не сумел.
«Меня используют, чтобы взять что-то. Я горящий, обжигающий энергетический поток, которым тревожат неведомые силы». Так понимала себя я. И, понимая, осознавала, что обязана сопротивляться тому, что происходит. Но не могла. Звуки сковывали, вынуждали гореть, кипеть, разливаться лавой по полю неведанного. Стало ощущаться приближение тех, к кому вторгались черные тучи. Они шипели и кололись, прогрызая кожу земли острыми клыками, когтями. Мне казалось, что меня рвут на части. «Что делать? Как это остановить? Так не должно быть!»
«Пентакль… Пентакль….Пентакль….» Ко мне обращался мой же голос.
«Но как же я могу? Как?»
«Надо прийти в себя. Вернуться ненадолго. Возьми это из своего. С этим в руках».
Я почувствовала мягкие лапы на своей груди. «По мне уже что-то ходит» в ужасе подумала я «что-то уже проникло на поверхность». Но кто-то ступал очень осторожно, без желания навредить. И вот оно уже дышит прямо в лицо. «Есть! Я вернулась к ощущению женщины, связанной на столе». Женщина выглядела ужасно. И в следующий момент я открыла глаза. На груди у меня сидела моя кошка, тревожно всматриваясь мне в лицо. «Нет, я не вернусь. Я не хочу туда возвращаться», - решительно заявила я сама себе, поспешно встала с кровати, но тут же села обратно. Ноги не слушались, тело горело огнем. «Температура поднялась» констатировала я, заставила себя встать и принялась искать в аптечке градусник. Голова кружилась. Состояние вынудило вернуться в постель. Захватив с собой березовую кору с начертанным пентаклем, закрыла глаза и заплакала….
Женщина на столе не шевелилась. Монахи и мужчины, что пришли в сопровождающих, все еще теснились над ней, изрыгая словеса, которые снова напомнили мне игру в детские дразнилки. Но дразнили эти люди не по-детски. И кого дразнили, едва ли имели понятие. Им хотелось результата. Судя по состоянию женщины, результат был уже близок. Она уже будто и не жива была. Одна только оболочка, иссушенная, прозрачная. Однако я вошла. «В лунках» стояла вода. Будто прошел дождь, будто что-то остановило горение. Но непреодолимый жар еще оставался. Вода испарялась, выкипая под давлением изнутри. Еще какое-то время я ощущала себя землей, мало-помалу почувствовала, как твердь зарастает под ней травой, ощутила свое тело на этой Земле. Черные облака внезапно исчезли, утренний свет распространился быстро и свободно по зеленеющей траве.
- Она не должна жить, - услышала голос от обряженного в рясу. – Она слишком опасна.
Только теперь я увидела, что все столпились над трупом монаха.
И что это…. Я снова Земля? Почему так горячо? Меня сжигают? Меня сжигают в человеческом теле! Я - не земля. Я - эта женщина!
Да что же это…. Оправившись ото сна, я не оправилась от свалившейся на голову информации. Что мне с этим делать теперь? Что же ты, Павел, стих? Что же, не проясняешь «картину»?
«Зорко твое сердечие. Ничем его не отправишь в нокаут. Крепка, теперь ты стала. Будут и результаты. Ну, не хочешь на своей плоти больше память отыгрывать, дам тебе других. Будешь собирать по рассказам. То не легче. Но идти еще далече, так что поберечься стоит. А я буду с тобой. Рядом буду. Свой у меня в том интерес».
Глава 3.
Брели, не выспавшись в утробе гнева.
Вставали, властно отбирая право.
Но не проспи причастий света, дева.
Не смей себе мешать отраву.
«Как много тех, кто ушел бренным, не-до-собранным, не-до-узнанным. Жизнь не святое причастие. Все в ней безустанно образуется и устраняется. Все в ней хаотично и зыбко». Павел.
Муж подошел к зеркалу, стараясь рассмотреть в нем что-то у себя на шее. Покрутившись, минут, пять, вынес «вердикт»
- Меня укусил вампир.
Он шутил часто. Так же часто шутки его носили характер неопределенного направления. И теперь, определить степень серьезности слов было не просто.
– Посмотри, два кровавых пореза на шее. Вчера вечером этого не было.
Я подошла и внимательно посмотрела на шею супруга. Потрогала две отметины, на которых багровела не высохшая еще кровь.
- Ты уверен, что вчера не было?
Трудно было быть уверенным в том, что вчера было и чего не было. Каждый вечер за сытным ужином муж практиковал питие крепких напитков. Алкоголь дозировался четко пропорционально к утреннему подъему. В семь тридцать, нередко, нужно быть за рулем. Отход ко сну был, как правило, ранний, но в двенадцать ночи, однако, отдохнувшее тело проявляло невероятную активность. Пробуждение случалось на почве голода. Голод звал одинаково крепко как к холодильнику, так и к телу жены. Без малого девятнадцать лет уступчивая я покорно впускала мужа в свою постель, не взирая, на отчаянно вопящий внутренний голос. Нередко этот самый «голос» жестко заглушался стопкой, услужливо предоставленной супругом. И «голос» стал затихать. И в какой-то момент он стал настолько тихим, что его уже было почти не слышно. Но однажды, во время пьяной оргии, он вышел наружу и стал дрожью. Тело дрожало с такой непреодолимой силой, что, призванные алкоголем сущности, уступили. Эта дрожь будто вытряхнула их из своего пространства. Разумеется, таким образом, это сформулировала я, а что это было на самом деле, знает разве что, врач нарколог. Может статься, то была белая горячка. Так или иначе, на двадцатом году совместной жизни жена алкоголика – любителя вдруг наложила резкое, безапелляционное табу на секс после пьянки. И муж стал вянуть. Увядание свое, однако, обильно ополаскивал водкой. Теперь у водки была глобальная причина стать главной в этом доме. Потому что жена перестала вмещать в себя все то, что приходило вслед за каждой рюмкой. «Расширенное сознание» теперь было только у мужа. И при этом выживать приходилось не просто. Не просто было всем в этой семье. Дети лишились тех редких моментов, когда отец был трезв. Всякое поползновение к общению у папы проявлялось только после дозы спиртного, благородно нареченного хозяином определением «ускоритель».
Но вот вчера…. Вчера я зачем-то согласилась его принять в постели. Каким-то он был другим. Слова говорил нежные. Никогда за ним этого не водилось. Обнимал иначе. Впустила. Хоть и слышала этот запах спирта, хоть и рвал он душу на части….
- Вчера не было, - то ли в шутку, то ли всерьез ответил на мой вопрос муж. Но после добавил. – Что не видишь, свежие следы?
Следы и впрямь выглядели слишком уж свежими для «вчерашних».
- Обработай перекисью, - я поспешила завершить разговор. Мне было, что сказать супругу, но, я не стала продолжать разговор, потому что четко осознавала свою с мужем полярность во мнениях и взглядах. Однако, в душе, я возблагодарила своего покровителя за возможность получить подтверждение своим догадкам.
Младший брат мужа, Константин, умер чуть больше двух месяцев назад. Умер от рака. Оставил после себя двух женщин, не сумевших поделить его тело даже после смерти, двоих детей, мальчика и девочку. Оставил после себя мать, которая в горе своем перестала видеть всякий смысл жизни. Оставил отца. Впрочем, если этот, уставший от жизни мужчина, и являлся отцом кому-то из своих четырех сыновей, то это, по определению, был не Константин. Это было безо всякой экспертизы понятно. Что до других, одному богу известно было, кто же оплодотворил «гулящую самку» в годы сумасбродные. Хотя, конечно, ей, скорее всего, было это известно, но, пряча стыд за иконами и молитвами, бедная, старая уже женщина не могла даже перед собой в этом признаться, а не то, чтобы перед мужем или кем-то еще. Смерть любимого ребенка, уплотнилась в горе еще и тем, что буквально накануне отдал богу душу еще один человек. Тот, с кем кровное родство потерянного сына было очевидным.
А в наш дом как-то ненавязчиво, постепенно «переместились» вещи умершего брата мужа. В шкафу на плечиках висели свитера, в углу прихожей стояли туфли, шлепанцы….
Глава 4.
Бессонные ночи сказывались на здоровье. Не нужно было даже догадываться, все было предельно ясно: нужно что-то менять в жизни. Но обстоятельства складывались так, что всякий раз в каком-то месте, да никак не «развязывался узел». Закостенелая стабильность приобрела форму абсолютного страха. Страшно было за все. Страшно было даже предпринимать попытку что-то изменить. И отдых в те редкие ночи, которые мне удавалось провести в своих снах, вызывал страх. Растревоженный недосыпаниями мозг выдавал такое, что я долго не могла понять какого рода видения мне пришли. Явные и четкие, но уж больно резкие. Они будто наскакивали на меня сюжетами, поражали и отпрыгивали, прежде чем, я успевала опомниться. Громкие, но в то же время, чрезвычайно емкие и краткие. Информация через них приходила в каком-то концентрированном виде. Ее невозможно было продолжить какими-то разъяснениями, уточнениями.
Сон, который снился в эту ночь, мог бы показаться сном, если бы не недомогание, с которым я проснулась поутру. Ноги и руки повели себя странно. Сложились по покойничьи, будто естественно посинели на пальцах ногти, фосфорное зловоние источала непривычно-желтая, гладкая и безжизненная, будто восковая поверхность запястий.
Чтобы пошевелиться, встать с постели и начать заниматься домашними делами, нужен был сигнал из мозга. Мозг же, упрямо направлял мои глазницы в белый потолок, на котором, как мне казалось, образовалась воронка. Там кружились миллионы золотистых пылинок. Завораживали, звали с собой…. Куда?
Этот запах гнили стал преследовать меня. Отовсюду мне воняло тухлым мясом. А когда эта вонь смешивалась с запахом парфюма, содержимое желудка немедленно выходило наружу. Так и на этот раз я выскочила из автобуса, едва успев прикрыть рот рукой. Что было потом, не помню. Очнулась в мире Лаи.
- Теперь, милая, я тебя никуда не отпущу, пока не увидишь себя.
Это говорила сама Лаи. Она гладила меня по волосам, ласково улыбалась. Но взгляд ее выражал тревогу.
- У меня дети. Я нужна им.
- Я и не отбирала тебя у детей. Они не ощутят твоего отсутствия.
- Как это возможно? Что значит, не ощутят?
- Тут время заморожено. Тут всегда есть только настоящее.
- Я уже совсем ничего не понимаю. Кто я? Зачем со мной все это происходит?
- Дорогая, ты сама выбрала такой путь. Там, откуда ты, многие бы отдали весь потенциал за то, чтобы оказаться на твоем месте.
- Откуда я?
- Ты знаешь это. Просто забыла. Так и должно быть. Память вернет тебя туда, когда время придет. Раньше того незачем. Ты сама так пожелала.
- Я устала все это переваривать. Я хочу быть женщиной. Любить хочу. Любить и быть любимой. Неужели, я могла пожелать чего-то другого?
- Это не так формулируется. Что-то другое не могло пожелать иначе.
- Если на мне ответственность за множество, зачем же это множество меня топит?
- Ну, где ты увидела что-то, что было бы против тебя?
- Этот брак…. Как мне выбраться из него? Работы…нет. Признания…нет. И это вместе с тем, что из меня прёт всё это бессознательное. Как жить мне? За что цепляться? Зачем рядом со мной такой человек? Я устала от него. Я ненавижу его. Я презираю его. А мне приходится зависеть от него материально. Мне, черт возьми, приходится ему продаваться! Зачем?
- Ведьма не продается. Она потешается.
- Что?! Хочешь сказать, я – ведьма?
- Ну, в людях это называется так, хоть и неверно трактуется.
- Безумие…. Я не умею ничего такого, чтобы причислить себя к этой категории.
- Какого такого? А что, по-твоему, надо уметь?
- Уже и не знаю… что-то менять по своей воле.
- Ведьма никогда ничего не меняет по своей воле. Возможно, это и есть ее отличительный признак.
- А по чьей воле тогда?
- Уж точно не по Божьей.
- Я хочу умереть.
- Знаю. А что, если те, за кого ты поручилась, полны решимости оправдать твои ожидания? Как тогда?
- А Павел, он… из их числа?
- А ты как чувствуешь?
- Я чувствую, что меня пора лечить от паранойи.
- Неправду говоришь. Ты так не чувствуешь. Павлуша прицепился к тебе не просто так сзаду, да с условием. На нем не одно поколение душ истерзанных. Некуда ему податься от стона, что от его дел зародился. Всюду слышен. А в тебя дует в надежде на облегчение. Если хочешь, изгоню его от тебя. Но обещается быть полезным. Кается. Плачет.
- Да мне он не мешает. Помогает. Пусть уже….
- Горжусь тобой. Так только настоящая ведьма может сказать.
- Скажи мне лучше, зачем от мужа своего мне некуда податься? Так ли он мне нужен?
- А от него я не могу тебя избавить. Нет моей на то власти.
- Да не надо с ним ничего делать. Мне надо быть независимой от него. Почему не могу я отдельно от него выжить? Материальный мир подразумевает материальную жизнь. А я безработная! Не могу себе дела найти. В рабство продаваться? А средства-то нужны. Без них не могу ничего реализовать. Как мне освободиться?
- Освободиться, говоришь? От чего освободиться? Хочешь ли ты того сама?
- Конечно же, хочу! Я однажды пожелала мужчину. Однажды за всю жизнь. Тогда только я ощутила себя женщиной, познала вкус желания. И это произошло спустя двадцать лет супружества! До этого я была уверена, что со мной такое невозможно. Я была в этом уверена!
- Этот мужчина, которого ты пожелала, просто объект, он был послан тебе как знак. Разве страх не сопровождал твое желание?
- Еще как сопровождал. Ужас охватил меня. Но пока я не знала силы сексуального желания, было относительно терпимо сосуществовать рядом с мужем. Теперь же, это невозможно.
- Ты можешь воспользоваться своим правом на удовольствие. Прямо теперь.
В ту же минуту я увидела перед собой того самого человека, о котором столько было сказано. Того, кого я хотела. Он подошел неслышно, присел рядом с нами на траву и обратил свой взгляд на меня. Я услышала… свое дыхание. Оно было настолько шумное, что, казалось, перепонки мои лопнут и сосуды порвутся. Я пыталась удержать под контролем этот звук, но это мне не удавалось. Жуть охватила неимоверная. Не успела я и отвернуться, как Лаи исчезла.
- Понимаешь ли ты, дитя мое, куда просишься? – вопрошал «предмет моей страсти».
- Едва ли, - дрожащим голосом ответила я.
Мне вдруг стало очень холодно.
- Домой, моя девочка. Домой.
- Ты примешь меня? – я расплакалась.
- Нет, дорогая. Но я излечу тебя. В груди-то, небось, боль обиды горькая о скорой кончине кричит. Но рано тебе уходить. У меня на тебя большие надежды.
Я поняла, о чем он говорит. Меня давно беспокоила болезненная «шишка» в правой груди, но я боялась идти к врачу.
- А что взамен? Что ты попросишь взамен?
- Глупенькая. Ты мне ничего не должна. Но тот, кто зарится на добро и не отдает, платить будет мне. Все больше нынче прошений от люда для меня посылается. И это в то время, как Божий сын засиделся без дела. Будто и не годен ни на что уже. А у нас с ним уговор был, что за каждую голову моей дочери в девятнадцать раз более будет он вносить платы. Надо бы порядок навесть.
- Какой такой платы? О чем ты?
- Благодать, она, ведь, в чем состоит? В том, чтобы сыновья человечества окрепли духом. А что для того надобно? Думаешь, войны да сражения? Не-е-ет. Окрепнуть может в действительности только тот, кто научится извлекать любовь для женщины. Земные дочери перестали дух взращивать. Податливые стали. Слабые. Материальные. А все потому, что границами защищены. Узнаешь их. За ними, такие как ты, что санитарки на поле боя…. И был у нас уговор с царем Земли, чтобы отправлял я от себя дочерей своих дорогих ради исцеления больных слабостью духовной. Но сколько девонек моих было истерзано и сожжено! Сколько пожаров истерпела планета моя, скольких бед принесло это моему населению! Рождения почти перестали свершаться. Разве для того я дарствовал прекрасное, чтобы оно завистью земных уничтожалось? Взял я себе право вершить суд, да прослыл негодным. Сразу же мои дела внесли в списки черные.
- Так не посылал бы больше! Зачем посылать?
- Ах, ты моя девонька, да разве бы я стал это делать, кабы жизнь на планете нашей легко протекала? Нет условий для жизни. Дыхание экономим. А как какой-то дочери получится через земного мужчину открыть источник, так планета наша, что золотая луна светится! Радуемся мы тогда все. Поем и танцуем. Какая музыка у нас тут тогда звучит! В такие времена раны Венеры затягиваются, и девочки мои рождаются. Девочки Венеры всегда остаются девочками, до времени, пока достойный не сумеет их природу обнаружить, убаюкать страхи. Честивых немного. Немного….
- А мужчин ты не посылаешь на Землю?
- У мужчин моей планеты нет формы. Их сила – их же слабость. Отчего ж не посылать. Посылаю. Но только на страдания….
- Но почему?
- Разве не понимаешь ты, дитя, чем крепится их сила? Одной только волей духа. И сильны они этим и бессильны перед этим же, одновременно. Они не умеют придумать для себя женщину. Не умеют материлизовать ту самую, единственную, которая бы сохранила в них присутствие материального. Хоть и толпы «невест» зачастую им кланяются, нет для него одной, нет одного только того существа, что для него дышать будет. Чего только не пробовалось. Даже жертвовалась драгоценная материя в пользу этого.
- Как это?
- Сказку мою о «Буратино» помнишь? Вот как-то так. Сдвиги были, но, как оказалось, материя, которую принесли в жертву, жертвой и обернулась. Результат, как видишь, оставляет желать лучшего.
- Скажи мне…. Страх породил религии?
- Страх породил все. Но любовь, будто кожа, бережно прикрывает собой пути его, будто кровь разбавляет собой холодную массу серы.
Мужчина протянул мне руку ладонью вверх. У него была странная ладонь. На ней не было ни одной линии. Гладкая поверхность.
Я вложила свою руку в его ладонь, и он крепко сжал ее. В тот же миг дыхания не стало больше слышно. Теперь звенящая тишина оглушала и давила на виски и темечко.
- Именем моим будут зваться все, кто прислан тебе в помощь. Принимай от них. Но как бы жаждой они тебя своей не жалили, не поддавайся. В них говорят кровные братья твои: духи бесплотные. Помнишь имя мое? – заговорил он со мной.
- Имя твое?
- Имя того, от кого приняла сигнал обо мне.
- Помню. Игорь Иванович.
- Будут еще другие. С тем же именем. Это будет условная договоренность. А помимо этого, будут тени известных тебе. Клоны. Много клонов. Это будет говорить тебе о том, что ты в нужном месте. Констатируй факт и бери информацию о них. Придет день, когда начнешь смешиваться с …собой. Каждый встреченный твой клон должен быть одолен. Это борьба на выживание. «Либо должен, либо вышел из строя». Так говорил тебе Павел?
- Говорил….
- Так вот. Каждая встреча с клоном должна быть победоносной. Каждый раз сражайся насмерть врага.
- Чем же мне сражаться?
- Силой правды своей.
- И я должна тебе понять?
- Ты должна понять меня в себе. Тогда обретешь непоколебимость – оружие веры.
Другой мир будешь видеть своими глазами. Никто кроме тебя, этого видеть не будет. Не пытайся делиться тем ни с кем. Зоркого на Земле нередко принимают за шута и отнимают у тела право на передвижение. Твоя планета Венера. Помни. Он поцеловал меня в темечко, и я вернулась в свое телесное «я».
- Девушка, вам плохо? – Надо мной склонилась приятное женское лицо. Я констатировала поразительное сходство с Дженнифер Лопес.
- Нет. Спасибо. Уже в норме.
Женщина не спеша пошла в свою сторону, оставив меня на лавке остановки, бесстыдно разглядывающей ее красивые, крепкие ягодицы.
Глава 5.
Болезнь моя отступила. Опухоль исчезла, будто и не было ее.
Но все чаще я стала попадать в ситуации, когда кровь выходила из меня не естественным образом. Вот и на этот раз мне голову расцарапала птица. Я просто стояла под деревом, на котором, возможно она свила гнездо и вывела птенцов. Спряталась от дождя, называется…. Сижу на корточках, прикрывая голову руками. А в глазах – «мое кино».
- У меня такое чувство, что Земля меня еле терпит.
- Это не так. Ты тут, потому что нуждаешься во мне.
Птица, не спеша, поклевывала зернышки у меня под ногами.
- Так это твои проделки?
- Ну а как же? Когда-то ты не будешь нуждаться во мне. Хозяин земли признает тебя своей и оставит на своей планете.
- И что дальше?
- Венера получит много материи. Ты – мой вклад. Материя – дивиденды.
- А если я не справлюсь? Часто случается так, что ничего взамен не получаешь?
- Ладно бы взамен ничего не получать. Хоть бы не знать тех бедствий, от которых стонет Венера. Она – пылающая душа Земли. Много веков назад была допущена утечка информации о структуре нашей планеты. Алчность человеческих мужей извратила понимание истинного назначения содержимого, наполняющего глубины нашей планеты.
- Что-то подобное я видела во сне. Я была планетой. Из меня пытались что-то вытянуть насильно. Это что-то сопротивлялось. А мне казалось, что будили какого-то Зверя, который, проснувшись, уничтожит все живое….
- Уничтожит все живое на Земле.
- Но кому это надо? Разве, если бы люди понимали это, они стали бы так рисковать?
«Игорь Иванович» ничего не ответил, но вдруг обнял меня. Одну долю секунды я испытывала удовлетворение от проявленной нежности. После, объятия стали другими. Жесткими, крепкими. До того жесткими, что я почувствовала как под моими костьми сдавливаются органы, будто меня подмяло под тяжелую бетонную плиту. Хотелось вырваться из этих объятий, но не удавалось. Внутренности холодели, немели, пока, наконец я не перестала их ощущать….
Помните, он назвался Павлом. Тот, у кого изнутри спрашивал совета. Его таинственные фразы, призванные быть мудростью, путеводителем, подняли мое эго до границы не действия, а после уронили бездыханное существо мое на твердь земную, заставили спрятаться в тиши своей почти стабильной ячейки. Искренне надеюсь, что и сие во благо….
«Брось печаль на дороге. Ей неуютно с тобой в пути. Тревожит, плачет, зовет в тернии колючие. Надо ли ковать подковы лошади, если она - вольна? Али думаешь, овсом накормлена, то не нуждается? Нужда-то, крылатая наша. Не та, что крепит намертво с заслугами смутными, не та, что сушит и истирает в порошок добротное наше тело. То не нужда. То горечь в слюне. Маешься? Сплюнь. Верность не в том, чтобы плакать. Радость властвует истинно. Тереби, Человече, свою "котомочку". Что сложил туда? Всякое ли от радости? Всякое ли от силы? По слабости стоит ли поступать? Что за плоды соберешь, посев в страхе устраивая? С почином тебя, коль удосужился найти что-то дорогое в "котомочке". Твори ак и творец. Продай себя ак и мытаря. Лети. Ожидай весну, будто ты и есть весна. Крепись в силе своей правды. И награда тому - благодать душевная. Что краше быть может? Что милее?» Твой Павел.
Нужна ли ясность? Вот же, понятно, как белый день. Куда понятнее еще изложить? Кратко. Емко. Но мудростью духа существо человеческое не укроется в ночь одинокую. А лишь определяющими фразами свяжет в себе схему действий.
Человеку, не любя, невозможно умереть. Смерть, это, если хотите, единственный признак жизни.
Нехватка любви, этого самого жизнеутверждающего элемента настолько сильна, что кое-кому даже выдохнуть уже нечем….
А чем можно назвать существование без глотка чистого воздуха в замкнутом пространстве?
Глава 6.
Найти высокий дуб, на нем каменный сундук, в сундуке заяц, из зайца утка, в утке яйцо, в яйце игла….
Ничего никаким смыслом не связано, ничего не запланировано. Но где начало? Можно ли не поддастся силе течения, можно ли перенаправить себя вопреки несущейся стихии? Почему останавливается мое движение под этим бешеным, чужеродным напором? И ведь было что-то, до того, как... «Аннушка разлила масло». Что-то, что взяло начало себе в этом моменте. Это было что-то, чему было позволено случиться. Или кто-то, кто желал того, чтобы это случилось.
Я снова оглушала тишину ночи своими криками молчания. Даже Павел не приходил, чтобы ответить. Перестал приходить. Или миссию свою выполнил, или не по пути ему со мной стало….
Нега нахлынула, как если бы второе дыхание открылось на долгой дистанции…. Я закуталась в одеяло, закрыла глаза и скоро оказалась на мельнице. Той самой мельнице, о которой поведала в начале. Сидела под деревом на скамеечке за столом. Будто бы и не было пожара и все в целости….Но самое удивительное, что передо мной сидела Лаи и улыбалась. Я обрадовалась несказанно.
- Лаи, милая моя Лаи, где же ты была? Почему пропала? Мне было так страшно….
- Не всегда то, что видится, есть на самом деле, да и не всюду есть то, что видится.
- Мне так не хватало тебя! Я, словно перестала существовать. Время просто поглотило меня. Не дни отсчитываю, месяцы. И все мимоходом. Все без охоты всякой. Неужто нет для меня участи иной? Зачем только вот такое нищенское, угасающее прозябание души мне доступно? Чем я виновна так, что не подняться с колен?
- О чем таком говоришь, хорошая моя? Ты Божья радость. Женщина любви. Дитя весны.
- Разве не ты говорила мне, что я ведьма?
- Разве могу я говорить тебе что-то, что ты не готова принять?
- Хочешь сказать, что я готова была принять себя ведьмой с большим удовольствием, чем созданием иного рода?
- Во всем есть резон. Но теперь, когда ты понимаешь, откуда берешь свое начало, станешь ли сомневаться?
- Разве я знаю?
- Знаешь, раз встретились мы с тобой. Желанию чуждому покорна, стала ты себе роль примерять. Тому, кто продавать тебя взялся, угодно было принизить для тебя самой ценность твою. Говоришь себе неправду от чужого желания.
- Кто ты?
- Я и есть ты. Та, которую ищешь, которую любишь.
Не успела я обрадоваться, как передо мной, рядом с Лаи возник старец. Что-то в нем было от того самого деда Кириллы, а что-то пугало меня догадкой.
- Павел? – слетело с моих губ.
- Родственный тебе короткий звук. Угодник. Лоб деревянный. Щеголь. Железный гений пророчеств. Каменщик дорог меньших. Жданный конюх. Плотский урод, - как угодно меня называй.
Я в тревоге отыскала взгляд Лаи. Ее прекрасные глаза светились лучиками радости.
- Что все это значит? Зачем вы сводите меня с ума? Что вам от того? Я перестала жить в своем мире. Мне все чуждо там.
- Так и должно, если хочешь вернуть себе голос, - зажурчал ручеек речи Лаи. - Что толку давать тебе то, о чем ты просишь, если принять не в силах? Отталкиваешь свое, берешь чужое. А по мере того, как от чужого избавляешься, будет нарастать пустота. Но мы будем рядом.
- А того, кто назвался… Игорем Ивановичем, это - обратная сторона?
- Дорогая моя. Когда-то птенец должен оставить скорлупу. Твоя скорлупа стала жесткой и непробиваемой. И это защита…Игоря Ивановича.
- А ты, Павел, ты, что ж молчишь? Твой «компас» - совесть. Скажи, как верно мне поступить?
- Решает не совесть, а пытка ложью. Вот она скользкая оборотная сторона сути. Просит выхода наружу только прыткий ум, но не совесть. Не в том ее мощь, - ответил Павел.
Когда он говорил, я ощущала в носоглотке привкус крови. Запах медных монет пронизывал пространство. Будто я была внутри своей кровеносной системы.
- Научи меня, как победить клона.
- Ты больше двадцати лет выхаживаешь зло в себе и думаешь, тебе еще есть чем сражаться?
- Злом…
- Этим не победишь, дитя.
- Да что же мне делать!?
Я разрыдалась. Вернее сказать, я кричала от бессилия, но слезы не хотели капать. Будто свинцом налились мои глаза, и я уже думала, что их сейчас просто выдавит из меня какая-то невидимая сила, но потом тяжелая, густая как клей слеза медленно поползла по щеке. Мои собеседники не проронили ни слова, пока эта капля, будто едкая кислота не открыла собой узкую щель в деревянном столе. Через нее я увидела свои босые ноги и проснулась.
Я лежала и смотрела в потолок, пока горячие слезы градом стекали на подушку. А в уши просился звук….
«Слышит духом только иерусалимский ветер пыток. Союз матери и огня, вымени и племенного семени. Сроду не слыхала Земля о вампиризме суда нижнего, но плакала суша, силу приумножая. Вселенная не пуста, но обширно вместилище всего, разного. Золото памяти в висках стучит, но на уста не ложится. Мужчина же, что болен прошлым, не очистит дна, но солжет».
Глава 7.
Денег не хватало катастрофически. Решилась стать донором. Я сидела в фойе в ожидании своей очереди, когда по коридору мимо меня быстрым шагом прошли двое: врач «скорой помощи» и медсестра.
- Вы подождите, Игорь Иванович. Первая положительная будет прямо теперь.
Я вздрогнула. Игорь Иванович? Посмотрела на доктора и испытала…внезапное возбуждение. Да. Это он. Посланный мне сигнал. Игорь Иванович….
Первая положительная группа. Моя. Так и есть. Вызвали меня. Довольно смело с моей стороны было решиться на подобное. Той, которая теряла сознание всякий раз, когда испытывала укол, входящий под кожу. Но я ожидала этого. Мне нужно было «выйти на связь».
- Вот ты говоришь, что хочешь выйти из-под зависимости. – «Игорь Иванович» по-отцовски пригладил своей рукой мои непослушные волосы. - Но разве я не одарил своих дочерей способностью управлять своей сексуальной энергией? Мои девочки никогда не зависят от секса. Если по какой-то причине вдруг все-таки возникает неуправляемое желание, то это, скорее говорит о том, что я выхожу «на связь». Значит, «поломка» произошла. Серьезная. Если помочь не могу, забираю домой. Незачем мучить так. Но и снова дитя Венеры родится на планете своей. Все сначала – не всегда легче.
- Я и вправду свободна от страсти. Но, почему те, кто оказывается рядом со мной, становятся просто обезумевшими от нее? Думаешь, так легко сказать «нет» озверевшему от желания мужчине?
- Желания мужчин – самая большая опасность для моих дочерей. Знаю. И потому, многие из них начинают терзать свое тело. Их хотят. Мужчины хотят этой энергетики. Они готовы платить за эйфорию.
- Но ведьма не продается, а потешается, - сама себе прошептала я.
- Верно, детка. Продаются только земные. Душа ведьмы в руках хозяина Земли. Он бережно хранит ее до нужного дня.
- А когда он наступает …этот нужный день?
- Когда душа освобождается от потерянных и вырастает до нужных размеров.
- Я знала, что меня кто-то любит….
- Это так. Безусловно любит. Даже не сомневайся.
- А Лаи. Где Лаи?
-Ты встретишься с ней теперь не скоро. Сейчас я тебя поведу. Пока ты не научишься получать на «от», а «через».
- Что это значит?
Ты вернешься к себе и отключишь от своего сознания все сигналы, которые идут от мужчин.
- Зачем это делать? Я не говорила, что не хочу быть ни с кем из мужчин.
- Ты научишься получать через них, а не от них. А это больше, чем ты думаешь. Мужчины нуждаются в хорошей «отмывке» от своих мам. То, что они предлагают женщине, никак не любовь. Ты должна стать «растворителем» этой внешней оболочки. Тогда тебе неважно будет ничего, кроме того, самого ценного, что откроется. Растворяй все лишнее и бери то, зачем пришла. Не жалей. И спасешься.
- Спасусь?
- Да. Любовь спасает. Но спасаются только те, кто не ищет спасения.
- Как это понять?
- Не надо быть жадной. Любовь нельзя выпросить.
- Что значит, выпросить?
- Я говорю о религии. О том, что убивает моих дочерей. И тогда я уже не могу им помочь. А тот, к кому за помощью обращаются, тоже не может. И не потому, что чужой отец не печется о чужих детях. Ему-то что? Любви не жалко. Да ведь же любовь надо быть готовой принять. Иначе это саморазрушение. Дело в том, что они несут в себе, мои Венеры…
- Что такое мы в себе несем?
- Это не божьего рода, но просит выхода через человеческое. Ради довершения. Души бренные, сосланные в ад. Возраст каждой Венеры зависит от того, скольких она сумеет «отмыть» через себя. Теперь понимаешь, откуда у вас такая бешеная энергетика?
- А ты? Почему же ты не можешь помочь тем, кто ищет спасения?
- А мне их молитвы запрещают помогать. Молитва, ведь она о чем? О своем личном. А личного у моих дочерей самая малость. Вот твой возраст - полтора года человеческих. А прожила на Земле уж сорок. Свои ты еще жить не начинала и неведомо, когда начнешь.
- Как я узнаю, что начала жить свои годы?
- Ты станешь Любовью. Такое трудно не почувствовать.
- И в этом состоянии мне отведено жить только полтора года? Почему?
- Ты могла умереть в четыре месяца. Не так ли? Разве мама не рассказывала тебе, что в этом возрасте ты чуть не умерла, подхватив воспаление легких?
- Рассказывала.
- Тогда ты и приняла решение взять себе еще двенадцать жизней. Тогда и время твое было обозначено.
- Я приняла решение?
- Да. Но было еще кое-что….
- Что? Ты взяла на себя род своего мужа.
- Что значит, взяла на себя?
- Значит, заселилась новым «опытом». И лет тебе прибавилось.
- Я разве и этого хотела?
- Нет. Дело не в хотении, а в процессе. Его надо понимать.
- И все, чего я для себя получила, это полтора года?
- Благодаря замужеству, еще целых одиннадцать лет!
- Ты так говоришь, будто это много.
- Это много. Пусть тебя это не удивляет. Это куда более зрелый возраст, чем тот, в котором ты теперь находишься. Скажу больше. Чем ближе ты приближаешься к обратной точке отсчета, тем понятнее будет становиться твоя дорога. Но есть еще кое-что.
- Что?
- Лета твои отобрать могут.
- Кто?
- Твари бестелесные рода мужа твоего. Матушка супруга посеяла твоим именем их початки.
- Каким образом?
- Желала чуда сыновьям своим. Благ выпрашивала через тебя от меня. Ворожила, вызывала благодетелей для улучшения. Не Венеры дочь. Земная. А от жадности воспользовалась твоими привилегиями. И того сама не понимала, торговала твоим именем перед Гнилой.
- Какой такой Гнилой?
- Земной ведьмицей. Их называю Гнилыми. Душой торгуются с бесами. Если Венеры под защитой у Бога, под чутким руководством его, то Гнилые меняют свою прирожденную защиту на чары бесовские. Их направление противоположное твоему. А мать мужа, воспользовавшись родством, предложила имя твое в обмен на призрачное благо для другого своего сына… любимого.
- Сын ее любимый…умер. Разве ж это благо?
- Не сразу…. Не сразу. Но то было неизбежно. Не победить ему было. Бесы танцевали на могиле его. Горела могилка-то?
- Горела.
А ведь и впрямь, могила умершего мужниного брата сгорела. Дотла. Причина горения так и не нашлась.
- То-то и оно…. Взяли себе потешиться душеньку. А за ним и к супругу твоему дотягиваются. Тот их еще и вызывает. Алкоголем. И через них и тебя мучает, и себя.
- Разве нельзя изменить что-то?
- Разорвать родство, что скрепляло узы. Отказаться от одиннадцати лет.
- Я и готова отказаться. Да как же родство разорвать, если дети у нас?
- Дети не помеха, а повод. Ради них и нужно разорвать. Чтобы не было чем питаться Гнилой. Через них она себе плату берет за услугу. А разорвешь – мучения все ей будут за сделанное.
- Надо понимать, супруг мой обречен?
- Отдай его в любовь, и тогда спасется.
- Другой? Я разве держу? Мне самой бы выжить. Себя мне кому отдать?
- Себе верни. Почини себя далекую. Память разбуди добрую. Невозможно заставить кого-то чувствовать. Невозможно, если существо сделало другой выбор. Но всему есть место, а значит, и это нужно.
- А если чувствовать мешает что-то, независящее от нас?
- Есть и такое. Но выбор не отпадает.
- Где кроется эта опасность?
- Есть средства, которые создаются землянами, чтобы убить чувственность. Много средств. Средства эти, будто, призваны помогать, но на деле – сущий яд.
- Как их распознать?
- Зло не служит добру. Зло - есть зло. Добро - есть добро. Это две стороны. Как бы ни хотелось думать иначе. Душа знает, когда смятение приходит, когда радость, когда любо, когда – неприязнь душит. Но врать себе научились. Да так, что болезни, что в помощь приходит, клянут и ругают. Ищут им «плети да топора». И вот эта самая «плеть» для болезни служит в угоду злу.
- Ты говоришь о лекарствах?
- Да. О лекарствах. О еде искусственной.
- Без них разве можно теперь людям?
