Тайны Юрговой горы. 5. Я стою у ресторана, замуж п

5. Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано

В   дорожном ресторане маленького городка большая группа врачей, медсестер, санитарок, техперсонала праздновала День медика.  На подушке летней лени дремал июнь.  Первый зной  закрадывался под сень  густых зеленых деревьев. В банкетном зале вяло разворачивалось душноватое веселье, время от времени звучали яркие и прекрасные своей путаностью, незавершенностью тосты, в которых слово «здоровье» вспоминалось реже, чем «здравоохранение».

Оживилась медицинская публика, когда тамада – он же главный врач -  объявил:
- На наш адрес поступила телеграмма! – и поднял к   слегка закопченному потолку палец.

Ресторан топтался на пороге приватизации. Никто не знал, кому он достанется. Поэтому соперники не спешили с ремонтом помещения. Наоборот, они желали старинному особнячку железнодорожного вокзала упадка, чтобы дешевле его скупить.  Это единственное, в чем алчные покупатели были единодушны.
Раздались хмельные голоса.
 
- Кто? Откуда? О, передайте этой вашей телеграмме, что мы за нее уже выпили!
Смех. Не дружный, но дружелюбный.

Главный врач, возражая, шутливо погрозил пальцем автору последней реплики.
- А телеграмма, - намекающее воскликнул он, - из Анапы!
Празднующий народ дружно воскликнул, вразнобой выпил, не дослушав содержание телеграммы, которую прислал их коллега, отправившийся на отдых в кавказскую здравницу. Это был старая шутка теплой компании врачей и медсестер.

В шум веселья несколько раз вклинивалась  электронная музыка. Тамада, не вставая со своего колченого стульчика (старую ресторанную мебель давно выбросили, пользовались столами и стульями из железнодорожной столовой, которую тоже хотели приватизировать),  делал запрещающий  взмах рукой парню, который сидел на кафешном столике. Он виновато выпятил глаза на главного врача и одним движением руки прижал к своему бедру магнитофон, светивший зеленым глазом индикатора. На полу чернели две пыльные  тумбы звуковых колонок.

Парень этот был я – заказанный на праздничный вечер ведущий со своим мощным музыкальным центром (тогда это словечко только входило в моду, оно означало «магнитофон» с компьютерными наворотами) и усилителями. Нам (работникам редакции местной газеты) удалось, в результате долгих поисков и моральных мук, найти дополнительный  заработок – развлекать публику во время торжеств магнитофонной музыкой. Тогда магнитофоны с колонками были редкостью. Нам удалось добыть старенькую, но первую в городке «ямаху», отремонтировать ее, соединить с синтезатором.  «Ямаха»  была нашим первым преимуществом перед соперниками в  культурно-развлекательном  бизнесе. Наши конкуренты –  одаренный заведующий, его бездарный в культурно-массовой работе зам (но умевший уговорить папаш и мамаш, которые раскошеливались на свадьбы, крестины), вместе с другими нищими культработниками   шипели на нас, неожиданных конкурентов, от злости. Мы не отвечали на их выпады и происки. Что делать, нам тоже надо было кушать. Газета едва сводила концы с концами, но выходила, денег на печатанье хронически не хватало, не говоря о самой скромной зарплате, которую журналистам позволил получать добродушный учредитель – местная власть.
 
Мы подрабатывали. И на это власть смотрела сквозь пальцы, не запрещала. После того, как мы просидели три месяца без зарплаты, выпуская на свои гроши газету, газетчики и полиграфисты, два радиожурналиста твердо решили больше никогда не жить без денег. Я принял принципиальное решение – отпустил журналистов на свои хлеба. Они могли и не заниматься дополнительным заработком. Только своей работой. Почему я принял такое решение? Потому что был редактором газеты, правда, еще сопливым, 27 лет, с десятком лет общего журналистского опыта.

Я смотрел внимательно на моего заказчика - главврача, который отвечал на реплики расслабившихся от выпитого и съеденного сотрудников. В тарелках было пусто. То, что в них еще полчаса назад дразнило запахами - соленые огурчики, маринованные помидоры прошлогоднего засола, сало, брынза, соленая рыбка, соленые баклажаны, черешни, первые вишни и абрикосы, зеленый лук-перо, чесночные приправы,   контрабандные водку, коньяк, домашний хлеб, и, конечно,  модную контрабандную горчицу «Муштар» - участники гулянья принесли с собой.

Печеные булки, которые тоже захватили из дому, привозили из соседней страны –  маленькой, как наши зарплаты.  Спасибо крошечной республике, которая и своих полуголодных, но непримиримых граждан кормила бесплатными буханками. Кое-что оставалось. Предприимчивые граждане продавали льготные булки нам, за наши миллионы. Также народ соседский торговали с нашим спиртным. Но потихоньку м понемногу, потому что бандиты, которые  ежедневго продавали тонны коньяка, виньяка, марочных вин, шампанского, пищевого спирта, не баловали простого контрабандиста. Держали его в черном теле.

Главный врач не успевал прикладываться к  граненой стопке, припрятанной для таких случаев буфетчицей. Из такой посудинки пивал, наверное, еще Шаляпин в свое время. В ресторане не тратились даже на рюмки. Старые разбились, а придорожная и городская пьянь обслуживалась по будням с помощью майонезных баночек, из которых целый день пила самогон, разведенный спирт, которые приносили основную часть дохода заведению.
 
