Река, которая меня несет

Чудо становится обыкновенным,
если находится постоянно рядом

I

Деревня, откуда тянется наш род, располагается далеко на запад от Байкала, в аларской лесостепи. От Иркутска пару сотен лет назад до нее можно было добираться месяцами. Предки, уходя в глубокую таежную чащу, стремились не только к изобилию дичи, но больше к свободе, которую может подарить глухой незаселенный край, защищенный от остального мира бескрайностью леса и непротоптанностью дорог. Широкое теплое озеро стало конечной точкой похода. С благостной картиной волн, мирно покачивающих птицу, и вековых сосен, плотным рядом обступивших берега, трудно было расстаться, как и представить, что где-то можно было встретить более подходящее место для безмятежной жизни. Игривое спокойствие волн и тишина природы подарили название озеру – Аляат , а от него и всей местности.

С тех пор предки, остановленные живописным водоемом, кроме охоты, стали заниматься рыболовством. Караси, нагулявшие особый вкус в теплых водах озера, подпитываемых подземными родниками, быстро полюбились пришельцам. Плодородная земля призвала к ее возделыванию.

Однако время любой земной уголок возвращает в лоно цивилизации. С годами к улусу Алят пролегла широкая дорога от одного из иркутских трактов. Среди жителей появились зажиточные и батраки, как в любом другом населенном пункте, и бежать от этого дальше в тайгу было бесполезно и предопределено на похожий финал.

Вместе с цивилизацией к дому одного охотника средней руки подошла горстка буддийских монахов. Лица лам были худы, тела истощены, одежда изношена до дыр от долгой дороги. Они шли пять лет из Тибета, чтобы сказать охотнику, что хотят забрать его сына с собой. Перед смертью высокий священник указал, что переродится в этих краях в семье бурята по имени Болдог.  В семье Болдога уже было трое сыновей. Среднему Бурулу было пять лет. Умных и последовательных речей он еще не мог говорить, но взгляд был полон серьезности.

Мать отказалась отпустить ребенка. Слишком неприглядно выглядели ламы. С такими в дороге легче найти смерть, прежде чем обрести высокое учение. В Забайкальских степях, где авторитет буддийской церкви был уже непререкаем, любой бурят упал бы в ноги ламам и посчитал за честь отдать сына странникам веры. Здесь же, на дальнем западе бурятской стороны, где каждый отчаянно доверял звукам шаманского бубна, к священникам относились с прохладным почтением.

Болдог облегченно пожал плечами оттого, что выбор сделан и не придется раскачиваться на чашах сомнений. Слишком властная и твердая характером была у него жена. До свадьбы она заявила, что у них будет шесть сыновей и первые три будут носить имя ее рода. Будь Болдог побогаче и познатнее, он выбрал бы другую, более сговорчивую и ласковую женщину, но приданое, включавшее дорогое ружье от тестя, и перспективы – все-таки остальные дети будут под его фамилией, - определили выбор. К тому же иметь самостоятельную и требовательную жену оказалось полезным. Стезя охотника заставляет месяцами пропадать в тайге и случись что, можно и вовсе не вернуться, а мысль о том, что при такой женщине в доме дети не распустятся и хозяйство не разбредется, гнала уныние в походах и не давала впадать в излишние переживания.

Ламы не собирались отступать. Упрямство женщины - ничто по сравнению с пятью годами преодоления голода, усталости, непогоды и непроходимых дорог. Три дня они сидели у ворот Болдога, читая монотонные молитвы под позвякивание перебираемых четок и дым богородской травы. На четвертый монахи поднялись к устью озера и основали дуган.

День за днем, месяц за месяцем, год за годом, - чем больше времени утекало с момента появления лам в деревне, тем менее остро стоял вопрос о сыне Болдога. Монахам пригляделась чужая, но мирная сторона, богатая природа и люд, потянувшийся к буддийским молитвам, что они больше не требовали отдать ребенка, превратив беспечное ожидание в аргумент того, чтобы не двигаться с места.

Подрастающий Бурулу иногда забегал в обитель. Настоятель образованной церквушки Еши-лама пристально вглядывался в глаза подростка и спрашивал, что говорит ему сердце.

- Ваш приход проживет тут тридцать лет и исчезнет.

- Почему? – спокойно спрашивал монах.

- Потому что мир перевернется, и вы станете не нужны.

- Неужели нет другого пути?

- Будущее - многовариантно. Я говорю это себе, когда чувствую обратное, - засмеялся Бурулу.

- Значит, ты с нами не уйдешь?

- Нет. Я проживу не дольше вашего, тогда зачем тратить столько времени на дорогу в Тибет?

- Учитель сказал мне перед смертью, что там, где его найдут, у него будет два лица.

- У любого человека есть два лица. Одно доброе, другое злое.

- Я эту загадку разгадываю до сих пор. И не знаю, что мне делать дальше?

- Странно слышать это от ламы! - неожиданно резко произнес подросток. – Ты должен делать то, что предписано твоим положением, - молиться и нести учение в люди!

В стане монахов был ровесник Бурулу, монгольский подкидыш, нареченный за время странствий именем Аюрзана. Сын Болдога ради разнообразия любил повозиться с ним - где пофилософствовать в пределах юношеского сознания, где побороться на поясах и скачках, а ближе к половозрелому возрасту переиграть в симпатиях к девушке. Бурулу был физически крепче, умнее и развязнее товарища, и смеялся над тем, что тот пытается еще конкурировать с ним в чем-то.

-  Ты знаешь, почему здесь образовался дуган? – спросил в какое-то время свысока Бурулу.

- Знаю, - ответил Аюрзана тоном прилежного послушника, - но Еши-лама говорит, что наверное они ошиблись с выбором и пришли совсем не туда.

- Тогда вали отсюда, монгольский прикормыш! – Бурулу дал крепкую затрещину собеседнику, зная, что тот не ответит. – Завидуешь, наверное? Так скажи прямо! Бить за честность не буду.

- А я честен. Но смотри, как бы и я потом не стал тебя бить.

Бурулу впился в глаза Аюрзаны, потом нанес ему удар в скулу. Тот, не устояв, завертелся, и, потеряв равновесие, присел на колено.

- Я так понял, потом сочтемся? – склоняясь над парнем Бурулу удовлетворенно засмеялся и, хлопнув его дружески по плечу, добавил: – Ты только не говори ничего вдобавок, я этого не люблю.

Через день сын Болдога снова забежал к послушнику, чувствуя интерес к общению с ним. Они в подростковой беседе забрели на окраину села.

- Смотри, - невзначай бросил Бурулу, - у Ербаевых на поленнице сидит черт.

- А почему я не вижу? – скрывая сомнение, заметил Аюрзан.

- Оттого что я не умею читать и не разбираю ваших писаний, смысла они не теряют.

- А по-моему, у тебя просто больное воображение, - слетело с уст монгола.

В установившейся тишине, поняв, что произнес лишнее, Аюрзан вжал голову. Бурулу, увидев прикрывающего локтем лицо приятеля, разжал кулаки.

- Может, ты и прав… Хотя не расслабляйся… Я иногда вижу умерших людей - где лицо, где фигура, где голос.

- Страшно?

- Привычно.

- И что они говорят.

- Не совершать глупостей, - засмеялся Бурулу. – А так, всякую чушь, как и живые люди.

- А если человек живет праведно?

- Это кто? Еши-лама, что ли? Да он как зашоренная лошадь – проскакал дорогу, остановился и не знает, что делать дальше. Назад или остаться?

* * *
К отрочеству юноши стали заглядываться на ровесниц. Из стана девушек выделялась одна – красавица Саруул. Ее родители считались очень зажиточными людьми. Отец держал торговую лавку, жил скотом, арендовал земли для хлебопашества, ссужал деньги под проценты сельчанам, хорошо знался с тайшой. Мать, сноровистая и языкастая женщина, помогала мужу в делах. Люди были трудолюбивые, но очень щепетильные и мелочные.

На фоне «земных» родителей Саруул казалась Бурулу осколком неба, непонятно как упавшим в эти места и в такую семью. Удачное расположение тонких черт в лице, умный нежный взгляд, достоинство в осанке и манерах. Ее красота не бросалась в глаза, но, раз остановив на ней взгляд, не хотелось больше от нее отрываться, и еще долго, когда девушка исчезала из виду, память возвращала картину ее лица.

- Она будет моей женой! – самоуверенно произнес Бурулу приятелю, когда в очередной раз девушка приковала к себе их взгляды.

Был летний тайлган – общий для всех сельчан обряд поклонения богам природы. Под ослепительным солнцем дрожал жертвенный баран, глядя, как уверенными и ловкими движениями разделывают невдалеке его собрата. Саруул иногда посматривала на высокого смуглого парня с пронзительным взглядом, но не более чем на других его ровесников. Звуки шаманского бубна и горловых завываний вселили в юношу животную уверенность в близость счастья. Во время кружения вокруг большого бушующего костра в сутолоке и дыму Бурулу взял ее за руку. Ладонь была тонкая, нежная и теплая. Девушка удивленно обернулась, и спустя мгновение без улыбки, но и без злости, с прежним достоинством освободилась от смельчака. Возбужденный парень убежал с праздника, не попробовав сваренного в большом казане мяса и не посостязавшись в борьбе мужей.