- Природа есть лекарство и природой много пищи даруется людям. Она всегда покажет, где ошибается человек. А ошибаться он только в одном может: страх плодить. Плодится страх через гордыню мужчины. Посевы, в страхе устроенные, дадут смертельный урожай. Некогда природа учила людей дулом хлебного локона. Спорынья убивала тела, что душу не слушали. Нынче спорынью добровольно употребляют. Добровольно душеньку губят.
- Как это?
- Что же я должен тебе это говорить? Разве люди не назвали лекарством средство от желания любить?
- Я не знаю такого лекарства.
- Называется оно именем болезни, да служит «топором». Женщин им травят. Кому-то это угодно. Да не твоему отцу, как принято думать. Мужчины, низкие духом, убивают плоды своего бессилия.
- А землянки? Какие они, настоящие?
- Никто этого уже не вспомнит. Спорынья повсюду разрослась. Для того ты, моя отрада, нужна Земле. Вырвать с корнем эту отраву – не любовь. Мир не образовался бы, не будь хаоса.
- Разве я не буду злом, если начну разрушать сложившийся порядок?
- Если ты увидишь себя машиной для переработки мусора, скажешь ли, что дрянное дело творишь?
- Я не знаю даже как мне вырвать эту отраву из собственного сердца….
- Знаешь. Надо лишь совершить волшебство.
- Лишь…
- Полюбить.
- Кого?
- Землю. И себя на ней.
- Если это волшебство, то оно почему-то не работает.
- Так только кажется. Работает.
Глава 8.
Мне сообщили, что моего маленького сына ударил взрослый мужчина на улице. Второпях одевшись, я выскочила во двор. В свои пять лет он только недавно стал гулять один, и был в самом начале своего пути к постижению премудростей жизнеутверждения. Человека, который ударил ребенка, я увидела издалека. Он и не спешил ретироваться. Вместо того, он продолжал раскручивать карусель вертушку, на которой среди других сидел и мой малыш. Скоро мне стало ясно, что поведение взрослого явно не походит на поведение здорового человека. Уловив этот момент, я поняла, что главное в эту минуту объявить свое главенство. Тон моего голоса заставил его прекратить раскачивать качели. Дети врассыпную кинулись на безопасное расстояние. Устрашить умственно отсталого взрослого было нетрудно. Уже через минуту он покидал детскую площадку, как побитая собака «поджав хвост». И тут я заметила страшную вещь…. Дети продолжали стоять в стороне, с опаской поглядывая на меня. И только после того, как я сказала «идите катайтесь», они радостно бросились это делать.
Я шла домой, а в голове моей жужжала фраза «Ты была злом». И это было так.
Нет никакой разницы, какие обстоятельства завели в эти дебри, абсолютно не важно, что послужило поводом. Понимать достаточно только одно: либо ЭТО становится тобой, либо ты проходишь мимо. И то, что мы делаем, как правило, я назвала бы это преднамеренной ошибкой.
Можно найти тысячу оправданий. Ведь и вправду, трудно осознавать себя в ту самую минуту, когда «захват» уже осуществляется.
«Такая малость – не реагировать, но высвободиться – это наука»
Позволю себе сделать отступление, чтобы кое-что объяснить. Дорогой читатель! Не хотелось бы мне после обнародования этой информации оказаться там, где собрались другие авторы иных теорий о построении мира. Хочу заметить, что мое изложение – способ облегчить свою ношу. Не более. Мало того, я терпеть не могу понятия «априори». У меня врожденная аллергия на него. Не верьте ни одному моему слову. Не следуйте ни одному совету. Не идите ни за одним моим призывом, если такой проскользнул случайно.
Сначала я думала, что умирают однажды. Потом, прослышала о теории, будто, умерев однажды, можно возродиться в новом качестве. И поняла, что уже умирала. И не раз.
А смерть эта была как подарок, как награда. В какой-то момент я вдруг переставала бояться. Ненадолго, но во мне зарождалось что-то, напоминающее крылатое состояние по имени любовь. Чувство облегчения, что вот, закончился какой-то этап, который уже вымучил и дальше будет иначе. Так и было. Дальше было иначе. Но мучения не отступали.
А сегодня мне приснился сон, который был для меня. Это был мой сон. В нем не было никаких чужих персонажей.
Аллея. Мокрый асфальт. И пустынная улица. Осознание никогда не было таким четким. Я даже ощутила какие-то вибрации, которые будто бы вдавливали меня в это пространство, укореняли. И…я растерялась. Я не знала, что мне с этим делать. Я никогда раньше не была отвязана от других. Никогда раньше не чувствовала себя такой… свободной. И я не знала, что делать с этой свободой. Стала по привычке лихорадочно искать зацепки, но их не было. Персонажи ускользали от меня. Я была совсем одна в своем сне. И тогда я поняла, что пришло время написать свою собственную реальность. Не забыть бы чего….
Глава 9.
- Спустись на землю! Поставь свои мозги на место! Начиталась своих книг и совсем сбрендила. Зачем ты портишь мою жизнь? Нечем заняться? На работу лучше иди….
Я до сих пор не сумела избавиться от этих уз, хоть все мои органы умоляли об этом. Даже запах этого человека вызывал дикое ощущение бесполезности существования. Но я так же понимала то, что не давало мне все эти годы оставить его в покое. Потому что, это обозначало бы победу. Мою победу над ним. А мне было ведомо, чем такое оборачивается….
«Выбор был сделан тобой. Сына земной женщины взяла себе. Да могла разве ты знать, что обманываешь себя? Отец твой себя в жертву отдал за тебя. И через сына твоего любовь тебе посылает. И весь род отца твоего скорбит о горестях твоих. Земной мужчина у тебя на руках растет. Обладающий способностью любить Венеру. А супруга не губи. Распознай его сущность. Она выше той участи, что он себе уготовил. Она выше заклятия ведьмицы. Сумеешь высвободить – сохранишь себе одиннадцать лет. За детей не бойся. Ты уже перешла на другую параллель. А дети всегда с тобой шаг в шаг идут. Недоступно ей их пространство».
Эх, Павел…. Что бы я без тебя…. Мой отец…умер на второй день после моей свадьбы. Будто и вправду, в жертву принес себя.
Свекровь тяжело заболела. Тяжело, но не смертельно. Я знала, что жить ей еще долго. Участь, которую она выбрала себе, тронув мое имя, незавидная. Но я простила давно. Простила ее. Труднее то, что она сама себя не может простить. Бедная женщина. Бедная. Да прибудет с ней святая Любовь.
«Страх не отступит, пока гости не оставят этот мир», - шептал мне Павел. А пока «гостей» призывали, да подкармливали, окружение дышало бесовщиной. «Ради другого надо сделать другой выбор». Это шаг, на который не всякому под силу решиться. Шаг из страха – в Любовь. Или из страха – в вечность?
Итак, выслушав очередной шквал обвинений от супруга, я приступила, наконец, к главной части своей жизни.
К написанию предисловия к моим пятьсот пятидесяти пяти дням….
Будни стали сплошным дежавю. И к этому, в принципе, было легко привыкнуть. Труднее всего, оказалось, победить в себе привычку сразу делиться с другими тем, что удавалось увидеть. Но парочку раз, получив недвусмысленные намеки о моем не здоровом душевном состоянии, я все-таки решила не мешать себе, собирать материал для будущей книги. Навряд ли бы это мне удалось делать в известной клинике. Я уже не удивлялась, когда речи моего «праотца» настигали меня в любой момент, когда я только думала о нем. Он был «на связи», которая круче всякого мобильного. Если это и было сумасшествие, то мне надо было его прожить. Зачем? Не мне судить.
Резервные возможности хлестали из меня как из поломанного крана. Я понимала, что если это не применять, не будет обратной реакции, не будет результата, а мне самой не останется даже капли для вдоха. Мое слово касалось каждого, кто вызывал у меня эмоцию. На моих глазах происходили чудеса. И я видела, что причастна к ним, но также ясно осознавала свою беспомощность. Я чего-то не знала. Мне не хватало опыта. И потому я призывала на помощь образы, которым было предназначено отыграть все роли вместо меня. Часто хотелось плакать. Громко, навзрыд.
Я избавлялась от сомнений. Наконец, стало ясно, что же, на самом деле, для этого нужно: умертвить в себе две кричащие друг на друга стороны. Чтобы подняться выше.
Руки бегали по клавиатуре, извлекая фантазии и мысли в виде строчек:
« О, одиночество! Знаете ли вы люди, что это такое? Это не то, когда никого кроме вас не существует. Это когда не существуете вы».
Если бы мне было дано родиться в благополучной семье, радостно прожив счастливое своё детство, получив «правильное образование», удачно выйти замуж и т.д. и т.п….
Если бы и сегодня мне не звонили дорогие родные и не сообщали об очередном ЧП…. Была ли бы это Я?
Моя форма не позволяет мне покидать некоторые пределы. Она меня сохраняет, таким образом, для…смерти. Мне по кусочкам, по фрагментам приходит информация. Моя. Сегодня по ним я многое себе сумела объяснить. Я нашла словосочетание «степень предельного»!
К Абсолюту стремиться нужно. Ведь если в руках у тебя - карандаш, он должен быть остро отточен.
Абсолют – не то, что мы привыкли понимать. Абсолют – бог предельного. И он как на атомы разделён степенями.
Такая теория может показаться пособничеством для маниакально-запущенных состояний. Нет. Нужно объяснение.
Существует предел во всём. А точнее степень предельного, степень предела. Это нечто завершённое. Но в степени… потому как, согласитесь, есть разница между заточенным карандашом или искусно выкованным мечом. В этой степени душа обнажена. И творит настоящая личность. Тогда проявляются качества самой высокой пробы. «Проба» не бывает хорошая или плохая….
Семья. А именно союз мужчины и женщины имеет также степень предельного. Во всём есть предел. А разница в пробе определяется степенью. Союз этот может поддерживать в согласии целые государства, а может разрушать. Разрушает только в случае «планового союза». В какой степени разрушителен «плановый» союз бывает, показывает история….
Пределы расширяются,…не означает ли это выражение, что: люди умирают тогда, когда достигнут высшей степени определённого момента. Они обнажают душу. И тело покидает её. Не душа покидает тело. А тело – душу. Потому что этой душе нужно другое тело, другая форма. Форма, соответствующая степени предельного.
Итак, умирают не лучшие, не худшие, а достигшие! Всякий предел имеет свою чёткую степень. Для каждой формы эта степень определена.
Смерть принимает только с «высокой пробой». Ей чужда посредственность. Обнажённая душа означает выбор.
А выбор даётся в том, чтобы познать не только длину предела, но, и широту и глубину, т.е. единство. Сделать так, чтобы ты один был больше, чем множество!
Пациент, получивший мою кровь, был первым моим «клоном». Я даже почти не удивилась, тому, что это мужчина. Он был учителем физики. Моя кровь его буквально отравила. Я стала для него ядом. И завершила в себе нераспустившиеся зачатки любопытства к физике как науке.
Потом был художник. Он рисовал картины, которые ранили мое сердце. Я долго уговаривала его подарить картину, которая приглянулась мне особенно. Сначала он сказал, что она давно продана, потом, оказалось, что ему просто нужны были деньги.
Сочувствую. Он не нарисовал больше ни одной картины.
Тяга к рисованию, по неосторожности утраченная в детстве, вернулась ко мне.
Потом был известный певец. Третий мужчина. В отличие от двух предыдущих, сходство наше с ним было настолько очевидным, что его «секьюрити» меня поначалу приняли за его родную сестру. Некогда я очень рассчитывала на его помощь и поддержку, поскольку рисовала с этой личности образ для одной из своих повестей. Повесть продвинуть хотелось, а в качестве платы я нарисовала ему сценарий для клипа. «Игорь Иванович» пришел ко мне на этот раз в символичном костюме. Это был актер, играющий Берлиоза в одном из театров большой столицы.
- Твой нынешний немилосерден, но ты жестче его. Разве он уже не дал тебе то, что ты нарисовала? Разве тебе было нужно что-то больше этой картинки? Все ждешь от него платы? Не жди.
- Я уже забыла думать о том. Милый человек. Что мне к нему злобствовать?
- Вот и славно. Так разлей маслице….
- Что?
- Отблагодари его сама.
- Чем?
- Собой. Разве ты не желаешь этой связи?
- Не желаю.
- Тогда никогда не возьмешь «через» мужчину.
- А зачем мне брать через кого-то?
- Напрямую будет труднее. Гораздо труднее. Это как перейти реку в брод в рыцарских доспехах. Ни вплавь, ни по дну….
- Я больше не хочу быть ничьим желанием.
- Тогда этого не победишь.
- Значит, не время.
- Что ж…. Увидим.
Глава 10.
Танцевать. Все время хотелось танцевать. Следующего своего «клона» я победила радостью собственного танца. Это была женщина. Учитель по хореографии. У нее было чрезмерное стремление к одобрению. При всей ее грациозности и точности исполнения композиций, танец этот был насквозь пропитан фальшью. И я перестала думать о танце, как о способе утвердиться в каких-то слоях общества. Я в принципе перестала думать об утверждении себя. Но я вернула свое тело к танцу.
Танец у каждого свой. Его движения оттачиваются жизнью. Он беден, пока в нем не ощущается свободы. Все зависит от того, сколько свободы мы можем дать воле. Сколько красоты будет в этом танце, если душа не танцует? Танец на стеклах, с огнем, с мечом, танец в воздухе, танец с образами…. Я зову себя через всех этих людей, через то, чем они живут, через их ошибки, через их победы. Я научилась «входить» в человека, в его мир, чтобы найти свое, не прожитое. И проживать. Но это не все. Я, как «самка» некоего насекомого, оставляю там свои «личинки» с тем, чтобы не утратить связь с опытом. Я играю их жизнями как мне заблагорассудиться. Ведь не все согласны проживать навязанные мной роли. Но видно, все же, Бог смотрит на меня. Он главный мой зритель, этот удивительный хозяин планеты Земля. И почему для меня так важно его одобрение? Я стараюсь угодить ему. Ведь от него зависит, получу ли я то, чего хочу. Иногда он улыбается мне со своего тронного места. Тогда я ощущаю болезненный укол в сердце. Но этой боли нет сладостнее. Бог улыбается мне ласковым взглядом постороннего мужчины, восторгом от просмотра картины, звуками прекрасной музыки, прикосновением ребенка. Этой малости мне хватает, чтобы собрать себя из пепла и снова возгореться. С чем это сравнить? С натачиванием карандаша со сломанным грифелем. Мне во что бы то ни стало нужно, чтобы он писал. И я точу. А он обламывается, точу, а он снова и снова обломан. Никогда не знаешь, до какого места придется точить. Может остаться совсем мало карандаша. Но мне все равно нужно, чтобы он писал. Иначе нет смысла….
Глава11.
Случилась я в утро своего Дня рождения. По земным меркам я прожила 41 год. Сегодня меня короновали, открыли безлимитный счет в банке возможностей. Только теперь, когда я поверила, что эта книга будет издана при первой попытке, по ней снимут кино, в котором соберутся те, о ком я думала все эти годы, как о себе самой.
По Божьей ли воле?
Шагнула ли я в Любовь, в параллель, где царствует прекрасная Лаи? Шагнула ли, свободная, от пут сомнений?
Эти сомнения разных родов, разного направления. Они «встроены» в нашу систему и обречены нести в себе задачи, направляющие человека к высшей точке веры, ругающие друг друга памятью, гнобящие друг друга противоположностями. Они не утихнут, пока не оставят этот мир. По воле ли Божьей? По зову ли Дьявола? Или по призыву освободившейся от эго совести? Ради веры в себя. Только в себя. Высшей, конечной веры. Ради мерцающей точки где-то в центре человека, точки, в которой оживает начало.
Сказка пятая. Суд над "девочкой со спичками".
- Да когда же ты сдохнешь, наконец! – такими словами муж завершил наш очередной «разговор».
Я и не предполагала, что события, которые произойдут на новом отрезке моего времени, будут столь душераздирающими. Мужчина, с которым я зачала своих детей и прошла по жизни нелегких двадцать лет, жаждал видеть меня в гробу. Все его действия выражали только это желание. Будто, не вогнав меня в землю, он не мог начать свой отсчет времени. С другой стороны я понимала, что происходящее красноречиво свидетельствует о том, что моя сторона умышленно подвергается слабости. С регулярностью два раза в неделю меня стали посещать мысли о том, чтобы покончить с собой. И этому было объяснение: я все еще цеплялась за этого мужчину каким-то слабым отголоском веры. Я верила в тело, которое давно попрощалось с душой. Но оно, это тело, не хотело того. Оно не хотело возвращать душу. Во всяком случае, для меня…. А поэтому ненавидело меня люто. И жизнь давалась мне тяжело. Физическая слабость буквально валила меня с ног. Болело все: от челюсти до ногтя на пальце ноги. То ли через меня проводили другое волокно, которое не могло прижиться, то ли мое сердце отключили на время, дабы провести какую-то дополнительную «опцию». И уже невозможно было представить, что когда-нибудь я «соберусь» в форму и выжму свои 100 процентов в миг. Невозможно было даже представить….
«Идолы прогонят сущее, атакуют и глубоко принизят оплодотворенное начало. В запруде не нужен якорь. В омуте сером нет путей. Только в черноту переходит серая непригодность. Только в топкую, вязкую темноту скрывается от очей божьих дивное диво, обреченное на непотребство. А мне что? Плакать да каяться за беды прошлые, что утворил за нерадивостью своей крикливой, за боязнью своей похоронил сущее на дне омута, и тем уготовил данному бренный и негодный конец. Да отпустит меня голос мой. Не будет кричать обо мне через пищу добрую. Да перестанет губить через меня души чистые. Да пощадит живое во мне та сила, которая рождает. Да перенесет меня через горящее пламя адово нежное женское чувствование. Поклон тебе, моя отрада». Твой Павел.
Глава 1.
Иван развернул листок, сидя на берегу Печального озера и несколько раз перечитал текст. Что же привело его в смятение? Заглавие на бумаге гласило:
«ЗАПРОС НА ВЫБОР СОСТОЯНИЯ»
Губы бесшумно шевелились, в очередной раз пробегая по строчкам, но звук, будто, не хотел отдавать голосу право произношения. Безмолвие – это закон пространства Лаи. Тут язык один на всех – язык души.
«Ваня. Ванечка. Сынок». И снова слезы катятся по щекам, беспомощно блуждает взгляд, то цепляясь за края парусника, что гуляет по водам Печального озера, то уходя в бесконечную глубину неба, то прячется под веками, что смыкаются в унылом бессилии.
Она была такой беспомощной…. Мама…. А он так жесток. Разве знал он тогда, разве мог знать, что сам создал ее образ для себя, что у нее не было и выбора иного, кроме как выносить и родить дитя, которому необходимо было пройти жизненный путь через нее? Лаи утверждает, что знал. Но почему он ей не верит? С другой стороны, если к нему до сих пор не возвращается голос, он так и не научился языку человеческому. Надо ли спешить к возвращению? Нужна ли ему сейчас эта попытка? Вот и Лаи то же самое спросила. - «Ты не торопишься?»
Только тогда он не смог ответить ей то, что теперь вынашивает в своих мыслях. Потому голосом и речью Человека Бластулады не владеют. То, что в мире людей назвали бы разговором, в мире Лаи не существует. Не открывая рта, он передает свои вопросы. Не открывая рта, она отвечает на них. Изнутри. И она спросила.
- Ты не торопишься?
- Это невыносимо для меня видеть в зеркале одно и то же каждый день. Я хочу движения, я хочу реально действовать. Не могу я рассчитывать на какое-то безмозглое человеческое создание, которому невдомек понять, как много он может сделать. Меня бесит эта необъяснимая тупость. Я хочу действовать сам, без чьей-либо помощи. Я до краев полон.
- Я должна тебе напомнить, что не так давно ты и сам был не настолько не умен, чтобы действовать. Не потому ли оказался здесь? Должна так же пояснить, что, только в нынешнем облике ты можешь понимать себя до конца. Надо ли предупреждать, что условия, в которые ты просишь вернуть тебя, могут оказаться далеко не радужными? Я бы предложила тебе остаться еще на какое-то время и попробовать реабилитировать некоторые части тела. В них ощущается сильная нехватка энергетики.
- Да наплевать! Не знаю, что там меня ждет, но страдания, которые меня терзают тут, уж точно не способствуют тому, чтобы восполнить недостаток энергетики. Я только все больше теряюсь. Все больше застреваю в одном процессе.
- Что ж…. Нет такого условия, на котором я могу отказать тебе в просьбе. Страдания говорят о том, что местная атмосфера вытесняет тебя, и условия твоего дальнейшего развития - опыт . Раз ты так решил, то все по воле. От тебя требуется только одно: отправить запрос. А когда придет сигнал из нужного тебе источника, все произойдет само собой. Запрос формален: ты зачитаешь текст по форме. Так привычнее для вашего брата. Вот.
И Она положила листок с текстом Запроса перед Иваном. Строчки привели его в изумление.
- Что это значит?
- Это значит, что ты будешь одобрен в то место в том время, где для твоего развития будут созданы благоприятные условия.
- Я не понимаю, что за хрень про дочь луны?
- Дочь луны – женское, материнское начало - источник, из которого ты будешь черпать любовь. Это обязательное условие.
- Как же это я буду черпать?
- Служением своим источнику через женщину.
Иван еще раз пробежался по тексту, и тяжелое сомнение заставило сделать его шаг назад.
- Я подумаю еще…. Надо было раньше сказать, что все так….
- Как угодно. Как тебе угодно.
Глава 2.
- Этими уродами надо управлять. А чтобы управлять, нужна твердая рука.
Великолепный старался изо всех сил убедить красавицу Лаи в своей правоте.
- Но я никем не управляю. Это моя работа. Да. И она заключается в том, чтобы соблюдать порядок. Агрессия ничем не поможет.
- Но они совершенно бесхребетные, твои «детишки». Ими надо управлять. Потому что через них должны происходить процессы, а они не происходят. Бластулады остановились на своей стадии развития и никуда не торопятся. Собрала возле себя паразитов.
- Я не знаю. Не могу знать, отчего так мало приходит запросов на Бластуладов. Может, выяснить это, как раз твоя забота. Так выясни, вместо того, чтобы чернить и без того черное.
Лаи не могла увернуться от настойчивости посла Ко-миссии. Территория Ко-миссии, на которой царствует Гуу, явно перенаселена, и по этой причине, в первую очередь, тамошний посол контролирует границы, в тайной надежде расширить свое пространство. Закон же гласит, что территория неделима только в согласии с общими требованиями. Посол настаивал на Капитуляции и не раз входил в контакт с Бластуладами, чтобы подорвать авторитет Лаи.
- Чего ты хочешь, Ве? Разве не понимаешь, чем грозит Капитуляция?
- Какое нам дело до этого? И ты напрасно упрекаешь меня в том, что я не узнавал ситуации. Как раз наоборот. Я в курсе. А вот ты – нет. Процесс запущен в обратном направлении. Религии творят муть. Образовались застои такой мощности, что если мы будем удерживать Бластуладов дольше, чем это требуется, нам не избежать гибели.
- Религии? Что это такое? Почему я не в курсе?
- Люди создают для себя условия, в которых можно закрыться от развития.
- Но зачем?
- Чтобы не страдать.
- Как же так? Но ведь тогда будут войны!
- Ну и пусть будут. Лучше пусть у них там будет война, чем у нас распадется весь строй.
- У меня два миллиона прошений о Капитуляции. Я всем дала согласие и раздала листки Запросов.
Но они сомневаются. И это правильно. Ведь сомнение говорит о том, что процесс не остановлен, еще многое можно починить.
- Они сомневаются, потому что кое-что в мире людей творит это сомнение. И это называется молитвой.
- Что же ты предлагаешь? Насильно отправлять их? Такое невозможно в принципе!
- Я уже предлагал тебе, лучистая моя. Ты можешь дать мне кое-что такое, что помогло бы нам обоим.
- Если это единственный выход, я согласна.
Лаи устала сопротивляться силе Великолепного. Много ли он требовал от нее, или чрезмерно много, можно было узнать только по выходу. Но она и сама уже поверила в угрозу, в реальности которой посол Ко-миссии ее убеждал.
Глава 3.
Утренняя порция энергии полагалась каждому Бластуладу после омовения Лаи.
Впервые это омовение происходило не в одиночестве. Тот, кто назывался Великолепным, получил то, о чем просил.
В это же время, миллиарды созданий, далеких от совершенства, выстроились в очередь на аудиенцию.
Они, в действительности, были уродливы. Так как и говорил Великолепный. Непропорциональные формы, тела, в которых отсутствовали части. Местами это были наполовину деревья, наполовину животные, когти, клювы вместо лиц, много камня и другого нелепого материала уродливо копировали недостающую деталь.
- Теперь ты видишь это, лучистая моя? – похотливо обнимая Лаи, шептал Великолепный.
- Я не хочу этого видеть, - ответила она.
- Тогда я завяжу тебе глаза. Ты не обязана терзаться. Это не помешает тебе делать свое дело.
- Но как я им это объясню?
- Ты не обязана ничего никому объяснять. Теперь у тебя есть я, - Великолепный сладострастно погладил выпуклость на своем теле, которую приобрел благодаря своей настойчивости с помощью Лаи. – Теперь ты под моей защитой. И теперь ты не просто им мать, ты - моя часть. А я лучше знаю, как этой частью меня пользоваться.
- Ты говоришь, как Бог.
- Человеко-Бог. Это не так уж мало. Ты была любовью, что напоминала мне сахар в дырявом мешке. Теперь все под контролем. Из меня ничто никуда не уйдет. Благодаря этому органу, что создан на радость.
- Фаллос изменил тебя до неузнаваемости. Но вот что меня пугает: почему Разумный не дал тебе его изначально?
- Ты сказала, тебя это пугает?
- Да. Я так сказала.
- Вот и славно. Убояться – это верно. Бойся. Это послужит мне хорошую службу.
- Что же вернется ко мне?
- Я возжелал тебя. Разве этого недостаточно?
- Не знаю…. Я, боюсь, ничего уже не знаю.
- Обожаю, когда ты произносишь «боюсь». Сегодня нам надо хорошо поработать. Сколько, ты говорила, прошений?
- Два миллиона.
- Сегодня они все подадут прошения. Все до одного. А в будущем будем работать на вновь прибывших. Быстро и оперативно.
- То есть, мы не будем с ними работать?
- Я сказал быстро и оперативно. Что не понятно?
- Быстро – это не про меня.
- «Боюсь» – раньше тоже было не про тебя. Все меняется. Начнем. Я введу их в курс дела.
- Как скажешь, милый.
- Кто там у тебя первый?
- Иван.
- Ты Бластуладам имена раздаешь?
- Это же дети мои….
- Это Бластулады.
- Они мои дети….
- Хорошо, если тебе так угодно, твои дети – Бластулады. А Бластулады – это никчемные уроды, низкочастотные, низкосортные, тупые, отсталые сперматозоиды. Уясни это!
- Я люблю их.
- А должна любить меня! И только меня! Или забыла, чем должна пожертвовать, если будешь рассыпаться, как сахар? Примешь форму своих детей и отправишься в пространство Ко-миссии.
- Я - есть Любовь.
- Теперь ты просто часть меня. И я решу, кто ты будешь.
Слезы на щеках Лаи, однако, заставили Великолепного немного усмирить свой пыл.
- Каждую ночь я буду благословлять тебя. Через орган, которым ты меня одарила. Так ты будешь получать для себя энергию. Так я буду любить тебя. Ты согласна?
- Де…. Бластулады ждут нас.
- Тогда приступим.
Великолепный вышел к толпе и, заговорил на языке людей.
- С нынешнего момента и навсегда царица Ваша не будет снимать повязки с глаз. Так повелевает ее душа. Так мы сохраним красоту и молодость ее от мучительных моментов созерцания плодов творения ее. С этого дня никто не смеет попадаться ей на глаза. Никто не смеет требовать снять повязку. Только на ночь будет матерь снимать с глаз свой оберег. Чтобы утешиться во снах и плотских наслаждениях. Чтобы было ей, чем с вами делиться. Такова необходимость. И таков Закон.
Тишина прозвенела в ответ на речь Великолепного. И Лаи приложила ладонь к груди, чтобы утихомирить неровно бьющееся сердце. Не открывая рта, она отправила «в массы» мысли, которые запомнились Бластуладам надолго.
- Дорогие мои! Что бы не произошло, помните, Вы не утратили главного. Это невозможно утратить. Потому что это то, что ведет вас по пути созидания. Вы есть нечто, и вы есть что-то. Никто из вас ничего не лишен. И скоро поймете это. Ваш облик определен собственным выбором. По мере того, как вы будете научаться желать чего-то другого для себя, будет и правиться картинка вашего отражения. У вас появилась возможность быть честным с собой, не напрягаясь. Отражайте то, что желаете видеть. В конце концов, это удивительно приятное занятие. Проявите свое творческое воображение и увидите, как вам повезло. Каждый из вас художник своего образа. Создавайте себя в лучшем виде. Это в ваших силах.
- Давайте там, подходите по одному, - скомандовал Великолепный , утомившийся от нависшего молчания, сопровождающегося бездействием. Ему был непонятен язык, на котором Лаи разговаривала со своими детьми.
Первым подошел Иван. Услышав человеческий голос, он не смог устоять перед соблазном вернуться к человеческой форме. Слишком утомительно было продолжать оставаться в кажущемся, уродливом теле, в которой не было свободы для действий. Бластулады могли проникать в людей и отдавать им распоряжения на действия, но это было то же, что биться головой о стену. Люди упорно отталкивали от себя всякую идею, какой бы удивительной она не была. Эта утомительная каждодневная рутина утомляла сильнее, чем самый жестокий физический труд. За девять лет, Иван смог восстановить себя только на уровне нижнего центра.
- О, матерь пречистая, непорочная роженица! Благослови своего сына: позволь мне отразиться в твоих глазах, чтобы увидеть мог я правду о себе, - Иван произнес привычную фразу изнутри себя, не открывая рта.
- Встань прямо передо мной, сын мой любимый. Дай мне посмотреть на тебя изнутри.
Царица, не снимая повязки с глаз, направила свое лицо в его Ивана. Он чувствовал, как невидимый теплый луч заскользил по его оболочке, потом внутри ее. Таких приятный ощущений он не помнил со времен своей телесной жизни. Как будто на все негодное в его существе, вдруг обрушился очищающий дождь. Он тщательно вымывал огромные булыжники, тяжелые валуны, острые иглы, битые стекла, каждый внутренний орган стал ощущаться как отдельное целое. Сердце, печень, почки, легкие, кишечник, желудок. Каждый жил своей какой-то отдельной жизнью, будто он, Иван, уже не являлся обладателем всего этого «набора» в комплекте с человеческим обликом. Трудно было с чем-то сравнить подобное. Это было даже не тело в целом, а некое подобие выкройки с четкими метками каждой отдельной детали. Ноги, были не просто ногами. Это был конструктор из ступней, пальцев, ногтей, коленных чашечек и других предметов. Таким же образом к туловищу были приметаны руки, поделённые на предплечья, запястья, пальцы…. Голова представляла собой нечто невероятное. Ее составляющие подпрыгивали в воздухе, хаотично переплетаясь в немыслимом танце. Шея, соединенная с деталями туловища, напоминала карандашницу, из которой торчали десятка два наточенных карандашей. Движением туловища управляло нечто из «карандашницы». Карандаши по одному доставались и вставлялись обратно. Туловище вибрировало и кривилось, волнообразно переправляя содержимое то в одну, то в другую свою часть. Поначалу это напрягало. Но потом ощущения поделились на две категории. Одно из которых определялась наличием, а другое – отсутствием. И вот это было по-настоящему страшно.
- Что я? Что я такое, если мне не дано подчинить себе все мои органы?
- Ты есть то, чего не ощущаешь. При жизни ты избрал для себя одну жизненно важную часть своего организма. Ей поклонялся. Теперь ты есть Эта часть. Все остальное как лишнее на данный момент. Это поправимо. И даже очень легко поправимо. Главное, что теперь ты понимаешь, чего на самом деле тебе не хватает.
- Я решил зачитать запрос на выбор состояния.
- Что ж, на то твоя воля.
Царица ласково коснулась ладонью своего подопечного и…упала без сил.
Глава 4.
- Ты научишься беречь то, что принадлежит мне! – безудержно возмущался Великолепный над лежащей без сил Лаи. – Я должен быть в курсе всех твоих посланий! Зачем ты передала этому уроду столько энергии? И с чем ты осталась? Ну? Отвечай!
- Я всегда раньше так делала. И мне хватало сил на всех.
- Полоумное ты создание! Пойми, как раньше не будет никогда! У тебя нет того, что ты можешь раздавать просто так. Ты обменяла свою память на мою помощь. Я согласился править твоими нерадивыми детишками. И я буду править. Но ты не будешь больше рассыпаться как сахар. Ты станешь медом в сосуде, и лить его будешь только в мою воронку. Иначе, помяни мое слово, Ко-миссия тебя примет с радостью.
- Хорошо. Я обещаю.
- Другое дело. Всех остальных буду прорабатывать я сам. От тебя требуется только внутренний голос. Будешь на своем там языке объяснять им, что надо делать, чтобы поскорее покинуть это место.
- Я боюсь, что человечество погибнет.
- Правильно. Бойся. Это мне и нужно.
Глава 5.
Теперь, когда Лаи коснулась его своим благословением, Иван мог в любую минуту зачитать запрос и получить новое рождение. Голос вернулся к нему, но только для этого.
Среди Бластуладов творилась паника. Лаи больше не принимала у себя никого. Даже тех, кто вовсе не имел никакой телесной опоры, даже груды бесформенных комов, очень отдаленно напоминающих человеческие тела. Вместо нее процедуру энергетической подпитки проводил Великолепный. Лаи с завязанными глазами сидела сзади и не открывая рта вызывала Бластуладов по одному на поклон к новому правителю. Она уже не поднимала руки, не касалась никого своим теплом.
А между тем, по все территории активно расселялись жители Ко-миссии. Для местных же, тех, кто еще остался, строились ограждения, весьма тесные даже для каких-либо движений. Потому что ограждения конструировались с ограничением пространства в высоту. Их называли «норами». Бластулады были уязвимы в своих «норах» для новых жителей мира Лаи, которые делали их существование невыносимым. Кочуны – так называли жителей Ко-миссии. Они могли бы сойти за насекомых, если бы не их плотоядная сущность. Словно кровь, они высасывали из Бластуладов генетический код и словно яд впрыскивали свою память. И те становились абсолютно беспомощными, никакими. С таким содержанием их принуждали зачитывать запросы. Но состояние их было таково, что они даже оказывались неспособными воспользоваться голосом. Это не входило в планы Великолепного. Тогда он стал непризванных изолировать на блуждающие планеты.
Ивана потеряли из виду. Он стал последним, кто получил благословение от Лаи. Обретя голос, он обрел неприкосновенность и мог сам выбрать когда и как прочесть запрос на выбор состояния. Кроме того, он мог оставаться еще столько, сколько потребуется, пока запрос не будет одобрен и не осуществится рождение. И, казалось, все для него уже решено, но что-то держало, что-то не давало ему покинуть мир Лаи, в котором Лаи уже не правила. Время работало против него. Имя, что дала ему царица, хранило его в этом мире до определенного срока. После, Бластуладу, не зачитавшему запрос, назначалось полное забвение через воду. …
Я проснулась в холодном поту и, лихорадочно сбрасывая на пол стопки с записями, стала искать чистый лист. Не включая света, рука выводила на листе что-то, что прочитала я только утром….
Запрос на выбор состояния
Я, оставшийся в правде, познавший благо выбора, определил для себя время и период , на котором готов исполнять ВОЛЮ. Прошу, выбрать для меня дочь луны, чтобы тело мое вернулось к форме человеческой. Выбери в той мере, в какой я способен видеть, в том облике, в котором мне позволено коснуться божественной любви. Прошу дать меня матери, которая взрастит меня в соответствии с тем, как я умею чтить любовь. Дать меня матери, которую я создал собственными стараниями. Я готов родиться сейчас, соглашаясь со всеми условиями, которые определяет мой собственный выбор.
«Иди сам. И, кто знает, может там, где страшно - это есть место локализации страха. Представляешь? Тебя подпустили туда, где ты, одним каким-то нечаянным жестом можешь устранить веками заселяющий людей ядовитый привкус апокалипсиса...»
Павел.
Сказка шестая. Тайна «Синей Бороды»
Дурман. Проспать очередное утро не так уж стыдно, не так, как раньше..
Горение непостижимо для несмелых, владение не свято по закону
Обман. Настало, но как будто. Не то, что видно, но там, где страшно
Забвение непогрешимо беспредельно, падение премлет почести и стоны.
Глава 1.
- Сколько просишь за горшок? – Андрей небрежно дотронулся до глиняного изделия перчатками, что держал в руке.
Болезненно сощурась, продавец попытался набить «цену»
- Не горшок, а кувшин. Старинный, между прочим. Ручная работа.
- Сколько? – не утаивая пренебрежения, повторил свой вопрос Андрей.
У продавца не хватало сил торговаться. Видавший виды кувшин и вправду напоминал собой старинное изделие и, возможно, стоил денег, но приступы дурноты в не опохмелившемся чреве сводили на нет все попытки «перетерпеть».
- Сто тысяч.