Главный  врач обещал за нашу негромкую музыку из «ямахи», аппаратуру и за то, если   публике будет скучно, я кого-то насмешу (таковы были условия отдельного негласного договора между редакцией и больницей) заплатят мне – два миллиона. Булка хлеба стоила  тогда 200 тысяч карбованцев. Узнай конкуренты  об этих  двух демпинговых миллионах - не сносить  мне головы.
 
А что оставалось делать? За  10 «лимонов», как  того всегда требовал за вечер для своей бригады  пронырливый зам от культуры, он походил бы еще между столами с гармошкой (в редакции на гармони мог играть только престарелый фотокор Филиппов, который отказался от участия в нашем лабушном бизнесе), подыграть.

Я преданно смотрел на нашего кормильца – самого главного хранителя здоровья в городке. Он был человеком порядочным. И не мог нас обмануть.

- Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано, - вырвалось из черных колонок.
Публика  весело переглядывалась и кричала в мою сторону:
-Танцы! Танцы!
Я  испуганно нажал на кнопку. «Сделал удивленное лицо» и  замедленно повторил, как покорно  нажимаю на кнопку синтезатора.
Сначала осторожно поставил на поблескивающую «льдину» синтезатора  недопитую рюмку с коньяком. Затем  еще раз опускал указательный палец на кнопку, не нажимая ее. Это было второе, тайное наше преимущество в борьбе с конкурентами.  Мы не пили на вечеринках, которые обслуживали. Лабухи бухали непрерывно и не пьянели.
Медицина расслаблялась.

Я вышел на свежий воздух.

 За спиной грянула танцевальная  музыка. «Ямаха» работала по программе.
«Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано» - наше третье ноу-хау, которое мы тщательно скрывали. Это был видеофильм с киношными шумами. До нас на вечеринках «крутили» только «песняк» и «танцульки-гоцалки». А мы, предвидев большие возможности компьютерной техники записи, решили завлекать публику популярными фрагментами из фильмов. Почему выбрали эту фразу? Потому что тогда наш город полнился одинокими женщинами, матерями –одиночками,  будущими бизнес-вумен -«челночницами», которые фактически были брошенными женами или девушками без перспектив. Этот мотивчик попадал в точку. Навевал  грусть, затем вызывал безудержное веселье у дам и девушке. Одни напивались, другие оживленное обсуждали свои дела, заключали сделки. Хозяевам нравились наши электронные штучки. Нас приглашали все чаще и просили:

- Что-нибудь новенькое, ага!?

Лихо подкатил и остановился, как вкопанный, поезд. Тогда все куда-то спешили, даже поезда. Вместе с проводником в мокрой от пота майке, который на ходу натягивал на голову форменную фуражку с железнодорожным орлом, на перрон выскочил парень в солдатской форме и прошмыгнул мимо меня в ресторан. Через минуту вышел оттуда.
 
Поезд тронулся, хотя его задержали «челноки»,которые  грузили ящики с фруктами в тамбуры, ругаясь с проводниками. Солдатик кинулся вслед, придерживая пилотку на затылке. Затопал армейскими ботинками по перрону, оббегая зазевавшихся продавцов фруктами, которые минуту назад носили от вагона к вагону ведра, наполненные абрикосами и ранними персиками.
 
Неожиданно догонявший исчез с поля зрения, как в землю провалился.
Я поморгал, отогнал рукой дым от сигареты,  пытаясь понять, что случилось.  Кроме дыма, рядом вился тополиный пух, от которого чесался нос и резало в глазах.
Донесся крик. Заскрипели тормоза. Состав  останавливался на удивление медленно и очень долго. Будто машинист вспомнил, как его учили правильно водить тепловоз.

- Ой, - закричал кто-то, - под колесами.
Я ничего не мог понять. На всякий случай бросился в ресторан к нашей кормилице «ямахе». В зале танцевали общим кругом и медленными парами. Из кухни раздался голос буфетчицы:

- Перерезал!

Музыка умолкла.

Не буду описывать, как протрезвевшие медики делали операцию солдатику, которые остался  без ног, попав под поезд. Операция прошла успешно. Солдат и его родственники за операцию не платили. А редакция получила свои «лимоны» за музыкальные  услуги, правда, на следующий день. Потому что после операции главный  врач и его окружение допивали  коньяк и водку, как ни в чем не бывало. Не мешать же мужикам! Музыки они больше не захотели. По-дружески поругивали анестезиолога, который чего-то не так сделал. Тот, молодой, но полный мужчина, огрызался:

-Так ему будет лучше.

- Ему уже не будет лучше, - заметил кто-то из коллег.
 
Они  вынырнули из пучины  боли, которую испытывал солдатик. Плыть по ней каждому приходится вместе с пациентом во время операции, страдания и плыть в нем, как в волне тайфуна или цунами, спасая свое сердце от жалости, а я больного человека от смерти. Любой врач во время такой операции живет на грани жизни и небытия. Об этом никто не знает, а если знают, то не могут поверить в это.

Подняли граненые стаканчики за солдатика и за всю нашу нищую армию.