Бурулу в одиночестве до ночи просидел на лысой горе, глядя на зеркало озера в обрамлении черной зелени леса. Он пытался заглянуть в будущее и найти себя рядом с Саруул. Он пытался настроить настоящее в свою пользу. Но мысли о хорошем ускользали, как ветер, оставляя его в одиночестве и смятении чувств.

- Отец, ты должен пойти к Ербаевым и сосватать их дочь! – заявил через несколько дней Бурулу.

- Ну, ты загадал задачу, - усмехнулся Болдог. – Мне легче медведя в тайге добыть, чем просить о чем-то Ербаева. Дочь свою они для богатого иркутского женишка готовят. Так что забудь об этом, сынок. В жизни приходится отказываться и не от такого.

Мать тоже наотрез отказалась от роли сватьи. Выставлять себя на осмеяние ей не позволяла врожденная гордость. Она сочла нужным пройтись крепким словом по мечтам сына, чем выслушивать потом оскорбительные насмешки от посторонних.

- Тогда я пойду один, - услышали они в дверях.

***
Бурулу в чистой рубахе, подпоясанный атласным кушаком, стоял в просторной ограде Ербаевской усадьбы.

- Ты что это, всерьез надумал в зятья мне набиться? – холодно без интереса взглянул на него хозяин.

- Да.

Беспочвенная уверенность и смелость в голосе не по чину высекли искры раздражения у отца невесты.

- И что ты мне можешь предложить за дочь? Две оленьих лопатки от прошлой зимы?

- Я буду хорошим мужем и достойным зятем.

- Твое место на пастбище рядом с телятами, а не в моей ограде! Понял? Так что иди отсюда.

В этот момент выскочила его жена и, почуяв тон разговора, закричала:

- Смотри-ка, не нажил ничего в жизни, так еще жениться лезет! Иди, поищи себе какую-нибудь батрачку. Там-то обиды не услышишь.

- Не дайте мне подумать о вас плохо. Иначе вам действительно будет плохо! - лицо парня налилось кровью.

- Угрожаешь, что ли! – взорвался хозяин. – Точно говорят, что не все в порядке с головой. Проваливай, пока собак не спустил!

- Да вы сами, как собаки!

Ербаев от услышанных слов бросился отцеплять овчарку, срывавшуюся с цепи на заднем дворе и задыхавшуюся от лая.

- Теперь каждый голодранец будет оскорблять хозяев в их же доме! – визжала жена, подначивая действия мужа.

Юноша стоял на месте, словно под гипнозом. В каждую клеточку напрягшегося тела вселялось бешенство, требовавшее разорвать, искромсать врага, вырвать жало и воткнуть обратно.

Выпущенная собака без предупреждения вцепилась в его ляжку и, мотая мордой, с хищным азартом вгрызалась глубже в плоть.  Бурулу не чувствовал боли, он сам стал животным. Он бил кулаком в лоб, выдавливал псу глаза. Рука как магнит притянула из сутолоки серп. Размашистыми движениями Бурулу бил в шею, по глотке обезумевшей собаке. Земля залилась кровью. И вдруг все остановилось, замолкло. Пелена стекла с глаз. К ногам остолбеневшего Ербаева с клацаньем подкатилась голова собаки.

- Энээш т;;лэй орондо (Это тебе вместо головы жертвенного барана), - прохрипел с кровью Бурулу, уронил серп и пошел со двора.

Запекшаяся кровь стягивала кожу. Из открытых ран не переставая сочилась свежая. Парень остановился у озера, снял обувь и двинулся дальше. Когда под ногами закончилось топкое дно, он поплыл. Когда звуки берега за спиной стихли, он подумал, что было бы кстати, если силы сейчас на середине озера исчезли. Но молодое заведенное тело не подчинялось сознанию. Оно толкало вперед, подальше от посторонних глаз. В тишину тайги, где можно остановиться, оседлать энергию мщения, удовлетвориться результатом и только после этого прийти в себя.

От озера Бурулу двигался уже не так уверенно. Вода и рана вымотали его. В уголках уходящего в сумерки леса слышался треск веток от встревоженных кабанов, мелькали глаза настороженных волков, почуявших разрушительный запах зла за плечами бредущего человека. Он упал под стволом набирающей силы ветвистой сосны. И никто не посмел подойти к нему ближе запаха невидимой границы, распространяемым тем, что засело у него глубоко внутри.

Очнувшись Бурулу понял, что находится в местности Артуха. Сюда редко забредал люд. Далеко от деревни и места глухие, малоприветливые. Он не хотел ни пить, ни есть, он мечтал только об одном – смыть обиду кровью обидчиков. Три дня, не сходя с места под сосной, Бурулу читал самодельные молитвы. На четвертый молодой шаман упал без сил. Погружаясь в забытье, он с удовлетворением заметил, что теперь его могут склевать птицы, потому что он успел закончить то, что хотел.    

***
Ербаев с женой ехал из уездного поселка на запряженной двумя скакунами крепкой телеге, груженой партией ходового товара для сельчан. Вчера они были у тайши дома, угощались молочной водкой, как бы невзначай пожаловались на дерзость иных юношей, способных портить настроение серьезных людей и причинять вред их имуществу. Хозяин великодушно пообещал приструнить того, кто ввел в досаду его гостей.

По дороге жена Ербаева вслух обсуждала внутреннее убранство дома тайши, осуждая его супругу за неряшливость. Про себя же думала, что, будь судьба благосклоннее, она вполне могла оказаться на ее месте. Будущий тайша два раза был у них дома, когда их отцы были еще живы, и во взгляде, обращенном к ней, чувствовался мужской интерес. Но время прошлось острым клинком между ними, забросив ее в дальнюю деревню после того, как для парня нашли более выгодную партию. И теперь она ехала на телеге по ухабам проселочной дороги, а роль уездной княжны исполняла, как водится, не та, кто годилась для этого больше всего.

- Что вздыхаешь? – спросил Ербаев, стряхивая пепел из дымящейся самокрутки, когда телега приблизилась к мосту через неглубокий пруд, разлившийся после недавнего дождя.

- Мост совсем ветхий стал. Починили бы что ли, - отозвалась жена.

- Что же тайше не намекнула, а то все о пустом и гладком.

- Это про этого голодранца – пустое? - вскипела женщина.

Телега, вкатившись на мост, правой стороной вошла в колею между разъехавшимися досками дорожного настила. Лошади протащили арбу еще вперед, пока колеса окончательно не увязли между бревнами под обшивкой. Седоки не успели опомниться, как телега стала на глазах заваливаться на бок. Ербаева с пронзительным визгом подскочила к накренившейся стороне в попытке удержать ее. Мысль о том, что товар, упав в воду, может прийти в негодность, двигало ею без остановки.

Ехавшие невдалеке на сенокос мужики наблюдали, как в пруд полетели груженые тюки, ящик с неведомым товаром сбил с ног хозяйку и полетел вслед за ней в воду. Глубина озерка была небольшая, по грудь взрослому человеку. Поэтому все, затаив дыхание ждали, когда появится фигура обозленной женщины в мокрых одеждах. Спустя короткое время, почуяв неладное, мужики бросились к пруду.

В воде ящик ударил женщину в грудь, не дав сделать ей спасительного глотка воздуха. Ербаев с мужиками вытащил на берег уже бездыханное тело.

* * *
На утро после исчезновения Бурулу встревоженная мать отправила на его поиски мужа в тайгу, родственников - по окрестностям деревни. К вечеру она знала, что вытолкнуло сына из привычного круга жизни.

- Вы ответите мне за все! – кричал ей взбешенный Ербаев в тот день. – За убийство собаки, за оскорбления, за то, что воспитали выродка.

Мать схватила с дороги камень и со злобой швырнула в Ербаева. Камень пролетел рядом с головой. Тот осекся, но, опомнившись, сжал в руке палку в полной решимости пройтись ей по спине нерадивой женщины. Люди, находившиеся рядом, уберегли Ербаева от нового витка бешенства.

С закатом прибежал Аюрзана, держа в руках знакомые старые сморщенные гутулы, заляпанные спекшейся кровью.

- Я нашел их на берегу, - виновато произнес юноша, боясь, что возможно принес неприятную новость в семью товарища.

Мать бросилась к озеру. В сгущающихся сумерках женщина долго вглядывалась в загадочную черную глубину, безрезультатно ожидая ответа. Она уже не могла ни причитать, ни стоять на месте. По бровке водной глади ее фигура потянулась на тот берег. Следом словно тень брел хуварак.

Через несколько часов они стояли на другом берегу. Взгляд женщины цеплялся за каждую ветку, за каждую примятую травинку. Она глубоко вдыхала влажный ночной воздух, касалась ладонью воды, в которой дрожала лунная чаша, закрывала глаза, вслушиваясь в голос своего сердца. К рассвету она повернулась спиной к озеру, бросив: «Нет, там его нет».

Перед лицом высились сосны вперемежку с белоснежными березами.

- Мы найдем моего мальчика, - сказала мать, глядя на Аюрзана. – Ты мне поможешь?

Уставший юноша качнул головой.

Из беспамятства Бурулу вырвали прикосновения уверенных рук. Они гладили его лицо, волосы. По щекам стекали капли падающих слез.

- Надо было отдать тебя ламам, - причитал знакомый родной голос. – Может, тогда ты бы был счастливее. А когда ты выздоровеешь, встанешь на ноги, то мы так и сделаем. От такой судьбы отказываться грех.