- Что-о-о-о? Ты шутишь? - с раздражением высказался Андрей, разворачиваясь.
- А сколько дашь? – нервно дернул потенциального покупателя за рукав пьянчужка. – Ну, хоть на бутылку дашь? Бутылка водки и забирай!
- Да и ладно. Давай уже, - Андрей отсчитал тридцать рублей и вложил в трясущиеся руки продавца.
Кувшин оказался тяжелым. «Видно, и вправду, стоит денег». На «барахолке» иногда можно было приобрести толковую вещь за бесценок. Собственно, мужчина и не озадачивался купить раритет. Просто искал большую посудину, куда можно было бы пересадить крупный цветок. Увлеченность цветами в горшочках он не мог объяснить даже самому себе. Ему неудержимо хотелось в интерьере квартиры видеть этакую оранжерею, зеленые заросли. По каким-то непонятным ему причинам, супруга не выражала особого восторга от этой идеи. А когда он приобрел многолетнюю, шикарную диффенбахию и вовсе заставила выставить цветок за пределы квартиры. Она объясняла это тем, что цветок ядовитый и маленькие дети могут по неосторожности отравиться. Стиснув зубы, глава семейства согласился на вынос «любимицы» в подъезд, но мысли о том отравляли его существование.
Кувшин с трудом уместился на заднем сидении «Жигулей». Андрей достал носовой платок и, смочив его предварительно слюной, принялся тщательно оттирать застарелую пыль и грязь, чтобы рассмотреть рисунок, невнятные очертания которого вызывали любопытство. Но грязь не поддавалась. «Дам жене, пусть отмоет», - реши он и взялся за руль. В этот момент телефон сигнализировал о сообщении. Андрей вытащил его из кармана и удовлетворенно улыбнулся. «Любовь моя! Вся твоя. Хочу к тебе. Ира»…. Воодушевленный встречей с любовницей, он набрал ее номер…..
- Что за женщина жена у тебя, что цветов не любит. Знаешь, почему она не принимает цветок в доме? – деловито «раскладывала по полочкам» ситуацию Ирина, яркая, ухоженная брюнетка тридцати пяти лет.
- Я же говорю…. Его листья яд выделяют. А она говорит, раз у нас дети маленькие, то нельзя.
- Я тебя умоляю! – саркастически рассмеялась Ирина. – Да она просто, как и всегда, впрочем, над тобой издевается. Вот увидела, что ты увлекся чем-то, так и давит на тебя. Я тебе скажу, почему она так взвинтилась из-за цветка. Все просто: у диффенбахии есть свойство энергию негативную чистить. А твоя милая, видать – сплошное облако негатива. Вот ее и прет. Я вот что тебе скажу: только таким образом ты ее и воспитаешь, только так ты и проучишь ее. Приноси цветок в дом и дело с концом. Перебесится.
- Ты умница, Иринка. Так и сделаю, - Андрей почувствовал, как в одно мгновение переполняется злобой к своей жене «а ведь и правда, какая же это женщина…цветов не любит …».
Глава 2.
День рождения дочери Маша решила отметить в узком кругу. Пригласила только крестных родителей. В хлопотах по уборке, готовке не заметила, что муж задерживается слишком долго. Уж и гости должны были прийти, а от него ни слуху, ни духу. Сказал, что только на «барахолку» заедет, горшки для цветов посмотрит. Телефон не отвечал. Уже когда гости разошлись, и даже было все убрано со стола, на пороге появился супруг с большим кувшином в руках.
- На, вот, помой, - злобно кинул он жене, и, будто в оправдание себе добавил, - Это я должен думать, как цветы рассадить, а ты, баба, что не можешь за цветами поухаживать? Уже молчу, что в деревне не помогаешь, так хоть бы цветы в доме рассадила. Другие и картошку садят, и огород, а у тебя на цветы не хватает времени.
- Другие в День рождения ребенка присутствуют дома хотя бы, - попыталась возразить Маша, осторожно помещая кувшин в ванную. – А ты, я вижу, где-то в другом месте отпраздновал?
- Это ты все празднуешь. А я деньги зарабатываю на то, чтобы ты праздновала. Дождешься от тебя благодарности, - активно шел в нападение муж.
Маша, молча, намочила щетку и принялась усиленно оттирать грязь со стен сосуда. Не дождавшись сопротивления, супруг, однако униматься, не собирался. Он вышел в подъезд и через минуту торжественно внес в квартиру диффенбахию.
- Ты зачем принес? Мы же договорились, что цветок этот в доме не должен стоять, – Маша в недоумении стояла в дверях гостиной, нервно вытирая руки о полотенце.
- Мы ни о чем не договаривались. Это ты решила, что тебе цветок мешает. А я говорю, что этот цветок полезный, и он будет стоять в доме.
- Ты хоть понимаешь, насколько это опасно?
- Это ты придумала, что опасно. Я знаю, почему. Потому что этот цветок негатив убирает. Вот и вы с ним и не уживаетесь. Понимаешь, о чем я?
- Убери это из квартиры, - проглатывая ком в горле, тихо произнесла Маша.
- Нет! Понятно тебе? Он будет стоять тут.
- Убери…. Или…или…, не хватало слов…. – Так это, выходит, по-твоему, я негатив вызываю? А ты, значит, позитива сейчас привнес?
- Выходит, - Андрей злорадно рассмеялся.
Он испытывал небывалую удовлетворенность, когда видел Машу в таком печальном состоянии. По щекам ее текли слезы, а ему хотелось смеяться в лицо. Смеяться и торжествовать…..
Вдоволь насладившись унижением жены, Андрей сел за компьютер. Попивая пиво, он зашел на сайт знакомств. «Хочу тебя, мой любимый. Обнять и поцеловать…везде везде везде…». Ира онлайн.
«Нужно какое-то специальное средство, чтобы оттереть эту грязь», - завершила бесполезные старания Маша и обтерев кувшин сухим полотенцем, собралась ложиться спать. «Компьютер включен» пронеслось в голове. Перед экраном монитора спал «отключенный от реальности» супруг. А «окошке» красовалось сообщение….
Глотая слезы, Маша читала нежные слова признаний. Ей не верилось. За все годы супружества муж не проронил ни одного даже похожего слова в ее адрес. А тут такие поэтичные высказывания. Переварив прочтенное, женщина решила написать сопернице.
«Я все знаю про тебя и моего мужа. Что ж, это твое право. Только должна тебя предупредить: в моем роду очень сильные корни. Наша семья оберегаема. Раз вмешалась, то имей в виду, что будет тебе ответ на это».
Глава 3.
Ирина не звонила всю первую половину дня. Андрей забросал ее смс-ками, но ответ – тишина.
Наконец, в обед, она позвонила сама.
- Твоя дура бешеная мне тут пригрозила на сайте. Пишет, что обладает некой силой, что я, мол, еще пожалею….. Ты что, ей свой пароль дал? Она всю нашу переписку прочла. Думала ты нормальный мужик, а ты подкаблучник вшивый. Не хватало мне ещё её колдовства. Я к тебе с добром, а ты вот как мне отплатил! Вот и живи со своей идиоткой ревнивой. Пусть она тебя вдохновляет….
Любовница не давала даже вставить слова. Раздосадованная, она бросила трубку и упорно не отвечала на звонки.
«Да будь я проклят», послал он смс. «Будь я проклят», - говорил он сам себе, но это было в нем не чувство вины, а возмущение. Хотелось привлечь к себе внимание любым способом, вызвать жалость и вернуть возможность наслаждаться этой женщиной. Чтобы она продолжила ему продаваться по любой из причин.
«Сейчас она позвонит и будет интересоваться, как я тут, извиняться», но она не звонила.
Дома его ждал ужин и …гнетущее молчание. Только потом он понял, что смс-ка пошла не туда, куда он собираться послать. Она по ошибке пришла… к жене.
Глава 4.
Ирина не выдержала долгого отсутствия любовника в своей жизни. Неделя молчания привела к выводу, что горячиться не стоит. Ситуацию с женой можно использовать как козырь. « Я буду не я, если он не разведется со своей клушей».
Андрей с радостью отозвался на предложение любовницы встретиться у нее дома. Самолюбие победоносно пело и танцевало. Но разговор, что завела подруга, откровенно напрягал.
- Да я бы давно ушел…. Но она слишком хорошая, чтобы ее бросать, понимаешь? Мне даже обвинить ее не за что. И мать хорошая, и хозяйка…. И мужчина я у нее первый и последний….
- Я тебя умоляю! Думаешь, такая она у тебя вся положительная. Святая такая. Знавала я таких святош. Ты возьми да и проверь. Ночью, когда будет крепко спать, приди к ней, возьми за руку и задавай вопрос любой. Вот когда она тебе правду скажет. Вот и узнаешь, что у нее на уме.
-Она чутко спит. С нами же дочка в комнате младшая. Сразу проснется, да и только.
- Я же говорю, за руку возьми сначала …ну или каким-то движением привычным дотронься, чтобы бдительность не разбудить.
- Ну, ладно об этом, - постарался увести разговор в сторону, - Расскажи лучше. Как ты, чем занималась эту неделю без меня?
- Работала! Чем я могу ещё заниматься. У меня же нет такого «кошелька», как у твоей жены. Здорово устроилась женщина. Зачем работать? Пусть мужик упахивается.
- Да что ты…. Хватит о ней.
- Я не о ней! Я о тебе! Разведись ты с ней сейчас, что ты иметь-то будешь? Думаешь, она тебе хоть комнату пожертвует из своей квартиры? И что ты нажил за восемнадцать лет с ней? У тебя хоть сбережения, какие-нибудь есть?
- Какие сбережения, Ир…. Мы и так еле тянем.
- Это ты еле тянешь. Она что, на работу пойти не может? Еще бы ей не быть хорошей хозяйкой. Что она еще делает, кроме того, что по дому свою работу выполняет. Ну, я тоже хорошая хозяйка. Это же не мешает мне работать. Когда же ты поймешь, что она тебе просто на горло наступила. О какой свободе может идти речь!
- Иришка, давай не будем тратить время наше на эти разговоры.
- Давай! Давай вообще не будем тратить время! И почему это я должна тебя ублажать, пока твоя «прекрасная» половина нежится дома на диванчике!
- Ну, хватит. Ладно. Поеду я. Не выйдет у нас сегодня нормально….
Ира будто спохватилась и, заглаживая свою озлобленность, прильнула лицом к паху Андрея:
- Ну, прости, прости. Не знаю, что со мной. Больно мне за тебя. Больно и обидно.
Он снисходительно улыбнулся, принимая щедрые, порывистые ласки подруги….
Глава 5.
Маша пошла спать рано, вместе с младшими детьми. Не было еще и девяти. Андрей досмотрел фильм и задремал. Проснулся, когда на часах было два часа ночи. Он взял подушку и лениво потопал в спальню. Почувствовав тело спящей жены, он насторожился. Сердце предательски забилось. «О чем бы таком спросить?» Рука произвольно потянулась к руке спящей. Ее теплые пальчики сначала мягко обхватили мужнину пятерню, но тут же расслабились. Маша спала крепко.
- Ты хочешь, чтобы я с тобой спал или …кто-то другой? - Вполголоса начал «опрос» Андрей.
Жена тихо и еле внятно пробормотала что-то вроде «спи уже, чего ты хочешь»
Андрей настойчиво продолжал:
-Я хочу узнать, хочешь ли ты другого мужчину?
Наверное. Это ты…какой-то другой…. Я не понимаю. Похож очень…. Это же ты другой….
- Так у тебя уже есть кто-то?
- Есть….
- Кто он?
- Это не ты, но он как ты…., такой творческий человек….. - Маша тяжело вздохнула и повернулась на другой бок.
Андрей решил, что для первого раза достаточно. Информация, которую он получил, мало что объясняла, но процесс захватил его.
Глава 6.
Маша в который раз пыталась понять, почему в ее сне, во сне, в котором она себя осознает, ей не подчиняются обстоятельства. Ее то и дело уводил в сторону какой-то человек, похожий на мужа. Он заводил ее в какое-то сырое помещение, где пахло глиной и красками. Помещение, по всему было видно, служило мастерской. А человек представлялся художником кувшинов. Он предлагал ей кисти и краски. Говорил: нарисуй мне что-то женское. Я так одинок. Я так одинок.…. Вот я рисую, а узор получается не тот. Мои кувшины не продаются. Я нищенствую. А все потому, что одинок. Скажи мне, разве мой узор не красив? Посмотри, какие краски! Никто не смог такие краски создать. Они будут четкими даже через столетия. И это мое достижение! Будто по сценарию Маша принималась хвалить работу художника. Тогда он брал ее руку в свою, и принимался водить по линиям рисунка, заставляя что-то почувствовать. И она не могла даже эту руку одернуть. Так цепко держал он ее. В своих сновидениях Маша всегда могла управлять такими действиями, но этот человек не поддавался, ни на какие мысленные команды. Тогда Маша нашла для себя выход. Она старалась изо всех сил подействовать на предметы. Ей стало удаваться освобождаться от навязчивого художника неожиданными действиями. То она опрокидывала банки с красками, то, будто бы случайно, задевала подолом платья кувшин на полке…. Когда она резко возвращалась из сновидения, ее сердце стучало так, будто ей только что довелось совершить трехкилометровую пробежку. И всякий раз перед глазами в этот момент оказывалось испуганное лицо мужа. Но на это утро оно выглядело не испуганным. В нем читалось ядовитое презрение.
- Что случилось?
- Это я у тебя хотел бы спросить, что случилось. Кто же это тебе снится, когда ты так сладострастно мычишь во сне, стонешь и мечешься?
- Мало приятного. Но, может, я не все помню…. Что за допрос?
- Ну, ты же устраиваешь мне допрос, где я задержался, с кем. Я же не кричу ее имя во сне.
- Я что, кричала какое-то имя? – Маша искренне удивилась.
- Кричала, - зачем-то соврал муж.
- И что за имя?
- Тебе это не меньше моего должно быть известно.
- Было бы известно, не спрашивала бы.
- А ты напряги память, девственница херова. Будет мне сказки сказывать, что я у нее единственный.
Маша пришла в ярость. Обвинения были необоснованными, но не это ее оскорбило. Оскорбила некая грязная, отвратительная причина, которая стояла за всеми этими нелепыми высказываниями.
- А ты напряги совесть. И начни когда-нибудь жить своим умом, а не бреднями своих подружек.
Гордыня Андрея не выдержала трезвого и прямого натиска, и его рука наотмашь ударила Машу по лицу.
- За что? – через хлынувшие водопадом слезы выдохнула она.
- Не притворяйся, что не знаешь, – бескомпромиссно вынес он свой вердикт и вышел из спальни.
Глава 7.
Маша словила себя на том, что стала бояться засыпать. Если сон и приходил, то чаще всего он был тревожным и неспокойным. К практике осознанных сновидений ей и вовсе не хотелось возвращаться, но продавец кувшинов был настолько реальным, что ей уже стало казаться, что она даже и не в сновидениях с ним общается. Его угрюмое лицо, изъеденное какой-то кожной болезнью, то и дело всплывало перед глазами. Мало того, он развязно лапал ее своими вымазанными в красках руками, нагло лез под платье…. Однажды между ними случилась такая яростная схватка, что она опрокинулась навзничь и какой-то массивный тяжелый предмет упал ей на лицо. От болезненного удара она и «пришла в себя». Обнаружив себя лежащей на полу, она удивилась куда меньше, чем тому факту, что на голову ей упал стоящий у изголовья «раритетный» кувшин, принесенный мужем с «барахолки». В кувшине сидела злосчастная диффенбахия . И теперь, земля рассыпалась по ковру спальни, кувшин был расколот надвое и оголившийся корень цветка взывал о помощи. Такую картину и застал Андрей, когда прибежал на звуки падающей с кровати жены и кувшина с цветком….
- Ты с ума спятила? – рявкнул он не разбираясь, поднял ее за волосы и изо всех сил швырнул в угол. Перепуганная насмерть Маша, не обращая внимание на кровь из носа, подбежала к кроватке дочери. Малышка проснулась от шума, а, увидев перед глазами, последнюю картину не на шутку испугалась и громко заплакала.
Не обращая внимания на обстоятельства, разъяренный муж вцепился в ночную рубашку жены и вытащил ее из комнаты, и там, в коридоре, приставил ее к стенке.
- Зачем ты это сделала?
- Я ничего специально не делала. Я упала во сне.
- Иди, собирай землю, идиотка, тварь, - он, будто не слышал ответа. – Кувшин чтобы склеила. Как хочешь, меня не волнует.
Захлебываясь слезами, вся дрожа, жена вернулась в комнату к дочке, которая все еще плакала.
В эту же минуту на мобильном супруга, который выпал из кармана в приступе ярости прямо возле кроватки, высветилось сообщение:
«Я уже вся раздета, жду тебя в постельке. Бросай свою монашку и давай ко мне»
Но едва Маша успела прочесть, как в глазах у нее вдруг замелькали искры. Тяжелый кулак мужа отправил ее в «нокаут»
Глава 8.
Маша чувствовала, что ей необходимо вернуться в «мастерскую художника». Это было больше, чем любопытство. Чувство дышало потребностью. Он что-то хотел ей сказать. Ему определенно нужна была помощь. Маша задумывалась: а ведь и вправду, его работы неописуемо ярки. Цвета настолько насыщены, что изделие выглядит как нечто одушевленное, будто дышит. Но, то ли от этого, то ли по какой-то другой, неосознанной причине, кувшины вызывали одновременно и некий ужас. Это буквально парализовало.
После последнего инцидента с мужем, спальня отдавалась в ее распоряжение. И теперь, она могла, по меньшей мере, спать одна.
Маша завернула в марлю сухую полынь, глубоко вдохнула любимый запах до сладкого «послевкусия» и бережно уложила мешочек у изголовья. Этот запах она оставляет в помощь. Ей известно, что путешествие может оказаться путанным. Сон охватил негой. Усталость дала возможность отключиться от суеты легко и быстро. Художника пришлось поискать. Его «следы» вели в опустошенную зону, где не наблюдалось никаких других объектов, кроме мастерской. Да и сама мастерская не представляла собой помещения. Это было пространство, заполненное предметами ниоткуда. Они словно зависли в воздухе, как если бы их подготовили к трюку с исчезновением. Раньше Маше не приходилось так далеко заходить в своих поисках. Едва художник предстал перед ней, она задала вопрос.
- Где твоя мать?
Он принялся отвечать живо и резко, не давая себе ни секунды на размышления.
- Эта женщина убила во мне мужчину. Она нарожала мне четырех сестер и загуляла с очередным своим мужиком. Что мне оставалось? Что мне оставалось, если мне кормить их было нечем?
- Что ты сделал? - спросила Маша, уже ожидая жуткий ответ.
- Я убил их. Я их убил и сжег.…Дотла всех сжёг и…сделал из них свои краски….
Художник замолчал. И, несмотря на то, что уже сказанного было достаточно, чтобы ужаснуться, Маша понимала, что это не все, что это еще не вся правда.
- А Лучия…. Она сама виновата. Она мне сказала, что я неудачник, что я слабый мужчина….
- Что ты сделал с Лучией?
- Вот этот кувшин. Я похоронил ее прах в этом кувшине, залил лаком….
Маша внимательно осмотрела дно изделия. Оно было гладко - черное, походило чем-то на мрамор, если бы мелкие вкрапления в виде миниатюрных воронок.
Узор на кувшине был тоже необычен. В нем преобладал зеленый. И на этом ядовитом зеленом фоне «порхали» бабочки с …человеческими лицами. Лица были безобразны и искажены в гримасе ужаса.
- А что поделать, я рисовал их с натуры, - обиженно сетовал художник в ответ на угрюмое молчаливое созерцание кувшина его гостьей.
- Кого…их? – настороженно спросила Маша.
- Матушку и сестренок. Лучию не рисовал. Ненавижу ее. Пусть гордится, что я ее еще не закопал.
Маша почувствовала потребность уйти.
- Ты куда? – крикнул вслед художник.
- Мне тут неуютно.
- Я понимаю, - неожиданно легко согласился тот. – Только….
- Что?
- У меня к тебе просьба. Пообещай, что исполнишь.
- Я попробую….
- Отведи их туда, куда им нужно.
- Кого?
Не успела Маша спросить, как ей в лицо буквально бросились бабочки. Она посчитала . Их было шесть.
- Я заблудился. Я не знаю, где я теперь и что могу. Со мной тут ничего нет живого. А эти, - он кивнул на бабочек, за мной увязались. Ты можешь их убрать от меня?
- Я откуда знаю, куда им надо?
- А ты просто иди, а они за тобой полетят. Просто выведи их отсюда. Тут пустая зона. Для таких, как я…. Да! Посмотри на свои руки. Тогда вернешься на свою линию и сможешь выйти отсюда.
Маша посмотрела на ладони. В это момент реальность стала осязаемой. Перед ней резко и громко стали распахиваться множество дверей. «Хватит», - приказала Маша, и двери, будто, испарились. Пространство расширилось, и, в следующую секунду, ее тело уже послушно оторвалось от земли и парило. Она летела над на острыми скалами, над широким морем. Что это? На левом плече легкое щекотание. Да это же бабочки! Все шестеро вольно устроились на руке, в ожидании «места прибытия». Маша позволила телу приземлиться на пике отвесной скалы. Бабочки дружно перелетели на каменную поверхность. И тут Маша с удивлением обнаружила, что скала сплошь усеяна бабочками. Удовлетворенно вздохнув, она «вспорхнула» со своего места и в следующий момент открыла глаза в своей постели.
Рядом сидел муж. Он, будто ждал, когда Маша проснется.
- Чего не спишь? – спросила она тихо.
- Такой сон приснился. Не могу в себя прийти.
- Что за сон?
Маша знала, что он ожидает этого вопроса. Муж доверял ее объяснениям по рассказанным снам.
- Мне снилось, будто я с крыши упал, но упал в море. Я пытаюсь выплыть, я рядом на воде, в море бабочки плавают мертвые. Много, много бабочек….
Сказка седьмая. Короткие жизни блуждающих огоньков.
«Кидает ее, бедную, из стороны в сторону, из пекла в пекло, непереносимая печаль застилает глаза, будто едкая кислота по крови протекает, просится к смерти, просится к отцу на колени». Павел.
Глава 1.
- Признаешься ли ты, именуемая Лаи, что нарушила Закон и обменялась с тем, кто называется Великолепным, ролями?
- Признаю, но, да видит мою правду Разумный, не ведала я о последствиях, но была введена в заблуждение. Беззащитной оказалась перед давлением и напором.
- По воле Разумного суд смягчил приговор и отпустил именуемой Лаи срок, в который она должна суметь вернуть свою роль. С этой целью она будет послана в место скоплений Бластулад для творения имени божественного. Как сотворить сумеет себе божественное имя, именуемый Великолепным, покинет пост, который занял путем договоренности, скрепленной по умыслу его печатью вечности.
- Что это значит? – испуганно спросила Лаи, с удивлением обнаружив, что стала говорить как человек, открывая рот.
- Это значит, что ты отправишься в мир людей в форме женщины.
- Но зачем в места скопления Бластулад?
- Раз не выполнила эту задачу в своем пространстве, будешь исправлять ошибку в том, другом.
- Я буду рождаться и расти?
- Нет. Твоя природа другой стадии зрелости. И у тебя не может быть ни отца, ни матери. Придешь такой, какой мы видим тебя тут. Ты будешь совершеннолетней взрослой особой женского пола.
Глава 2.
Если вы думаете, что знали людей, которые умерли не пожив, я скажу, что более короткого отрезка жизнедеятельности, чем жизнь Лаи, не знал даже плод во внутриутробном развитии. Сорок человеческих минут досталось прекрасной Лаи, чтобы получить опыт жизни. Это при том, что она не проходила внутриутробное развитие, не знакомилась с миром людей через взросление. Сорок минут – это было все время, которое ей удалось продержаться живой. Конечно, суд Ко-миссии мог это предусмотреть, и кто знает, возможно, так все и было задумано, но могла ли знать Лаи, что ее может ожидать в мире людей?
Материлизовалась она в парке на скамейке. Совершенно голая. Разве мог кто-то знать о нужде людей в укрывании столь соблазнительных частей тела? А Лаи была настолько прекрасной, что не нашлось в сердцах четырех зрелых мужчин ни одной капли душевной щедрости, чтобы сохранить эту красоту для кого-то.
- Гляди, вот это пава. Шлюха, наверное. Видать «папаша» выкинул. Давай заберем, сказал один.
- Садитесь девушка к нам, подвезем! – весело выкрикнул другой.
А двое оставшихся любезно подвинулись, чтобы вместить между собой покладистую красавицу, которая сразу откликнулась на предложение.
- Ты откуда такая? – справа сидящий жадно притиснул красавицу к себе.
- Я не помню.
- И куда ехать не помнишь?
- Нет.
- Ну, тогда мы тебя к себе завезем. Ты не против?
- Нет, конечно. Спасибо вам.
- Вот и прекрасно.
Мужчин охватило дикое предвкушения наслаждения такой прекрасной юной девой, а Лаи восторженно верила, что все оборачивается совсем неплохо.
Прибыв на место, самцы принялись фотографировать сокровище, которое попало им в руки. Лаи послушно исполняла все пошлые просьбы, на которые только способен извращенный ум человеческих тел. Но потом, когда поклонники перешли к физическим действиям, бедняжка потеряла еще недавно приобретенный дар речи, потому что душа не способна выдержать такого жестокого поругания над телом.
И она не выдержала. Отошла. И еще долго смотрела, как над телом глумились ненасытные Бластулады в телах человеческих.
Глава 3.
- Это ужасно, ужасно. Я умерла. Совсем умерла. Вы понимаете?:
- А ты сама теперь понимаешь, что натворила, отпустив бразды правления?
- Да если бы я знала! Если бы могла знать! О, властелин дыхания! Что же мне делать? Как же мне исправить то, что я наделала? Выходит, что в роли женщины я не гожусь. Как быть теперь? Все пропало! Все напрасно!
- Нет. Все идет своим ходом. О тебе осталась память. И ты, равно как Бластулад, будешь действовать через источник памяти. Его легко найти. Ты почувствуешь, где он.
Да! И теперь у тебя будут помощницы.
- Помощницы?
- Ты, в отличии от Бластулад, сможешь проникать только в особ женского пола. Действуй через них. Через них бери опыт. Но не забывай, кто ты. В какой бы слабой форме ты не проявлялась, суть твоя не поменялась. Возвращай себе память через женщин. Мало, кто из них помнит, но если помочь, направить, результаты могут быть волшебными. Сообща вы многое сможете.
Глава 3.
Вечер входил чернотой через маленькое решетчатое окно, что располагалось высоко под потолком. В камере было семеро человек. Не так уж много, но и не так уж мало. Душный жаркий день измучил запахами нечистот и вонючего мужского пота. Но ни это, ни изнурительные работы на стройке, не отпускали жаждущие плоти мужские тела от мысли об обладании. Новичок, как и должно, метался в поиске нужной стратегии, чтобы завладеть уважением товарищей по несчастью. Внимательно изучив «доску для удовольствий» он небрежно бросил:
- Телки у вас тут какие-то страшные. У меня на таких не стоит.
- А ты свою повесь. Развесели. Мы не против поменять картинку.
- Ясное дело, повешу. Сейчас.
Он принялся копошиться в своих вещах. Сокамерники с любопытством поглядывали через плечо.
- Ого! Вот это тетка! Что вытворяет! Давай сюда все.
Смакуя подробности, мужики расхваливали детали тела красавицы на фото, предвкушая удовольствие от новизны….
Ночью все проснулись от пронзительного крика. Тот, кто решил попробовать первым, хотел остаться незамеченным. Однако, внезапно охвативший его паралич вывел из строя весь его организм. Скорчившись, он с гримасой ужаса на лице, качался по полу, беспомощно шевеля губами. Единственное, что он успел выдавить это были слова
«фотография… чистой ».
Не сразу в камере поняли, что винить во всех происшествиях, что стали случаться, надо фото обнаженной прекрасной женщины. Один перестал ощущать эрекцию и объяснил это тем, что просто «потерял интерес к бабам». У другого стали гноиться руки и он не мог безболезненно заниматься удовлетворением. Третьего настигла инфекция, которая выбила его из привычного состояния. Четвертый сломал ногу. Пятому по причине драки добавили срок и он «выпал из реальности», погруженный в свои думы. Шестой и седьмой…это отдельная история. У них случилась «связь». Внезапно охватившая страсть захватила двух мужчин целиком и полностью. Но никто не связывал все эти события до того дня, как одного из «любовников» не вынесли на носилках, накрытых простынею, а второго не вывели в наручниках. Ревность убила удушением. Ревность к тому, что «любимый» ночью решил поиграть с фото красавицы.
Новичка прислали сразу, не прошло и получаса. Он вошел молча, ни с кем не здороваясь. Так же молча обошел камеру, то ли оценивая условия, то ли выторговывая внимание к себе. У фотографий обнаженной красавицы остановился и долго смотрел, без тени похоти.
- Чистая, какая фотография.
- Чистая? – прыснул со смеху тот, что с поломанной ногой.
Новичок повернул лицо в сторону говорящего и усмехнулся.
- Чистая, потому вы все тут и подыхаете, что к ней не тем органом подходите.
- Каким же это органом надо подходить к голой бабе? – заявил о себе тот, который, якобы «потерял интерес».
- Ну, уж точно, не твоим. У тебя ж, не стоит.
Чтобы ответить на оскорбление, собеседник уже вскочил со своего места, но споткнулся и в нелепой позе растянулся на полу. Новичок же, вдруг упал на колени перед фотографиями, и, сложив руки в молитве, обратился.
- О матерь Любовь. Я нашел тебя. Твоя дева освободила меня из векового плена. И я теперь твой. Вели, все, что пожелаешь.
Сокамерники замерли в ожидании. Какого ответа ожидал от фотографии этот чудак?
Внезапно тот поднял голову и восторженно прокричал
- О, да! Благодарю тебя, матерь Любовь!
Мужчина начал глубоко дышать, будто помещая в грудь каждый вдох, становился счастливее и сильнее. Выдыхая, он содрогался и изо рта его шел …серый, густой дым. Более получаса сокамерники наблюдали эту дикую картину, не шелохнувшись. Наконец, молящийся обратился к тому, кто перестал испытывать желание.
- Ты Михаил?
- Д-да…
- Подойди.
Тот послушно подошел.
- А теперь повторяй за мной:
Всемогущая Любовь, отвори мне двери свои и впусти в царство. Освободи тело мое от души, отдай его на корм. Ничего не стоит оно без возможности трудиться во имя тебя.
Ни одного вдоха не возьму я у тебя, не смею взять, пока не вымолю прощения.
Ни одного звука не произнесу, кроме моления о прощении.
Никакой мысли не разрешу, порочащей достоинство твое.
Ни одного сомнения не отпущу в адрес могущества твоего.
Возьми мое тело. Оно возвращается к тебе.
Или заставь меня служить тебе, не пренебрегая никакими средствами, никаких преград не выставляя.
А если слово свое нарушу, век мне не смотреть на красоту, век не слышать, век не говорить.
Дрожащим полушёпотом страдалец послушно повторял за новичком все слова.
За наступившей паузой последовал щелчок. Охранник вошел в камеру и сообщил о том, что некто написал признание в преступлении, и Михаила Астахова освобождают из-под ареста немедленно….
Глава 4.
- У меня получилось! Я нашла верного. Моя послушница помогла. Отозвала его из пустого, освободила для смерти. Он настолько провинился, что и вспыхнуть не мог на адовом костре. Будто смазанный невидимым средством, бултыхался в лаве, не в силах уйти с тонкого плана. Как только его сущность сорок четвертый раз смерть увидит, ей будет позволено разместиться в мужчину моей послушницы и принести ей себя в услужение.
Лаи торжествовала. Появилась вера в то, что совершенная ею ошибка чудным образом обернет все к лучшему.
Сам Разумный восседал на суде Ко-миссии и кивал головой.
- И стоило того всякое деяние, что даже просветленному видится темнотой.
Все идет, как и задумано. «Прооперируем» эту «опухоль» и проведем «химиотерапию».
- Так это все было задумано? Я не могу в это поверить! – Лаи задыхалась от возмущения.
- Так было всегда. А ты еще слишком молода, чтобы помнить. Все повторяется. И на этот раз повторится. Нет различий в том, какие условия заставляют человеческое тело устремиться к человеческому. Войны? Слепой патриотизм? Это уже не опухоль, это тогда гангрена. И этого я не планирую. Действовать тоньше не всегда означает меньше боли. Боли будет больше. Но она будет долгая, непонятная. Потому что убирать людей с физического плана не так уж важно. Куда вернее выбрать тех, кто способен от физического отойти не с пустой тарой. Я тела трогать не буду. Буду брать души. Плевал я на эти бренные останки. Надоело с ними возиться.
- Что ты говоришь такое? Я не верю, что ты такое говоришь!
- «Не верю», «боюсь», «скорее»…. Знаешь, кому это понравится?
- Знаю, - виновато выдохнула Лаи.
- Я согласился вести общее дело с тем условием, чтобы рождалась гармония. Но отрицание выносит все мои старания как рыбу на мель. Тело обрадуется. А вот то, что о жизни – вряд ли. Во мне ищут того, что бы объявило мир без мысли, красоту без уродства, благодать без трудностей, просветления – без темноты. Кто-то ищет место под солнцем, кто-то – в тени. Чего ж рассуждать о том? Будь там, где ты есть и живи.
Вот ты создаешь вокруг себя иллюзию. Сейчас многим покажется, будто они истину узрели: молиться некой иконе с названием «Жена». Молиться о позволении быть преданным слугой. Как думаешь, земные мои не уничтожат таким образом человечество?
Разве знают они, что человечество не создавалось без тени? Не создавалось из одного света. Многими ли я могу повелевать? Даже я не смею вырвать из лап чудовища жертву, которая оказалась слишком близко.
Глава 5.
- Как? - все, кто остался в камере бросились к фотографии, возле которой все еще сидел странный арестант. – Это она сделала? И что, мы так все можем?
- Так или по-другому, этого не знаю. Но и время, и возможность покаяться пришли. Эта фотография желает называться ЖЕНА, хоть, по сути, есть МАТЬ. Обращайтесь к ней, однако, как она пожелала. И не просите ничего, кроме позволения служить.
- Может, снять со стены-то? Раз она так серчает на нас.
- Нет. Желает остаться.
- А что за дева, которая освободила тебя? О ком ты говорил?
- Есть среди людей ее послушницы. Женщины мужние. Через их сны она берет себе память и возвращает нам любовь.
- А ты откуда сам?
- Из далекого. У меня форма «паромщика». «Переправляю» через тело свое информацию. Сорок четыре раза исполню волю, и отпустит меня вина моя.
- В чем же твоя вина?
- Не положено и прежнего было говорить, а это и подавно. А теперь, други мои, я должен покинуть вас.
- Что значит, покинуть? Через дверь?
- Ну а как же еще?
- Интересно посмотреть, как ты это сделаешь.
- А что смотреть? Умертвить я себя должен.
- И так сорок четыре раза?
- Сорок три уже, надо полагать, - довольно улыбаясь, ответил «паромщик», извлек из бочка унитаза неизвестно откуда взявшийся перочинный нож и резанул себя по горлу….
Сказка восьмая. Принцесса на горошине
Итак, «Принцесса на горошине». Продолжаю «вынашивать» мысли, зародившиеся и оформившиеся в моей голове посредством воспроизводства серии историй.
Принцессы, которые рождаются в замках, купаются в золотых ваннах, инкрустированных кристаллами Сваровски, заворачивается в пеленки, помеченные фамильным гербом, играют в погремушки из коллекции выхоленных дизайнеров, выгуливаются в собственных парках и т. д. вплоть до торжественной церемонии коронации и принятия наследства, моя книга не про вас.
Эта история, как и все другие, написана с другого конца. Или, точнее будет сказать, с конца в принципе. Это путь «в гору». И никто не станет спорить со мной о том, что путь этот не очень-то приятен и легок. Но, как в любом другом случае, я предлагаю идти. Чего бы это не стоило.
Водка, копченая колбаса и грязный секс. Таковы его пристрастия. Но он, каким-то образом, связывает это с любовью. Она не знала другого. О любви читала в классических романах. Но возвышенность и утонченность барышень прошлого века была задвинута в далекий, темный угол души водкой, копченой колбасой и грязным сексом. Потому что в ее жизни была только такая «любовь». А то, другое, с чем так соглашалось сердце, не существовало в ее пространстве. Он заставил ее в это поверить. На самом же деле, это просто не могло существовать рядом с водкой, копченой колбасой и грязным сексом….
В чем же «совпали» эти двое, при таком явном различии в приоритетах?
Поклон тебе, батюшка Дьявол. Благодарю за опеку твою. Благодарю за уроки твои, за терпение и самоотдачу. Спасибо. Оставайся с миром. А мне в другой мир приглашение пришло. Там силы наберусь, чтобы добраться до памяти своей, взрастить дитя своей души до взрослости полноценной.