- Нет, я умру здесь, под этой сосной, а не в Тибете, - отозвался Бурулу и, чтобы смягчить смысл произнесенного, добавил: – Правда, это произойдет не скоро.

- Ербаев грозит нам поборами за причиненный ущерб, а тебе даже тюрьмой.

- Ему грозит кое-что похуже.

- Что ты собираешься еще сделать?

- Ничего. Нельзя убавить от того, чего уже нет.

Аюрзана побежал в деревню за Болдогом. Истощенный и исхудавший Бурулу не мог сам передвигаться. За ночи, проведенные на земле в забытьи и беспамятстве, в него вползла болезнь, тень которой не сходила с его лица.

* * *
Ноябрьским утром глаза ослепил первый снег, покрывший за ночь землю. Белоснежное покрывало одним своим видом разглаживает нити мрачных снов, словно смывает грехи с души и дает надежду с чистыми мыслями идти дальше.

У дома Болдога с утра стали появляться люди из соседних деревень. Молва о разрушительной силе слова местного юноши разлетелась быстро. Шаманов и полушаманов в ближайшей округе почти не было, поэтому за проводником в мир духов народ потянулся к Бурулу.

Первой через неделю, как парня привезли из тайги домой, пришла бабка со сложенной пополам спиной. Опираясь на палку, трескучим голосом из шамкающего рта она попросила избавить ее от тоски.
 
- Знаю, что ты потеряла сына, - сказал Бурулу. - Ничем не могу тебе помочь. Иди в дуган к Еши-ламе и отмаливай его там.

- Я хочу знать, что с человеком, который убил его? Я хочу его смерти.

Шаман всмотрелся в выцветшие глаза старухи, на мгновение задумался и холодно произнес:

- Он в остроге, будет там долго и сможет оттуда вернуться. Но умрет забытый всеми в холодном доме в загуле и нищете. Такая его судьба. Он предопределил свою дорогу.  Мне ничего не надо делать… Да и не стал бы… Ступай к ламе.

После ухода незнакомки мать обнаружила у входа берестяной короб с творогом.

Однажды ночью, проснувшись от головной боли, Бурулу увидел в доме призрак Ербаевой. Она недвижимо сидела на деревянной софе и холодными масляными глазами не отрывалась от него. Юноша молча всмотрелся в нее. Через минуту прикрыл обнажившееся тело спящего рядом брата скатившимся войлочным покрывалом, лег и крепко сомкнул веки. Сна не было до восхода, но была попытка оставаться спокойным, чувствуя пристальный взгляд со стороны.   

Утром Бурулу попросил у Аюрзана четки.

- Они намоленые?

- Недостаточно, - шутливо отозвался хуварак, крутя грубо струганные деревянные четки на конском волосе. – До того, когда костяшки станут круглыми, еще не один год.

- Мне в самый раз. Отдай.

Сороковой день со дня гибели жены Ербаев встречал в похмельном бреду. За время затянувшихся поминок он разогнал всех «жалельщиков» и прилипал, закрыл лавку, отправил дочь к иркутским родственникам, заботы по скотному двору скинул на немого батрака, которого не выгнал, потому что тот не задавал никаких вопросов и умел не попадаться на глаза. Жену он не любил настолько, чтобы вот так ломать свою жизнь, но мысль, что размеренному накоплению денег с такой верной помощницей пришел конец, что он теряет все, а юный мерзавец только набирает вес в глазах глупых крестьян, что может быть все это не простое стечение обстоятельств, а действительно, как говорят за спиной, расправа парня за обиду, не давала ему больше покоя. «Я еще молод, я могу найти другую жену. Любая пойдет… побежит, только помани», - звучало далеко, но как-то малоубедительно, чтобы смириться с нынешним состоянием.

- Он, наверное, думает, что проучил меня, - произнес вслух Ербаев, опрокидывая содержимое граненой рюмки в рот. – Пусть думает…

В последние дни он стал много разговаривать с собой.

На столе были разбросаны ошметки сала, в блюдце засохшие огурцы закручивались корочкой в лист, на боку лежал пустой штоф с заводской печатью, дымилась папироса из распотрошенной пачки. Было за полночь, когда хозяин, наконец, решился с мыслями.

На припорошенный снегом двор вдовец вывалился в короткой овчинной накидке, держа за цевье охотничье ружье. «Судить себя не дам. Надеюсь, кончу себя там же», - стучало в захмелевшей голове.

Идти по улице Ербаев не решился: «Хоть ночь глубокая да попадется кто-нибудь, людей поднимет». Пройдя на задний двор, через огороды он двинулся к дому Болдога. Он перелез через жердинные ограды одного соседа, другого, ушел выше, перемахнул еще несколько заборов. Сердцебиение учащалось от близости решения задуманного, но дорога не кончалась. Послышался лай собаки. Охотник отскочил и пробежал вдоль забора несколько столбов. Время растянулось и сузилось до неведомой величины. Ербаев обессилено упал в снег, поднял голову в черное небо, оглянулся по сторонам. Он не понимал, где находится, но упрямо сжимал ствол ружья в полной решимости ползти в намеченную сторону.

Окоченевший труп мужчины нашли через сутки. По следам, отпечатавшимся на молодом снегу, очевидцы разобрали, что вдовец кружил по полю вдоль своей ограды по нескольку раз перелезая через жердины, но так и не покинув родной усадьбы. «Это его бохолдой закружил до смерти, - бубнили старики. – Умереть в ста шагах от дома… Нелепо».

 Первый снег часто тает, превращая почву в грязь. Тело Ербаева несли четыре человека. Следом сырую землю мерно бороздил приклад оружия, накрепко примерзшего к руке хозяина.


* * *
Однажды Бурулу пришел в дуган. Мысли о тибетском священнике в последнее время не покидали его.

- Скажи, каким был твой учитель? – спросил он у Еши-ламы.

- Он был проницательным, - подумав, ответил монах. – Не любил много слов, иногда повторяя – слова как деньги, когда их много, они обесцениваются.

- Как это?

- Горстка монет для бедняка ценнее, чем для короля мешок золота. Он был немногословным, хотя умел мысль облекать в слова блестяще. В диспутах он легко мог доказать несуществующее и опровергнуть истинное. И предостерегал о силе неосторожно брошенных слов, говоря: гордыня - огонь, слово как масло. Чем больше подливаем масла, тем бойче пламя. Убери слово – ничего не будет.

Еши-лама отошел к окну, чтобы видеть небо.

- Своими взглядами он не был похож ни на кого, - продолжил лама. К концу жизни его перестало интересовать все – трепетное внимание учеников, собственный статус и мысли, окружающая действительность. Он говорил, что в следующий жизни не хочет быть монахом, все, что прошло, ему было уже неинтересно, и не стоит его искать, хотя указал, где переродится… В жизни, если его постигала неудача, он говорил, что - это опыт, а за опыт всегда надо платить… Я заплатил пять лет за то, что хотел найти его.

- Ты жалеешь об этом? Я думаю, движение лучше оцепенения. Тот, кто движется, всегда выше того, кто силой мысли хочет приблизить к себе мечту и безрезультатно созерцает…

Еши-лама внимательно посмотрел на Бурулу, подошел к нему ближе, сел напротив и впился в глаза.

- Зачем ты пришел ко мне?

- Меня мучают головные боли. Я вижу то, что не видят другие. Тени мертвых ходят по дому, пытаются заглянуть мне в глаза, пытаются остановить мое дыхание, склоняются над моими спящими братьями. Что мне делать?

Бурулу опустил голову под пристальным взглядом монаха.

- Тебе надо уединиться. У тебя есть такое место?

Шаман вспомнил про ветвистую сосну далеко за озерной чащей.   

- Да.

- Ступай туда и замаливай свою гордыню.

- Я смогу это сделать?

- Не знаю, но «движение лучше оцепенения».

Бурулу поднялся и пошел к выходу.

- Я буду молиться за тебя, - бросил вслед лама.

- Я приходил за этим, - отозвался шаман.

* * *
- Я не могу оставаться с вами, - произнес Бурулу однажды матери. – Мне надо уйти.

- Почему?

- Из-за того, что я здесь, сюда приходят Ербаевы.

- Ты не можешь их отвадить?

- Нет. Дело в том, что я их должник, а не наоборот.

- Вместе мы справимся с бедами.

- За твоим местом на кухне по ночам любит садиться Ербаева.

Сын почувствовал, как глаза матери невольно расширились, хотя она остановилась к нему спиной.

- А через семь месяцев у тебя родится еще один сын, и, если я останусь, они могут забрать его с собой.

- Куда ты хочешь уйти? – не поворачиваясь, спросила женщина.

Волчице важен детеныш из последнего приплода, чем тот, кто уже умеет стоять на ногах.

- В Артуху.

- Пережди пока пройдет зима.

- Нет, я уже решил.

На земле лежал плотный слой снега, когда Бурулу с отцом и Аюрзаном ступил в знакомую местность. Болдог, умелый охотник, привычными действиями соорудил навес из натасканных жердин, прикрыл их хвойными лапами.

- Не боишься оставаться один? – спросил Болдог, с затаившимся в душе ощущением, что происходящее – скоротечная блажь сына.

- Если мне не понравится, я скоро вернусь.

Дымился костер. В сгущающихся сумерках спины провожатых растаяли быстро. Дым от костра, словно небесная речушка, тонкой седой струей плавно утекал ввысь.    

- Когда будет время, навестите меня, - опомнившись и оторвав взгляд от огня, бросил Бурулу в темноту.

* * *
 За период одиночества в лесной тишине Бурулу пытался построить личную молитву. Что важнее для человека? Высота рода твоей семьи, здоровье близких, богатство, текущее из неумолкающих источников, удача, сопровождающая тебя по жизни, потомство, которое не посрамит загаданных глубоко в душе надежд, отсутствие преград на пути. Из чего вытекает благополучие одних семей и упадок других. Каков выход из ямы забвения? Как продлить течение успеха?

Молодой шаман торопливо перебирал деревянные четки, пытаясь ухватить важное в повороте мыслей.   

Люди, желающие проведать отшельника, появились быстро. Спустя неделю лесную тишину нарушил приезд купца из родного уезда. Тот искал правду у многих предбайкальских экзерсистов и не пожалел времени для того, о ком люди заговорили недавно. Он нашел Бурулу, похудевшим, заросшим редкой бородой и усами, с пронзительным взглядом.

- Объясни мне, - твердым голосом говорил мужчина, - почему у соседа, недоумка, пьяницы и неудачника, вырос сын, которого в училище заметил сам губернатор и теперь прочит его в иркутские начальники, а мои сыновья не видят дальше ограды, да и не моего рода будто? Словно бычки на выпасе, ходят, жрут и довольны тем, что досталось.

Бурулу внимательно смотрел на крепкого, уверенного в себе торговца, и, когда тот закончил, произнес:

- Молния на короткий миг соединяет землю и небо, ударяя куда попало. Гении, окологении и иже с ними есть те же молнии – проводники, что соединяют земной разум с космическим. Неважно, в какое время, в каком достатке и чьей семье наши герои родятся. Не принимай к сердцу глубокомысленные рассуждения о том, вопреки каким невзгодам или благодаря каким счастливым обстоятельствам, наши герои появились на свет. Потому что траектория молнии беспорядочна… Советую тебе больше не ездить с подобными расспросами, не заниматься самоедством и ненавидеть своих детей. Твои родители тоже были во многом безуспешны. Ты молодец, ты поднялся. Но удача не переходит по наследству. В твоих словах мало правды. Это не дети не твоего рода, это ты другой. Поэтому не жди, что сыновья тебя перерастут. Не отравляй свою жизнь мыслями о недополученном успехе. Лучше вводи детей в курс своего дела. Толк будет. Особенно от младшей дочки… Я вижу, ты еще приедешь ко мне. Привези мне табака. С ним легче изменять сознание и погружаться в транс.

Через неделю торговец вернулся с мешком табака и срубом, из которого построил зимовье для шамана. Бревна вез за двадцать верст, так как шаман запретил рубить деревья в Артухе. Через месяц у зимовья стал появляться народ. Однажды у костра остановилась девушка с прямым холодным взглядом и черной тугой косой.

- Ты из далеких мест, - сказал Бурулу гостье, - оттуда, где холодные серые горы упираются в небо. Тебе неуютно в наших лесах. Что ты здесь делаешь?

- Я еду с дядей. Он забрал меня, чтобы выдать замуж за своего племянника.

- Ты этого хочешь?

- Родителям уплачен калым, и мне уже все равно. Надеюсь, жених окажется красивым и добрым.

Шаман мял кончиками пальцев бусины четок. В голове мелькнул мальчишеский крик, детский девичий плач. Слух обостренно внимал покачивания малейшей ветки склонившейся над головой сосны.

- Я знаю твое предназначение, - произнес он вскоре. – Ты станешь моей женой.

Утром обоз гостей двинулся дальше. Девушка по имени Санжима осталась у кромки хвойной рощи.

Через год у них родился сын. Бурулу назвал его Аюрзаном. От матери сыну достались черные с соболиным отливом волосы, от отца – гордо поднятый подбородок и пронзительный взгляд.

Вечерами под завораживающее пламя костра жена рассказывала о своей родине. О ровном полотне тункинской долины, грозных серо-зеленых кручах Хамар-Дабана и быстрых горных реках, несущих холодных и скользких хариусов.

В Артуху несколько раз приезжали шаманы со все увеличивающимся рангом с требованием к молодому затворнику пройти обряд посвящения для того, чтобы иметь право принимать людей. Бурулу встречал посланников снисходительно, пока не понял, что опять гордыня начинает управлять им. В последнее время участились головные боли, глаза потеряли остроту, быстро находила усталость. В январский день он решил ехать. Ехать не на Ольхон, который считался центром шаманизма и где шаманы надували щеки от подобной значимости, а в соседний Балаганский уезд к старику, который показался ему интересен.

В Усть-Уде Бурулу остановился к вечеру в скромном постоялом доме. С часа приезда под окнами стал крутиться парень с неместным лицом. Занеся охапку дров, тот смело присел на скамью и полувиновато, полухолодно поздоровался на нечистом русском языке.

 Шаман внимательно вгляделся в гостя, по возрасту он казался ровесником. Невысокий молодой мужчина был одет в прохудившуюся солдатскую шинель, лицо было затянуто густой черной бородой, скрывавшей неровный покров кожи, глаза узились в хитром прищуре, левую руку он не вытаскивал из шинели.

- Погреться можно? – спросил инородец с акцентом далеких земель.

- Грейся, - отозвался Бурулу, понимая, что парню нужно что-то большее. – Как зовут тебя?

- Зови Константином.

- Откуда будешь?

- Это очень далеко. Так же, как отсюда до Петербурга.

- И что загнало в наши края?

- Судьба. Вот хочу повернуть ее в другую сторону. И узнать, у тебя свои сани? В сторону Иркутска когда едешь?

- Я туда не поеду. Поверну обратно в Аларь.

- Значит, ничем не поможешь?

- Доброе слово могу сказать, - ответил шаман. - Ты будешь большим человеком, почти как Чингисхан… Тот тоже умел с толком распоряжаться своей мстительностью и коварством.

Парень сверкнул кавказскими глазами:

- Ты думаешь, у меня получится подняться?

- Если не промахиваться и не отступать, то жизнь сама тебя вынесет в загаданную точку, несмотря на то, в какой глубинке ты родился и в стороне от каких модных течений рос.

Гость задумчиво улыбнулся, неуклюже вытащил левую руку из кармана. Крепкие пальцы правой руки оказались больше тех, что на левой.

- Если не хочешь подбросить в Иркутск, так может деньгами поможешь?

- Ты слишком настойчив для ссыльного, - холодно произнес Бурулу, раскрывая собеседнику, что его статус не представляет для него тайны.

- Чтобы стать большим человеком нужна чья-то помощь. Помоги мне сейчас, и я тебя не забуду.

- Ты забудешь всех, даже собственных детей.

Гость вскочил, но вспышка злобы в его глазах быстро сменилась прежним хитрым прищуром. Он повернулся к выходу.

- Возьми.

На стол легла тяжелая медная монета.

Парень вернулся, чтобы смахнуть со стола деньги и благодарно бросить напоследок: - Зовут меня Иосиф, я - сын Виссариона.

* * *
Старый осинский шаман по имени Илья бросал в чугунную сковороду, пылающую сизым пламенем подожженной молочной водки, кусочки пищи. Бил в бубен. Высекал из металла искры молотком. Сбивчиво читал низким голосом старую молитву.

Бурулу в течение часа молча смотрел на пламя, послушно выполняя все необходимые действия. Когда покрытый испариной старик закончил обряд, присел за стол, выпил стаканчик водки и закурил трубку, он спросил:

- Илья, ахай, я все время нахожусь в состоянии тревоги и напряжения… Что это?

- Нынешним положением мы отвечаем за прошлые поступки.

Старик выпил еще, подсыпал табаку в трубку и посмотрел на парня:

- Зачем ты ушел в тайгу?

- Только в уединении можно достичь просветления. Отрицательные качества в человеке проявляются, лишь когда он находится в обществе. Зависть, стяжательство, спесь и прочее. Даже если они хорошо скрываются и совесть борется с ними не переставая, они все равно возмущают в сознании мыслителя озеро чистого созерцания.

- Но ты принимаешь людей. Значит, ты не одинок.

- Они приходят сами. Такое общение развивает и меня, и искателя.

- Ты и семьей там обзавелся, а говоришь об уединении.

- Илья, ахай, в последнее время я стал отчетливо ощущать, что силы меня покидают. Я молод, но уже чувствую дыхание смерти. Моя душа оставила меня и бродит где-то по окрестностям. Но я не хочу покинуть этот мир засохшим деревом, не давшим ни одного плода. Я хочу, чтобы в ком-то текла моя кровь. Это меня успокаивает больше, чем все мудрые мысли на свете.

- Ты развит не по годам. Я бы желал, чтобы мы когда-нибудь породнились.

- Я не против. Пусть так и будет.

Через год в Артухе у Бурулу родилась дочь.

Летним вечером на краю телеги людей из Алят приехала чета Ербаевых. Одна была в мокрых неопрятно распущенных волосах, прилипших к телу. Другой с вывернутой закостеневшей рукой, ищущей приклад знакомого ружья.