Почувствовать «горошину под толщей перин». Ведь только этим можно доказать, что ты принцесса. Горошина всегда есть. Другое дело, если женщина выбирает не чувствовать. Тем она добровольно «отрекается от престола». Да. Тем самым я спешу сообщить: «позволять себя любить» - это не выбор царствующей особы. Это выбор рабыни. О, я уже просто слышу глас возмущения. Конечно же, ты «сильная», «самодостаточная», «уважающая себя женщина», ты «властительница судеб»…. Дикая чушь. Я расскажу историю, в которой опишу самое, что ни есть «сказочное превращение». Это будет правдивая история. И потому хочу предупредить: правда не всегда красива, не всегда желанна, не всегда предсказуема.
А мне остается добавить только одно: когда-то нужно остановиться и перестать ругать манную кашу, за то, что она «всегда с комочками». Научись ее приготовить так, как тебе нравится и получи, наконец, удовольствие.
Возложить грех на женщину мог только тот, кто планировал уничтожить человечество. Кто это?
Я не знаю. Скорее всего, этого не знает никто. И никогда не узнает.
Глава 1.
- Миллионы людей каждодневно испытывают величайшую тоску по самим себе. Почему? Они не задают себе такого вопроса. Иначе бы ответили на него, изменив тем самым свою жизнь «в корне». Всё просто, на самом деле. Существуют деления, розданы роли, выбрана тема. Но болезненное желание обрести свободу притупляет способность выбора. Я говорю, «болезненное», потому что так и есть. Потому как путь к свободе определен точно и четко. Его искать и не нужно. Мы все на нем стоим.
Премилая кареглазая брюнетка, возраста удовлетворённой зрелости, мягко и негромко, заставляя зрителей в аудитории вслушиваться в каждый звук, дабы не упустить важнейшего момента из сказанного. Некоторые даже выдвинулись вперёд, будто это позволили бы им быть ближе к лектору.
- Давайте встанем в знак того, что мы начинаем новый отсчёт своего времени, - неожиданно звонко произнесла красавица, и зрители тихо повиновались.
Брюнетка бегло осмотрела присутствующих и резко выкрикнула в зал:
- А теперь давайте попрыгаем на месте! В знак того, что мы собираемся отбросить тяжёлую энергию стрессов и неустойчивого поведения.
На призыв откликнулись сначала треть собравшихся, затем, постепенно присоединились все остальные.
- Усерднее! Усерднее! Не жалейте ног! Не жалейте пола! А теперь…. Возьмите друг друга за плечо и шагайте по кругу! Выбирайтесь со своих мест! Живее!
После оглушительного топанья в зале наступила мёртвая тишина, затем послышалось неуверенное шевеление.
- Вы ждёте, что я скажу, в знак чего вам это сделать? Не дождётесь! Потому что я просто в очередной раз совру вам, если произнесу « в знак». А я не люблю врать. Вы это сделаете просто потому, что никогда этого не делали. Вы это сделаете, потому что в ответ на это действие вы можете возразить мне только одним противодействием - усадить свой зад обратно в кресло. А мне это не понравится. Итак, кладём руку на правое плечо соседу и, образуя строй, выходим в центр, становимся «цепочкой».
Не сразу, а после двухминутной паузы, зрители стали спешно исполнять волю брюнетки. Когда «цепочка» благополучно выстроилась на центральной площадке, некоторые одновременно и, будто бы нечаянно, убрали руки с плеч соседей.
- Интересно, - протянула ведущая семинара, обращаясь к женщине, которая стояла первой в звене. – Вот вы же были не первая к выходу из рядов. Как оказались впереди?
- Меня вытолкнули.
- Как это?
- Ну, я пока «собралась», оказалось, что стою впереди всех, кто уже положил руки на плечи. Мне оставалось только двинуться вперёд.
- Скажите мне ваше имя.
- Женя. Евгения.
- Как вам роль впередиидущей?
- В целом – по нраву. Другое дело, что трудно идти впереди, если не знаешь, куда и зачем.
- Понимаю. Но скажите мне, Евгения, что правильнее: стоять на месте и рассуждать, либо просто идти?
- Если бы дело было только во мне, а то ведь, за мной – толпа.
- Разве толпа вправе вам что-то предъявлять? Они ведь сами «вытолкнули» вас вперёд, тем самым, дав вам возможность управлять ситуацией. Так отчего же не управлять? Как называется то состояние, в котором вы теперь пребываете?
- Растерянность.
- От каких действий это останавливает вас: осмысленных или спонтанных?
- От осмысленных, скорее.
- По такому поводу вопрос: а надо ли искать смысл в том, чтобы просто идти?
- Не знаю. Но за мной толпа….
- Ах, вы снова об этом. Ладно. Давайте дальше. А что вы мне скажете, любезный? – брюнетка обратилась к первому мужчине, который убрал руку с плеча впередистоящей. – У вас же есть плечо, за которое можно держаться. Отчего же, не держитесь?
- Мне стыдно как-то…. Не привык я за кого-то держаться…
- Ваше имя.
- Дима.
- Почему же вы не в начале цепочки? Если я не ошибаюсь, именно ваше месторасположение способствовало тому, чтобы вы стали « у руля»?
- Я не сразу отреагировал на ваше указание.
- А что заставило вас принять мои слова за призыв к действию?
- Стыд. Когда вы сказали о противодействии.
- Мне понятна ваша позиция. Хорошо. А вам тоже стыдно? - Вопрос назначался следующему виновнику «разрыва цепочки».
- Нет. Я просто решил, что уже незачем держаться. Мы же выстроились. Что ещё?
- Как что? Ходить вокруг кресел! Держаться за плечо впередиидущего и шагать! По кругу!
Все, кто самопроизвольно откинул руку, вернулись в заданную позицию. Однако с места никто не сдвинулся.
- Ну? – призывно обратилась брюнетка к женщине впереди цепочки. - Если хотите, я встану впереди вас, и вы будете ощущать моё плечо. Тогда вам легче будет сдвинуться с места?
- Я могу и так, если нужно.
- Ну, так идите! Нужно!
«Цепочка» неровным строем поволочилась за первой в строю.
- Почему вы не спросили моё имя? – из строя вырвался возглас мужчины, обращённый к ведущей семинара.
- Я знаю ваше имя. Роман. Не так ли?
Растерянный мужчина кивнул в ответ и, усердно поднимая колени, продолжил двигаться.
- А вот меня зовут Амита. Амита Джоти. Этого никто не знает? Верно? Конечно же, это не мое настоящее имя. Но если я скажу, что я Маруся Пупкина, сумею ли поведать вам о своих стремлениях так, как вам хотелось бы услышать? С другой стороны, о чем может поведать имя, если у него нет лица? Мы живем под воздействием звуков и ассоциаций. Ассоциируйте меня с бесконечным духовным сиянием. Это, во всяком случае, обнадеживает.
Лица в «цепочке» почти одновременно повернулись в сторону говорящей, будто им нужно было убедиться, не обман ли зрения с ними случился.
Глава 2.
- Как тебе эта Амита? – Коротко стриженая брюнетка сорока пяти лет сделала глоток кофе из маленькой фарфоровой чашечки и деловито откинулась на спинку стула.
Её соседка, хрупкая моложавая женщина, с волосами цвета неизвестности, добротно выбеленными перекисью, удивлённо приподняла выщипанные брови и, выдохнув собравшуюся усталость, ответила:
- Уверенная в себе. Красивая. Грубая. Или мне показалось?
- Да хамка! Никакого уважения к аудитории. Попробовала бы она в моей профессии так к людям обращаться!
Ирина успешно практиковала в сетевом маркетинге, а потому предъявляла к себе требования в высшей степени строгие. На семинаре она рассчитывала обратить к своей персоне достойное отношение, получить высшую оценку. Ожидания её обманули.
- Да ладно тебе, - Варвара, бухгалтер со стажем, напротив, привыкла принимать в людях «компетентное самомнение». – Она чудеса творит, эта Амита…. Так говорят. Нам повезло. Обычно семинары проводит её ученица. А тут она сама почему-то. Думаю, мы не прогадали, что пошли. Посмотрим, что будет дальше. Она просто пытается узнать нас, таким образом, прочувствовать, что ли.
- Не согласна. Будь она хоть президентом, какое право у неё оскорблять?
- Ну, где ты увидела оскорбление?
- Эх, Варя, - иронично усмехнулась Ирина, откусив кусочек пирожного. – Кому я говорю о хамстве? Человеку, который прожил пятнадцать лет с пьяницей и негодяем? Да ты к этому, милочка, привыкла. А я вот, не намерена привыкать.
- Ты не хочешь больше посещать лекции?
- Отчего же. Я буду ходить. Деньги-то уплачены. Только вот я тоже эту выскочку кое-чему научу. Вот увидишь. Мне есть что сказать…. И потом, заметь, среди участников немало интересных мужчин. Есть на кого глаз кинуть. Взять хотя бы этого Диму, к которому она прицепилась, или Романа. Один красавец. Притом молод, силён. Другой просто образец надёжности, романтик. Первый, чур, мой. А тебе нужен такой, как Роман. Согласна?
Женщины кокетливо переглянулись и дружно рассмеялись.
Глава 3.
- Я поведаю, посредством чего буду возвращать вам вашу память. Согласно теории Дарвина, все мы изначально носили шкуру, затем, благодаря труду сменили наше «одеяние» на более лёгкое. Я склонна считать, что Дарвин сотворил великую историю нашей современности. Он, сам того не понимая, написал будущее, ибо нет мысли, которая не способна материализоваться, выходя из уст человека, живущего по закону человечества. Каков он этот закон, вы поймёте в скором времени, когда начнёте создавать. Кто есть мы? Как глубоко спрятаны под слоями «шкур»? Допустим, до того момента, как устыдились Адам и Ева своей «наготы» они попросту не знали материального мира. Они не обладали плотью. Предположим, они были энергией Инь и Ян. Энергия, которая была рождена пространством, была и остаётся неведомой. Так вот, тела были даны им для постижения этих энергий. Постигший обретает. Не желающий постигать надевает на себя «шкуру». Значит ли это, что надев её, он не постигнет? Да! Пока он её не снимет.
- Так тело, выходит, тоже – шкура своего рода, - с места выкрикнул Дима. – И от этой «наследственности» нам не избавиться.
- Правда твоя. Не избавиться, - осторожно согласилась Амита и сделала паузу….
Все присутствующие разочарованно переглянулись, полагая, что их учительница не нарочно выдала своё недомыслие. Но, терпеливо обождав выхода эмоций, Амита торжественно и громко завершила свою мысль.
- Но ведь говорят «жизнь теплится в теле», а не наоборот. И эту жизнь мы, способны «разлить» далеко за пределы нашего тела. Я скажу даже более: там, за пределами тела, она себя проявит много сильнее, чем в его «рамках».
Тишина и неподвижность лиц в зале заставили ведущую отчего-то тяжело вздохнуть. Она обвела взглядом присутствующих и тихо продолжила.
- Когда вкушаешь пищу духовную, плоть становится почти невидимой, прозрачной, со временем она и вовсе исчезает. Человек очищается, освобождается через так называемую телесную смерть.
- Абсурд! – выкрикнула с места Ирина. – Мы все умираем когда-то. И отъявленные паразиты в том числе. И что, мне нужно думать, что они что-то там постигли? По-вашему, получается, нужно стремиться к смерти? Это и есть цель?
- Конечно, абсурд! – подхватила волну Амита. – Браво, Ирина! Вот вы сейчас очень доходчиво объяснили многим в зале, что не все, умирая, достигают цели.
- Смерти нет! – громогласно сбросил своё возмущение Роман.
Амита улыбнулась и резко встала. Затем спустилась в зал и подошла, будто чтобы получше разглядеть «выскочку». Делая своё заявление, Роман ощущал себя победителем. Он даже не предполагал, что сие можно оспаривать. В его понимании эта фраза сложилась чётко как факт. Однако взгляд Амиты «пылал», она не отводила глаз от лица своего собеседника. Это означало одно: та готовится сказать ему нечто, чего он не готов услышать и тем более «переварить».
- Возможно, что и нет, - многозначительно продолжила Амита. – А жизнь,…жизнь, по-вашему, есть?
Когда она так пронзительно смотрела в глаза, Роман терял цепочку разговора. Ему хотелось что-то сказать, но слова не приходили. Он попробовал отвести взгляд, но почувствовал, что даже этой малости сделать не в состоянии. «Что это? Гипноз?» мысленно спросил он сам себя.
- Нет. Я не использую гипноз в своей практике, - ответила его мыслям Амита, заметно смягчив свой взгляд. – Просто я не люблю, когда люди произносят в эфир слова, от которых внутри себя уже отказались. Это мусор. Зачем засорять пространство?
Роман почувствовал, что и в правду ему вдруг расхотелось что-то говорить и анализировать. А ведь ещё несколько секунд назад его просто «разрывало» от желания пофилософствовать, показать себя этаким не последним дервишем.
Амита, тем временем, вернулась на своё место, и, присела, в задумчивости раскрыв глаза, обратив взгляд «сквозь пустоту». Монолог с заднего ряда заставил вздрогнуть уголки её губ, и даже, слегка раздвинуться в улыбке, отчего на щеках показались очаровательные ямочки.
- Для чего тогда культивировать вкус к жизни? – громко возвещал красивый баритон. – Зачем, если её нет? С таким же успехом можно приложиться к мысли о том, что смерть прекрасна, и итог незачем откладывать надолго.
- Подойди, - Амита встала со стула и широко улыбнулась говорящему со своего места.
Высокий, красивый черноволосый мужчина, лет тридцати с небольшим, спускался вниз по лестнице, потом, поднимался на сцену. Все с интересом наблюдали за происходящим, ожидая какой-то занимательной развязки.
Уже на сцене Амита вплотную подошла к мужчине.
- Долго же ты молчал, Евгений, - то ли с упрёком, то ли с облегчением начала она. – Я уж думала, ошиблась в тебе, не разглядела, не почувствовала.
Тот, к кому она обращалась, в этот момент будто оцепенел. Он заворожено смотрел на лицо говорящей, пытаясь понять, почему оно казалось ему таким прекрасным: черты вовсе не были безупречными. Но от этого лица шла какая-то неописуемо тёплая волна, оно буквально «сияло» для него. На какое-то мгновение ему даже показалось, что это идёт из – под кожи, как подсветка. И запах. Вдруг к нему потянулись настойчивые запахи, он готов был дать «голову на отсечение», что даже привкус на языке ощутил. Что это был за запах, передать было сложно. Он не был связан ни с каким известным ему по ощущениям. Понимал только одно: это взволновало его сердце до такой степени, что ноги стали «ватными».
- Присядь, - предложила она свой стул. – Думаю, ты уже всё понял. Теперь объясним всем присутствующим.
Евгений послушно опустился на стул. Амита стала позади него и, положив руки на плечи, обратилась в зал.
- Один мой мудрый знакомый сказал удивительные слова. «Вкус к Жизни – это нечто чересчур материальное. Вот запах Жизни – это запредельное. Вкус наслаждает, а запах возносит на Гималаи чувственности, где парение – естественное состояние души!»
Вы помните, как пахнет утро первого сентября? Да, да! То самое утро, когда вы с новеньким ранцем, тетрадками и ручками, в новой обуви, с букетом гладиолусов в руке шагаете по чистой асфальтированной дорожке к дверям школы. У кого-то не было асфальтированной дорожки, у кого-то не было гладиолусов, у кого-то новой обуви, но все помнят, чем пахнет это утро. Каждый помнит запах воздуха, этот аромат жизни из далёкого детства. Запах…. Он имеет свой язык. Я бы сказала, язык, на котором всё человечество способно понимать друг друга. Но как в алфавите не хватало бы согласных букв, так в этом «языке» не хватало бы …запахов смерти. И они есть. Эти запахи. Не доказывает ли это, что есть и смерть? Жизнь и смерть как вдох и выдох. Не просто близко к нам, а прямо в нас.
- Приведите пример, просветите «темноту», - выкрикнул со своего места Роман.
- Сочту за честь! – Амита убрала руки с плеч Евгения, слегка склонила голову, сделала шаг назад и в сторону. – Это очень изысканный запах, вопреки всеобщему представлению. Смерть пахнет…грехом. Не тлением, не аксессуарами погребения, а деяниями. Её запах не однозначен, но, как правило, всегда материален. Он гармонично сливается с парфюмерией, пищей, лекарством, с предметами обихода. Ибо всё материальное смертно. А в грехе человек наполняется материей. Он теряет свой истинный запах. И теряет 90 процентов своего обоняния. То есть он перестаёт понимать запах смерти. Каждые тридцать дней душа получает энергетический заряд. Каждые тридцать дней ей даётся шанс прожечь наше тело насквозь. Каждые тридцать дней она … отдаёт и набирает. А значит, каждые тридцать дней вы начинаете жить сначала, каждые тридцать дней стоите перед судьёй небесным в ответе. Человек, чьи очередные тридцать дней на исходе, чем-то наполнен. Другой вопрос…чем?
Амита вдруг замолчала. Но буквально через два выдоха продолжила.
На самом деле, это не жизнь, а смерть работает на нас. И именно она решает, дать ли очередные тридцать, выдержит ли человек себя в себе в очередной «чистке» своих «шкур». И возраст человека зависит от того, насколько он сумел «расчистить» времени для себя. Время не означает возраст. Возраст души означает порог очищения. Попробуйте 30 дней придерживаться диеты в отношении людей, попробуйте не манипулировать никем, не обвинять, не осуждать, не обижаться. Вы почувствуете, что ваше тело, ваш «сосуд» видоизменился. Сначала почувствуете, что в нём появилось место, простор, а вскоре вы просто «разольётесь», вам станет доступно пространство. Ваш «сосуд» превратится в «перфорированное ажурное изделие», тело перестанет вас ограничивать. Оно это делает только до тех пор, пока вы нечисты, пока не способны. И именно она, смерть заслоняет эти «дырочки» собой, закрывает от вас жизнь в её полном проявлении. Да! Вы не ослышались! Жизнь доступна только единицам. Поэтому и вопрос о существовании жизни в данном случае куда уместнее. И для многих из нас куда страшнее лишиться смерти, чем, так называемой жизни. Смерть – союзник в вашей защите. Не будет смерти - не будет очищения, не будет шанса, не будет защиты…. Другими словами, смерть стоит на вратах: отпускает, забирает. Душа стремится отдавать. Только в таком разе она способна получать для себя пищу – живую энергию. Тело для души – это предохранитель. Но входя в мир полной жизни, ты притянешь ее слишком близко к лицу, но чтобы ее выдержать обязательно нужно, чтобы это лицо было. Не бесформенная масса, а внутренний стержень. А чтобы он был, нужна долгая, порой нудная, порой и, чаще всего, болезненная внутренняя работа по расчистке души. Входить раньше ни я, ни ответственные, духовные учения не рекомендуют. Опасно для жизни! Входя же, ты неминуемо сталкиваешься с дуальностью мира, с его противоположностями, крайностями. Тот, кто с легкостью говорит о том, что мир един, либо святой, объединивший его в свой душе, либо просто восторженный романтик, который обладает чутким сердцем, но не закален духом.
- Ваши слова хоть каким-то образом могут быть подтверждены? – с места выкрикнул Роман. - Вся эта философия не больше чем пустой звук. – Лень слушать даже. Будет действие?
- Будет.
Амита жестом отправила на место Евгения и продолжила, обращаясь, к вопрошающему.
- Закрыв глаза, утром станьте лицом к солнцу и на вдохе поднимите руки, на выдохе плавно отпустите. На вдохе солнце перед закрытыми глазами - холодного серого цвета. На выдохе - оно золотое, тёплое. Есть даже ещё нечто между. Похожее на пустоту, умирание. Попробуйте. Уверена, эти ощущения вы получите. …Это так. Для начала. Вы хотите, чтобы я явила вам чудо? Будет вам чудо. Не сомневайтесь. Всему своё время.
Роман смущённо смолк, для солидности кивнув головой в ответ.
- Кто же, по-вашему, дьявол? – саркастически «выплюнула» Ирина, кокетливо взглянув на Романа. – Сделку с дьяволом совершить, возможно? Или, по вашему, дьявол тоже служит добру?
- Смотрите…. Другими словами, человек уговорил некого выпустить его в запрещённое пространство, то есть в жизнь, будучи не готовым, не понимая, что в пространстве этом он будет не способен защищаться и защищать его будет нечему. Таким образом, генерируя энергию негативную, мёртвую, он не имеет ни способности, ни возможности умереть. Смерть, энергию для защиты использует как имя собственное. И со временем тело оказывается не способно вобрать в себя сначала возраст души, а затем и вовсе душу. «Заросший шкурами», человек, будто, в колесе: не может умереть, не может возродиться. Она остаётся в одном своём возрасте. Он - запаха тлена.
- По-моему, это вы водите меня по кругу. Я задала конкретный вопрос! – Ирина негодовала.
- Вы получите ответ. Я дам представление о том, что вы хотите … понять. Я могла бы сказать, что дьявол – это род энергии, которой наполнен человек, вы едва ли удовлетворитесь таким ответом. Давайте представим, будто мы вошли в кладовку. Что там видим? Вещи на своих местах? Или хаос? По-разному бывает. Но заметьте, когда вещи на своих местах, будто бы и места больше в кладовке. Наполненность радует. Но когда она ограничивается привычным, радости вдруг перестаёт хватать. Что делать? Освободить полки! Смерть следит за тем, чтобы душе «не было тесно и слишком привычно». Человек проходит через страдания, через боль, через потери.… Либо он понимает, что жил не по закону природы и научается благодарению, приходит к прощению, либо отказывается прорабатывать свою греховность. Гнев и страх, гордыню, уныние и зависть, жадность и чревоугодие делает своими союзниками, и, переполняется мёртвой энергией. Постепенно, она занимает место души, её «полочки». И тогда, как это принято говорить, «человеком правит дьявол». А я бы сказала иначе. Он – зло. Он – точка зла. В нём нет любви. И он не может генерировать её. Он генерирует зло.
- А как же наказание?
- А он уже наказал себя. Ведь состояние грешника – мука. Он не может получать радости от жизни. Это не его энергия. И в вечность он уходит в этом состоянии. Куда уходит, не знаю. Знаю только, что мы, люди, не имеем права на действия, разрушающие мироздание. Тело не принадлежит, но служит. В теле человек должен взрастить душу. Можно ли в шкуре взращивать душу?
Глава 4.
Роман словил себя на том, что смотрит на огонь газовой плиты. Чайник не спешил закипать. Лишь лениво «посвистывал», нарушая ночную тишину. Мужчина положил голову на руки и закрыл глаза. А пламя всё продолжало играть перед глазами яркими искорками света. И вдруг погасло. Повеяло холодом. Из остывшей конфорки в разные стороны полились струйки сине-серого цвета. Обдавая холодом, они сплелись в облаке. Облако отчётливо напоминало кого-то. Роман пытался рассмотреть, но холод был таким пронзительным, что больно было даже напрягать глаза. Они мёрзли. Сомкнув веки, испытал облегчение. Но кто-то дотронулся до руки. Прикосновение напоминало собой укол. Будто кто-то вонзил иглу в запястье. Напротив, за столом сидела женщина. Красивая до умопомрачения. Роман вытянул свои руки и попытался рассмотреть ладони. Снова укол. Теперь уже в затылок. Она стояла за спиной. Улыбалась как богиня. Встать? Ноги босые, и под ними …снег. Настоящий сугроб. «Мило», - включился Роман. – Значит, сплю. Какой же дома снег? Она чай наливает. Улыбается. Глаз не оторвать. Такая улыбка!
- Ты зачем тут? – решается на вопрос, Роман.
- Разве ты меня не звал?
- Кто ты?
- Мечта, – снова улыбается. – Вот, держи чай.
Придвинув чашку, заглянул внутрь. А там – камушки.
- Хорошо, Мечта…. Так и что мне с этим делать?
- Строить!
- Что?
- Не знаю….
Свист закипающего чайника заставил Романа проснуться. В кухне никого не было. Только лунный свет через лёгкую занавеску падал на пустую чашку….
Глава 5.
«Что за полоса пошла?» Дима, не скрывая раздражения, захлопнул дверцу шкафчика и направился в сторону проходной. Рабочий день подошёл к концу. Что за день.… Вспоминать не хочется. И домой, где жена, восьмилетний сын…не тянет. На мобильнике сохранилась смс-ка: «вещи в коридоре, остальное заберёшь потом». Перечитал зачем-то. Ещё горше стало. А всё почему? Записался на семинар. По выходным приходится отлучаться из дома, чтобы доехать до места и обратно. С ночёвкой в гостинице. А жена не верит. Хоть тресни. Думает, с любовницей. «Может и зря,… и не нужно было. Что это даст?» В ответ на мысли желудок заурчал, вопрошая: «кормить-то будешь меня сегодня?» Неохотно поплёлся в сторону магазина - купить пельменей. Взгляды коллег, которые и тут, в магазине его «преследовали», недвусмысленно давали понять, что дни наступили недобрые. А что по факту произошло? Ничего же…. Будучи начальником цеха, лишь соприсутствовал на одной из гулянок.… Так сказать, хотел как лучше, ближе к массам, понять, проникнуться, а вышло…. А вышло всё не так. Поползли по заводу слухи о его развязной натуре….. Мало того, по работе после того слушать никто не хочет, становятся «в позу», ведут себя как равные. «Стадо», выругался про себя Дима. «Вот и спутайся с вами. Апокалипсиса на вас нет».
Глава 6.
Для встречи с Евгенией Амита выбрала мост через бегущую речку. Однако Женю это нисколько не удивило.
- А ты редко удивляешься, да? – мягко улыбнулась Амита.
- Почти никогда. Я или смеюсь во весь голос, либо не раздвигаю губы вообще.
- Расскажи мне о себе.
- Зачем? Вы же все знаете. Я уверена.
- Знаю. Но мне интересно услышать твой рассказ. И давай на «ты».
- Хорошо. Давай. О себе рассказывать не очень интересно. Даже высшим образованием похвастаться не могу, потому что его я так и не получила. Училась на волне перестройки в частном институте с красивым названием "Аквариуниверситет", то бишь университет Водолея. На факультете астро-психологического консультирования. Проучилась несколько курсов - и вуз благополучно закрыли. Правда, здесь есть, что вспомнить! Астрологию наверстывала уже в школе Авестийской астрологии. Однако, некоторые идейные расхождения с учением Глобы и переоценка в необходимости изучения астрологии затормозили процесс обучения. Но психология, философия, литература, поэзия для меня до сих пор являются приоритетными областями знаний. Работаю продолжительное время в газете. Журналист. Детьми к своим 39 годам не обзавелась. Так что и здесь - не комплект! А, как известно внешняя неустроенность компенсируется внутренними амбициями: я с удовольствием "ковыряюсь" в собственной душе и нахожу в этом занятии истинное наслаждении. Уж это изначальное право и обязанность человека, будь он любого пола!
- Не слишком ли ты глубоко «ковыряешься»?
- Не знаю. Надо же, как-то свою значимость приумножать. Ну что, сошлись мнения?
- Ты строга к себе. Так мне видится.
- Иначе нельзя.
- Но, думается мне, мы о разных вещах говорим.
- Не поняла.
- Смотри…, - Амита сняла с ног красивые новые туфли и отправила их с размаху в воду. - Теперь ты.
Женя в замешательстве застыла.
- Ну, снимай обувь и бросай в воду! – подначивала Амита.
Женщина послушно расстегнула босоножки и швырнула в речку.
- Так, а теперь, сумочку, - улыбалась Амита. – Извини, не могу показать пример, у меня ее с собой нет.
- Но это неразумно. Там документы и все мои деньги.
- Ну и что? – кокетливо улыбнулась зачинщица ситуации.
Женя некоторое время сомневалась, после чего и сумочку отправила вслед за босоножками.
- А теперь,…. - Амита сняла с себя платье и нижнее белье….
Евгения, заинтригованная процессом, тоже сняла одежду и послушно выбросила ее с моста.
- Что теперь? – с плохо скрываемой агрессией спросила она у Амиты.
- А теперь сама прыгай.
- Зачем?
- Как, зачем? А какая разница? Почему вещи не жаль, а себя – жаль?
- Вещи-то можно снова обрести…..
- А тело… его тоже можно обрести снова. Или нет?
- Ты шутишь? Я, вправду должна прыгнуть, чтобы что-то понять?
- Попробуй, узнаем, что из этого выйдет.
- Почему ты все время настаиваешь на том, чтобы я сделала что-то первая?
- Я настаиваю на том, чтобы ты действовала. «Ковыряние в душе» самое бессмысленное занятие в жизни, если оно не сопровождается действием. Что ты там находишь, если поток остановлен? Можно превознестись над чьими-то выводами, можно даже над собственными превознестись, но итог один: бессмысленность.
- Мною двигает какая-то сила.
- Тобой двигает месть. Месть за то, что когда-то тебе причинили боль. И в этом ты живешь. Живешь, не понимая, что сама себя истязаешь этой местью. И знаешь, почему тело так трудно отправить за перила моста? Потому что ты потеряешь тогда самое драгоценное – возможность мстить. Не важно, кому, не важно, чему, но чтобы это приносило, то самое облегчение, в котором для тебя кроется смысл. Как далеко можно зайти, двигаясь по этому пути, я знаю. Но это путь не в ту сторону. У тебя есть хоть одна причина, по которой, твое пребывание в теле приносит тебе радость? В твоей жизни есть место радости?
- Я живу полноценной жизнью.
- Да? Ну, так я рада….
- Думаешь, это не так?
- Какая-то часть тебя, все-таки, хотела отправиться вслед за вещами?
- Не знаю. Я не успела об этом подумать.
- Какая-то часть, которой ты запретила развиваться.
- Амита, я ценю твою помощь, но, будь добра, давай яснее.
- В юности ты была влюблена в женщину. Верно?
Женя испуганно посмотрела на собеседницу.
- Спустя какое-то время, освободившись от этого чувства, ты испытала облегчение. Но упрятала в себе даже саму мысль о том, что подобная любовь возможна для тебя. Но жизнь нам дается для того, чтобы ее прожить. И, может, этот фрагмент не прожит в твоей жизни?
- Ты хочешь сказать, что это нормально, то, что я испытывала?
- Я уже сказала то, что я хотела сказать.
- Мне казалось, что поборов в себе это влечение, я победила что-то злое….
- Если бы ты сегодня встретила женщину, похожую на ту самую учительницу, какие эмоции были бы тобой?
- Я только теперь подумала, что это было бы волнительно. Очень….
- Живое, по-настоящему живое, всегда ищет заблуждений. Тогда оно получает пищу, и, отведав ее, узнает вкус. Тогда оно знает этот вкус, но не перестает верить, что есть и другой, и третий….
- Я не решусь больше полюбить женщину. Это выше моих сил.
- Это сильнее твоих правил. Разве ты не думала раньше, что двум женщинам некомфортно стоять на мосту обнаженными и вести философские беседы?
Ты можешь сколько угодно копаться там, где находишь пищу для ума. Но тогда будет жить только твой ум. А его самостоятельность, отдельная от тела - весьма сомнительная радость. Если бы можно было сбросить с моста эту самую «шкуру», которую носишь на себе, под которой прячешь сокровенное, любой бы это сделал. Но, может ли «зверь», которому эта шкура принадлежит, согласиться с тем? У него непременно нужно спросить. Без этого никак. Иначе не только шкура, все станет ненавистным.
Всю дорогу домой Женя несла в себе воспоминания далекой юности. Даже придя домой, ей никак не удавалось выйти из того состояния. Какие краски всплыли в голове! Какие образы! Столько с этим всего было связано. Уставившись в стену, она будто смотрела слайды на «тогдашнем» фильмоскопе.
Вот она учит наизусть тему по предмету, в котором не способна понять и предложения. И все, чтобы понравится. Ей. Учительнице…. Вот цветущая майская сирень: пушистая, пахучая до безобразия, стоит на учительском столе. Женщина согласно кивает головой в такт четким заученным предложениям своей ученицы и вдруг зарывается лицом в эту сирень. «М-м-м-м! Обожаю!» Женя чувствует, как краснеет. Вероятно, только ей одной, показалось, будто это было сказано в ее адрес….
Литературный сайт, на котором Женя публиковала свои творения души, тем временем известили о сообщении. «На связи» была женщина тридцати трех лет. Поэтесса, писатель. Она, в высшей степени, хвалебно отзывалась о творчестве Евгении. С интересом «полистав» строчки автора комплементарного обращения, Женя вдруг застыла. Холодок пробежал по позвоночнику. На фото была она…. Точная копия той самой, Татьяны Сергеевны…. «Как же похожи, Господи….»
Незнакомка оказалась на редкость приветливая. Жене льстило то, что та совершенно искренне восхищалась ее трудами. «Птица», что доселе тихо отживала в груди, принялась яростно трепетать, делая неуместные взмахи внутри грудины. «Неужели, это для меня», не переставала сомневаться Женя. «Но, зачем? Это ли мне нужно?»
- Приезжай в гости. Покажу тебе свой город. Да и дорога – дело благоприятное. Отвлечешься от забот семейных, - предложила она Вере (так звали незнакомку).
Та с радостью приняла приглашение.
«Не слишком ли все гладко», таранило сердце сомнение…..
Глава 7.
Евгений не понимал, что конкретно привело его на этот семинар. Период, когда он нуждался в подобной помощи, давно минул. Но что-то потянуло к этой женщине. Даже себе он не мог объяснить того чувства. На «личном фронте» все, будто, ладилось. Но Амита разжигала в нем то, что он, как ему казалось, давно в себе потушил. Страсть. Это не была страсть к женщине. Была страсть к ее содержанию. Каким-то чутьем он высмотрел в ней качество, к которому стремился многие годы. Она, будто все знала. Ну, по крайней мере, догадывалась. Вопросы задавала неожиданно, будто, между прочим, и всегда в таких местах, где некогда остановиться и поболтать. Вот и сейчас, она вышла в фойе, где шумно переодевались юные участники какого-то танцевального кружка Дома культуры.
- С каким ощущением ты живешь эти дни?
- Я много искал в жизни путей к познанию, искал сами знания, но суть, как всегда намного проще оказывается: надо узнавать себя и знания открываются сами. Вот это я и делаю. Открываю себя.
- И что у тебя за метод?
- Метод один: радоваться жизни осознанно. Исходить в первую очередь и желательно всегда не от ума, а от души, сердца, интуиции или… кто как это называет….
- Ты достиг такой прозрачности в своих повседневных делах, что отныне не только шкура, но и кожа тебе, как лишнее. Похвально. Как думаешь, что дальше? Устранив из своего бытия эмоции, что ты обрел?
- Конечно, ум не сразу сдаёт позиции, но постепенно эмоции просто как ненужность осознаёшь. Эмоции отдаляют от реальности. Легко это осознать, если внимателен к моменту здесь и сейчас и понимаешь ненужность лишнего. Приходит тонкость ощущений в настоящем моменте, которую ни одна эмоция не даст ....
- Не так трудно, на самом деле быть удовлетворенным таким течением своей жизни. Все прекрасно, Евгений. Одно только «но»…. Будучи столь усовершенствованным, ты сам не вызываешь ли тем эмоции у других? Такие эмоции, которые эти другие не в силах подавить в себе.
- Подобное притягивает подобное. В моем кругу собраны люди, которые способны своим состоянием управлять.
- Управлять, говоришь? Скажи, а можно управлять тем, что не имеет под собой основы? Подумай, возможно, ли, чтобы в «кругу» присутствовали только «подобные»? Мы не можем быть вне природы. Что уравновешивает вас тогда? Всех вас, в вашем «кругу»? От чего «прыгаем»? От какого действия?
Евгений подбросил на ладони связку ключей и словил, будто хотел проверить, способен ли еще на это.
- Я не знаю ответа, - задумчиво глядя в сторону удаляющихся малышей, разряженных в народные костюмы, обронил он. - Потому что не задавал себе такого вопроса.
- Увидимся, - улыбнулась Амита и поспешила вверх по лестнице.
Разговор был окончен как раз тогда, когда его можно было начинать. В фойе стало тихо и безлюдно.
Глава 8.
Жизнь Варвары разделилась на «до» и «после» развода. Долгий стаж в браке она никаким образом не хотела оставлять в памяти. Даже теперь, когда они с мужем не жили уже больше двух лет, она не умела найти в себе хоть какое-то сожаление о расставании. Эти годы совместной жизни она вычеркнула раз и навсегда, и, как ей казалось, начала жить другую жизнь. Но эта, другая жизнь несла в себе, то «огни и молнии», то «ливни и грозы». Ей хотелось стабильности в отношениях. Но, ни один из мужчин, которых она подпустила к себе, не пожелал остаться в ее доме насовсем.
- Ты очень худа. Знаешь, почему? – Амита протянула собеседнице молочный коктейль и пирожное.
- Что Вы. Зачем? – попыталась отказаться Варя, но Амита громко поставила тарелку и стакан на столик. Сама устроилась напротив, и, не переставая улыбаться, потянула молочный напиток из трубочки.
- Я, между прочим, задала вопрос….
- Да. Я слышала. Я всегда была такая худая. Такая, видно, конституция моя.
- Я допускаю все-таки, что в младенчестве ты все-таки была очаровательно пухленькой.
- Ну,… в младенчестве…. То другое.
- Ешь пирожное.
- Спасибо. Не стоило, - продолжала смущаться Варя, хотя аппетитный десерт просто просился в рот.
- Кушай. Тогда я буду продолжать разговор.