- Должно быть, ты плохой человек, - произнес шаман, глядя на растерянного возницу, застывшего с вожжами в руках, - раз за твоей спиной нашли приют голодные призраки.

Человек непонимающе уставился на Бурулу.

- Но я сниму с тебя этот груз, если ты сейчас же не вернешься в Алят и не привезешь ламу Аюрзана.

Приехавший утром лама застал под сосной резко постаревшего Бурулу, перебирающего четки и читающего молитву.

Молодой седеющий шаман надел свою лучшую одежду. Попросил друга увезти жену и детей в деревню.

- Семью мою оставь у матери. Каждую растущую луну читай буддийские молитвы о здоровье и благополучии сына. Он слишком похож на меня, ему будет тяжело, - говорил Бурулу Аюрзану. – Если через три дня я не приду, приезжай сюда с моими братьями. Скажи им, чтобы положили мое тело на ветки сосны. Пусть приходят к дереву, когда будет тяжело. Я помогу.
Оставшись в одиночестве Бурулу сел под хвойными лапами. Подминая полы нового дэгэла, скрестил ноги. Гордо поднял подбородок. Закрыл глаза и стал читать собственную молитву. Глубокой ночью к нему подошла человекоподобная тень, коснулась узким пальцем его плеча. От прикосновения тело парализовало. Дыхание остановилось. Бурулу не мог пошевелиться от сковавшей тело каменной судороги. Он попытался крикнуть, но вышло заметное только сознанию шипение.

Шаман открыл глаза и всмотрелся в Ербаевых, что неподалеку не сходя с места наблюдали за ним, рядом переминался с ноги на ногу безголовый пес. В памяти всплыла картина отъезда из деревни их дочери на крепко снаряженной телеге. Лицо Саруул было бледным, взгляд потерянным. Тень чужака растаяла. Поляна закружилась. Заколыхались листья берез. Бурулу вдруг почувствовал легкость. Все трое они взмыли, как птицы, в небо. Со взмахом крыла Бурулу заметил на земле под сосной себя, застывшего в привычной позе созерцателя с немигающим взглядом. Еще взмах крыла. И небо вместо земли и грешного тела превратилось в родную стихию.

* * *
Болдог, его жена и сыновья обнаружили бездыханное тело Бурулу под раскидистым деревом. На нижней ветке сидел коршун и не шевелясь обозревал людей. Мать сняла с руки шамана старые деревянные четки с почерневшими круглыми костяшками. Братья, забравшись на разные ярусы сосны, поместили тело на ветви.

Лама Аюрзан, позванивая ритуальным колокольчиком, отчитал молитву по усопшему. Перед пустым зимовьем дымился костер, поглощая в огне остатки одежд и ненужной утвари ушедшего хозяина.

- Отныне это место и это дерево священны для вас, - произнес Аюрзан семье, указывая на набирающую мощь сосну, выглядевшую гигантом посреди окружающих берез, лиственниц и елей. – Это дерево – Бурулу, все, что вокруг, – вы. В трудное время приходите сюда, молитесь. Он поможет.

Еши-лама к вечеру узнал от ученика о смерти Бурулу. Духовник вышел к берегу Алят, почувствовав пустоту. Серые волны, подгоняемые незатейливым ветерком, взбивали у покатого берега бело-желтую пену. Еши вдруг поддался тоске по Тибету. Память рисовала серый камень далеких гор, нити речушек, прокладывающих путь по неровностям небогатых зеленых долин, невысоких крестьян в длиннополых одеждах. Вместо картин родного монастыря всплыл образ родителей. Лиц их он не помнил. Его отдали в монахи в пятилетнем возрасте. Знал только, что родители были молоды. У них был старший сын. Они ждали еще ребенка. И были счастливы возможности обрести священника в своей незнатной семье. Должно быть они еще живы.

Еши заплакал. Душа его была тронута мыслями о возвращении в Тибет, чтобы закончить свой путь на родине.

На окраине леса у озера на ветке сосны сидел темно-рыжий коршун, в вечерней тишине впившись пронзительными карими глазами в фигуру человека, сгорбившегося на берегу.

Через несколько дней жилой дом при дугане опустел. Оставшись в одиночестве, Аюрзан вышел на крыльцо, достал нож с коротким лезвием, подаренный когда-то Бурулу, и стал вырезать фигурку из обрубка березовой ветки.

 Когда юный Аюрзан, сын Бурулу, возмужал, у ламы уже был целый город человечков, животных, игрушечных домиков из дерева. Они вываливались из сарая, встречались на земле под ногами. Недоделки повторяли стремление хозяина отразить неведомый индийский город Бодхагайа, где принц Гаутама обрел просветление под священным деревом Бодхи. Духовник понимал, что не следует заполнять свою жизнь таким пристрастным занятием, но в нем было притягательно спокойно, не было потерь и всегда присутствовала мысль о приближении к совершенству, что спустя длительное время он перестал обращать внимание на подобные проявления строгости.

* * *
Аюрзан рос крепким и смышленым парнем. Девушки и молодые женщины, встретив на пути, часто изучали его долгим взглядом со смутным желанием, чтобы он обратил на них внимание. Мужчин он легко обыгрывал в острословии. Ровесников при внешней худобе всегда превосходил в физической силе. Старших поражал непонятной уверенностью и твердостью своих слов.

Дед Болдог частенько поругивал еще пятилетнего внука за недисциплинированность. Однажды, наступив на одну из деревянных игрушек, он нервно прикрикнул на мальчишку, что сожжет их, если к его возвращению Аюрзан не приберется. Через полчаса Болдог приковылял с охапкой дров. Пол был чист. Старик удовлетворенно усмехнулся, присел на стульчик, чтобы забросить поленья в печку, и открыл дверцу. Все игрушки с горкой лежали на колосниковой решетке. Болдог подошел к внуку, встал на колени и обнял ребенка. «Пусть боги берегут тебя, - прошептал со слезами дед. – С таким характером тебе будет нелегко».

Аюрзан быстро родил ребенка. Были дети и в других случайных местах за пределами родной деревни. В 1918 году он понял, что все решается в уезде, в Иркутске, но никак не в родном захолустье. Парень покинул дом, когда созрел до мысли, что не хочет быть ведомым и хочет быть впереди. Через год в округе его именем пугали отряды колчаковцев.

Трудное время не сбило в Аюрзане страсть к женщинам.  В ночное время он иногда предпринимал одинокие конные переезды к знакомым молодухам из ближайших селений. Горячее сердце, бешено колотившееся в груди в выбранный час, часто вторило женскому настроению, и его крепкие руки не выпускали запутавшуюся в желаниях девицу.

Однажды он попал в случайную засаду. Группа вольных братьев, не определившихся со своей политической принадлежностью, но желающих быть местными королями в неспокойное время, подкараулила его в закоулках спящего села.

Лису, которая таскает из курятника птицу, рано или поздно задирают собаки. Аюрзана избивали долго, палками, ногами. Он не впадал в беспамятство, и ущерб, наносимый телу, чувствовал до конца. Где-то в уголках сознания вспыхивала искра желания, чтобы ниточка, связывающая его с жизнью, наконец, оборвалась, освободив его душу из плена волчьей жажды пустить наружу внутренности жертвы. Нить не оборвалась, благодаря аргументу, рожденному в голове одного из участников банды, - парня ведь можно обменять на деньги – что у одних, что у других, а не раскошелятся, тогда добьем.

Сноровистая соседка, крадучись, забросила забытого до утра живучего пленника в телегу, оставленную загулявшими мужиками без присмотра, провела снаряженного коня к краю леса и напоследок что есть мочи хлестнула по широкой спине вожжами, окропленными кровью распластанного ездока.

Телега попалась на глаза престарелому односельчанину, готовившему дрова, в лесу. Тот с опаской провез ее к Аюрзану-ламе в дуган.

Лама переправил крестного сына в Артуху, к родовой сосне. Следом отправил оставленную парнем ради революционной борьбы молодую жену. Перед тем, как оставить крестника, стареющий духовник бросил:

- Тебе надо молиться.

Тот, не поднимаясь с земли, упрямо прошептал лопнувшими губами:

- Аюрзан Абгай, бога и духов всяких… их нет.

- Когда мы забываем о предках, им становится безразлична наша судьба. У тебя еще есть время, чтобы подумать об этом.

Сыщики тела молодого Аюрзана появились быстро. Молодчики поняли, кто ушел из их рук, и с поклоном побежали до головы ближайшей заставы. В деревне перевернули дома всех родственников. Вспомнили про духовника на краю озера. Обшарили доступный край леса.

Старого Аюрзана вывели за ограду дугана. Хмурый русский парень в военном обмундировании с загоревшими щетинистыми щеками, не слезая с коня, процедил ему:

- Знаешь, кто я? Я - твой хозяин. Я могу вспороть тебе живот, выломать суставы и смотреть, как собаки живого дожирают тебя. Если не хочешь этого, говори, где твой крестник.

- Я в таком возрасте, что мне ничего не страшно. Мне нечего терять, кроме имени, надеюсь доброго.

- Говоришь, нечего терять, - повторил парень, довольно махнув приятелям на молитвенный дом и удовлетворившись, как те загоготали. – Огоньку не добавить твоим речам? Что скажешь?

- Тебе будет плохо, если осквернишь себя тем, что задумал.

Незнакомец бодро спрыгнул с коня, сделал несколько шагов к монголу и без подготовки ткнул ему кулаком чуть ниже груди. Старик, скорчившись от боли, задыхаясь, упал на колени. Парень наступил ногой на руку, не давая упавшему подняться с четверенек, и процедил:

- Еще что-нибудь вякнешь, старая обезьяна, зарою живьем! Я ломал таких упрямых коммуняк с чугунной волей, на фоне которых ты просто блеющая овечка. Я знаю, что меня ждет. Но не тебе об этом заикаться!

Аюрзан поднял на врага глаза, залитые ненавистью.

Парень усмехнулся и кивнул в сторону – зажигай.

Ждать окончания пожара отряд не стал и растворился в пылающем закате.

Лама стоял на коленях и плакал. Мир перевернулся. Мир растоптал его. Что означало происходящее, он не осознавал, бездумно шепча про себя: «Теперь я понимаю тебя, Бурулу ахай, откуда рождается в человеке зло».

Молодой Аюрзан с женой отчетливо слышал ржание лошадей искателей его головы. Но глухая неприветливая вечеряющая таежная чаща быстро истощила настрой отыскать беглеца. Отряд завернул назад, потерявшись частями в чужом лесу, выталкиваемый животным страхом от неведомого тумана, нависшего над головами всадников.

- Я знаю, кто это сделал, - сказал Аюрзан, когда лама спустя несколько дней притащился к ним с пустым лицом. - Я помню их лица. Я не умею ничего забывать. Обещаю тебе, они будут валяться в наших ногах и просить пощады.

* * *
Колчаковцев разбили через год. Аюрзана с подачи аймачной партийной ячейки назначили председателем колхоза. С тех лихих ночей он всегда спал с ружьем под кроватью и ножом под головой. На правом боку он не мог лежать. Правый висок, разбитый когда-то сапогами молодчиков, сразу начинал ныть, в глазах темнело.

Ламу он забрал в свой дом. Однажды Аюрзан захватил с собой старика в волостной центр и словно невзначай привел того в лагерь пленных приспешников контрреволюции. Оборванные, грязные голодные мужики, давно переставшие обращать внимание на свое лицо, уставшие ждать расправы, исподлобья поглядывали на ступающих через караул людей.

- Абгай, помнишь я поклялся тебе, что смою причиненную обиду? - произнес Аюрзан.

- Я давно похоронил те воспоминания, - спокойно ответил духовник. – Злоба – это сор. Копить в себе ее и множить значит отравлять свой разум и тело. Я не хочу здесь оставаться.

  - Абгай, не хочу обидеть тебя, - стальным голосом произнес спутник. - Но скажу, что люди делятся на тех, кто доводит дело до конца, и тех, кто мягкотело уходит от вызова, прикрываясь высокими словами. Быть вторым для меня – позор. Тебя прощаю только за возраст.

- Что с ними будет? – спросил старик.

Аюрзан взглянул на него и с усмешкой, раздувая ноздри, выдавил:

- Вспомни, что ты хотел, чтобы с ними произошло, когда стоял на карачках год назад, униженный и раздавленный? Вспомни-вспомни… Так вот, мысли материализуются.

Характер парня пришелся к председательской должности. Исполняя решение бурятского исполкома о передаче домов местных торговцев под советские учреждения, он не церемонился с кулаками.

Дом купца Баханова в центре села Аюрзан определил под почту и сельсовет.

- Даю тебе два дня, - ступая по начищенному полу просторного крепкого дома заявил он хозяину. – Не освободишь помещения, пойдешь по этапу. 

На полу среди кукол сидела младшая дочь торговца. Миниатюрная девочка с волнистыми черными, как смоль, волосами с любопытством и опаской смотрела на высокого хмурого мужчину.

Гость резко остановился, почувствовав боль в правом виске. В глазах потемнело. Он присел на стул, опустил веки и приложил руку к голове.

- Сколько лет дочке? – спросил отстраненно Аюрзан, спустя некоторое время придя в себя.

- Пять.

- Моему младшему Жаргилу на пару годов больше будет. А зовут как?

- Сусанна.

- Что вы за народ, кулачье? - нервно отреагировал председатель. – Все норовите детям буржуйские имена дать. Думаешь, счастья добавит такое имя?

- Так кто же этого не хочет? – как можно мягче отозвался хозяин.

Аюрзан встал, быстро пошел к дверям и на выходе громко крикнул:

- Поторапливайся с освобождением дома. Ждать не будем.

Баханов, невысокий, начинающий сутулиться мужчина, с некогда круглым животиком, гладил девочку по голове, мирно нашептывая:

- Ничего, дочка, все будет хорошо. Когда-нибудь все наладится. Наладится.

Когда пошла активная волна ликвидации безграмотности, председатель заставил всех сельчан отправить детей во вновь образовавшуюся школу независимо от возраста. Так его младший сын оказался за одной партой с Сусанной Бахановой. Жаргилу он говорил: «Ты будешь учиться, за себя, за меня, за всех. Мне моя необразованность не позволяет идти дальше. А ты должен идти, хочешь ты этого или нет».

Жаргил рос добрым малым, высоким и крепким в отца, с гордо поднятым подбородком, но без накала в речах и непримиримости к вызывающим вещам. В отроческие годы он навязывался в походы в тайгу вместе с двоюродными дядьями на косуль и кабанов. Многоверстные пешие переходы по еловым чащам не пугали подростка, наоборот ноги так и рвались мерить таежные тропы, словно для такого занятия и росли.  В лесу все было просто и понятно – добываем зверя, чтобы кормить семью, нет лишних действий и слов, как на большой земле. Лишь изредка в свете костра на привале сознание возмущали мысли о точеной фигурке невысокой девчушки с глазами черной смородины и чудно-приторным именем Сусанна. Хорошо бы посидеть с ней вот так у огня в уютной тишине под россыпью звезд на ясном небе.

* * *
По окончании семилетней школы отец отправил Жаргила к сестре в Улан-Удэ, чтобы перед службой в армии тот набрался хорошего опыта заводского рабочего и узнал, какой мир кроется за краем родного села. Сын нехотя выполнил указание отца. В деревне осталась невысказанная привязанность к Сусанне, близость к покою родных мест и простоте деревенских обязанностей.

В отделе кадров паровозоремонтного завода парня определили в ученики газосварщика. Через пару месяцев ощущение неуюта провинциала к большому городу прошла. В жизни появились крепкие пожатия молодых приятелей, одобрение результатов работы со стороны старших коллег и заинтересованные взгляды девиц из соседних цехов и в местах отдыха, куда тянули за компанию новоиспеченные друзья.

Жаргил стал заниматься в заводской футбольной команде. Давнее увлечение игрой в мяч пришлось ко двору. В амплуа защитника, он никому не давал себя обвести, разве что трем соперникам в стеночку. Как нападающий отличался сильным точным ударом и умением находиться в выгодном месте поля. Хорошей техникой не обладал, но выход любого форварда один на один мог уверено погасить, хладнокровно давая понять, что не даст быть кудесником мяча рядом с собой никому. Такие качества открыли место в сборной предприятия. На большом поле стадиона «Железнодорожник» при стечении значительного количества болельщиков деревенский парень, как бывало часто, тушевался и чувствовал себя неуверенно после стартового свистка, пока в его ногах не оказывался мяч.

Трудовая стезя автогенщика складывалась благоприятно. Через полгода юноше друг за другом присвоили третий и четвертый разряд. Комсомольский секретарь похваливал за трудовые и спортивные успехи, подталкивая к получению профессионального образования и намекая на возможное выдвижение по линии организации. В тот год среди рабочей молодежи администрацией был объявлен конкурс на определение передовика производства с учетом достижений в области образования, спорта, массовой культуры, военной подготовки. Призом был заявлен велосипед, достойное по тем временам вознаграждение. Жаргил с подачи актива комсомола попал в число претендентов.

Футбольная среда оказалась богата на разгульную жизнь. Старшие коллеги по команде любили приложиться к алкоголю после удачной игры. К вечеринкам с болельщицами бывалые игроки подтянули и восемнадцатилетнего товарища. «Спеши урвать кусок настоящей жизни, - подговаривал какой-нибудь «старичок» в раздевалке. – Когда пойдешь в армию, будет что вспомнить».

Вино смывало врожденную скованность, и за очередным столом в незнакомом доме Жаргил из немногословного юноши превращался в любимца публики, обыгрывающего теперь уже в острословии взрослых приятелей на забаву хмелеющим девицам.

Однажды утром одна из случайных подруг заявила: «Ну что, Жорик, возьмешь меня замуж? После такой ночи мы теперь с тобой, как родные». В сознание вместе с ясностью возвращалось отвращение к окружающей обстановке. «Я это всерьез говорю, - продолжала грудастая крепко сбитая соседка по кровати. – А иначе… Заявление в милицию подам о том, что ты меня изнасиловал».

Ошеломленный парень наспех оделся, чтобы поскорее расстаться с темной комнатушкой. Девица подскочила и полоснула его по щеке острыми коготками со словами: «Это для убедительности - как я от тебя отбивалась!» В следующую секунду от удара в лицо она отлетела в сторону. «Теперь тебе точно не отвертеться! В ногах будешь валяться, прощения просить», - слышалось в спину покидающему дом.