Варя послушно исполнила просьбу. Амита в этот момент была похожа на автомат, который проглотил монету. Она сделала утвердительный кивок и тихо, будто сама себе, констатировала «да-да»….
- Знаешь, мне думается, я не сумею тебе помочь.
- Почему? – Варя снова перестала есть.
- Да ешь ты, ради Бога! Не могу смотреть.
Варя медленно отпила коктейль из стакана.
- Мне казалось, что у меня получится.
- У тебя получится. Но не с моей помощью. Тебе нужен доктор. Причем доктор необычный. И я его знаю.
- Правда? Вы познакомите меня с ним?
- Ты познакомишься с ним сама. Как только он узнает о том, что он доктор.
Варя опустила голову и уныло ковырнула ложечкой краешек пирожного.
- Вот твои деньги, - Амита протянула конверт. – Раз я не сумела тебе помочь, то и денег с тебя не имею права брать.
- Я такая безнадежная?
- Думается мне, что если выбрать себе эту роль, то и с ней ты легко справишься. Как справляешься с ролью жертвы. Останется выбрать добавочное «безнадежная» и можно поставить черту под «неудавшейся» жизнью.
- Я вовсе не жертва. У меня есть дочь, квартира, работа. Я сама строю свою жизнь. Сама выбираю, с кем мне быть и с кем не быть.
- Выбирать должен не ум, не тело, а сердце. Выбор не предполагает наличие. Он предполагает отсутствие. Выбрать нужно не человека, а состояние души. Пока ты выбираешь состояние подчиненное, зависимость будет тебя съедать. Пока выбираешь роль жертвы, всегда найдется тот, кто сыграет с тобой роль «маньяка». Дорогая…. Я требую, чтобы ты, наконец, доела десерт. Доктор уже «в пути». Подготовься к его «приходу».
- Как?
- Хорошо кушай, высыпайся, пей витамины. Избегай спиртного. Просто займись этим.
- Сколько времени нужно пить витамины?
- Пока не встретится доктор. И повторяю, не только пить витамины, но и высыпаться, кушать, вести здоровый образ жизни. Возьми отпуск за свой счет, ну или, хотя бы, не бери работу на дом. Разгрузись.
- Я попробую.
- Попробуешь? Нет. Не пробовать нужно, а делать. Иначе…. – остальное Амита «сказала» взглядом. В нем читалась тоска.
Глава 9
К частной беседе с Амитой, Ирина готовилась с особой тщательностью. Ей, во что бы то ни стало, нужно было «сразить» эту женщину своими данными. Но первое, о чем попросила Амита, едва гостья вошла в ее дом, это смыть с себя запах духов и косметики.
- Вот еще! – протестовала Ирина. Мне потом через весь город ехать в таком виде. Меня люди узнают на улице, между прочим. Это будет просто неуважительно по отношению к ним явиться в таком виде.
- В каком «таком» виде?
- Как какая-то замордованная простушка.
Амита улыбнулась, но повторила свои требования.
- Дело в том, дорогая Ирина, что вся моя методика ориентирована на запахи. Если ты и вправду пришла ко мне на семинар, чтобы принять помощь, то постарайся не мешать мне делать свою работу. Ты заперлась этими искусственными запахами «на семь замков» от моего обоняния. Боюсь, не смогу быть полезной тебе, пока имею дело с косметикой.
- Хочешь похвастать тем, что сама без косметики обходишься? – ядовито прошипела Ирина. В твои годы, милая, я тоже обходилась. Вырастешь- узнаешь.
- В мои годы? А сколько сейчас тебе лет, прости за вопрос?
- Сорок два.
- В моих годах ты еще не бывала, дорогая. Мне пятьдесят пять.
Ирина была обескуражена. Она не заметила, как рассматривает свежую кожу Амиты, ее руки, плечи, волосы в попытке обнаружить признаки названного возраста.
- Мне не так повезло. Давай это учитывать. А если не можешь помочь, так и не надо. Обойдусь без индивидуального консультирования. Такой, видно, ты специалист, фиговый. К слову сказать, если назвалась таким именем, то и соответствовать изволь. «Божественное сияние!» Надо бы поучиться тебе, милочка, с разными людьми находить контакт, а не с «избранными».
- А знаешь, я верну тебе деньги. Мало того, разрешу присутствовать на лекциях бесплатно….
Глава 10.
- Амита! Можно Вас? – Евгений выскочил из-за угла как хищный зверь и схватил за руку женщину, чтобы удержать ее внимание, во что бы то ни стало.
- Что случилось, Женя? – она оставалась невозмутимо-спокойной.
- Мне поговорить с вами нужно.
- Раз нужно, то и поговорим, - улыбнулась она мягко и положила вторую свою руку на «пятерню» молодого мужчины, крепко сцепившую ее пальцы.
Женя почувствовал слабость в руке, а через какое-то мгновение она разлилась по всему телу. Ноги снова стали будто ватные, и ему захотелось присесть.
- Сейчас я подгоню свою машину, и мы поедим ко мне.
- К Вам? – Женя насторожился.
- Ко мне. А что тебя так испугало? Ты ведь хотел поговорить. И перестань мне «выкать». Не чужие мы с тобой. И нам, в самом деле, есть чем поделиться друг с другом.
Женя молчаливо кивнул и, не в силах справиться со слабостью, облокотился о стену дома. Через пятнадцать минут они с Амитой уже сидели в ее кухне. Так назвала это помещение Амита. Но кухней назвать это было трудно. В ней не было ни плиты, ни умывальника, ни холодильника, ни стола. Только большой удобный диван посередине комнаты. Над диваном, прямо на потолке располагалось круглое окно. Щелчком пальца Амита подала сигнал в потолок. Круглое стекло вдруг будто задышало, разделилось на девять сегментов и, как цветок раскрывает свои лепестки, так эти самые разделившиеся внезапно части целого растелились по потолку вокруг распахнутого в небо круглого отверстия. Остроконечные лепестки были оснащены фиолетовой подсветкой. Их свечение ввело Евгения в состояние экстаза.
- Подскажи мне имя архитектора, который такое задумал, - тихо прошептал он, зачарованно рассматривая звезды ночного неба.
- Непременно, - улыбнулась Амита, протягивая стакан с водой. - Жарко. Воды?
- Да, - спохватился Женя. Стакан вернул ощущение реальности. Но чудеса не кончились. Круглая луна выплыла из-за тучи и, будто, прожектор направила весь свой свет на диван.
Амита только снисходительно улыбалась на восторженные отзывы своего гостя. И молчала. Он решил заговорить первым.
- Почему ты сказала, что ждала меня?
- Разве я такое сказала?
- Ну, примерно такое. Ты так выразилась, будто мой приход не был для тебя чем-то неожиданным.
- Так и есть. Единственное, в чем я еще сомневалась, так это в том, что пришло время нам с тобой открыться друг другу.
- А теперь не сомневаешься?
- Теперь - нет.
- В таком случае – ты первая это сделаешь. Потому что я как-то не в курсе, о чем речь вообще.
- Ну, конечно же.
Амита встала и подошла к стене. Дотронулась до нее и стена стала медленно разворачиваться обратной стороной. И обратная сторона оказалась зеркалом. В нем отражалась вся кухня. Вдоль остальных трех стен на расстоянии около метра были разбиты газоны, в которых густо прорастал можжевельник. Дальше шел пол. Но пол тоже необычный. Он будто был присыпан зелеными еловыми иголками. Некая гладкая и прозрачная субстанция склеивала их и вместе с тем разравнивала пол. В зеркале это виделось, как будто залитым водой. Фиолетовые «лепестки», что развернулись, открыв небесное пространство, в зеркальном отражении полностью обрамляли круглую светящуюся золотом луну. Неба в отражении не было видно. Отражался в зеркале и диван, на котором сидел Женя, на который присела рядом, Амита. Только их отражения отсутствовали в представленной картинке. Евгений потер глаза и часто поморгал, снова потер, но отражение не проявлялось. Ни он, ни Амита в зеркальном мире не существовали….
- Что все это значит? – тихо прошептал Евгений, будто боялся, что ответ на сей вопрос – это непременно какая-то страшная тайна.
- Это значит, что нас не существует.
- Я…не совсем понимаю.
- Друг мой. Мы с тобой привидения. Создания прозрачные, не наделенные привычной формой для существования в мире людей. Это не так очевидно в привычной картине. Но разве ты не к этому стремился в своей жизни: ощутить слияние, достигнуть совершенства?
- Я не знаю. Теперь ничего не знаю.
- Отлично. Это самое то состояние, в котором ты – дух, готов пожертвовать себя во имя целостности. Время пришло. Знать определился объект, который тебя готов принять.
- Каким образом? А ты? Что будешь делать ты?
- Я тоже найдусь для кого-то. В отличие от тебя, мне известно тело, через которое предстоит служить. Но, полагаю, мы не зря с тобой встретились. Такое случается раз в тысячи лет. Мы объединим нечто по-настоящему важное. То, что сослужит службу великому мирозданию.
- Как это случиться?
- Мы дождемся воскресного утра и просто исчезнем. Кто-то подумает, что мы ушли в другой мир. Но мы останемся тут. Просто перейдем в иную форму, наши собственные оболочки растворятся в эфире. Но что нам терять? Нас и так в принципе уже не существует. Ты сожалеешь о чем-то?
- Я родился таким?
- Нет. Но ты вспомнил себя таким. И теперь, когда это произошло, все становится на свои места. И тебе отведена роль. Тогда, когда мы оставим свои «лягушачьи шкурки» нам уже будет предоставлена «база» для дальнейших действий. Это будут люди. Те, которых называют «окрепшие духом». Мы будем через них исполнять высшую Волю. Потрясающе. Волшебно!
Глава 11.
Всю неделю, промучившись в сомнениях, Дима, однако обрадовался наступлению выходных. По плану семинара в заключении по желанию предстояла индивидуальная консультация с ведущей. Это вселяло надежду на прояснение его ситуации. Как мужчина, которого «навсегда», причём с вещами, благополучно выдворили за дверь, он ощущал лёгкий привкус свободы. Это не очень – то радовало, но гордыня подталкивала вперёд, уязвлено покалывая в сердечной мышце. Он забежал оставить вещи у друга и, уже другой походкой, поспешил на электричку.
Амита выглядела шикарно. Воздушные одежды радужных оттенков придавали ей сходство с божеством. Бархатный взгляд властно и свободно изучал молодого мужчину, пока он сидел у неё в кабинете. Кабинет скорее напоминал комнату, в которой каждая вещь ожидала своего времени. Нельзя было сказать, что хоть что-то тут чему-то служило. Барная стойка, за которой размещалась…библиотека. Огромный угловой диван, накрытый белым мехом, располагался рядом со статуей некоего свирепого трёхголового зверя, в глаза которого были вправлены красные лампочки. Аккуратный и торжественно накрытый столик на двоих в углу с приглушённым освещением несуразно дополнялся висевшей на стене репродукцией «Тайная вечеря»….
Диме было предложено присесть в кресло-качалку. Сама Амита предпочла не садиться, а расхаживать вокруг.
- Всё верно. Так и должно было всё происходить, - вдруг констатировала она, остановившись напротив и глядя прямо в глаза Диме.
- Что… верно?
- Ну, то, что ты сейчас получил от жизни: возможность отступления. Этого не нужно бояться. В этом ты должен суметь родиться. Я поясню. То, что жена тебя выставила с вещами – оставим на потом. Когда ты разберёшься в основном, этот вопрос решится сам по себе. Собственно, он и так уже решается, без твоего прямого участия. Возьмём твой настрой относительно деятельности. Ты удручён. Верно?
- Не то слово, - Дима старался войти в разговор как можно быстрее, не обращая внимания на те мелочи, которые могли бы удивить. Ему некогда было удивляться. Всё, что накопилось, требовало выхода. – Я не знаю уже как с этими людьми обходиться. Приди к ним как к равным, так на голову садятся, начинают «подляны клеить», считают, что это я им что-то должен, при том, что я – их начальник.
- Расскажи-ка мне, а что значит, в твоём понимании «как к равным»? – осторожно спросила Амита, прислонившись к креслу, на котором сидел Дима. Он замер, изо всех сил стараясь удержать кресло в равновесии.
- Я с ними стараюсь быть весёлым, контактным, простым. Проще говоря, надеваю «маску».
- Зачем?
- Чтобы войти в доверие….
- А разве для того, чтобы войти в доверие, необходимо надевать «маску»? – Амита отстранилась от кресла, и оно резко качнулось: туда-сюда….
Дима растеряно моргал глазами, не в силах вспомнить цепочку разговора.
- Видишь, что происходит, когда то, на чём сидишь, неустойчиво. И разве при этом можно контролировать ситуацию?
- Я немного растерян. Понимаю, что в ваших словах правда есть, но не понимаю конкретно по моему вопросу ничего.
- А разве ты задал вопрос? Кабы так, я бы и не волновалась. Моё присутствие было бы не столь обязательным. Вопросы тебе буду задавать я. И вот, что я хочу знать. Во-первых, надо понимать, с какой целью ты идёшь на резонанс более низкого уровня, чем тебе привычен. Зачем? Чтобы не «качало». Имея цель, ты понимаешь к чему тебе нужно прийти, чего достичь. И эта цель должна быть материальна. Не должно быть цели, построенной на отношениях с конкретными людьми. Нужно понять раз и навсегда: отношения с людьми планировать нельзя. Можно планировать бизнес, покупки, условия совместного проживания, поездки, всё, что угодно, но не отношения с людьми. Слово отношения в данном параграфе я бы вообще убрала из лексикона.
- Вы говорите, нужна ли «маска». А как без неё? Без неё не примут, не поймут. А мне нужно найти подход к каждому. Как по-другому, если они на другом уровне, более низком? К ним нужно «спускаться». Но как без «маски»? Это же не моё! Не мой уровень! Я не могу согласиться с тем, что я единица этого стада!
- Но ты обманываешь сам себя. Как же не поймёшь? «Опуститься» до чьего-то уровня, говоришь? Зачем? Чтобы резонировать с людьми. Но когда резонанс этот протекает, не стоит думать, что в нем не ты. Это всё тот же ты. На этом уровне проявляются и твои естественные потребности. Низменные. Ты можешь думать, что ты выше, но ты не можешь быть тут выше, ты можешь думать, что ты в «маске», но на самом деле, ты просто ищешь себе оправдание. Своё высокое ТО, ты оставил там, на высоте, в сторонке. Ты с ними выпиваешь, где-то позволяешь слабость, флиртуешь с понравившейся женщиной. И что ты делаешь? Открываешь им свои слабые стороны. И они твои, они не чьи-то. И подчинённые это понимают. Но мы оба знаем, что ведь другого ты не показал. Ты «спустился» не к ним. Ты «спустился» к себе. Когда бы ты был устремлен к высшему, где бы не был, чем бы не дышал, тебя вела бы сила высшего порядка. Что такого есть в тебе, чего нет у них? Тот факт, что ты образован, тебя не возвышает. Вот если бы ты привнёс с собой нечто, что у них не совсем принято. Действие, вызывающее уважение, какая-то идея, за которой пойдут, нечто, что ты можешь реально развивать, нечто, что не могут другие, нечто, что рождает желание созидать. Не иди к людям как к стаду. Иди к ним как к избранным. Находи в каждом три лучшие черты и развивай, поощряй за то. А всё, что тебе нужно будет от них по работе, станет развиваться само. Они сами подойдут и попросят «научи»….
- Ага, попросят. Как же! Я вот пробовал одну научить. Так она такие «клыки» выставила.
- Хочешь, я расскажу, почему ты на самом деле надеваешь «маску»?
- Положим, да….
- Тогда давай пройдём к барной стойке. Не возражаешь?
- Не возражаю.
Они подошли к стойке. Дима с удивлением заметил, что на «библиотечных полках» вдруг, откуда ни возьмись, образовались спиртосодержащие напитки, причём в таком невиданном ассортименте, что от растерянности нить разговора с хозяйкой снова была утеряна. Амита принялась смешивать какие – то напитки в бокалах, представляющих собой цветы с длинными изогнутыми стеблями. Один из них она, молча, протянула собеседнику, второй взяла себя и, устроившись на высокий стул напротив, первая отпила из бокала. Дима отметил красоту и плавность линий тела женщины и попытался вспомнить, о чём шла речь. Память упрямо отклоняла его это послание.
- Итак, я позволю себе напомнить, о чём шла речь, - мягко улыбнувшись, заговорила Амита. И не дождавшись от собеседника ответа, продолжила. – Отчего же, ты убедил себя в том, что «маска» тебе необходима?
- Да… вот интересно, с чего это, - не без сарказма выдавил из себя Дима.
- Чтобы приглушить чувство вины, которое тебя мучает при том, когда ты поступаешь как они, «низшие».
- Допустим, - виновато опустил голову Дима, избегая настойчивого изучающего взгляда красавицы.
- Теперь ты можешь задать мне вопрос. Полагаю, он «созрел».
- Я не чувствую этой высокой цели. Не умею. За что мне зацепиться?
- Браво! Правильно заданный вопрос - это уже девяносто процентов ответа. – Амита ласково коснулась руки Димы, безвольно лежащей на стойке. От неожиданности он вздрогнул и внимательно посмотрел в глаза собеседнице. Женщина понимающе улыбнулась и рукой предложила пересесть на диван.
Устроившись на мягких, белых мехах, Дима почувствовал себя свободнее. Даже восприятие его стало работать лучше. От Амиты к нему потянулся лёгкий, но до головокружения приятный запах. «Нить» беседы снова была утеряна. Будто угадывая его состояние, женщина снова взяла разговор под свой контроль.
- Ты слишком привязан к страстям. Женщине трудно оставаться спокойной в твоем обществе. Такое ощущение, что мы с тобой поменялись «нижними центрами». Ты «поджигаешь». Понимаешь, о чем я?
- Не совсем….
- Ты должен приложить немало усилий, чтобы научиться не реагировать на женщин так стремительно. Твоей жене трудно удержать себя в «узде». Ты ведь знаешь о том, что она имеет любовника?
- Знаю.
- Мальчик, которого ты сейчас воспитываешь не твой сын. Она тебя обманула.
- Знаю.
- Не буду спрашивать, как ты к этому относишься. И так ясно. А все потому, что ты до сих пор не можешь простить своего отца.
-Отца? При чем тут отец?
- Он ведь бросил мать, ушел к другой женщине. Не так ли? Тебе недоставало его. За это ты его ненавидел. Ты расценивал это как предательство. Да и сейчас так же это расцениваешь. Мать. Она привязала тебя к себе своей болезнью, и тем сломала в тебе мужчину. Теперь все, что ты ценишь в отношениях, это жертвенность. Ты просто не умеешь по-другому. Но нужно учиться.
- Как? – Дима был сражен услышанным. Он даже не задавался вопросом, откуда этой посторонней женщине было столько известно о нем. Больше его беспокоила своя беспомощность.
- Не вини себя ни в чем. Ты не можешь знать, как, - положив руку ему на плечо, мягко проговорила Амита. – Ты не можешь знать. Мужчины этого не знают. Но ты должен отпустить мать от себя. Теперь, когда она умерла, ничего не имеет значения. Нет никакой нужды держаться за страх. Это не твоя стихия. Бояться нечего. Мужчине в принципе нечего бояться.
Дима растерянно посмотрел в глаза женщины. Он обратил внимание, что её красота перестала его волновать и приводить в состояние паники. Теперь в ее глазах он искал спасения от какой-то невероятной боли, что внезапно «вонзила свои когти» в самое сердце.
- Есть два пути, - отвечала Амита на немой вопрос. – Первый – это женщина. Твоя женщина. Та, которая знает о тебе, которая чувствует тебя. Сразу скажу: не твоя жена. Но эта женщина по призванию - жена. Она уже есть в твоей жизни. Но ты не готов принимать её помощь, потому что ты не готов успокоить ее прародителя. Он ее не отпустит от себя, пока ты не обретешь форму творца.
- Какого прародителя? Что значит, форму творца?
Амита серьезно посмотрела на чудище с красными лампочками в глазницах. Дима проводил её взгляд, пытаясь понять, что это означает.
- Бойся ее прародителя, который не даст в обиду дитя избранное. Приемлется только фатальность во всем: в любви, в искренности. Ты должен выбрать служить ей.
- Но вы сказали, что есть два пути.
- Да. Второй путь – это ты и молитва. Это прямой путь к Любви. Это пропускание силы божественной через себя. И потому… надо забыть.
-Что?
- Все.
В задумчивости, Амита встала и, взяв за руку Диму, повела его к столику, над которым висела картина. Они сели друг напротив друга.
- Может быть всяко, - чуть охрипшим голосом продолжила красавица. - Вариантов много. Я не гадаю тебе. А лишь открываю приемлемые варианты. Можно принять любовь божественную через женщину, а можно - напрямую. Второй путь сложен для тебя. Невероятно сложен. Но он чище. Твоя жена образумится, и та, другая женщина, сохранит себя.
- А разве у неё нет шансов сохранить себя в случае, если она мне поможет?
- В любом случае, миссия будет выполнена. Но она пострадает. Ты же знаешь, что для нее это будет жертва в твою пользу.
- Нет. Я не понимаю. Где тут жертва?
- Эта женщина не сможет больше никому принадлежать. Едва ли ты это способен понять. Это как взять кредит с огромными процентами. Ей его не выплатить.
Внезапно, Амита встала и резко задвинула стул. В следующий момент Дима «очнулся» в кресле - качалке.
Глава 12
Роман углубился в чтение книги, взятой на полке в доме Амиты, куда она пригласила его для индивидуальной работы. Название интриговало «Четыре стороны одного». Он открыл и не заметил, как дошел до четырнадцатой страницы, как его окликнула хозяйка.
- Если есть такое желание обучиться технике самоискупления, могу подарить.
- Что за техника такая?
- Если предположить, что изначально все в мире – одно, то важно понимать и тот факт, это имеет различные формы и степени проявления. Например, если ты выбираешь в себе определенное качество и начинаешь ему служить, важно понимать, чем это качество будет являться в других условиях.
- Почему самоискупления?
- Потому что качество находит само себя в других ипостасях и тебе не остается ничего другого, как служить «на все четыре стороны». И это будет одно, хоть будет казаться разным.
- А если я не захочу больше служить этому качеству?
- Может показаться, что реально отказаться от заданной программы. Можно даже поверить, что ты нашел себя в чем-то другом, но пока не сделаешь правильный выбор, не встретишь покоя. Ты будешь возвращаться обратно до тех пор, пока не одолеешь.
- Любопытно.
- Не стесняйся. Бери. Не случайно же ты выбрал именно эту книгу. И давай на «ты». Ни к чему эта дистанция. Давай пить чай.
- Спасибо, - Рома зачем-то отвесил поклон и подошел к хозяйке дома,
- А ведь ты даже не подозреваешь, что должен делать, - задумчиво проговорила Амита, помешивая ложечкой чай. – Даже не подозреваешь….
- Разве я не делаю этого?
- Ты даже не близко.
- Постой, я женат, у меня дочь, даже уже внук.
- И даже целое семейство собачье у тебя, - добавила Амита, отчего-то с сарказмом.
- Ну…да, мы с женой выращиваем породу.
- Мы с женой….
- Ну, теперь больше я этим занимаюсь. Она работает.
- Ясно.
- Что ясно?
- Что ты предал своего «плечевого», сбросил задачу, в которой он тебя пытался поддержать.
- А мне она была нужна, эта задача?
- Задача накладывается не для тебя. А для души. Душа выбрала твое тело для миссии. Но ты эту миссию отложил на верхнуюю, дальнюю полочку. Может, для следующей жизни?
- Кому я могу быть полезен, кроме собак?
- Вот это уже свинство! – Амита встала, и громко ударила ложкой по хрустальной вазе.
Роман виновато смотрел, ничего не понимая.
- Это чистой воды свинство, так рассуждать! Ты не имеешь никакого права сидеть тут и говорить такое! Как можно не доверять себе, когда за тобой такая сила! Как ты смеешь не доверять себе!
Амита неиствовала.
- Люди - безумцы, проданные эгоизму. Проданные за утехи плотские. И что взамен вы получили? Счастье? Ты счастлив? Ты получил взамен счастье?
- Нет.
- Тогда, почему до сих пор ты отрицаешь единственный свой путь?
- Может, потому, что я его не понимаю.
- Не прикидывайся тут бедной овечкой. Не понимает он! И не понимаешь того, что кому дано с того и больше спросят?
- Понимаю. Но знать бы наверняка, что оно дано.
В следующий момент Амита оказалась близко к лицу Романа и, приставив к его горлу нож, глухо прошипела:
- Да ты – вор! Знаешь об этом?
- Я …никогда….
- Отвечай передо мной, как перед Богом, что взял себе? Какое принял знание?
- Подожди, подожди, - нервно зашептал Роман, - я, кажется, все понял.
Амита опустила нож и внимательно посмотрела в глаза собеседнику.
- Кажется или понял?
- Понял.
- И….
- Я сделаю так, как надо.
- Что ты сделаешь?
- Стану пить только воду, носить только белые одежды и… лечить людей руками.
- Ну, слава Богу! – Амита села за стол и отхлебнула остывший чай. – Но как можно было пренебрегать таким знанием! Как можно?
- Разве я мог быть уверен, что это позволено делать? А если бы оказалось, что инициатива эта моя – не на благо, а на вред?
- Да понимаешь ли ты, что 24 часа тебе оставалось до конца жизни? Понимаешь ли, что за этот период с тебя никто не снял бы задачу? Что тогда делать осталось бы твоему плечевому? Куда нести этот резерв? Почему вы, люди не хотите брать на себя ответственность? Разве перекинуть ее на плечи Венере честно?
- Почему, Венере?
- Это не плоть от плоти, но тело без собственной формы. Они Венерианского рода. Они не имеют тесной связи с родственниками. Даже с отцом и матерью, которые, по человеческим понятиям ими являются. У женщины Венеры нет никого, ничего, кроме этого вашего неиспользованного человеческого резерва. Это то, чем они владеют, то, что они обязаны принимать и упорядочивать, распределять и реализовывать. Это женщины – планеты. Они вмещают в себе такое количество резерва, что их порой «разрывает» от нагрузки. И ведь у них даже нет права умереть до тех пор, пока не разгребут очередную «кучу». Я тут, чтобы облегчить их задачу. Потому что иначе хаоса не избежать. Невозможно одной слабой женщине реализовать такие масштабные планы. Некоторые из них пишут книги жизней, архивируя тем самым все эти программы, закрывая их временно, консервируя. Некоторые отживают эти жизни на сцене кино, театров. Но и это уже не помогает. Слишком много нереализованных знаний. Люди мечутся от одного к другому, но выбирают третье, не пригодное к жизни. Умирают, а потом клеятся к голове очередной Венеры со своими недопрожитыми программами и долбают, долбают….
В чьих же руках Земля? Ответь мне, доктор? Неужто, Бог не отдал вам в пользование все из всего? «Что наша жизнь. Игра!» Один сказал - стадо подхватило! Кто тут играет? Бог? Ты? Знание, что вложено в твой разум – это роль в театре? Кто же должен эту роль отыграть, если тебе вдруг расхотелось? Думал ты об этом? Резервы пополняются до тех пор, пока идет реализация.
- Я все понял, Амита. Я понял, - поспешил заверить Роман, не на шутку рассерженную женщину.
- О да! Я на это надеюсь! – не без сарказма ответила она. – И начнешь с того, что поможешь женщине, которая зарегистрирована на семинаре. Ее имя – Варвара.
- Чем я могу ей помочь?
Амита с пренебрежением посмотрела на собеседника.
- Отдай ей своих собачек. Это единственное, чем ты можешь помочь. Она будет разводить собак, вместо того, чем сушить себя в бухгалтерии. На смом деле – это то, о чем она мечтала с детства.
- Но это…бизнес. Они огромных денег стоят.
- Это – смерть твоя. Безликая, серая, нелепая. Это траурная лента на твоей красивой могиле. И времени на раздумья нет.
Глава 13
Последний день семинара был в воскресенье. Люди из зала ожидал какой-то пестрой развязки, действия, от которого мир придет в движение, гипнотического сеанса, освоение каких-то уникальных, волшебных техник, но не то, что произошло.
Амита вышла на публику, будто искрящийся эфир. Каждый присутствующий готов был дать голову на отсечение, что она даже потрескивала, будто 220 вольт ежесекундно пробегали вдоль ее тела. На нее больно было смотреть. Жгло глаза, немели конечности, многим не хватало воздуха.
Она же, напротив, выглядела как никогда легкой и беззаботной.
- Если бы жители планеты Земля могли были готовы принять то, о чем молятся, не существовало бы никаких препятствий, никаких невозможностей. Скажу больше. Их и не существует. Но, благо, «плечевые» крепко берегут своих хозяев. И сейчас, мое присутствие для каждого из вас несет смертельную опасность. А я не имею права подвергать вас опасности.
Итак, забудьте все, что я вам тут говорила. Я признаюсь вам в обмане. Да. Амита Джоти обманывала вас. Нет никакого учения. Есть только то, что вы узнали о себе. Я всего лишь приготовила вам «кашу из топора». Но это блюдо вам полюбилось. Значит, вкушайте.
Вы пришли сюда значит, позволили мне раскрутить «мельничное колесо». Долго – это прошлое. Теперь будет очень быстро.
Все красиво. Потому что все верно в этом мире. Одни живут жизнь, другие ее пишут. И тот, у кого в руках простой карандаш и тот, у кого краски и кисти – все красивы. Кррассивввоо-о-о-о-о, - зашипело, заскрипело, зазвучало со всех сторон и Амита растворилась на глазах у шокированной публики.
Глава 14.
Дима ехал в электричке. Пейзажи за окнами напоминали ему о его днях, о буднях, в которых события успевали только мелькать перед глазами. И можно ли на такой скорости увидеть главное? И главное ли то, что перед глазами? Он закрыл глаза и в тот же момент, как двадцать пятый кадр на пленке в сознании возник образ той самой женщины, которую упомянула Амита. Дима так реально представил себе Веру, что готов был дать голову на отсечение, что в воздухе в этот момент присутствовал даже ее запах. А ее запах уносил от праздных мыслей в никуда. Это как провалиться в сон, как обнаружить оазис в пустыне. Дима испытывал жажду по этому удивительному созданию. Жажду и дикую, невыносимую зависть и злобу к ее мужу. Почему она так щедра с ним? За что она ему досталась? Что в нем нашла? Ее чистота, ее внутренняя смелость, ее гибкое тело внушали противоречивые чувства. С одной стороны ему хотелось заботиться о ней, оберегать от всего недоброго. А с другой - никогда и ни к кому он не испытывал такого жаркого желания утопить в страстях.
Вера. Бледная, худенькая и грациозная. С выразительными карими глазами, загадочной улыбкой, тонким восприятием мира. Мечта поэта. Это было уму непостижимо, как она умудрялась сохранять себя в тех условиях, что ставила ей жизнь, как сумела спасти свой брак, который «трещал по швам», несмотря на ораву ребятишек. Супруг, то и дело занимающийся бегством от проблем, не приближался ни на йоту к тому высокому, которое эта женщина пыталась взрастить в семье. Какие уж тут семейные ценности! Не то разуменье. Не те радости жизни привлекали сильную половину. Два года Дима пробирался через «колючие изгороди» к «заколдованному» сердечку Веры. И был «прорыв». Каким - то образом, будто нечаянно, она подпустила его близко. Очень близко. В необъяснимой панике от случившегося, он не ушел тогда…. Просто сбежал. Будто боялся даже одного взгляда, который мог бы его оставить навсегда в плену у этого нежнейшего создания. Он чувствовал всем телом, всей кожей, что подчинен, что слаб перед ней. А потом жаждал вернуться. Но на том все и закончилось. Больше она его к себе не подпускала. Избегала всячески. Иногда ему в какой-то праздный момент удавалось сорвать поцелуй, дотронуться до ее запястья, и, наслаждаясь, одним только воспоминанием о том, он мог существовать. Но страх мешал ему говорить с ней о чувствах. Страх мешал ему подчиниться ее силе. А может, это было что-то еще. Он не знал. Амита заставила задуматься.
Выходной выдался безрадостным. Был пасмурный осенний день. С утра моросил дождь и поддувал назойливый ветер. Но были и плюсы. Жена опомнилась, прослезилась и вернула его домой. Кое-как собрав себя на формальные мероприятия, Дима испытал откровенное облегчение, когда, наконец, водрузил свой зад в компьютерное кресло и набрал на клавиатуре пароль своего почтового ящика. В извещениях высветились начальные строчки сообщения от Веры на одном из сайтов. «Позвони. Есть разговор». Тело словно парализовало. С кухни доносились запахи жареной курицы, под рукой открытая бутылка пива…. Сын у бабушки, супруга обещала быть ласковой и нежной в этот выходной. Период перемирия…. Отключив оповещения, Дима решил сказаться несведущим. Он знал, что она не станет звонить сама. Оправдав себя, он отправился на кухню за жирным кусочком курочки гриль.…
Назавтра субботняя «развлекуха» уже не виделось чем-то стоящим. Особенно, когда в интернете появилось новое уведомление с сайта. «Все. Звонить не надо. Разговора не будет. Поздно». Внутри что-то будто потянуло клешнями. Что-то, что зацепилось крепко, глубоко, что почти срослось уже. И так невыносимо тошно стало. И надо же случиться, увидеться с Верой все-таки пришлось. Супруг ее попросил об одолжении сопроводить их в гости в качестве водителя. Она была хороша. И было в ней что-то новое. Дима боялся, что это новое связано не с ним. И он ненавидел мужские взгляды, что собирала эта женщина на себе во время торжества, он ненавидел ее мужа, за то, что тот мог сидеть с ней рядом и заслуженно касаться ее, он ненавидел себя, за свое слабоволие. Он знал: у него больше не осталось шансов. Но не мог не действовать….
Вернуться и унижаться он не мог. А потому решил приударить за подругой Веры. Тем более, что та давно намекала на свое одиночество и тоску по мужскому плечу.
В подруге было все. Все, о чем мог бы только мечтать мужчина в порыве страстном. Такие женщины буквально выбрасывают в воздух эндорфины счастья. Это когда одномоментно твердеет плоть, костенеет разум и в слепом подчинении человеческое перестает себя понимать. Искушение явилось, в самой что ни есть привлекательной форме: молода, красива, свободна. На щеках Елены блистал очаровательный румянец, под надушенной блузкой возвышались упругие женские прелести. В дополнение ко всему просто выбивала почву из-под ног хмельная улыбка тоскующей самки. В сравнении с Верой, эта Нимфа забирала все победные баллы. Доступность и беззаботность будто были созданы в противовес закрытости и болезненной чувственности хрупкой Веры. Будто в бегстве от чумы, Дима примкнул к берегу жизни, поддался этому непилотируемому влечению и выбросил белый флаг. Милая сердцу Вера осталась где-то под слоями упрятанного. В надежде, что это слишком тонкое близкое со временем рассеется, молодой мужчина окунулся в игру страстей. Сексуальная красавица, однако, строила позиции более четко. И уже очень скоро можно было прочесть в ее глазах неумолимое «к ноге». Ситуация раскладывала «пасьянс» не в его пользу. Выбор назревал без поблажек на пересмотр или обдумывание. Взять ответственность за красотку или вернуть себе имя супруга и отца. Супруга сообщила о беременности. Прекрасная Елена о своих растущих потребностях. Разрываясь на обе стороны, Дима понимал, что уже не от чего не испытывает удовлетворения. Он будто не ходил по земле. Ощущать себя с каждым днем становилось труднее. Короткие всплески счастья в моменты эмоциональной близости с любовницей не восполняли утраты энергии. Домашние хлопоты вынужденно реабилитировали какую-то малость, но Дима чувствовал себя так, будто из него каждый день по капельке вытекает жизнь. Он отчаялся эту течь как-то обнаружить и устранить. Ничего не ждал. Ни о чем не мечтал.
Глава 15.
Вера с детства ощущала потребность в некой крепкой связи. В семью она пришла нежданной, нежеланной. И многие годы мучала себя и родных своим индивидуальным строением ума. Врачи находили разные причины ее недуга, но никто не мог избавить от главной проблемы: сознание девочки постоянно играло в «прятки» с ней. Его частые уходы трудно было объяснить медицине. Отец оставил мир, когда ей исполнилось восемнадцать. Мать еще какое-то время держалась «на плаву», потом спилась. Держать связь с родным домом было мучительнее с каждым годом. Доброе сердце не соглашалось отрываться от близкого человека, но мама, в действительности, уже и не умела и не хотела принимать любовь. А было ли родство? Телесное, разве что. Долгих тридцать лет Вера была уверена, что привязала себя, по меньшей мере, к корням своего деда. Не то, чтобы сделала выбор, но прислушалась к сердцу. Казалось бы, всего-то закопала каштан на кладбище у могилы деда любимого в уверенности, что он прорастет, обязательно прорастет. И однажды, через много времени по огромному гордому стволу дерева найдет она захоронение деда.
Зачем-то именно теперь, спустя тридцать лет, так отчаянно хотелось убедиться в том, что плод пророс, и на месте захоронения в действительности возвышается роскошная крона каштана.
Зачем-то этим критерием она решила измерить необходимость в «углубленности отношений» с очередным претендентом на ее тело и душу. Коля смотрел ласково, глаза выражали преданность:
- Как скажешь, золотко. Поедим в твой Слоним. Отыщем деда. Даже самому любопытно.
А так ли спокойно будет готов он принять отказ, если не окажется на могиле каштана? Она так решила: не отвечать на чувства, если дерево не выросло. Спешка однажды уже лишила ее свободы выбора. Теперь женщина четко понимала, что без теплой волны и беспечной легкости в душе не имеет смысла даже прикосновение. И мужчины оставались на почтительном расстоянии от холодного, остывшего без любви тела. Не доставалось никому. Супруг отчаялся: водка и копченая колбаса перестала звать на секс, потому, как и водку, и копченую колбасу Вера однажды употреблять отказалась. Совсем. «Авансы» были розданы, взятое пришло время отдавать. А отдавать-то оказалось нечем. И если детям еще доставалось «божьей искорки», то мужу уж точно никак ничего не перепадало. Когда-то и у самой сильной батарейки заряд истощается. Тем паче, что и от самого супруга не веяло теплом высокого чувства. Пропадал. Шел, куда звали. Да звали все больше ненадолго, а требовали много. С женой-то было проще, выгоднее. Но какая тут любовь? Тоска одна. Да еще обид примешалось с полсотни. Тут уж ненавистью больше «попахивало». Не по-доброму. Не по-человечески даже.
Вера не спешила к измене. Понимала, что случайное приключение – не то, к чему ей нужно. Но вот в такие минуты, когда на тебя смотрят с такой нежностью и теплом, когда в глазах напротив читается восхищение и жажда любви, когда в словах другого мужчины ты обрастаешь достоинствами царицы, целомудренность тускнеет и утрачивает свою ценность. Особенно, если накануне собственный муж рапортовался после очередного загула никак иначе чем «кто ты мне такая, что я должен отчитываться, где я был?»
А почему бы и вправду не сесть в машину влюбленного поклонника и не доехать с ним до старого кладбища, почему бы не спросить у судьбы ответа: тот ли человек?
Кладбище, куда Вера приехала с Колей, потерпело много от времени. Дедовская могила заросла травой. Ее пришлось поискать, несмотря на то, что смотритель выдал четкую информацию о пути следования и нумерации. Каштана не оказалось….
Уже дома, женщина дала волю слезам. Это были слезы беспомощности. Никогда еще раньше она не испытывала такого страха перед одиночеством. Только теперь она почувствовала, что у нее нет опоры, как нет у дна у воды, по которой она идет. Страх кричал «не останавливайся даже на секунду, иначе уйдешь на дно, никто не протянет руку». А руки протянутой хотелось. Как никогда. Убитая последним событием, Вера даже не стала размышлять над странным предложением случайной подруги в интернете приехать в гости. В готовности ухватиться «за соломинку», она решила «прорастать» везде, где ее зовут. «Безродная, ничья, никто…», гул в голове не отпускал жизнь в нормальное спокойное русло. Уже в поезде сомнения догнали убегающий ум, но было поздно поворачивать.
Женя сервировала стол, будто в гостях у нее была не подруга, а мужчина ее мечты. По столу были «разбросаны» небольшие ароматические свечечки, выполненные в форме ангелочков, сердечек, бутонов роз, оформление каждого блюда сопровождалось какой-то вычурной нарезкой. Во «главе» стола в ведерке со льдом красовалась бутылка французского шампанского и два изящных бокала.
- Прямо даже жаль, что мы одни. Такая романтика, - пошутила Вера. – И как вкусно все!
- Надо попробовать, чтобы такие выводы делать, - поддержала задорно, Женя и придвинула для гостьи широкое кресло. – Присаживайся.
- Ой, ну ты меня балуешь, честное слово, - смутилась Вера. – Такой стол… нет слов.
Первый бокал заставил сразу же перейти к разговору.
- Почему ты до сих пор одна? Ты решила, что одинокой быть хорошо? – спросила Вера.
- Позволишь, я закурю, - улыбнулась, Женя.
- Конечно, конечно. Зачем ты спрашиваешь?
Женя сделала две глубокие затяжки в полном молчании и начала говорить. Говорила она размеренно, не спеша, тщательно подбирая слова.
- Я в замешательстве, когда приходиться отвечать на обычный вопрос: "Ты одинока?" Хорошо, я делаю глубокий вдох и отвечаю: "Нет!" Хотя кто-то, оценив другое, скажет: "Да, конечно же!" Знаешь, я в детстве говорила, что буду жить одна. Почему? Не знаю! Но, наверное, это единственное, что исполнилось. Вторым моим пророчеством было, что проживу я до 33-х лет. Как видишь, живу и по сей день. Вообще, в детстве страшно не хотелось быть девочкой. Они мне никогда не нравились. Дружила только с мальчишками. Одевалась в мужскую одежду. К этому приучили родители отца. В школе была зачарована одной своей учительницей. И даже решила, что не будет с меня толку, что я "страшно сказать кто". Когда в 19 лет влюбилась в парня, я мысленно выдохнула: быть белой вороной все-таки, мягко говоря, не уютно. Мое любовное сумасшествие длилось три года. Я даже помню, что это закончилось в один день, когда я почувствовала себя свободной как птица. Надо сказать, взрослела я медленно и тогда была совсем девчонкой. Именно в период моей "роковой" влюбленности я познакомилась со своим настоящим другом, которого угораздило влюбиться теперь уже в меня. И вот все эти годы он был со мною рядом, утешал меня, возвращая мне потерянную веру в себя. Незавидная роль. Когда отпустило, во мне что-то уже перегорело. Я плавно тлела. И в нашей близости было что-то болезненное. Хотя только тогда я действительно чувствовала себя любимой женщиной. Ничего подобного я уже не испытывала ни с кем. Он сделал мне предложение и не в силах больше его мучить, я ему отказала. Конечно же, дура! А моя первая любовь, почуяв во мне определенные перемены, начинает уже сам ухаживать за мной. Но не влюбленные глаза видят совсем по-другому. На последовавшее предложение, я ответила уверенным "нет". Дальше были мужчины. Пожалуй, один запомнился особенно. Действительно, после 30-ти лет в женщине просыпается ее настоящая" половая принадлежность". Встретив умного самца, ты это очень хорошо ощущаешь. Но кроме хорошего секса, нас ничего не связывало. Мы расстались. Затем появились женатые мужчины. Но этих я держала на расстоянии вытянутой руки. Когда почувствовала в одном слишком большую заинтересованность, решительно порвала. Я ведь далеко не красавица, не имею пышных форм, не сексапильна. Да, в общем-то, никогда особенно и не стремилась к отношениям с мужчинами. Все как-то происходило само. Сейчас, да, я одна. Но одинокой себя не ощущаю, скорее обескураженной, когда одинокой считают меня…. Еще есть вопросы?
- Прости, если я тебя обидела, - с трудом переваривая свалившуюся информацию, ответила Вера. – Давай, что ли, выпьем еще….
- О, да! Выпьем.
Женя деловито, весьма галантно, даже как-то по-мужски, наполнила бокалы шампанским.
- Ты меня ничем не обидела. С чего ты взяла? Спрашивай. Мне приятно с тобой делиться.
- Я бы на твоем месте боялась старости. В одиночестве она такая бедная. Грустно, когда нет кого-то, о ком нужно вспомнить в Новый год, в День рождения хотя бы.
- Не думаю, что мне стоит бояться старости. Я до нее не доживу, - громко рассмеялась Женя.
- Что ты говоришь такое, - искренне возмутилась Вера. – С чего это тебе не дожить?
- Да ладно, я шучу, - грустно улыбнулась Женя и, затушив докуренную сигарету, тут же прикурила новую, одновременно доливая в бокал собеседницы шипучего напитка. - Мой самый большой страх был потерять рассудок, попасть в дом для сумасшедших, перестать быть хозяйкой в собственном доме. Поэтому тот день, когда я услышала об "Аквариуниверситете" был для меня счастливейшим днем в моей жизни. Что интересно, когда я училась в авестийской школе астрологии, в качестве домашнего задания нам дали разобрать гороскоп известной личности. С учетом гороскопов каждого студента нам дали разные персоналии. Мне выпал Роберт Шуман - замечательнейший музыкант, впавший в безумие и покончивший собой. Вот такая синхрония! Слава Богу, я ушла от этого кошмара с помощью обретенных знаний по психологии. Карен Хорни помогла мне преодолеть невротическое стремление к безупречности, совершенству и к уходу от других. Ассаджиоли дал мне ключи к открытию способности осознания и соединения разрозненных частей души, найти внутренний центр. Карл Юнг помог обрести саму себя, открыл Мир смыслов, значений, помог открыть Душу Мира, помог понять, что я нормальная, не бояться себя. Насколько важны были эти люди в моей жизни, насколько в обычной жизни не было никого, способного понять. Да, интересна была необычность рассказов, да и только. С возрастом я стала тоньше, менее эгоистичной и заметила больше нюансов в жизни моих близких и знакомых людей.
- Что, например?
- Не важно, - улыбнулась Женя и странно посмотрела. Затушив сигарету, она вдруг резко запустила в волосы Веры свою пятерню и, будто ненавязчиво сделала несколько массажных движений. Вера закрыла глаза от удовольствия.
- Нравится? – прошептала Женя.
- Обожаю, когда у меня в волосах копошатся.
Женя встала и подошла сзади. Теперь двумя руками она принялась массировать голову от височной части к затылку. В какой-то момент она наклонила голову назад и, пользуясь тем, что глаза Веры в истоме были закрыты, обхватила пухлые губы подруги свои ртом.
От неожиданности Вера подскочила на месте и резко сорвалась с кресла.
- Что ты….
Женя оставалась невозмутимой. Она, молча, присела на свое место и снова закурила сигарету.
- Чего ты вскочила? Присаживайся.
- Жень…. Ты извини, конечно, но я…я не…
- Молчи. Я только докурю.
Вера продолжала растерянно стоять возле кресла.
Докурив сигарету, Женя подняла взгляд от стола и с вызовом посмотрела прямо в глаза гостье.
- Думаешь, я буду к тебе приставать?
- Жень…. Извини, если я тебя не так поняла….
- Не извиняйся. Женя поднялась с пуфика и одним рывком подтянула к себе испуганную Веру. - Я не буду к тебе приставать. Я буду тебя возбуждать. Просто уверена, что ни один мужчина не умеет с тобой обращаться.
В следующий момент хозяйка принялась резко срывать одежду с тела худенькой Веры. Та не шевелилась. Как безвольная тряпичная кукла она просто поддалась игре чужих страстей. Но игрой это было до тех пор, пока страсть не передалась и в тело «куклы». Евгения вела себя настолько смело и уверенно, что у ее партнерши для сомнений просто не оставалось места и времени на раздумья. «Я знаю тебя, моя девочка лучше, чем ты сама себя знаешь. Я знаю, чего ты хочешь, чего боишься. Ни с кем, никогда ты не получишь того, что дам тебе я», шептала она на ухо оглушенной ощущениями гостье.
Утро в постели с женщиной Вера встречала, закрыв лицо руками. И даже горячий кофе с любимым тирамису (и откуда она только узнала!), принесенный к самой подушке, не мог заставить открыть глаза и посмотреть на вещи трезво.
- Оденься, пожалуйста, - попросила Вера через заслонку ладошек. – И дай мне что-нибудь надеть. Ты порвала мою кофточку…. В чем я поеду?
- Однажды я выбросила свою одежду с моста в бегущую реку. Это было странно, но я не думала в тот момент о том, как пойду домой обнаженная. Я была занята другими мыслями. Но к удивлению моему, одежда нашлась. Вот, странным образом. Сложенные в стопочку вещи лежали не пеньке в посадках возле моста. До сих пор не могу забыть восторга.
- Жень, это очень интересно, но, можно мне одежду? Яви чудо, пожалуйста.
- Тебе не нравится мое тело? – потешалась над стыдливостью женщины, подруга.
- Женя. Пожалуйста, я прошу тебя. Мне так стыдно….
- Одежда на кровати, лапонька. А что порвала – возмещу. Но тебе ведь понравилась такая игра, верно? – ее ладонь поползла под одеяло и ухватилась между ног…. – Можешь пока глаза не открывать. Я сделаю тебе приятно….
Глава 16.
- Ты уверена, что не хочешь остаться? – Женя настойчиво сверлила взглядом растерянную подругу. – Мы еще не обо всем поговорили.
- Я уверена. Мне нужно ехать.
Прохожие с недоумением посматривали на женщин, стоящих посреди тротуара. Недвусмысленные улыбки на их лицах имели основания быть. Женя в своем черном мужском костюме, обнимая Веру за талию, выражала откровенный протест этой улице.
- Я же не прошу остаться насовсем. Столько, сколько тебе нужно. А тебе ведь нужно.
Вера отвела взгляд в сторону, и он остановился на витрине магазина.
- Какие красивые, - тихо прошептала она.
- Кто?- Женя повернулась, чтобы увидеть, рассмотреть то, о чем идет речь.
- Туфли. Вот те, серебристые. Правда, красивые?
- Пойдем, померяем.
- Да ну, я без денег не люблю.
- Пойдем. Надо померить. Обязательно. Чтобы нога запомнила ощущение.
Туфли с витрины были единственными и пришлись впору.
- Вот видишь, а купить не могу. Обидно ведь, - капризничала Вера, когда они вышли из магазина.
- Если они твои и тебе нужны, то придут к тебе. Увидишь, - смеялась Женя.
Вера посмотрела на часы.
- Надо двигаться уже к вокзалу.
- Надо, значит, надо….
Они сидели в привокзальной забегаловке друг перед другом и, молча, смотрели каждый на свою чашку с кофе.
Тишину нарушила Женя.
- Вот, возьми. Если надумаешь – приезжай, – вполголоса проговорила она и небрежно бросила на столик связку ключей. – Адрес знаешь.
- Зачем? Я без предупреждения не приеду все равно, - смутилась Вера и подвинула ключи к хозяйке.
- Приедешь, - Женя привстала и при всех горячо поцеловала Веру в губы. – Я не буду дожидаться поезда, не возражаешь? А то ведь не удержусь, расцелую.
Сказав это, Женя, как-то болезненно хохотнула и, подпихнув связку обратно к руке растерянной подруги, стремительно направилась к выходу. Вера ощущала, как в нее впились взгляды, десятки любопытных взглядов. Она сделала последний глоток кофе, с насмешкой обвела взглядом присутствующих зевак, гордо расправила плечи и красивой походкой, не спеша покинула кафе.
Глава 17
Душа рвалась на части, требовала полета, не принимала последних событий, не оправдывала ни одного шага. Томления привели Веру в кассу Дома культуры, где она, не думая, приобрела билет на оперетту. Спектакль намечался в ближайшие выходные. Уже у выхода ее окликнул старый знакомый.
- Здравствуй, Вера. Сколько лет, сколько зим! Прекрасно выглядишь. Может, заглянешь на чаек?
Вера узнала в голосе Ефима, солиста городского ансамбля, хозяина музыкальной студии.
- Я теперь уже спешу. Спасибо за приглашение. Как нибудь в другой раз.
- О другом разе можно ведь и договориться, раз выдалось увидеться.
- Можно и договориться, - с сомнением в голосе ответила Вера.
- А что это у тебя? – он кивнул на билет, который она все еще держала в руке.
- На оперетту, вот, собралась.
- Вот и чудненько. Придешь пораньше, увидимся.
- Ну, можно и так…
- А можно телефончик твой? Я позвоню, напомню, если что.
- Нет проблем, - Вера продиктовала свой номер на ходу, придерживая входную дверь, скорее чтобы отвязаться от навязчивого товарища. Но уже через несколько минут по дороге домой, вдруг словила себя на мысли, что встретиться нужно. В этом был какой-то смысл. Может, ей хотелось себе что-то доказать? «Неужели мужчины больше не вызывают у меня никакого интереса? Ефим не самый плохой вариант. Интеллигентный, воспитанный, немного староват для меня, но это ничего: творческий человек всегда компенсирует это своей душевной теплотой», думала она.
Глава 18.
Собираясь на оперетту, Вера снова ощутила вихрь тяжелого сомнения по поводу того, стоит ли встретиться с Ефимом. «Зачем мне это нужно? Разговоров будет только…. Ну, переспала я с женщиной, так и что? Это ведь не означает, что теперь любой мужик может мне теперь сказать, что я не женщина, только потому, что с ним не пошла?» Она боялась себя, боялась мыслей в своей голове. Ей было страшно оттого, что теперь эта навязчивая идея о собственной ненормальности не шла из головы. Ефим, однако, в сомнениях не маялся. Звонок за звонком, сообщение за сообщением. Он всячески давал знать, что встреча эта ему необходима. В конце концов, Вера решила выйти раньше на полчаса, чтобы попить чайку в студии дома культуры.
Едва только он встретился с ней взглядом, как нечто инородное в нем вдруг зашевелилось, стремительно перемещаясь от сердца прямиком к нижнему центру. Ефиму хотелось подхватить это милейшее создание и, как родную, любимую, закружить, зацеловать…. Но все, что он сумел себе позволить, это выдавить робкий комплимент.
- Ты в платье. Как это очаровательно. Сейчас женщины редко носят платья, а если и носят, то неумело.
- Я ношу все, кроме духов, украшений и длинных ногтей, - улыбнулась куда-то в сторону, Вера, рассматривая студийные награды.
- Я обещал тебе чай. Ты не против сладостей?
- Как можно быть против сладостей? – озорно засмеялась она и присела на предложенный стул.
- Ну, обычно женщины бояться за фигуру.
- Вот удача. Это как раз то немногое, чего я в этой жизни не боюсь.
«Банальные комплименты, банальное ухаживание. Льстивое заигрывание. Тоска» - констатировала Вера.
Чаепитие завелось легко и непринужденно. Ефим ощущал в присутствии Веры что-то непростое. Он наслаждался. Каждым ее движением, каждым поворотом головы, он провожал взглядом малейшее шевеление ее красивых чувственных губ. Утерявший стыд, он уже рисовал в своей голове планы на романтический вечер наедине. Но, отпив последний глоток чая из чашки, Вера вдруг воодушевилась желанием ознакомиться с «делами текущими».
- Над чем работаешь сейчас? Что пишется?
- Немного пописываю музыку для спектаклей…
- А для себя? Что ты пишешь для себя?
- А какая в том необходимость? Я уже не в том возрасте, когда чего –то там ищут, к чему-то стремятся….
- Разве дело тут в возрасте? Ты ведь музыкант. Отчего же не жить полной жизнью? У тебя в руках безграничные возможности. Можно так много еще найти для себя.
- Боюсь, я уже давно ничего не ищу. Устал. Или нашел, все что мог.
- Но искать нужно в себе, а не в чем-то или ком-то….
- Поведай мне свою эту теорию в подробностях, - не без сарказма выдавил Ефим..
- Это не теория. Разве ты не думал о том, что инструмент создан для извлечения звука не из себя, а из человека? Музыкой можно назвать только нечто воодушевленное. Миллионы людей играют на инструментах, даже обучают игре, но они не извлекают музыку. Я не знаю, почему. Не в том ли дело, что они не нашли свой инструмент? Не нашли тот крючок, за который можно вытянуть из души нотки, те самые, которые помогают гармонизироваться.
- «В музыке только гармония есть», - задумчиво процитировал Ефим слова из известной песни, с жадностью разглядывая прелестную женщину. Его мысли сейчас плясали далеко от философии. Сердце не стучало. Оно отбивало дробь. Непосредственность собеседницы внушала чувство превосходства над ней. Ее удивленный, вопрошающий, взгляд исходил из глубины пытливого ума, из каких-то глубоких, невиданных недр. Интерес ли это к нему, к его персоне? Или так, ничего обещающего?
- Точно. Только в музыке, - подхватила фразу Ефима Вера и восторженно продолжала. – Ведь у инструмента есть не только возраст, но и даже род. Это точно. Нельзя сказать о скрипке, что она стара. Никак! Она – женского рода и она всегда молода! Что бы она не пела: печаль или восторг, она крылатая, воздушная, она…до бесконечности. Точно! А ведь она и имеет форму знака бесконечности. Значит и по форме инструмента можно определить его значение для человека.
- Скажи, пожалуйста, как? – Ефим не мог не усмехнуться в ответ на эти живые трепетные размышления.
Вера неожиданно смолкла. Очевидно почувствовав нотку фальши во внимательном лице собеседника. Она тихонько провела рукой по гитаре Ефима, лежащей рядом на стуле и, уже без волнения и восторга продолжила.
- Вот гитара, скажем, слишком бедна для тебя. Тем более, электрическая. Это инструмент молодых духом. А ты…ты духом стар.
Ефим был готов взорваться от такого предположения. Это он-то стар духом? Знала бы эта «кошечка», как отчаянно он желает ее в этот момент! В самую пору сказать ей о том, что он «разгадал ее игру» и открыто предложить интимный вечер. Узнала бы она, на что способны «старые духом». Однако, напор страстей сорвал отрешенный взгляд молодой женщины. Она задумчиво вглядывалась в пустоту, всем своим видом демонстрируя, что ей вдруг стало скучно.
- А какой инструмент, по-твоему, соответствует моему возрасту? – поспешил спасти положение Ефим. – Может, поздновато уже, мне, в моих-то сединах (тут он громко усмехнулся, выдавая тем самым недавнюю обиду) осваивать его?
Вера повернулась к нему, и он увидел ее глаза. Сердце сжалось с готовностью в следующий момент разрастись до неимоверных размеров и лопнуть.
- Прости. Я иногда, особенно когда хочу очень многое сказать, могу невзначай обидеть. Вероятно, ты неверно меня понял….
- Что ты, я разве похож на человека, которого можно обидеть? – попытался оправдаться Ефим, но Вера живо продолжила.
- Понимаешь, я имела в виду возраст…как бы это сказать… возраст состояния. Это то же, что сыпать золотой песок в полный сосуд. Нет ничего плохого, если сосуд полон. Но ведь золотой песок – это еще не золото….
- Милый ты мой философ, - снисходительно улыбнулся Ефим и спешно отвел глаза, чтобы не выдать своего волнения от прямого взгляда женщины. Он встал, взял чайник, чтобы набрать свежей воды. - Ну, говори, говори, мне нравится тебя слушать.
- Раз у инструмента есть возраст, род и форма, есть также способ извлечения звуков, можно определить его назначение. Вот ты все эти годы играл руками, а звук извлекал из горла с помощью пения. Так ты себя выражал. Верно?
- Ну, положим, да….
- А если сейчас к твоему исполнению добавить звук кларнета, ты будешь петь так же, как и раньше?
- Почему кларнета?
- Не знаю. Первое, что пришло в голову.
- Ефим включил чайник и устроился в кресле за установкой. Так он чувствовал себя увереннее. Ему трудно было признаться в том, что вопрос женщины его обескуражил.
- Я вот не могу себе даже представить, чтобы я пел в сопровождении кларнета.
- Это нужно не представлять, а чувствовать. Ты можешь на своей этой штуке воспроизвести звук кларнета?
- Нет. Этого он не выдает.
- Тем лучше. Можно воспользоваться поддержкой живого инструмента.
- Чудная ты,… каким образом?
- Ну, неужели в городе нельзя сыскать человека, играющего на кларнете?
Ефим рассмеялся. Он снова чувствовал себя «на коне».
- Да в том-то и дело, Верочка, что это затруднительно. Сама понимаешь, инструмент не популярный.
Краем глаза он словил ее взгляд, снова убегающий в пустоту. Это означало потерю интереса к разговору. Испугавшись, что это может повести за собой потерю интереса к его личности, Ефим поспешил удержать ситуацию вопросом.
- А что кларнет,…в твоем понимании? Он какой имеет возраст, какое назначение?
Вера буквально вонзилась в него взглядом. Он пытался прочесть в нем хоть какие-то нотки кокетства, но ничего, кроме лучистого блеска непосредственности не находил. Ее глаза, будто спрашивали его «готов ты меня слушать»?
- Кларнет…. Мужского рода. Это очень мужской инструмент. Играть на нем должно мужчине. Зрелого возраста. Его форма…. Собственно, форма еще раз это подтверждает. Звуки, которые способен извлекать этот инструмент, определяют степень возвышенности слова. Либо это головокружительное и трагическое сластолюбие, как у армянских музыкантов, либо гнетущее, но свежее и волнительное чувство недовершенности. Это плач, плач по тому, что не случилось. Тебе ли не знать, у кларнета диапазон сильный. Все зависит от состояния человека. От того, как глубоко в себе он спрятал свои потребности душевные.
- Ты же не думаешь, что я сейчас брошусь осваивать кларнет?
- Не думаю. А зачем его осваивать? Его нужно слушать, сочетать с исполнением. Он поможет извлечь звуки из тебя. Те самые, которые бы звучали из глубины. Это благородство, это опыт зрелости, это живое в тебе, то, которому «перекрыт кислород».
Ефим начал уставать от поэтичных выражений Веры. Его утомляла ее неготовность пойти на контакт более тесный. В какой-то момент, он хотел просто прижать ее к стенке и запустить ладонь под платье…. Как же она не понимает, что разговоры о музыке не вызывают у него интереса с тех пор, как творческая деятельность стала его повседневной работой, рутинными буднями.
Его мысли прервал звук телефонного звонка на мобильном Веры. На фоне внезапно возникшего безмолвия зазвучала известная французская композиция, и пока женщина встала, сделала несколько шагов в направлении вешалки и достала телефон из кармана своего плаща, Ефим любовался ее хрупкой фигуркой. «А французское ей идет», подумал он про себя.
Она наскоро перекинулась парочкой слов с кем-то на проводе и обратилась к нему с милейшей улыбкой.
- Ты прости. Я тебя убила своим занудством. Мне следует записывать свои длинные мысли, а не проверять силу своего соображения на людях. Вообще говорят, что излишняя разговорчивость говорит о неудовлетворенной сексуальности. Так что прими это на счет моих недостатков.
Она еще раз очаровательно улыбнулась, но даже теперь, при таких словах, в ее глазах не сверкнуло ничего, что бы выдало в ней любительницу пофлиртовать.
- Но мне чрезвычайно приятно слушать твои мысли. В этом есть определенная сексуальность, - попытался завести разговор в желанное русло, Ефим и, пользуясь возможностью, подошел и с видом благородного мачо, поцеловал запястье смутившейся Веры.
Она мягко улыбнулась. В этот момент она выглядела какой-то маленькой, беззащитной и до боли близкой, что Ефим зачем-то дотронулся пальцами рук до ее щек, как это делают родители с шаловливыми малышами и вдруг вырвалось…
- Я обожаю твои «ямочки».
Вера не ожидала прикосновения, испуганно отступила назад, развернулась и, схватив с вешалки плащ, стала быстро его натягивать. Попытка помочь была отвергнута резким, даже где-то грубым движением.
- Подожди. Ты обиделась?
- За что? Уже пора мне. Скоро начало. Я же сюда пришла спектакль посмотреть. Ты забыл? – быстро заговорила она, не поднимая глаз.
- Я провожу, - виновато предложил Ефим.
- Ну, зачем? Не нужно. Что же я, в коридорах заблужусь, что ли?
Ефим стоял за закрытой дверью еще минут тридцать. Поведение этой женщины не поддавалось никакому анализу. Единственное, что он понимал наверняка, это то, что она больше не захочет встречи с ним. А то, что ныло за грудиной, неумолимо просило этой встречи.
Глава 19.
Взволнованная встречей с музыкантом, Вера не могла включится в сюжет спектакля. Мысли путались, собираясь в сюжет, рисовали яркое и эффектное продолжение. Весь период, пока длилось первое действия, до самого антракта, она прокручивала в голове историю рождения великого искусства. Воображение бросалось страстными картинками, волнующими, не спокойными событиями. «Хоровод» прервал звук. Это был звук упавшей связки ключей. Кто-то сзади некоторое время пытался под сиденьем у Веры наощупь отыскать утерянный предмет. Предприняв осторожную попытку, человек сзади вскоре стих, не решаясь больше беспокоить соседей. когда же свет включили и объявили об антракте, извиняющийся шепот настиг ухо Веры:
- Простите, пожалуйста, не могли бы Вы посмотреть у себя под сиденьем связку ключей. Неудобно так, но я не дотянусь.
Вера наклонилась и сразу же нащупала нужное. Передавая, однако, предмет хозяину, взглянула на него и неожиданно для себя вздрогнула. Что-то во внешности мужчины заставило ее заволноваться. А прикосновение его горячей руки к ее» обледенелой» ладошке (у Веры всегда мерзли руки) вызвало ощущение жжения, ожога. Это вынудило ее пристально посмотреть на объект внимания. Взгляд у мужчины был растерянным и сконцентрированным одновременно. С одной стороны ему было неловко за то, что пришлось так вот обращать на себя внимание, с другой стороны, что-то в поведении, во внешности женщины давало повод для глубокого интереса с его стороны.
Глава 20.
«Чем сильнее эмоция, тем очевиднее ее провал», резюмировал собственные мысли бывший священник. Желание сбежать все чаще его преследовало. И бежать хотелось от всего и от всех, включая саму жизнь. Отец Алексей, офицер милиции в прошлом, и семьянин в призрачном настоящем. Будущее просматривалось только в красках, смешанных с черным. Усталость навалилась на самое сердце. И что ее родило … эту усталость: чрезмерная событийность или напротив отсутствие этих самых событий, разобрать было сложно. Почти невозможно. Вера, та, что укрепляла, что отводила прежде от горьких мыслей, привела в затерянное пространство и оставила там. Где четверо детей, жена - послушная и преданная, покорная и крепкая в своих принципах. И будто бы рай на блюдечке, но усталость смертельная просто. Одолела.
Алексей ехал в машине на очередное выступление. Люди ждали его. Ждали с некой благой вестью. Но сам он не мог видеть больше благого в своем облике. Ему хотелось сойти на обочине, упасть в землю и срастись с ней навеки вечные. Чтобы больше не слышать возгласов и восторгов, смешанных с ядовитыми выкликами завистников и недоброжелателей. «Папа», вырвалось у него зачем-то, «что же ты, папка….». Покойному отцу верно хорошо там на небесах. Отжил смело, игриво почил. Но видит ли он, как до сих пор плачет раненая душа сына, брошенного им когда-то. Всякий скажет, что ребенка, мол, не оставил, помогал, ну а жену разлюбил, так это ж мужчина уважаемый, начальник, ему можно. Кому дело до страданий тихих мальчугана, выросшего без примера, без руки мужской крепкой, без указателя на пути жизненном. И все нынче у Алексея налажено. И детишек своих не бросит, нет. Он так не поступит, как отец…. Ну, отчего же обручем сдавливает всякий раз при вспоминании? И зачем эти мысли о побеге… из жизни? Коль не удается по нраву другим, так и стоит ли грешной душе такой маяться? На обочину бы… срастись с землей, слиться прахом в самые корни, упитать собой, исчезнуть из пространства этого, непонятного.
Глава 21.
Все утро Дима усиленно настраивал себя на смелые шаги. Ему было стыдно перед Верой. За какое-то свое бессилие в стремлении быть ей полезным. Ему хотелось оказаться нужным ей, увидеть в ее глазах одобрение, восторг, но что бы он ни делал, встречал только словесный отпор. Во всех его устремлениях она находила то «порыв», «то царапину», и, хуже всего было то, что она всегда оказывалась права. Он то и дело натыкался на факт, что не может быть ей полезен, не может быть выше над ней. А значит, она никогда не полюбит его. За что любить такого недотепу? Ему трудно было признать, что он струсил. Струсил, когда она предложила ему совместную поездку на авто. Он потом только понял, что эта поездка нужна была ей. А тогда, когда прервав его жаркие поцелуи, она вдруг спросила «а сделаешь кое-что для меня», ему в сердце будто вонзили нож. «Она ставит мне условия, значит, просто пользуется тем, что я влюблен. Да как она смеет! Пусть катиться со своими условиями!». Он отомстил ей. Как следует. С ее подругой…. Только удовлетворения, как ни бывало. Мысль о том, что Вера все знает, ставила «силки» на смелость и решимость. Чувство вины обрело власть над ним и «дергало вожжи» всякий раз, когда он предпринимал попытку сблизиться или хотя бы поговорить. И теперь у него есть машина. И теперь он мог бы сделать для нее то, о чем она просила, но ей это уже не нужно. Она спряталась от него, скрылась, ушла в свою книжную жизнь. А может, у нее кто-то появился? При одной только мысли его бросало в ярость. Как же он ее ревновал! Ему ли не знать, чего стоит прикоснуться к этой женщине! Ни с одной, даже самой красивой женщиной он не испытывал этого чувства…невесомости. Это, увидев, ее, дотронувшись до ее руки, он мог потом месяц или больше летать, парить. Все ладилось тогда, все получалось. А ее муж проговорился, что она на днях ходила в оперетту…. Она могла там кому-то понравится! Конечно же! Разве она может, не понравится! В груди клокотала ненависть. Одно только предположение о том, что она может достаться кому-то еще, сводила мужчину с ума. И теперь, когда он ехал за рулем своего авто, этой ненавистью был «вооружен до зубов». «Она будет моя. Я приеду за ней и любым путем увезу с собой…». Которая из мысли вывела возбужденного водителя из состояния внимания, и какие силы развернули его машину на встречную полосу, понять было трудно даже наряду патрульной службы и прибывшему на место аварии следователю….
Алексей готов был расплакаться от досады. «Выйти из тела» должен был точно не этот молодой красавец мужчина, которого вынесло на встречную полосу. Теперь во всех газетах появится новость о том, что бывший работник органов, а ныне, проповедник, стал участником ДТП. Вдобавок ко всему, теперь и это…. Святая церковь не примет своего грешного сына в свою обитель… нет. Теперь не осталось ни «белого флага», ни отступных путей…..
Кое-как успокоившись, Алексей упал в постель гостиничного номера небольшого городка и всю ночь видел сны о своих детях. Он целовал их, каждого по очереди, и прощался. Потом паковал вещи, но они никак не вмещались в чемоданы. Наутро Алексей проснулся с навязчивой мыслью объявить бесплатное выступление в городе, где был вынужден остановиться.
Директор сомневался в том, что люди пойдут. Бесплатно он не планировал. Попросил какого-то музыканта добавить, чтобы можно было взять с людей хоть какие-то деньги за организацию хотя бы.
Алексей набрал номер старого друга.
- Послушай, я выдохся совсем. Приезжай. Нужно дополнительное выступление организовать. Хотел благотворительную акцию – не вышло. Я тут не популярен.
Глава 22.
Амита и Евгений обнаружили себя держащимися за руки в одной из больничных палат. У постели тяжелого пациента стояла Вера. Она ласково гладила его пальцы, что-то тихо нашептывая про себя.
- Что мы здесь делаем? – Евгений обратился к Амите.
- Полагаю, ждем, пока нас позовут в тело.
- Как это должно произойти?
- Не знаю. Это почувствуется. Но можно попробовать оказать содействие.
- Каким образом?
- Мы имеем право входить в тело «гостем». Чтобы увидеть изнутри, чтобы резерв проверить.
- Типа, на разведку?
- Похоже.
- Так…давай.
- Мне немного боязно за тебя. Давай ты войдешь в нее, а я - в него. Слишком уж он плох.
- Ты переживаешь за него или мне не доверяешь?
- Я все-таки опытнее. Согласен?
Вера не могла и предположить, что судьба человека, которого она отодвинула на «задний план», так сильно будет волновать ее. Приходилось вести себя сдержанно, а хотелось обнять, расцеловать, рассказать, как он важен для нее. Его тепло было настоящим, его чувства были искренними. Она не могла в это верить раньше. А теперь, будто и доказательств не нужно было. «Прости меня, пожалуйста. Это я во всем виновата. Столкнула тебя в эту пропасть своим умом», - тихо прошептала она и в испуге осмотрелась «нет ли кого?». Рука Дима внезапно зашевелилась, и пальцы с силой сжали ее запястье. В этот же момент Вера ощутила головокружение и, свободной рукой ухватившись за спинку кровати, она встала на колени и положила голову на сплетенные руки. Слезы потекли из глаз. И в этот момент она совсем не боялась, что кто-то войдет, что каким-то образом наблюдателями будет отмечена ее роль в жизни этого мужчины. «Я люблю тебя», - вдруг донеслось. Вера взволнованно склонилась нал лицом Димы. Он улыбался такой светлой улыбкой, что ее впору было назвать солнцеликой.
- Выходи, Женя. – Позвала Амита.
Вера вдруг схватилась за уши. Внезапно она ощутила, как в ушную раковину ворвался воздух и, как через сквозное отверстие вырвался из другого уха. Ощущение было настолько неожиданное и болезненное, что она упала без сознания.
- Вот видишь, что ты наделал?
- Что я наделал?
- Ты ее «обесточил»!
- С чего ты решила, что я виноват?
- Ты должен учиться чувствовать, когда предел.
Амита и Евгений наблюдали, как Веру приводили в чувство прибежавшие на звук падающего тела медсестры.
- Рано нам еще вовнутрь. В них сейчас мало энергии. Ты слишком сильно из нее попер. Пойми, когда внутри, ты уже больше чем просто ты. Волшебство требует подготовки. Ей нужна теперь энергия. И ты должен найти. Теперь это входит в твои обязанности.
- Постой. Разве я не в его тело впоследствии войти должен? Может, поменяемся? Ты, как я посмотрю, тоже не справилась. Вон возле него суета. Осложнения?