К вечеру за Жаргилом явилась группа оперативников. В кабинете следственного изолятора молодая девушка, недавняя выпускница юрфака, вела допрос задержанного.

- Вы обвиняетесь по очень серьезной статье, - произнесла во время первой встречи следователь. – Мне дали легкое дело. Есть заявление пострадавшей. Факты борьбы и нанесения телесных повреждений документально зафиксированы. Вот справка судмедэкспертизы о наличии гематом на лице заявительницы и общем ее физическом состоянии, справка о следах борьбы между вами. Есть фотодокументы, в том числе и вашего лица с характерным шрамом. Остается только помочь вам грамотно сформулировать чистосердечное признание, чтобы приговор судьи не усугублялся увеличением срока наказания. С вашей стороны жду полного сотрудничества со следствием.

Суд вынес обвиняемому приговор с максимальным сроком, не учитывая поступившего в ходе следствия письма-раскаяния заявительницы и положительных характеристик с места работы и руководства клуба. «Любой спортсмен или передовик производства должен быть прежде всего человеком, - сказал в заключительной речи судья. – По той жизни, в которую втягивался осужденный, я не увидел ничего положительного. Пусть это будет уроком для остальной молодежи, тянущейся к выпивке и беззаботной жизни».

За велосипедом, присужденному Жаргилу, как лучшему газосварщику и активному участнику спортивного движения завода, пришла тетя, сестра отца. На вопрос комсорга, где сам победитель, женщина всплакнула и удалилась, оставив в смятении молодого человека.

* * *
В период «охоты на ведьм» районного секретаря партии обвинили в панмонголизме. Волной зачистки рядов смыло многих коммунистов с занимаемых мест. Так, что даже назначать на ответственное место начальника аймака оказалось не из кого.

На высоком собрании в Иркутске в числе горстки подходящих кандидатур рассматривали и Аюрзана.

- Уроженец местности Артуха Аларского аймака, активный революционер, участник разгрома колчаковских банд, имеет ранения, член партии с 1920 года, происхождение – из крестьян, ныне председатель колхоза имени Калинина, твердый сторонник линии партии, - читал дежурным тоном анкету из личного дела лысый чиновник в круглых очках присутствующим.

- Простите, повторите, пожалуйста, как его зовут? – произнесла седеющая дама в пиджаке с прокурорскими лычками.

Услышав имя, женщина на секунду едва заметно переменилась в лице, затем глубоко вдохнула и ровным железным голосом, поставленным годами допросов подозреваемых, заявила:

- Я сама являюсь уроженцем села Алят. Мне доподлинно известно, что данный гражданин укрывает у себя дома и содержит буддийского священнослужителя из сгоревшего дугана, который не приходится ему родственником, да к тому же монгол по национальности. Отец его был приверженцем шаманского культа. Не исключаю, что под маской исполнительного председателя, он умело скрывает свои истинные религиозные пристрастия. Подумайте хорошо, кого мы хотим поставить во главу района! Сочувствующего шаманизму, ламаизму, а в свете вышеизложенного - и панмонголизму! Я подчеркиваю последнее. Мы убрали одного сторонника этой заразы, а теперь можем поставить на его место другого! Прошу мое заявление занести в протокол. Здесь мы не можем ошибаться, и, думаю, примем правильное решение.

В стенограмме собрания над конспектом последней реплики секретарь жирными буквами выдавила карандашом: «Ербаева Саруул Баторовна, помощник прокурора облпрокуратуры».

- И еще, что мне хотелось бы добавить к характеристике данного кандидата, - продолжала железным голосом прокурор. – Это немного не в русле нашего заседания и можно не заносить в протокол, но следующий факт раскроет глаза участникам сегодняшней комиссии на моральный облик его семейства в целом. Недавно со мной связывалась моя ученица из Улан-Удэ. У нее возникли некоторые сомнения в виновности подозреваемого по ее первому делу. И знаете чье имя я услышала в качестве обвиняемого в применении физической силы в отношении беззащитной женщины? Это его сын! И ему вынесен обвинительный приговор. Я оказала необходимую консультативную помощь набирающей опыт молодой коллеге. Я думаю, если кто-то еще раскачивался на чашах сомнения, чист ли наш кандидат, достоин ли рассматриваемой должности, - то сейчас он сделает окончательно верный вывод.

«Когда отвыкаешь спать с оружием, приходит беда», - горько усмехнулся Аюрзан, когда декабрьской ночью дом проснулся от настойчивых стуков в дверь и окна с возгласами: «Откройте, НКВД».

В следственном изоляторе на прогулке председатель успел повстречать бывшего секретаря райкома. Тот еще держался, верил в справедливое разрешение его вопроса и подсказывал, как вести себя на допросе. «Ничего не подписывай. Подпишешь признание, считай, подпишешь приговор», - торопливо с нездоровым блеском в глазах говорил бывший начальник.
 
Черед допросов с пристрастием наступил скоро. Нить хрупкого равновесия от старой раны в правом виске разорвалась сразу. В бессознательном состоянии конвоиры забрасывали Аюрзана в камеру. В первый раз, когда это произошло, он удивился способности выключаться от боли. Раньше тело могло перенести все. «Старею», - выводил он про себя без эмоций, лежа на левом боку, чтобы не затекал ноющий висок, и безучастно глядя на серую холодную стену напротив. На очередном допросе Аюрзан в кабинете у следователя отстраненно торопил себя – быстрей бы впасть в беспамятство. Снова очнувшись, он молча рассуждал, как это оказывается хорошо – быть простым, бедным человеком с малым набором обязанностей и знаний, не обремененным властью и от этого лишенным риска оправдываться перед другими за приверженность к вещам, о которых не подозревал в своей жизни.

На нечастых прогулках бывший секретарь райкома стал отводить глаза, потом перестал узнавать и, наконец, вовсе исчез. Следователь на очередной встрече тряс бумагой с признательными показаниями его экс-руководителя об участии в панмонголистской, контрреволюционной, повстанческо-диверсионной, вредительской организации, в которую согласно текста входил и сам Аюрзан. Возражать он уже не мог, у него были сломаны обе скулы. В голове была только одна мысль – быстрей бы все это закончилось.

- Слушай ты! - нервно кричал мужчина в погонах старшего лейтенанта. – Ставь свою закорючку в признании и тебя больше никто не будет трогать. Никто из тех, кто поступил по вашему делу, живым отсюда не выйдет. Зачем тебе все эти страдания? Расписывайся и доживай спокойно остаток дней. Что молчишь?

 В следующий миг от удара в лицо обвиняемый оказался на полу.

- Тогда поступим таким образом, - продолжил следователь, когда носки его сапог поравнялись с глазами лежачего. – Учитывая несложность твоего автографа, я беру на себя задачу подписания показаний. Молчание будет свидетельствовать о согласии.

Аюрзан был малограмотен, от этого подписывался очень просто – буквами «Б» и «А», что означало «Бурулугэй Аюрзан» (Аюрзан сын Бурулу). Он, с минуту глядя на глянец черных кожаных сапог дознавателя, закрыл веки. Сломанные челюсти не смогли разомкнуться, чтобы произнести последнее: «Мне уже все равно».

Ясным февральским утром в кабинете начальника тюрьмы бывший председатель услышал приговор: «Постановлением тройки УНКВД Иркутской области от 01.02.1938 по статьям 58-2, 58-10, 58-11 УК РСФСР признать виновным, подвергнуть расстрелу».

Со стены с незамысловатого портрета смотрел товарищ Сталин. Это был уже не родной, а посторонний человек. Чужое лицо с хитрым прищуром, зревшее на униженных «врагов страны».

Аюрзан увидел в окне высоко в небе одиноко парящего темного коршуна. «Откуда он здесь? В центре Иркутска». Позже в камере нахлынули воспоминания об Артухе, лесной роще, укрывавшей его несколько месяцев от врагов и давшей набраться силы, и крупной темно-рыжей птице, останавливавшейся на ветвях родовой сосны. Глаза заслезились. «Прости меня, отец, за неверие. Скоро я буду с тобой. Храни моих детей, своих внуков от зла и смерти. Подталкивай их к мудрости и благоразумию».

* * *
- Граждане заключенные, вы не можете не знать о вероломстве гитлеровской Германии, вторгшейся на территорию нашей страны. Уже год Красная Армия сдерживает натиск врага, – уверенным голосом заявил перед строем зэков подтянутый офицер в фуражке с синей тульей. – Родина дает вам возможность искупить свою вину перед обществом, смыть кровью позор уголовного прошлого! Такой чести удостаиваются те, кто осужден за совершение нетяжкого и средней тяжести общеуголовного преступления. На первом этапе вы будете направлены в штрафные роты. Лица, проявившие мужество и храбрость на поле боя, по решению военного совета досрочно будут освобождены от наказания и переведены в регулярные части на общих основаниях!

- Из штрафников только ногами вперед можно уйти на досрочное, - проговорил кто-то из строя.

Майор резко повернул голову в сторону реплики и, чеканя каждое слово, добавил:

- В любом случае это лучше, чем влачить никчемное существование и заживо гнить в тюрьме, когда весь народ, включая стариков, женщин и детей, борется за свободу государства!