- Да от него отключают трубки! Он из комы вышел.
- А если бы не сила, с которой я воздействовал через нее, такого бы не было эффекта.
- Да ладно. Не злись. Я обманула тебя. С самого начала для тебя назначалась она, а для меня – он.
- Почему?
- Тебе не все ли равно, ты же теперь никто, - лукаво улыбнулась Амита.
- Послушай, а кто тебе дал право распределять тут роли?
- Да никто не давал. Ты просто не почувствовал еще ее. А я вот его почувствовала. Всего-то я не дала тебе ошибку совершить. Это вопрос времени. Когда ты «включишься» в процесс, сам все будешь видеть.
- Хочешь сказать, что я еще не включился?
- Хочу сказать, что ты чересчур ограничивал себя в чувствах, проходя предыдущую телесную жизнь. Да, да! Я хочу сказать, что ты недоработал свою программу. И теперь сосредоточься на том, что ты упустил. От этого будет зависеть твое дальнейшее продвижение. Ведь в состоянии привидения можно застрять надолго. И это, поверь, не так уж приятно.
- Как мне понять?
- Меньше вопросов задавай. Мы сейчас с тобой разлетимся каждый в свое. Может статься, что и не встретимся, если ты или я со своей задачей не справимся. А все ясно. Просто иди на синий цвет. Остановись и смотри в пространство. Что видишь? Люди не должны тебя отвлекать. Ты забыл, чему научился в теле? Видеть только то, что есть. Для тебя есть только синий цвет. Другое не трогай. Тут, в этом мире все прозрачно и ясно. Твой личный путь освящен синим. Вот так все просто.
Амита улыбнулась и, вспорхнув словно бабочка, исчезла в тумане. И только теперь Евгений обратил свое внимание в пространство. Все предметы стали растворятся в эфире. В следующий момент под его ноги будто кто-то вылил ведро с синей краской, которая стала моментально растекаться, образуя длинный коридор. Не прилагая никаких усилий, Евгений стал двигаться по этому коридору. Определяя цель, его субстанция подобно ветерку достигала точки упора. Евгений почувствовал эту точку. Синий будто смазался в какое-то непонятное серо-бурое пятно. Прозрачный эфир вдруг перестал быть прозрачным, и взору открылась комната, в которой сидел мужчина лет пятидесяти. Скорее это была не комната, а студия звукозаписи. Мужчина держал на коленях гитару, взгляд его был устремлен в никуда.
Глава 23.
В почтовом ящике Вера нашла извещение. С удивлением обнаружив, что оно адресовано ей, поспешила на почту. Что это могло быть? Так это от Жени! Ничего себе!
В бандероли лежали туфли. Те самые, серебристые…. Вера тут же их надела и прошлась по комнате. Шикарно. К подарку прилагалась открытка. Прочесть написанное было одновременно приятно и больно.
«Моя легкокрылая, тонко растущая….
Взрываюсь от степени близости рая.
Пусть мне не одной эта нежность зовущая,
Но пусть для меня хоть частицею края»
Вера испытывала смешанные чувства. Преданность подруги трогала ее неимоверно, но ответить ей тем же, она не могла. Ей хотелось думать, что ничего и не произошло такого между ними, но какая-то пакостливая тварь в голове твердила «ты сучка, Вера, обыкновенная развратная сучка».
И почему она решила не предупреждать о своем приезде? Может в глубине души ей хотелось застать подругу с каким-то ухажером? А может, просто, таким образом, оставляла себе путь к отступлению «вдруг Жени не окажется дома, оставлю ключи соседям и записку с извинениями».
Стыдливо, даже с некоторой долей брезгливости, осмотрев свои ноги в новых, подаренных туфлях, Вера нажала кнопку звонка. Никто не открывал. Еще раз. Снова без ответа. «Войду, чтобы записку написать», - оправдала она сама себя и быстренько открыла дверь. В квартире пахло сигаретами. Причем очень сильно. Вера разулась и прошла по коридору. Из ванны доносился шум воды. «Не уснула ли она там?» - женщина осторожно приоткрыла дверь и заглянула в щель. Женя лежала в ванне, лицом к ней, в пальцах дымилась сигарета. От неожиданности, Вера быстро закрыла дверь и прислонилась к стенке. Сердце просто выпрыгивало от волнения, лицо залилось краской.
- Иди сюда, - хрипловатым, низким голосом позвала Женя из ванны.
- Я подожду, - неуверенно ответила Вера и уже собралась пройти в комнату, но не успела. Не по-женски тяжелая хватка отправила тело гостьи в мокрые объятия голой хозяйки….- Даже не представляешь, как я тебя ждала. Прямо сейчас.
Женя увлекала Веру в ванную комнату.
- Подожди, ну что ты делаешь…. Я ведь мокрая вся уже. Как же поеду назад?
- Мокрая? Нет. Еще не мокрая.
Женя рассмеялась и, одной рукой придерживая Веру, другой сделала затяжку. Выпустив колечко дыма, она артистично затушила сигарету об угол мокрой ванны и, впившись глубоким поцелуем в рот любовницы, уверенно, но осторожно погрузила ее в воду.
Вот теперь ты мокрая, - страстно дыша, одним рывком расстегнула блузку на груди ничего уже не соображающей гостьи….
Вера в «мертвой» тишине пила зеленый чай, и изумленно наблюдала за тем, как подруга наводит «марафет». », «Она намного красивее меня» думала она про себя. Тело крепкое, стройное, гладкая, без единой морщины, кожа.
- Зачем ты носишь мужские костюмы?
- Ты ведь не хочешь, чтобы я была похожа на женщину? – выдала вдруг Женя, будто ответом на не прозвучавший вопрос.
Вера опустила глаза в чашку с чаем и принялась усиленно мешать сахар ложечкой.
- Мне все равно.
Женя на какое-то мгновение напряглась, но ничего не сказала. Только посмотрела долго и серьезно.
Вера не переставала корить себя за то, что снова поддалась соблазну. Вместе с тем, ей не удавалось даже объяснить происходящее. Никогда ее не тянуло к женщинам. Что же это за наваждение?
- Ты останешься до завтра? - повязав галстук, Женя присела перед подругой на корточки. – Я буду так тебя любить…как никто…никогда.… Будто в доказательство тому, она схватила ступню Веры и принялась жадно целовать пальцы ног. Вера в бессилии закинула голову назад, не пытаясь противиться смелым ласкам.
Глава 24.
- Привет, - Амита заговорщицки улыбнулась Евгению. – Как дела? Давно не пересекались.
- Привыкаю. Почему ты сразу мне не сказала, что можно шире действовать?
- Но ты ведь это понял сам. Важнее знать не то, что можно, а что будет двигать. И это лучше в процессе осознать. Ведь если бы ты не увидел возможность разрешить ситуацию, ничего бы не произошло. У тебя и не вышло бы ничего. Добро дает некто, кто с тобой согласен. Ты можешь какую угодно игру развязать, но Ему ты угодить должен.
- А ты… как ты сейчас действуешь?
- Я отдыхаю, как видишь. Мне интересно за тобой наблюдать. Такое вытворяешь! Зачем ты забрался в эту женщину?
- Я должен разбудить сексуальность у Веры. С мужчинами она слишком закрыта. И потом, я же не могу в мужчину….
- Отчего же с Верой у тебя не выходит?
- Я ее обесточиваю. Она меня отторгает. Вот пробую достучаться через Женю.
- Занятный способ. Думаешь, это поможет?
- Раз это случается, значит, Ему угодил. Означает ли это, что верно?
- Поосторожнее, не заиграйся только. Я знала Женю. Работала с ней. Не простыми нитями шита. Берегись, если она тебя вычислит.
- И что тогда?
- Притянет тебя слишком близко. Не отпустит. Ты будешь действовать только в ее интересах. Выйти не сможешь. Словленный в теле дух не стоит ничего. Ты взял смелость на себя – вершить не свою работу. Либо справишься, и тебе за это ничего не будет. Либо не справишься…. Тут уже ты знаешь, что….
- Думаешь, мне больше к ней не возвращаться?
- Смотри сам. Тебе решать.
- Но я уже так близко к цели. Было бы обидно….
- И какой ты видишь развязку? Вогнать Женю в безумие? Вера не примет этой игры. Это жестоко, по-моему.
- Моя задача помочь Вере.
- Все верно. Но у безумцев тоже есть союзники. Тебе с ними не справится. И как ты тогда поможешь Вере?
- Не знаю. Я решил. Если Вере будет нужно, я дам ей это.
- Пожалуй, все может закончиться плачевно.
- Может, помогла бы, учительница? Выходи из отпуска.
- Да вышла уже. С меня сняли задачу, на самом деле.
- Как?
- Дима остался в другом «доме». Нам запрещено туда входить.
- ?
- Вера отказалась от него. Возможно, не без твоей помощи.
- И что теперь с ним будет? Он умрет?
- Нет. Он будет жить долго и тихо. На выбранной им волне. Есть еще вариант для него. Одна мадам, которую я безвозмездно оставила на своем семинаре. Уже тогда было понятно, что у нее тоже роль отведена в этом спектакле. Сейчас Дима для нее – то, что надо. Да и ему не помешает…кое-что понять.
- Думаешь, я ошибся?
- Думаю, ты отчаянный дух. Так и действуй дальше. Не переставай пересекать прямые. А я скоро проявлюсь. Ожидаю разрешения на одного человека. А пока, намерена посетить некоего престарелого еврея.
- Ты сказала «разрешение». А отчего зависит это разрешение?
- От готовности Веры.
Глава 25.
- Можно я приеду? – голос на проводе звучал не умоляюще. Это больше походило на вопрос-требование.
Вера прикусила губу.
- Нет. Не нужно, Жень. Я не хочу продолжать это сумасшествие. Истерзалась вся уже этим. Мне тяжело.
- Тебе плохо со мной?
- С тобой? Я не знаю, с кем я. Будто сам дьявол мне глаза закрывает. Не понимаю, Жень, что такое твориться. Неужели, ты сама не видишь? Я глубоко уважаю тебя как личность, но эти оргии доводят мой ум до точки кипения. Это не чистое, понимаешь? Я никогда не признаюсь тебе в любви, несмотря на то, что удовольствие, которое ты меня заставила узнать, неимоверное….
- Я и не жду от тебя слов любви. Просто будь у меня. А я буду для тебя.
- Нет. Ты ведь не такая, Женечка. Ты – другая. Поэтичная, милая, умная, ты достойна любви. И пусть это будет женщина, но такая, которая сумеет из глубины самой тебе принадлежать.
- Мне нужна ты.
-…..
- Можно я приеду?
- Нет.
Звонок в дверь застал врасплох. Вера как раз собирала детей на улицу гулять. Продолжая завязывать ботинки сыну, она толкнула дверь. За ней стояла Женя с тортом в руках.
- Привет. А у меня вот что! – она подняла торт, и малыши громко заголосили «Ура, тортик!»
- Знакомься, мой муж, Витя. Витя, это - Женя. Моя подруга. Мы в интернете познакомились. Ну, помнишь, я говорила тебе?
Женя протянула руку для рукопожатия. Виктор с нескрываемым удовольствием приклонился к протянутому запястью.
- Здорово. Так что мы, тортиком будем баловаться? Может, я сбегаю в магазин, винца какого-нибудь..., – он будто уже не замечал собственную жену. Обращался именно к гостье.
- А давай вместе сходим. Я тоже хочу кое-что купить.
- Ты, может, пока картошки почисти, поставь варить, - бросил Виктор через плечо жене.
- Ну, давайте, - согласилась Вера.
Прошло около двух часов, пока парочка вернулась из магазина. К слову сказать, магазин в пяти минутах ходьбы. Вера не была рада гостье, не стремилась к выпивке, потому даже не стала спрашивать у счастливо улыбающихся мужа и подруги, что же такого радостного «в походе по магазинам» они встретили.
Застолье протекало оживленно. Эти двое полностью были поглощены друг другом. Вера чувствовала себя лишней в их кругу. Поначалу это ее злило, но спустя какое-то время, сердце вдруг заполнила пустота и безразличие. Парочка откровенно флиртовала, а Вера наблюдала за происходящим. И даже их общее желание «сходить за добавкой в ночник» не вызвало у Веры никаких внутренних возражений. Вернулись они под утро. Уставшие….
Вера пила утренний кофе за компьютером. Заодно проверяла электронную почту, когда Женя подошла сзади и, запустив свои руки в волосы подруги, принялась массажировать. Виктор с самого утра сбежал на работу, дабы избежать выяснения отношений, предоставив эту возможность напарнице по отдыху. Дети еще спали.
- Жень, убери руки, - поспросила тихо Вера.
- Да не бойся, не стану же я приставать к тебе сейчас, когда дети дома.
Вера повернула голову в сторону говорящей, с удивлением посмотрела в глаза и не спеша отпила глоток кофе.
- Я мешала тебе развлекаться с моим мужем?
- О, ты вела себя достойно….
- Достойно чего?
- Достойно вечно обманутой женщины, достойно жертвы.
- Замолчи!
- Разве это не так? Зачем ты даешь себя мучить? - Женя присела на корточки перед подругой. – Этот человек – не твой. Он тебя жрет, рвет на кусочки, он тебя бросает в костер своих низменных потребностей. Я теперь понимаю, почему ты так боялась причинить мне боль. Потому что эту самую боль ты каждодневно испытываешь. Ты на своей шкуре испытала, каково это: когда тобой пользуются.
Вера допила кофе и отставила чашку в сторону.
- Может, просто во мне не умерла надежда.
- А-а-а-а! – Женя громко рассмеялась, – вот же словечко добренькое: Надежда! Ну, тешь себя, тешь…. А вот мне думается, что надежда – это самое что ни есть зло. Зло, которое заставляет человека мучится. «Давай себя мучать, давай!» – говорит надежда, и ты даешь! Еще как даешь! И удлиняешь свои мучения. Со сладострастным рвением мазохиста. Надежда - это маска зла, моя хорошая.
Вера стыдливо вытерла слезы, что беспечно побежали по щекам и, молча, отвернулась.
- Уезжай, Женя. Хочешь – забирай его с собой.
- Не хочу.
- Чего ты не хочешь?
- Уезжать не хочу и его не хочу с собой. Хотя мы с ним очень похожи. В нем больше женщины, чем мужчины, во мне больше мужчины. Мы могли бы с ним быть счастливы…какое-то время. Но надо признать: это остановка в развитии. Этого я себе не позволю. Но и ты не сумеешь его любить. Ты никогда его не любила и не сможешь полюбить. Не так ли?
- Не знаю.
- Знаешь…. Ты не случилась для него. Ему нужна другая женщина, другая жизнь. Ты для него – как высотка для собаки, которой хватило бы будки. В тебе есть потенциал. И если ты его развивать не будешь, а будешь тратить себя на слабости мужа, тебе это так не сойдет с рук. Тратить без опаски можно только любовь. Никакие «надо», «должна» не работают. Тебя это оскорбит, знаю, но прими к сведению: он имеет больше возможности достигнуть чего-либо в этой жизни без твоего жертвенного участия. Это ты вынуждаешь его быть бабой. Знаешь, какая тут связь? Если мужчина не сделал свою жену женщиной, он сам становится ею. Да, моя милая, ты до сих пор не утратила свою девственность и осталась девочкой, хоть и родила детей. Не вини себя. Ты не могла дать ему то, что он не готов принять. Принять – значит взять на себя ответственность. Ему это не по силам. В тебе слишком много, тебя слишком много для него. Не понимаешь? Он не стал твоим мужчиной. Он стал твоей женщиной. Это к тому я говорю тебе, чтобы ты поняла тщетность самоистязания по причине нашей с тобой связи. Эта связь не более груба и грешна, чем та, в которой ты состоишь вот уже второй десяток лет.
- Что мне делать?
- Отпусти его.
- Да разве же я держу?
- Пойми, он теперь в большей степени женщина, чем ты. Потому что боится. Мужчина ведь не должен бояться. Ему по природе своей бояться нечего. Он создан по образу и подобию. Он изначально человек, понимаешь? Ему дано было любить женщину. Если бы любил – умножал бы свою силу. А он боится, потому что выбрал весь «аванс» любви у отца своего и к твоему «прародителю» в «долг» залез. А тот, если ты понимаешь о чем я, проценты спрашивает немалые. Мужчина, который живет в страхе – есть дьявол. Потому что он себе не принадлежит.
А тебе предлагает в грешницу играть. Нравится? Прости, если оскорбила чем-то.
- Меня это не оскорбило. Я знаю….
- Вот видишь, и тут я не могу быть тебе полезна….
- Но все же, есть и другая сторона этой истории.
- Хочешь оправдать себя?
- Хочу.
- А хочешь, я это сделаю за тебя?
- Хочу.
- Однажды он притянул тебя к себе словами «я буду любить за двоих». И ты поверила. Все в это верят. Ты пыталась его полюбить. Больше того, была уверена, что у тебя это получится. Но его «широкая любовь» вдруг стала перерастать в ненависть. Она стал жесток к тебе. И это нормально. Ведь с жертвой, как правило, жестоки. А ты ведь назначила себе роль жертвы. Продолжить?
- Замолчи.
- Ты права. Я сейчас больше, чем я. Во мне есть что-то, чего раньше я не ощущала в себе. И в этом есть что-то мертвое. И жить с этим я не смогу. Это разрывает. И без этого уже не могу. Зацепило. Понимаешь ты меня, моя хорошая?
- Не совсем, - встревожено ответила Вера.
- Я с тобой попрощаюсь теперь… навсегда.
- Ну что ты говоришь такое!
- Я говорю то, что говорю. Мне хочется попросить у тебя прощения. Я, бесспорно, принесла в твою жизнь много беспокойства. Мною что-то руководило. Хочется думать, что это действовало на благо тебе. Но меня теперь спасет только смерть.
- Ну, перестань ты, в самом деле. Хватит мучить меня.
- Почему я тебя мучаю? Я говорю правду, готовлю тебя к правде. Это неизбежно, моя хорошая. Иногда, бывает, вредно много знать. Тогда не остается выбора.
- Выбор есть всегда.
- Вот именно! Я всегда выбирала сама. Такое мое кредо. И знаешь, больше скажу: между смертью и жизнью человек тоже должен выбирать. Все эти домыслы… что самоубийство – грех, чего они стоят? Мы имеем право на смерть в равной степени, как и на жизнь. Я не намерена мучиться.
- Но ведь не мы решаем, рождаться нам или нет. Нам ли выбирать, когда умирать?
- Да? А откуда ты это знаешь? – Женя загадочно улыбалась, продолжая смотреть на подругу снизу вверх. Ее руки заскользили под юбку. – Ты дико меня возбуждаешь, вот это я знаю. Я это испытываю. А что там, дальше чувств, надо ли знать? За эту грань не нужно людям. Потому что можно потерять возможность вернуться.
Вера осторожно убрала женские руки от своих ног.
- Дети могут увидеть. Перестань.
Женя поднялась на ноги и посмотрела на Веру теперь сверху вниз.
- Проводишь до двери?
Некоторое время они беззвучно смотрели друг на друга. Потом Вера встала и «огласила приговор».
- Давай провожу.
Женя быстро обулась и собралась выскочить за дверь, не сказав ничего даже взглядом. Но Вера вдруг задержала ее за рукав.
- Подожди…
Женя внимательно посмотрела в лицо подруги. Она вдруг начала быстро говорить.
- Ты прости меня тоже. Я не подарочек. И…знаешь… спасибо тебе огромное. Я не знаю, что ты там задумала, что возомнила себе, но мне важно тебе сказать, что ты сделала со мной невозможное. Я раньше не умела получать удовольствие от …этого. Понимаешь?
- Понимаю.
- Поцелуй меня.
Женя почувствовала необычайное волнение, но исполнила пожелание.
- Если когда-нибудь какой-то мужчина так же поцелует меня, моя жизнь изменится.
Женя ожидала подвоха, но эти слова отправили ее в «нокаут». С трудом сдерживая слезы, она, молча, погладила подругу по голове.
- Обязательно изменится. Я искренне желаю тебе утратить, наконец, свою «девственность». Но знаешь ли ты, чем придется за это заплатить теперь?
- Почему? Почему я должна заплатить?
- Ты ведь тоже задолжала. От любви отказалась, вышла замуж бесцельно, необдуманно. А чтобы выжить, взяла на себя обязанности творца.
- Миллионы женщин выходят замуж без любви. Разве они…
- Но не все из них выбирают путь жизни, - перебила Женя подругу. – Так что, если встретишь Его, настоящего, забудь писать. Даже если будет тянуть неимоверно. Готова отказаться от своего приобретения?
- Не знаю….
- Так может, это и есть твой выбор? Не думала над этим?
Вера готова была расплакаться от доссады. Она понимала, что в словах подруги истина. Но только теперь до нее дошел смысл всего происходящего.
- Жень…. Мне страшно.
- Я знаю. Значит, Отец рядом. Все, чем он может утешить тебя – это наделить творческим вдохновением. Глупо требовать чего-то еще. Если захочешь – станешь просто питаться энергией слабых мужчин и жать дальше как жила. И в этом Отец тебе поможет. Но разве женщина для этого создана?
- А ты? Что решила делать со своей жизнью ты?
- Не забывай, у тебя дочь. Она возьмет от тебя. Мне уже поздно о потомстве думать. Пора подумать о смерти.
- Ты не будешь делать этого?- взволнованно спросила Вера.
- Чего?
- Лишать себя жизни.
- Глупенькая. Разве я похожа на человека, который способен накинуть петлю на шею или спрыгнуть с крыши, или нажраться таблеток?
- Мне уже кажется, что я тебя совсем не знаю, но ты ведь сама говорила….
- Я говорила, что не намерена мучиться. Но я намерена умереть. Этим я подпустила к себе возможность. Не думаю, что мне самой придется что-то делать. Прощай, моя хорошая….
Женя резко открыла дверь и также грубо захлопнула ее. Вера разрыдалась.
Глава 26.
Вера снова и снова терялась в путанице своих мыслей. Круговорот событий только в одном моменте приводил ее жизнь в порядок: когда она садилась писать. Тогда ничего не имело значения. Ничто не обязывало быть верной каким-то принципам, ничто не связывало в действиях. Дарованная фантазия во власти пароноидального ума женщины становилась чем-то целостным, чем-то живым, обретала форму, лица, связи. Это было то, что дано было ей как спасение от непонимания собственной себя. Это было дано будто взамен чего-то, как плата, как миссия, как неизбежное, что должно было произойти. «Одни живут жизнь, а я – ее пишу», - с грустной улыбкой констатировала она, открыв в компьютере файл с очередной начатой историей. В кухне щелкнул электрочайник. Вода закипела. Пора сделать кофе.
Евгений стал пересекаться с Амитой практически постоянно. Их линии совпадали буквально на каждом шагу.
- Это потому, что ты ищешь ответы. Потому что у тебя есть вопросы, на которые тебе необходимо услышать ответ. И это еще потому, что связь между нами явная. Мы не ошибаемся, верно все делаем. Что на этот раз?
- Я не в силах просто выдерживать ее тоски. Это просто смертельно.
- О чем она тоскует?
- О нем. Но это так страшно. Это как волна за высокой скалой. Перед ней скала. И ей известно, что любовь за ней. И эта любовь - волна такой мощи, что становится страшно.
- Ты должен вытеснить страх. Нужно понять, что невозможно идти по воде, даже когда любишь, даже если стать огнем, не выйдет пройти через скалу. Ни вода не сможет, ни огонь. Ветер. Только ветер.
- Я в ней не один. Она до пределов наполнена. Мне понятно теперь, зачем. Эти образы приходят к ней неслучайно. Они просятся в человеческое. И только с ее помощью могут в это человеческое попасть. Вот только, кто они? Это не такие как мы с тобой. Они ее измучивают своими просьбами. И я чувствую, как ей сложно отделить их от себя. Выходит, она может и должна нарисовать им сцену для действий. И только когда они благополучно отыграют, ее истинное, собственное пробьется на свободу. Они действуют через нее. Хорошо ли это?
- Разве не очевидно, что Вера этот свой обоз в состоянии тянуть? И причем с удовольствием. Все, что она должна понять, это – не стоять на месте, не сидеть сложа руки, излагать все на бумагу, отдавать в жизнь. Для нее ведь это счастье: быть для них способом.
- Ты так и не ответила мне: кто они такие?
Амита опустила глаза….
- Они – это никто…. Это есть воля, для которой не осталось места в теле. Это божественный резерв. И это не может долго без тела. Как и тело без нее. Одни позволяют себе малость, другие используют «на всю катушку», а кто-то не позволяет этому быть в себе. И такое случается часто. Так часто, что страшно сказать. Целые семейства завлекаются в эти «сети». И хорошо, если в семействе найдется кто-то один, кто сможет, хоть какую-то часть в жизнь обратить. Для писателя – это неиссякаемый источник вдохновения.
- Как это может быть благом? Этот нескончаемый стрекот и жужжащий рой в голове…. Это сумасшествие чистой воды.
- Но ведь это и в такой же степени радость, как же ты не понимаешь! Это как увидеть своих детей успешными, состоявшимися людьми. Возьми ее книги. Если она пишет их по воле, она пишет от имени реального голоса. Если у нее что-то не получается, значит она не впускает волю. А значит, не впускает вдохновение, не доверяет ему.
- О чем ты, Амита? А как же право выбора? Почему ей просто не идти своей судьбой?
- Отчего ты решил, что это не есть ее судьба? Она наделена способностями. Теми самыми, которые позволяют все вернуть на свои места. Как еще она может служить своему «Я»? Разве не благо это: возвращать в тела волю, как жизнь по капельке?
- Она несчастна, Амита. Она бесконечно одинока и растеряна. И ей самой нужна помощь.
- Я знаю…. Потому мы с тобой и здесь. Ты еще не понял? Скоро у нее появится много сил и энергии. Мы соберем в ней столько сил, что одним взглядом, одной только мыслью она будет передавать божественное. А что для этого требуется? Он. В ее жизнь должен прийти он. Тот, который смел, который честен, открыт и свободен. И над ним работаю я. Будут смерти. Немало пустых тел уйдет под землю. Но есть резон….
- Должен найтись тот, кто знает о ней столько, сколько я. Такое невозможно.
- Все возможно. И много зависит от тебя, от твоих действий.
- Мне отчего-то видится, что я не знаю как это сделать.
-Ты все еще испытываешь чувство вины. И это лишает тебя возможности действовать в полную силу, то есть верно.
- Я? Чувство вины? Да брось ты.
- Зачем отвергать факт? Тебе это не за тем, чтобы помешать. А за тем, чтобы ты понял и увидел в том смысл.
- Я сбит с толку….
- Я помогу тебе. Ты винишь себя в смерти дочери.
Евгений молча кивнул.
- Вот и ищи ее. Она тебе поможет.
- Как искать?
- Да неужели же, я должна тебе это объяснять? Просто пожелай.
Евгений улыбнулся и поцеловал руку Амите в знак благодарности.
- До встречи, тогда….
В следующее же мгновение он оказался в пространстве, напоминающем шар, наполненный гелием. Двигаться было неимоверно трудно, будто что-то невидимое в воздухе надело на него тяжелые рыцарские доспехи. И от тяжести «доспехов» он проваливался в пустоту на каждом шагу. Но цель была очевидна. В нескольких шагах от себя Евгений увидел танцующую девочку. Девочке было около пяти лет. И это была она. Лиза. Его дочь. Лиза умерла вскоре после операции, сделанной на сердце. Его, отца, не было рядом. Он был слишком занят собой. Ему казалось, что работа над собой откладываться не должна, когда пришло время, когда пришло осознание. Но ту ли работу он вел? С того ли начал? Эти мысли и не давали покоя ему много лет. Все время с тех самых пор он мучился виной.
- Папа? – девочка улыбнулась и протянула руки.
Евгений попробовал сделать еще шаг навстречу, но пространство не пускало.
- Здравствуй, Лизонька.
- У меня все хорошо. Ты не волнуйся, - малышка улыбалась, продолжая покачиваться в ритме вальса. – Ты кого-то тут ищешь?
- Я не знаю…. Мне нужна твоя помощь.
- Я покажу тебе ее.
- Кого?
- Маленькую Веру.
- Ты можешь?
- Я знаю. Значит, могу.
- Спасибо, милая…. Буду благодарен тебе.
Девочка отвернулась спиной и на некоторые доли секунды исчезла в пространстве. Потом, также внезапно снова проявилась, но это была уже не совсем Лиза. Это была другая девочка. Белое воздушное платье сменилось отчего-то мокрым синего цвета. И эта девочка танцевала другой танец. В вихревых движениях платье бросало брызги. Они долетали до лица Евгения и стекали по коже, попадая в рот. Он ощущал соленый вкус этих брызг. Музыка танца не походила ни на какую известную, но одновременно в ней сливались все стили. Девочка кружилась, кружилась, кружилась, пока не упала без сил. И тогда Евгений увидел, как от упавшего тела растекаются струйками краски. Эти струйки были будто живые. Их движения не были хаотичными. Они напоминали антенны, улавливающие малейшее колебание звука. И пока девочка лежала без сил, они продолжали танцевать. Евгений уже хотел подойти ближе, но танцовщица резко встала и снова закружилась в танце. И теперь от ее платья не отлетали брызги. Она кружилась и разноцветные «антенки» радугой сверкали вокруг ее фигуры, пока не произошло превращение. В один момент, Евгений отметил, что все «антенки» стали синего цвета, в тон одеянию танцовщицы. Подобно усикам улитки они втянулись обратно, отчего платье девочки снова стало мокрым, как будто на нее вылили ведро воды.
Не успел Евгений сообразить, как малышка исчезла. Перед ним снова всплыло улыбающееся личико дочки.
- Ну, как тебе? Ты все понял?
- Это была она?
- Это был ее танец. Я могу только ее танец тебе показать. А чего ты ожидал?
Евгений почувствовал стыд. Его дочь превосходит его в познаниях, и она гораздо сильнее его в понимании.
- Прости меня, Лизонька.
- Я давно простила. И зачем мне было тебя не прощать? Я все успела в той жизни. Все, что от меня требовалось. Дальше я сумею такое, чего никто не ждет. Так было нужно.
Евгений ощутил легкость в теле, будто тяжелые «рыцарские доспехи», что не давали сделать шаг, испарились. И в эту минуту он уже ступил на другую территорию. Глаза его ничего не обнаруживали. В воздухе этого пространства присутствовали только звуки. Вибрации от них касались субстанции Евгения точечно и по-разному чувствовались. Вот два острых укола в мизинцы от плача младенца, дальше болезненное сдавливание в черепной коробке от воя волчицы, рык разъяренного ягуара под лопатками в легких…. Евгений «примерял» звуки, в поисках нужного. Все было тут ему понятно и знакомо. Оставалось почувствовать ту самую вибрацию…. Вот петух прокукарекал, царапая горло, скользнула по позвоночнику песня дикого голубя…. Он уже перестал верить, что найдет искомое, как почувствовал под ногами удары электрического тока. Восприятие тут же передало изображение. Это была бурая медведица. Ее лапы закованы в кандалах, ошейник вонзился в кожу колючими шипами, с краешков рта, через туго сцепленную ремнями морду, обильно стекала слюна. Медведица смотрела на Евгения затуманенными глазами. Едва ли она вообще понимала, что с ней происходит. В глазах читалось безумие от этого непонимания. И это животное не издавало звуков. Вот почему его так трудно было найти. Но подойти к себе медведица не разрешала. Страх, что читался в ее глазах, не позволял Евгению применить даже это насилие. Он почувствовал, как ток пробежал от ступней по телу и, затаившись на одно мгновение, «дернул» из самых легких. «Я должен обернуться ягуаром», мелькнуло в голове Евгения, и в тот же момент, он упал под тяжестью своего тела. Пятнистая шерсть покрыла его лапы, недавно бывшие руками. Медведица перестала метаться. Она остановилась, и взгляд ее теперь принимал ситуацию спокойно. Ягуар подошел близко. Его обоняние уловило запах страха, крови и боли. Исполненный сострадания, он лизнул ее в нос своим шершавым языком и сел рядом. Они долго смотрели друг другу в глаза. После чего ягуар встал на задние лапы, и из глубины тела вырвались звуки небывалой мощи и силы. Кандалы медведицы разорвало в клочья, ошейник лопнул и упал к ногам в медвежью слюну, которая подобна кислоте, в считанные секунды буквально разъела шипованную кожу. Ягуар продолжал извергать рык свободы до тех пор, пока ремни на челюсти не упали с несчастной морды. Медведица еще какое-то время слушала рык своего спасителя, после чего встала на задние лапы во весь рост, и отпустила на свободу всю свою боль через оглушительный рев….
Глава 27.
Ефим злился. Вера, эта женщина, что принесла беспокойство в его сердце, исчезла также неожиданно, как и появилась. И образ жизни, который он вел до того момента, казался ему верным, жизнь его была налажена, как четкий механизм: не было существенных взлетов, но и падений болезненных не было. А эта женщина пришла и все разрушила. В глубине души он понимал, что она права, и ему стоило бы создать что-то стоящее, по новому принципу, но другая его сторона была уязвлена. И «язва кровоточила, нагнаивалась», не давая никакого выхода радости.
В дверь студии кто-то робко постучал. За дверью стоял седовласый смуглолицый мужчина. Его глаза блестели как два драгоценных камня, в руках он держал футляр с каким-то инструментом.
- Здгавствуйте! – улыбнулся он во все зубы и приветливо протянул руку.
«Еврей», не без брезгливости констатировал про себя Ефим, но протянутую руку пожал.
- Чем могу быть полезен?
- Видите ли, - замялся гость. – Я в вашем гогоде пгоездом. Даже, можно сказать, с вынужденной остановкой. Мой близкий дгуг попал в аварию. Ничего страшного, он не постгадал. Но его машина постгадала. И вот я здесь.
- Но я-то, я, чем вам могу быть полезен? – выходил из себя Ефим.
- Он пгоповедник. И потому решил по случаю тут огганизовать тут духовный вечег. А я пгосто пгиехал поддегжать его. И вот….
- А! Так вы ищете гостиницу?
- Нет. Я пгосто увидел двегь. Смогю: «Студия». Интегесно. Я, все-таки, некотогым обгазом, музыкант.
- На чем играете? - не особо вежливо спросил Ефим. Ему хотелось, чтобы это незваный гость поскорее оставил его одного.
Но гость решительно перешагнул порог и закрыл за собой дверь.
- О! Это инстгумент гедкий. Мне достался от дядюшки. В наше вгемя таких уже не используют. Но мне дгугой не нужен. Это семейство кларнетов: кларнет д’амуг! Мой дядюшка считался мудгейшим человеком. И знаете, что его обогащало! Этот звук! Непгитязательный, неггомкий, но неподгажаемый! Каларино! Означает – ясный! Понимаете, дгук мой?
В голове Ефима бушевали волны мыслей. Нет. Там шумело море. И волны будто пытались сложить музыку, но она не получалась. Невероятный шум сбивал с ритма.
- Я вам помешал? – спросил, озадаченный молчанием собеседника, гость.
- Нет, нет! Просто, я очень удивлен. Вы даже не представляете, насколько вовремя вы появились тут. Я как раз был намерен найти, отыскать музыканта вашего уровня. Я был намерен послушать звук ясности. Это то, чего мне сейчас не хватает.
- Пгавда? – гость выглядел искренне удивленным. Не отрывая глаз от гитары своего собеседника, одновременно расстегивал замки на футляре.
- А вы на чем иггаете?
- Я? Пою вообще-то…и пишу музыку. Мне доступны и «фано», и струнные.… Впрочем, не уверен, что освоил нужный инструмент.
- Что вы, что вы! Клагнет - это отнюдь не соло! Он лишь добавляет ясности. И он звучит так по-газному, что нельзя и пгедсказать! И вы непгеменно поймете, что вам нужно взять в гуки, как только послушаете мой д’амуг! Непгеменно поймете! А так бывает, что и голос в ясности нуждается! Так бывает, что ноты его, самые высокие до времени прячутся. Но я уже готов пгиступить.
Гость ласково погладил инструмент, глубоко вдохнул и, направил первый выдох в звук….
Ефим ощутил нелегкое состояние тревоги. Болезненными уколами звук проникал в такие места тела, о наличии которых можно было не вспоминать до конца жизни. Ефим напоминал себе сосуд с тонким горлышком. Какая-то невидимая сила через это горлышко буквально выдувала содержимое. А содержимое было не легким, не свободным. Оно сопротивлялось. Оно боялось, что звук достигнет дна и все, что удерживалось, что собиралось столько долгих лет выплеснется без остатка. По венам пробежал холод. Смертельный. И этот холод был от страха. Того самого, что отвечает за стабильность. «Все прахом. Все, чему я посвятил тридцать пять лет, прахом» трезвонили извилины.
А музыкант играл. Кларнет то захлебывался в тонком сладкоголосье, то опускался на низкие ноты, соскребая со дна «сосуда» все, начисто. Это был яд. Яд для содержимого. Едкая кислота, растворяющая все, без остатка.
- Хватит! – не выдержал Ефим. – Хватит! Я не могу больше. Не могу….
- Вам не нгавится? – музыкант тотчас же перестал играть, внимательно всматриваясь в лицо слушателя.
А лицо выражало неимоверные страдания. Будто на поверхность всплыли самые черные краски содержимого «сосуда».
- Мне нехорошо…. Простите.
- А вы пойте. Будет легче.
- Что я могу петь под это? – недоумевал Ефим.
- Не важно, что. Просто отпускайте голос. Звучите. Слова – это потом. Они придут. Важно петь.
- Не дурите мне голову, уважаемый, - Ефим попытался взять реванш и уйти от темы, но что-то резко кольнуло в груди в ответ на эту предложение.
Музыкант поднес ко рту инструмент и продолжил. Сначала его музыка была осторожной, как теплый, ласковый, летний ветерок. Но потом она буквально переросла в тяжелый «град», который сыпался обильно и яростно, больно ударяя по темечку.
Напряжение достигло такого предела, что из груди Ефима вырвался тяжелый и громкий выдох, похожий на стон раненого зверя. Он умоляюще посмотрел в глаза музыканту и увидел там…ожидание и одобрение. Еще минута и глубинное, освобожденное соло потекло в пространство. Ефим пел, не открывая рта, подыгрывая голосу инструмента. Это было нечто. Это пение было неразрывным со звуком и в то же время оторванным от тела. Это было свободно от границ. В нем перекипала тяжесть напрасного. Через него или вместе с ним проявлялась необъяснимая радость. От которой хотелось парить. Слезы беспомощно стекали по щекам пожилого мужчины. Слезы открытия. Слезы освобождения.
Глава 28.
Григорий спустился по лестнице в фойе, и его взгляд упал на подоконник. Под яркими солнечными лучами томился кем-то оставленный букетик ландышей, заботливо перевязанный розовой ленточкой. Мужчина взял его и улыбнулся.
Сорок два. Сорок два раза он набирал вдох и отпускал последний выдох. Осталась такая малость. И дышалось уже иначе. Тяжесть вины не топила сознание в омуте. Хотелось жить, улыбаться, дарить себя. В этом был смысл. И Григорий как никто другой ощущал его.
Глава 27.
Ефима охватила волна вдохновения небывалой мощности. В дуэте с евреем-кларнетистом он сделал целую программу. Мысль о словах Веры не давала ему покоя. Ее предсказание сбылось необычайно легко, привнесло в его жизнь свежести, наполнило живой силой. Это нужно было признать и каким-то образом выразить благодарность. Он набрал ее номер.
- Здравствуй.
- Здравствуй, Ефим.
- Я не спрашиваю, почему ты не звонишь. И не подумай, что буду навязывать тебе свое общество. Я понятливый. Но у меня есть одна просьба. Это как…это как исповедь, если хочешь. И поэтому, ты непременно должна присутствовать при этом.
- О чем ты, Ефим? Говори же прямо. Пугаешь.
- Вера, я хочу, чтобы ты пришла на мой концерт.
- Какие вопросы. С этого и надо было начинать. Конечно же, приду. Когда?
- Ты понимаешь, это необычный концерт. Собственно, я в нем отсутствую. Но там будет звучать мой голос.
- Ты меня заинтриговал даже. Тем более, приду.
- Для меня важно, чтобы ты присутствовала. Потому что,… - Ефим запнулся и не мог отыскать слов.
- Ничего не объясняй. Разве можно это объяснить?
- Именно! Это не возможно объяснить. Но ты точно поймешь. Я знаю.
- Ты не сказал, когда он состоится.
- Сегодня.
- Я успею собраться?
- У тебя четыре часа.
Глава 30.
На сцену вышел Ефим, а следом за ним некий пожилой мужчина, яркий представитель еврейской национальности, колоритный и красивый. Ефим подошел к микрофону и замер в медитативной позе. Никаких установок, никакой гитары. Зал, затаив дыхание, молчал. Это походило на ритуал. Красавец-музыкант бережно вынул из расписного футляра кларнет , взял его в обе руки, приложил к груди, прикрыв глаза. Его отношение к инструменту было столь волнительным и трепетным, что, казалось, будто сейчас, на глазах у публики, он достал из футляра собственное сердце и сейчас он вложит его в грудную клетку.
Поэтому, когда в воздухе, наконец, раздался звук, всех охватило некое подобие смятения.
Вера представила ставни. Пыльные, тяжелые ставни, которые распахнули после долгих лет отсутствия в доме. Вот в темную комнату проникли солнечные лучи, растревожили мертвый покой, закружили частички пыли. Следом за ставнями распахнулись окна. Свежий воздух отправился насыщать собой глухие уголки большой комнаты. И вот помещение ожило, задышало, даже взволновалось, впитывая вкус свободы, запах неограниченного простора. Следом вошел ветер. Он внес волнение. Затрепетала скатерть на прибранном столе, зашелестели сухие цветы в глиняной вазе, взвился вверх и упал на старый дощатый пол клочок бумаги, исписанный чьим-то мелким почерком. Что там написано?
И тут послышался голос. Это был голос из глубины дома. Голос духа этого дома. Он отзывался на дуновение ветра, не шелест сухих лепестков, отзывался тревожным волнением. Голос срастался с окружающим миром, выхватывая из пространства отдельные детали, мимо которых ему было трудно пройти. Записка на полу. О чем она? В ней боль. В ней смертельная тоска. О чем? О чем-то забытом, некогда желанном. Могло ли это сбыться? Могло ли быть прожито? И, будто бы в ответ на вопрос в распахнутое окно врывается дождь. Сначала капли его осторожно постукивают по подоконнику, будто спрашивая разрешения войти. Потом ветер-негодяй подталкивает капли своей силой все дальше и дальше и нахлынувший ливень непрошенным гостем разливается на ветхом полу. Голос дома издает звуки, похожие на стоны. Это не стоны умирающего. Это стоны боль принимающего. В этом голосе больше не слышно страха перед болью. Теперь он готов вобрать в себя все ноты обрушившейся стихии. Вода растекается по комнате и вот уже белый листок размяк и прилип к полу. Через мокрую бумагу стали выступать чернильные следы написанного. Красивый, ровный почерк. И голос снова дрогнул. Притих. Прочесть? Прочесть! И дождь внезапно прекратился. Ветер ласково пригладил влажные стены.
Шелестят лепестки сухоцвета, будто шепчут строчки. Голос заплакал, догоняя далекие раскаты грома, судорожно сжимаясь от слепящих молний. Звук исходил не ровный, не спокойный, не постоянный, как линия миокарда на аппарате. Осторожный луч солнца блеснул из-за расступившихся туч, и небо просветлело. Омытое дождем сердце дома стало биться ритмично, выравниваясь по лучу тепла. Голос, которому стало тепло, по настоящему тепло. Тепло разливалось звуком, от которого у зрителей в зале самопроизвольно текли слезы….
Вера достала из сумочки ручку и вырвала листок из блокнота. Написала строчки.
Единожды любовь узнает вас в лицо.
Воспрянет дух земной над пропастью зовущей.
Войдет любовь на трон и разомкнет кольцо.
Растает толстый слой, холодное несущий.
- Я могла бы подарить цветы, но разве цветы могут передать все ощущения? Примите мой восторг. Делайте то, что начали. Люди устали от слов. Или слова устали от людей. Не знаю. Стало быть, мое время истекло. Ну, или вернулось. Но ведь нам дано понимать и слышать музыку души. Этого не отнять.
Вера протянула записку и приложив руку к груди, наклонила голову в знак почтения.
- Я…мы, хотели пригласить тебя ресторан по случаю этого неординарного события. Все наши друзья будут. А ты – почетный гость, взволнованно заговорил Ефим.
- Я? Почетный гость? Шутите?
- Нежели есть надобность это доказывать? Ты и сама все понимаешь. События после твоего прихода приняли такой оборот, что я даже объяснения никакого не могу найти. Не хотелось бы быть банальным, но ты сотворила какое-то чудо. Ты причастна к этому как никто другой.
- Я ничего не сотворила. Это некто сотворил сие для меня.
- Пусть так, но Вы непгеменно должны учавствовать в пиршестве, - добавил свое мнение музыкант.
- Я не вправе просто отказаться, - улыбнулась Вера.
За одним из столов в отдаленном углу ресторана сидел Дима. Вместе с ним восседала дама бальзаковского возраста броской наружности. Дама кокетливо улыбалась и громко смеялась. Вера обратила внимание на то, как уверенно она чувствует себя в обществе партнера. «Видно, успели хорошо познакомиться». Дима же, увидев, Веру растревожился не на шутку. Что-то шепнув на ушко спутнице, он устремился прямиком к Вере. Настойчиво взяв под локоть, буквально вытащил ее из-за стола со словами «нужно срочно поговорить». В фойе, где почти не было людей он внезапно крепко обнял ее.
- Это все ерунда. Ты только мне скажи и я твой. Все как ты скажешь, - судорожно дыша, твердил он.
- Отпусти, пожалуйста, тихо попросила Вера, - люди ведь смотрят.
- А мне все равно. Пусть смотрят.
- Зато мне не все равно.
Дима повиновался. Он как-то резко разомкнул объятия и рассеянно присел на танкетку.
Вера присела рядом.
- Как здоровье твое? Давно вышел из больницы?
- Так ведь и не был я серьезно уж так ранен. Просто перемкнуло голову. Бывает.
- Шутишь? – Вера ласково посмотрела и аккуратно потрогала шрам не обрастающей лысине.
Его глаза заблестели от волнения.
- Когда ты прикасаешься ко мне, это как электрический разряд.
- Я больше не буду.
- Нет. Я хочу, чтобы ты это делала.
- Увы. Лучше не буду.
- Это не лучше.
- Лучше. Для тебя. И для твоей…дамы, которая, наверное, волнуется.
- Эта дама ничего для меня не значит. Мы просто друзья. Даже не друзья. Просто вместе на семинаре тусовались.
- Ну да? Тем не менее, не будем.
- Вера, я сейчас готов умереть, только бы ты мне поверила.
- Для чего?
- Что для чего?
- Для чего мне тебе верить?
- Чтобы мы были вместе.
Вера усмехнулась, потянулась к уху мужчины и прошептала.
- Как это возможно? В качестве кого ты меня готов в свою жизнь впустить? Третьей запасной?
- Все, что угодно сделаю. Только прикажи.
- Что ты сделаешь? Бросишь жену и двоих детей? Перестанешь спасать одиноких вдовушек и разведенок? Ты вообще представлял себе это?
- Я забыл как жить после того, как ты меня покинула.
- Чего ты хочешь? Секса?
Вера улыбнулась и с вызовом посмотрела в глаза.
- Не отказался бы, - смутился тот и добавил, - а чего ты такая злая?
- Я? Злая? Чего еще придумал. Не нужно ходить огородами, говори о том, что тебя беспокоит на самом деле.
- А что, может, зайду как-нибудь?
- Идиот.
- Ну, ты же сама сказала….
- Да ладно…. Приходи завтра.
- Когда?
- С самого утра. Тогда я буду одна.
Она встала и вернулась к столу, где ее заждались музыканты. На столе, возле ее тарелки лежал букетик ландышей, кем-то заботливо перевязонный розовой ленточкой.
Глава 31.
Пока Вера дожидалась Диму, в голове ее проносились картинки ее супружества. Первый секс, который случился «по обещанию». Это походило на сделку, договоренность о которой нарушать было нельзя. В «условия договора» были четко прописаны «действия сторон». Изначально была внесена «предоплата». В качестве «предоплаты» выступили прогулки по ночному городу, походы в кинотеатр, катание на каруселях и прочие мелкие угоды. Интим предполагалось провести в срок, определенный условиями договора «не позднее трех месяцев». «Срок» истекал в день, когда в комнату общежития, которая предоставлялась паре, вернулся прописанный сосед. Вот так, на соседней с соседом кровати Вера лишалась девственности. Никаких лишних вздохов, никаких эмоций и удобных поз, просто слезы боли под темным одеялом. Сторона, интересы которой соблюлись, со своей стороны предложила только один послабляющий жесткий момент вариант : водку, вприкуску с копченой колбасой. Водка и копченая колбаса так остались для пары непревзойденным стимулятором к интимным отношениям. Никакого другого стимула не могло родится на этом фоне. Иногда водка заменялась вином, иногда колбаса – шоколадкой. Но секс оставался таким же грязным и отвратительным по своей составляющей, как и в тот …первый раз. Это просто надо было делать, а чувствовать при том – не лучшая из затей. Двадцать лет «грязного» секса вдруг увиделись бездонной дырой, в которую Вера по кусочкам отправляла саму себя. Отправляла, пока не оказалось, что отправлять уже…нечего.
А вчера, после концерта, Вера пришла домой другая. Ей, будто вернули что-то, о чем она и думать забыла. Память вдруг обнаружила потайное дно. И на этом дне лежало нечто сокровенное, такое трепетное, хрупкое, беззащитное, живое. Настолько живое, что некая горячая волна словно прожигала все тело. В нем таяло что-то, что-то расплавлялось. И это даже было больно. Необъяснимо больно. Болело до тех пор, пока кровь не хлынула из ушей и носа. Поначалу испугавшись, Вера тут же убедилась в закономерности происходящего. Поменяв одежду и вымыв тщательно кровь, она уснула сном счастливого человека. Утром обнаружила, что слух обострился, обоняние стало невообразимо мощным. И это нужно было принять. Вера приняла.
В ожидании любовника, Вера вскипятила воду и заварила полынь. Усмехаясь сама себе, она тщательно подмылась настоем и присела на диван, уставившись перед собой. Звонок прозвучал неожиданно громко среди тишины в размышлениях.
- Вот, - он протянул пакет.
Вера с любопытством заглянула вовнутрь. В пакете оказалась бутылка вина, баллон со взбитыми сливами и свежая клубника. Скучающим взглядом она обвела фигуру гостя и предложила войти в комнату. Дима ласково обнял и поцеловал. Одежды полетели на диван. После того, первого раза, после долгого перерыва,, он волновался еще больше. Вера почувствовала, как его трясет. Несмотря на то, что все его прикосновения были смелыми и уверенными, дрожь выбивала из такта. Будто по заученной программе, он расцеловал верх и опустился ниже живота…. «И где они обучаются этой дикой тактике? И почему все так одинаково мертво?» Вера, нисколько не смутившись столь интимной ласки, внимательно наблюдала за любовником, сама себе улыбаясь. Наконец, он оторвался от «процедуры» и посмотрел ей в лицо.
- Понравилось? – лукаво спросила Вера.
- А тебе… не понравилось? – озадаченно прошептал тот.
- Нет. А что, должно было? В порнофильмах ведь обычно всем нравится, верно?
Лицо Димы выражало недоумение. Он готов был исчезнуть тот же час из этой комнаты, только бы не видеть этого издевательского взгляда, не слышать этого пугающего надменностью голоса. И он ненавидел ее в этот момент. Настолько сильно, что готов был ударить. Вера встала и оделась. Он тоже принялся молча одеваться.
- А ты, я смотрю, хорошо подготовился, - продолжала атаку Вера. Она вынула из пакета вино, сливки, клубнику и демонстративно выставила все на журнальный столик. – Подготовился к тому, чтобы тебе было сладко-сладко. И, как ты собирался это использовать? Наносить на тело и слизывать, передавать изо рта в рот? Идиот! Идиот! Идиот! – щеки Димы сносили три звонкие оплеухи. - Тебе что же, не было горько? – она подошла близко и говорила, выдыхая ему в лицо. – Я там полынью подмылась. Отвечай, тебе не было горько?
- Было….
- Зачем же ты тогда делал это? Зачем? Ты это называешь сексом? Или ты называешь сексом слизывание пищи с тел? И где вы только этого дерьма нахватались. Не нужно учиться тактике моральных уродов, чтобы стать мужчиной. Не нужно врать! Не нужно подчинять извращениями и подчиняться извращениям не нужно! Оральные поцелуи придумали люди, которые мечтали избавить своих рабов от беременности их самок! Помпеи стали живым памятником людям, отдавшим предпочтение оральному и анальному сексу. Сексу, от которого ничего и никого не рождается! Только низкие, низкие и недостойные мужики хотят, чтобы им делали минет. Потому что для них – это единственный способ подчинить себе женщину. Нет у них больше ничего, нет у них того огня внутреннего, за который женщина к ногам падет преданная и кроткая. Я не лесбиянка. Не нужно меня там лизать. У меня есть губы. Для поцелуя изначально предназначались губы. Мне не нужно твоего рабства, я не желаю тобой владеть. Я хочу чтобы там, где-то под корой головного мозга что-то зашевелилось от созерцания твоего величия. Думаешь, я не люблю клубнику?
Вера присела на диван, поставила на колени контейнер с клубникой и обильно спрыснула на нее сливки из баллончика.
- Это вкусно! Это просто вкусно. Никакого секса в этом нет. Ты думаешь это секс: в лицо партнеру прыснуть спермой? Тебе хочется, чтобы я слизывала это с твоего члена? Жалкий урод!
В довершении всего, Вера уверенно впечатала остатки клубники со сливками в лицо недоумевающего Димы.
- Убирайся!
Он схватил ее за руки и хотел со всей силы ударить о стену, но дерзость и презрение в ее взгляде заставили усомниться в том, что это нужно делать.
- Убирайся, - тихо повторила она.
- Я просто хотел тебе угодить….
- Ты хотел себе угодить. Хотя нет. Не себе. Своей слабости. Мне не нужно угождать. Меня нужно чувствовать! Этому в порно не учат. Нигде этому не учат. Когда же вы поймете, ни один мужчина не прав, когда он хоть одну женщину, хоть одним своим порывом очернил. Это то же, что отрезать от себя в день по пальцу, по части тела. Да что части тела, когда на самом деле святой дух вы от себя отрезаете. Уходи. Нищий ты. Нищий духом. Как и многие вокруг. И все кормишь, кормишь змея поганого. Все губишь.
- Сумасшедшая.
В ответ Вера громко рассмеялась. И что-то зловещее было в этом смехе. Что-то, до «мурашек» волнительное, проникающее…..
Глава 32.
- Что с тобой? - Амита присела на корточки и заглянула в глаза Евгению. – Все хорошо?
- Зачем мы это делаем?
- Что?
- Вмешиваемся в жизни этих людей. Кто нам дал такое право?
- Тебя это мучает?
- Я чувствую какой-то разлад в себе самом. Вера, все эти люди, вросли в меня своими судьбами. Я не могу этого выкорчевать. И мне больно. Мало того, мне стыдно.
- За что?
- За то, что я натворил. По сути, я жил за них их жизни. Какое я имел право это делать?
- Ты ничего не натворил. Ты не жил их жизни. Это твоя жизнь. Все эти образы, роли ты проживал в своей жизни. Как ты еще не понял? Ты и есть Вера, ты и есть Евгения, ты и есть Варвара, ты и есть Ирина. Понимаешь ты меня? Ты ведь уже давно не Евгений. Ты больше. А воспринимаешь все, как и должно, просто более четко, более осознанно. Ты отсутствуешь телом, но не отсутствуешь вовсе. Ты есть то, что знаешь обо всех этих людях. Ты – опыт.
- Но ты, же сама мне объясняла, что я должен получить согласие и… все такое?
- Просто ты никак не поймешь, что невозможно видеть как раньше. Можно чувствовать как и тогда, когда ты был в одном теле. Но видеть ты теперь будешь иначе. Просто прими это.
- Почему тут, в этом своем состоянии я знаю только тебя? Почему не знаю других? Больше никого нет?
Амита озорно рассмеялась.
- Здесь даже меня нет. Только ты, и в тебе все остальное.
- И ты тоже?
- И я тоже. Мы прошли с тобой школу, провели друг другу уроки. Мы прожили много жизней, чтобы опытом объединиться. Ты всякую меня полюбил, всякую узнал, я тоже…. Помнишь выражение: браки случаются на небесах? Ну, вот, мы и на небесах. Тех самых. Когда все едино. Осталось только одна грань. Выбор. Берешь ли ты меня в «жены» здесь и сейчас? И тогда мы узнаем друг друга из миллиона, из миллиарда, не по облику, а по состоянию души.
Глава 33.
- Ты самка богомола! – выдал заключение муж Веры, после очередной тяжелой ссоры. – С тобой трахаешься, как с покойником, а потом еще месяц ходишь, терзаешься мучениями, оттого, что это делал. Сжираешь заживо.
От бессилия Вера набросилась на него с кулаками.
- Это я самка богомола? Разве не я была проклята тобой каждую свою беременность? Разве не ты относился ко мне как к прокаженной, только потому, что я не могла удовлетворить твои прихоти?
Он грубо отшвырнул ее к стене. С трудом удержавшись на ногах, Вера вытерла слезы и выбежала из дома. Воздуха….
«Параллельные прямые …никогда не пересекаются. Но между ними есть связь. Она в том, чтобы отражать сходство друг друга. Одна может быть дольше другой, много больше, но это мало что меняет, если пересечения достигнуть не удается. Так люди. Случается и очень часто, что мужчина и женщина сходятся «по принципу параллельности». Их объединило сходство причин, сходство задач и идей. И они идут по жизни, никогда не пересекаясь ни в чем. Скажете, парадокс? Они – одно, общее, но они не способны объединить свои усилия, потому что ударяются о камень личностного роста. Они зеркалят друг друга. Каждый указывает на свою линию, уверяя, будто она больше параллельна, чем та, на которую указывает партнер. Но невозможно быть больше или меньше параллельным. Люди, которые не пересекаются взглядами – не готовы к Любви.
«Параллельные» браки нужны. И люди сами, осознанно выбирают себе пару на своей «параллели». Чтобы научиться видеть себя, понимать себя, воспринимать себя, доверять себе, любить себя. Важно это понять, чтобы не причинять боль самому себе долгие годы.
Эти мысли успокоили в женщине медведицу. Вера вернулась домой. Супруг возлежал на диване. У него отпуск. Имеет право…. Она включила компьютер. В поисках хоть какого-то мотивационного видео, наткнулась на блог, предназначенный для мужчин. Некий Денис на ютубе вещал о женщинах, которые «никогда не хотят».
«Почему? Разве все действительно так? Разве никогда? Разве не хотеть делать это без любви – значит, считаться неполноценной? «Самка богомола». Что ж…. Верно, так и есть. Не одно мнение. Множество. Множество согласных с тем. Что же я такое?»
Глава 34.
Солнечное утро радовало только взгляд. Невыносимая тяжесть сдавила грудь, не пропуская даже воздуха весны туда к сердцу. Вера старалась дышать глубоко, но, будто огромным валуном придавило все ее существо. «Я абсолютно сумасшедшая» шептала она себе. «Ничего больше не понимаю, ничего не контролирую». Смерть. Это походило на смерть. Что-то умирало в женщине. Тяжело умирало. Вера встала и прошла на кухню, чтобы приготовленный, но уже остывший выпить кофе. Едва ступив за порог, вдруг пошатнулась и остановилась, испытав легкое головокружение. Перед глазами поплыли краски. Будто кухня в этот миг сделал круг вокруг себя. Вере даже увиделось, что это совсем другая кухня. Она уже знала, что, сделав шаг, попадет в неведомое. Каждое движение отзывалось волной в теле. Кожа чувствовала малейший шорох, она будто ощущала касания самого пространства. Нежное спокойствие охватило все существо. Вера плавно перемещалась по кухне, приближая и рассматривая предметы в ней. Вот чашка с кофе. Недвижима. Она действительно тут? Усомнившись в увиденном, Вера осторожно потрогала ручку, провела пальцами по изгибу ручки. Звук из комнаты заставил оторваться от заторможенного созерцания. Компьютер сигнализировал о выключении.
«Больше никаких строчек» сказала сама себя. Никаких стихов, никакой прозы. Только жизнь. Уверенно накинув на плечи белый плащик, Вера выскользнула из квартиры, чтобы подтвердить свои волнующие ощущения. Знакомство с жизнью доставляло удовольствие неимоверное. С одного мгновения все стало происходить впервые. Первый камушек под тонкой подошвой туфельки, первый звук из многоголосья пространства, первый листик на молодой веточке березы, первая капля дождя с неба. Капля за каплей падали осторожно, будто выбирая места на теле, куда упасть. На плечо, на грудь, на нос…. «Какой ласковый дождик». Солнышко играло влагой на коже, разливаясь негой. И, будто по волшебству, небесные врата явились взору невероятно яркой радугой. Вера не заметила, как оказалась на остановке. В эту же минуту подошел автобус. «Проеду под радугой», - мелькнула мысль . Проехав две остановки, вышла. Впереди просматривался, залитый солнцем, сквер. Там было многолюдно и шумно. Вера выбрала скамейку, села и в блаженной истоме закрыла глаза, подставив лицо солнцу. Светило «включило светомузыку», будто сигнализировало яркими цветными вспышками. А в следующее мгновение тяжелая дождевая туча спрятала солнце, и за закрытыми веками затанцевала синяя пустота. Вера открыла глаза.
Навстречу шел мужчина. Тот самый, что уронил под ноги ей ключи. Вера сразу его узнала, хоть и встречала один лишь раз. Узнавание это было неожиданным. Мужчина шел навстречу, а ее не покидало ощущение, что он не идет, а проявляется в пространстве. Звуки мира будто перестали слышаться, вместо них слышно было биение сердца. Четкое, ритмичное.
Вдох - раз-выдох-два…..
Запах цветов проник в зону досягаемую для восприятия. И тогда только женщина увидела перед собой его лицо.
- У Вас все в порядке? – донеслось до ума.
Он присел перед ней на корточки.
- Вы в порядке? – повторил вопрос.
- В порядке.
Вера смотрела на лицо мужчины, и ей хотелось его расцеловать, наговорить всяких нежностей. Карие глаза, пухлые губы, борода, усы, темные длинные вьющиеся волосы. Теплый. Теплый и родной взгляд. И весь он теплый и родной. Голос, словно колыбель, убаюкивал страх и панику, укрывал теплым пледом сорные мысли. «Вот ты какой, мой любимый», думала она, молча разглядывая говорящего. И он, будто понимая это, не умолкал.
- А я Вас сразу узнал. Тогда Вы на меня так посмотрели…трудно описать, как из другого мира. И взгляд такой. Словно воронка. Меня затянуло в Ваше пространство. А после того, как Вы исчезли, я и сам исчез. Хожу потерянный. Все с рук падает, никакое дело не идет. Будто перестал быть вовсе.
- Это волшебно, - прошептала она. – Это такое счастье, что ты нашелся именно сейчас.
- Как же я мог не найтись? Я ведь шел навстречу. Ты мне и вправду рада?
- Рада.
- Меня зовут Григорий.
- А я Вера.
- Вера, - с задумчивой улыбкой повторил он ее имя. А Вы…ты смогла бы в меня поверить?
- Уже верю.
Из оцепенения Веру вывел звонок. Высветился незнакомый номер. Она подняла трубку.
-Здравствуйте. Вера Штоц?
- Да.
- Я редактор издательства «Игма». Мы единодушным мнением приняли решение опубликовать все ваши работы…..
Когда Вера разговаривала с редактором, она уже не видела перед собой лучистых глаз Григория. Она забыла о нем. И даже не заметила, как и куда он исчез. Это было уже не важно. Окончив разговор, она восторженно обратила лицо к небу:
- Спасибо тебе, жизнь….
Глава 35.
Женя вышла на балкон покурить. На детской площадке резвились дети. Шумный, теплый май наполнял мир смехом и радостью. С упоением вдыхая воздух жизни, молодая женщина словила на себе взгляд. Смотрел мужчина, лет сорока пяти. Его лучистые карие глаза пронзительно восклицали «посмотри, я существую…тот, которого ты искала, тот которого ждала». Ничего не говоря, Женя затушила сигарету, и, наспех обувшись, выбежала из квартиры. Нетерпение было таким отчаянным, что она даже не стала дожидаться лифта, побежала по ступенькам. Мужчина стоял там же, где она его увидела с балкона, прислонившись к корявому стволу старой яблони.
Она подбежала к нему и только в этот момент поняла, что ее поведение, по меньшей мере, странно.
- Вы… так похожи на одного моего знакомого. Простите, я обозналась.
- Ничего страшного, бывает, - ласково улыбнулся незнакомец. Улыбка его была мягкой и доброй. От него веяло теплом. Борода, густые волнистые локоны, глаза цвета горячего чая.
Женя готова была уже вернуться, но что-то не давало ей уйти. Она обернулась и еще раз посмотрела в лицо мужчине.
- А, может, я не обозналась? Мы не знакомы?
- Не могу, к сожалению, ничего Вам на это сказать. Видите ли, я не отсюда. Не знаю этих мест. На самом деле, хотел бы просить Вас о помощи: похоже, я потерял память.
- В самом деле? – Женя почувствовала, как через ее тело прошла горячая волна. – Тогда пойдемте ко мне, ч то ли. Поговорим.
Незнакомец согласно кивнул, прижав при этом руку к груди, выказывая тем сердечную благодарность. Они поднялись на лифте на седьмой этаж и остановились перед дверью. Женя дернула дверь, но она не поддалась. Тщетно пошарив в карманах штанов, Женя беспомощно взглянула на мужчину.
- Черт, неужели я ключи не взяла?
- Может, мои подойдут? – мужчина достал связку и протянул на ладони.
Женя увидела и обомлела. На ладони лежали ключи от ее квартиры. Но это были ключи, которые она отдала Вере. На них был прицеплен брелок в виде метлы. Его ей подарила Амита Джоти, та самая загадочная ведущая семинара.
- Откуда это у Вас? – шепотом спросила она.
- Не помню. Помню только, что при мне постоянно была какая-то связка ключей. Я постоянно ее где-то роняю. Но всегда нахожу. А что?
Женя без слов взяла ключи и открыла дверь. Они вошли.
- Вы совсем, совсем ничего не помните? – Спросила она его за чаем.
- У меня такое чувство, что меня раньше не было. Ну, в том виде, в котором вы меня сейчас видите. Как будто меня кто-то сочинил, нарисовал и наложил образ на готовую форму. Историю о потере памяти я предложил Вам, как самую адекватную. Но на деле я понимаю, что память меня не покидает. Даже наоборот. Она меня преследует слишком упорно. Жизнь моя настоящая начнется с того момента, с которого мне будет показан какой-то знак, что ли…. Моя память – сплошная дежавю. Кто-то позавидует…. Но постоянное вспоминание хотелось бы заменить на переменное. Все уже происходило со мной, но я никак не нащупаю того момента, за которым вспоминать будет нечего. Тогда наступит жизнь. Я похож на сумасшедшего? Простите, если так.
- Нет. Я думаю, так бывает. Когда чье-то богатое воображение не совладает с принятием, случается то, что случилось с Вами. Я бы назвала Вас плодом Венеры.
- Почему Венеры?
- Венера – планета - Женщина. Она рождает, но не телесно, а образно. И это по-настоящему. Она вынашивает эти образы, пишет для них судьбы, она, как бы это Вам объяснить, реально ходит ими беременная. Я знаю одну такую женщину.
- Женщина – планета?
-Да. Именно. Она населяет свою планету теми, кого выбрала. Она пишет книгу жизни для тех, кто потерялся для жизни.
- То есть, Вы хотите сказать, что мне не дано начать вести свою жизнь, независимую от ее воображаемой?
- Есть сила, которая ее ведет. И эта сила решает, принять результат или нет. Когда результат будет принят, твоя жизнь проявится.
- Ты уверена, что мы говорим об одном?
- Я бы не была так уверена, если бы у тебя не оказались мои ключи от дома, которые я давала…ей.
Мне кажется, ты очень близок сейчас к тому, чтобы «оттолкнуться от берега и поплыть самому». Кстати, имя свое ты помнишь?
- У меня нет имени пока.
- Как же ты оказался в этом городе?
- Я шел за ощущениями.
- О чем тебе говорят сейчас твои ощущения?
- Я будто только теперь почувствовал вес своего тела. Как будто я был бесплотный дух и вот, вкусив какой-то волшебной пищи, стал обрастать плотью. Я чувствую, как тяжелею, чувствую тяжесть. И это немного пугает. Мне кажется, что я не смогу сейчас встать с этого стула, не смогу поднять на себе все, что «наросло». Одна фраза звучит у меня в голове.
- Какая?
- Та, что носит твое имя, отпустит память.
- Любопытно….
- Как тебя зовут? – теплые глаза мужчины смотрели внимательно и мягко.
- Женя… Евгения.
Мужчина резко встал со стула, но тут же его колени подкосились, и он упал на колени. Закрыв глаза руками, он шатался из стороны в сторону, что-то бормоча про себя. Внезапно обмяк. Просто упал на бок и потерял сознание.
Глава 36.
- Амита, ты где? Амита-а-а! Женя кричал в пустоту, которая прятала свои концы в бесконечности. «Мне нужно идти на синее», проговорил он сам себе, но синий путь уже не ложился ясной синей дорогой, впереди дорога обрывалась. Она будто была разрезана на гладкие синие ленты, легкие, воздушные, которые трепетали на ветру, свободные и незащищенные. Впереди не было видно ничего. Но вот начали проявляться лица. Много лиц. «Сорок четыре» огласило цифру подсознание. «Целое из сорока четырех».
- Что это значит?
- Значит, что я, наконец, смогу умереть, - говорил мужской голос из всех сорока четырех лиц.
- Я тут при чем?
- Я отдам тебе то, что сумел собрать. Ты понесешь.
В следующий момент сорок четыре лица смешались в огромный ком. И з кома брызнула вода. Вода стекала до той поры, пока от всей массы не остался маленький светящийся шарик, который мог уместиться на мизинце. Женя вдохнул и шарик «засосало» в его ноздри.
- Амита! – выкрикнул Женя еще раз. – Ты обманула меня? Ты все не так мне объяснила! Что ты наделала? Я ненавижу тебя. Кто я теперь? Где я теперь? Что мне делать?
Пустота не отвечала….
- Все хорошо, Гриша. Все хорошо. Я с тобой, - послышался голос, и он почувствовал на лице свежее дыхание ветра.
- Амита, Амита, не оставляй меня больше. Один я не знаю что делать.
- Гриша, Гришенька, открой глаза, пожалуйста. Все хорошо.
На лицо упали капли воды.
- Женя? Евгения? Что со мной было?
- Ты потерял сознание. Потом у тебя какой-то бред начался. Я испугалась. Хотела уже вызвать «скорую»…. Но ты назвал свое имя. Ты вспомнил свое имя, понимаешь? Ты сказал, что тебя зовут Григорий. Мне кажется, с тобой случилось то, чего ты ждал.
Мужчина осмотрелся. Окно было распахнуто настежь. Синие занавески взмывали от ветра, как паруса. Рубашка его была мокрой, лицо тоже.
- Я брызгала водой на тебя. Чтобы очнулся, - пояснила Женя. – Ты звал Амиту. Так странно… Я знала кое-кого с таким именем.
- Да. Теперь и я вспомнил, - блаженно улыбаясь, ответил гость. – Наконец-то, сорок четвертый раз.
- Какой сорок четвертый раз? О чем ты?
- Все в порядке, Женечка. Не волнуйся только. Но мне нужно уйти теперь.
- Уйти? Почему?
- Это долго объяснять, - улыбаясь, бубнил себе под нос гость, открывая балкон и занося ногу над перилами. В следующий момент его тело стремительно летело с седьмого этажа….
Глава 39.
- Контракт! Со мной заключат контракт! На сто пятьдесят тысяч! С ума сойти! Прощай нелюбимая работа! Прощай, зависимость от мужа! Да здравствует, свобода мысли и слова!
Вера, не задумываясь, написала заявление на увольнение. Душа летала. Теперь все сбудется: благополучие, достаток, любимое дело…. Легким сожалением давило вспоминание о загадочном незнакомце в парке. «Григорий», - шепотом проговорила она его имя и улыбнулась сама себе. Он исчез, а был ли он? Ведь так все было очевидно. Так реально. Но исчез. Значит, так и нужно.
Первым делом Вера стала дома перетряхивать гардероб. Теперь многое она могла выбросить без сожаления. Но пока нужно было найти то, в чем поехать в издательство. Перерыв кучу вещей, она одного не могла взять в толк: куда подевались ключи от квартиры Жени? «Ну, это к лучшему. Хоть и невежливо получается не вернуть. Однако, к лучшему. Зачем ворошить прошлое?»
Я попросила Павла дать оценку всему тому, что описала выше. Ему я отдаю право на постскриптум.
«Смейся, кивая на предложения. Все будет по закону. Но не вправе ты обижаться на других, чьи замыслы грубее. Не думай, будто оказываешь честь, но верь, что вносишь бравые суждения. Не томи себя учтивостью. Сама себе объяви волю. И вкушай от поднесенных даров только истину. Плыви, ак и лебедушка в рай своих грез. А мне отдай право вернуться в гнездо, из которого выпал, да вершить свою судьбу иным способом. И благо нам. И путь наш чист отныне, хоть борозды на нем кровавые. Плачет Земля, но влага уж близко. Пусть адовы плети достигнут врага. А и есть он. Есть. Враг. Лица иудовы всюду. Стерегут трусость свою пуще прежнего. Оправдывают трусость важностью. Облекают трусость в одежды холеные. Соблюди милая три важных правила:
Обличи.
Оправдай.
Отдай.
И будет тебе почет должный. По нем и судить будут.»
По Воле не божьей или сказки моей памяти
© Copyright: Ванда Пуш, 2018
Свидетельство о публикации №218080701456
Свидетельство о публикации №218080701456
Рецензии