Будучи в исправительной колонии Жаргил старался не общаться с родственниками, желая, чтобы о нем поскорее забыли. Известие о смерти отца дошло до него спустя полгода. В течение года вслед за мужем ушла мать. Это напомнило о деде Бурулу. После его ухода бабушка быстро источилась и слегла, хотя была достаточно молода. Как там в деревне старик Аюрзан? Поскрипывает перочинным ножом по деревяшкам? Или давно вознесся под монотонные звуки непонятных буддийских молитв.

Долго думать над предложением военного комиссара парень не стал. И хотя было очевидно, что из штрафной роты только два выхода – смерть или тяжелое ранение, - это было предпочтительнее положения забытого сидельца, которому с имевшимся послужным списком не стоило надеяться на светлое будущее.

Нахождение на передовой быстро прибавило седин. Когда идет минометный артобстрел сложно быть мужественным.  Когда земля гудит от разрывов, выворачиваясь наизнанку с остатками укрепительных материалов, орудий, человеческих тел, техники, ты кажешься насекомым, которого неминуемо раздавит град камней или поглотит лавина грунта. Бывали моменты, когда Жаргил всерьез рассуждал, как предпочтительнее погибнуть. Лучше от прямого попадания в голову, тогда страданий было бы меньше. Мучения бойцов от вспоротого живота, срезанных конечностей и ожогов покрова тела глубоко впечатались в сознание и, как призраки, выплывали из памяти в минуты тишины.

Если вспоминалась родина, он старался не уходить в чувственные места. Потому что возвращаться из них в действительность было кошмаром. И он вспоминал о прошлом, как о забытом кино. Да, было интересно, затягивающее, но не со мной.

Из-за больших потерь рота быстро обновлялась. Те, кто продержался месяц, причислялись к старикам. Жаргил не удивился скоро присвоенному званию старшины, потому что при нем рота поменяла уже два состава бойцов и выдержала несколько атак в ближнем бою.

В небольшом городке на Смоленщине была задача продвинуть подразделение на позиции вблизи притока Волги. После продолжительной артподготовки противника один снаряд попал в здание районного сберегательного банка. Пачки советских денежных знаков, рассыпанных, обугленных и запачканных землей и пылью развороченного здания, предстали глазам штрафников. Спустя минуту руины напомнили муравейник, кишащий солдатами, лихорадочно рассовывавшими купюры в вещмешки.  Команды «отставить!» молодого старшины никто уже не слышал. Беззащитность разбросанных заветных пачек затмевала истинную мысль - зачем на войне деньги, куда их можно было потратить?

- Слушай, молодой! – процедил сквозь прокуренные зубы один из бывших зэков. - То, что у тебя погоны другие на плечах, так это твои заботы! Понукать поищи других, а то в атаке вдруг получишь пулю не в лоб, а в спину!

Применять оружие и отдавать приказы в пустоту становилось бессмысленно. Жаргил сплюнул, резко развернулся и зашагал в направлении заданного расположения. Даже если на его плечах не желтела линия старшинских погон, он все равно не принял бы участия в мародерстве, устроенном остатками взвода его штрафной роты. Через сто метров он оглянулся.

- Шагай-шагай, командир! – съязвил тот же голос под одобрительный гогот окружающих. – Все верно делаешь!

Воздух неожиданно рассекла новая очередь минометного обстрела. Мгновение, и прямое попадание разметало по округе стены банка вместе с бесконтрольным взводом.

- Скажи, боец, как так получилось, что из всего взвода ты один живой остался? – обратился к нему на допросе в землянке капитан военной контрразведки, разбирая произошедшее. – Не нравится мне твоя история.

- А я ему верю, - вступился за парня молодой комбат. – Слушай, капитан, у меня опытных людей итак по пальцам пересчитать. Не трогай его. Прибереги для боя.

- Не думай, что твой «комбатя» уговорил меня, - подумав, сказал контрразведчик Жаргилу. – Сам знаю, бои скоро тяжелые предстоят. Там и очистишь себя от моих сомнений. А смотреть на тебя я буду пристально.

На войне у Жаргила друзей было немного. Один из них – командир батальона, которого звали Евгений, такой же как он молодой парень, только без шлейфа былых грехов, как у него. После «учебки» новоиспеченных лейтенантов определили в стрелковую дивизию. Командного состава у штрафников недоставало, и Евгений был одним из тех, кем заткнули эту дыру. На фоне стремительных потерь он, вначале командир взвода, быстро стал комбатом. Офицерский паек молодой командир всегда делил с солдатами.

Жаргил видел стремительный рост Евгения как командира. Каких-то пару-тройку месяцев назад лейтенант от волнения перед боем не мог четко перед строем выговорить слова. А теперь перед очередным крупным наступлением сухо, жестко и доходчиво произносит на построении до новичков речь о том, что приказа отступать не будет, готовьтесь погибать, добавляя через паузу необходимое - и я буду рядом с вами.

У старожилов на войне рано или поздно вырабатывается привычка к потери сослуживцев. Было такое и у Жаргила. В холодные ночи обычной практикой среди солдат на передовой было бросить одну шинель на землю, другой двоим бойцам укрыться. Счет потерянным коллегам, с которыми делил ужин и кров под открытым небом, Жаргил не вел. Но часто вспоминался один восемнадцатилетний парень – Леша Фролов. В штрафную роту он попал, потому что в первом бою струсил подняться в атаку. Этот груз был тяжел для него вдвойне, потому что на фронт он записался добровольцем, завысил на год возраст, чтобы пройти комиссию, показывая подобными действиями близким решимость в борьбе с врагом. А получилось, что в первом же бою струсил.

- Со всеми бывает, - произнес у вечернего костра старшина, услышав угрызения совести молодого бойца. – В первый раз и курицу рубить страшно. Что уж о человеке говорить…

Юношеской неокрепшей душой Фролов тянулся к хмурому Жаргилу.

- А какая в ваших краях вера? – спросил однажды он, глядя на рассыпавшиеся звезды в бескрайнем черном небе.

- Шаманская в основном. Встречаются ламаисты. Православных много.

- Жаргил Аюрзаныч, а ты можешь нашаманить себе оберег какой-нибудь?

Жаргил вспомнил, как отец выжигал в семье любой намек на религиозные темы и оккультные отправления, будучи непримиримым коммунистом.

- Не знаю, - вопрос застал его врасплох. – Никогда не думал об этом.

Через минуту Жаргил услышал всхлипывания парня под шинелью.

- Я чувствую, что больше не вернусь домой, что не увижу маму, сестер, - прошептал Леша с набухшим от слез носом.

- Все будет хорошо. Ты обязательно вернешься домой. Я это вижу. Поверь мне. У меня дед был большим шаманом… И девчонку какую-нибудь встретишь, когда увольнительную дадут, - выпалил Жаргил, почувствовав себя старшим братом расплакавшегося в ночи ребенка.

Фролов через несколько дней погиб. Половина роты была накрыта землей после ураганного артобстрела. После его смерти остался горький привкус от никчемности произнесенных в тот вечер слов.

Черед старшины встретиться со смертью наступил поздней осенью 1942 года. 

Когда во время наступления противника, усиленного танками, рядом с парнем разорвалась мина, в родном доме в деревне со стены сорвались четки деда-шамана. Деревянные бусины, нанизанные на конский волос, бережно оберегала прабабушка, для которой они хранили главную память о любимом сыне. После того, как четки достались Аюрзану, тот не разрешил устраивать приютившемуся ламе молитвенный уголок в доме, где им нашлось бы достойное место, и просто повесил их на стену между окнами.

Жаргил лежал на земле, смутно осознавая, что все получилось так, как он ожидал. Головокружение, тошнота, слабость, озноб, смерть, крадущаяся против течения крови из рваных ран, отрешенность, боль от застрявшего металла в теле, зовущая забыться и не двигаться. Возможно, подобное чувствовали косули, которых в прошлой жизни он бил в тайге. На морозе яблоки глаз животных стекленели быстро. Он закрыл веки. Все выходило так, как он ожидал. Бой шел уже далеко позади линии оборонительных окоп. Их рота не отбила танковую атаку. В ушах до сих пор стоял грохот гусениц тяжелых машин, выворачивающих почву.

Старый полуслепой лама, услышав глухую россыпь деревянных костяшек по полу, бросился с криком их собирать. На шум выскочили домашние. Ползающий на четвереньках старик дрожащим голосом приказал всем искать недостающие части, видя во всем происходящем понятное только ему великое таинство. Найденные бусины нанизали на новую нить. Не доставало только двух, закатившихся в неведомые щели между грубо струганными досками пола.

Наутро лама отмерил в склянку немного молока, аккуратно отрезал ломтик хлеба, отобрал средний кусочек сахара из туеска, отсыпал горсть махорки из матерчатого мешка на печке и попросил увезти его в Артуху. На середине пути, за озером телега по ось колес застряла в непроходимой колее черноземных дорог, неизбежного спутника слякотного аларского межсезонья.

Аюрзан с холщовой сумкой через плечо и палкой-посохом в руке направился пешком, опасаясь не успеть выполнить задуманного. Приковыляв засветло к сосне, старик разжег костер, выложил содержимое сумы рядом и обратился к хозяину местности.

- Бурулу, прости, что тревожу, но чувствую, что кому-то нужна твоя помощь. Не думай, что дети и внуки забыли тебя. Просто сейчас времена такие.

Аюрзан окропил местность молоком, одарил кусочками скромных подношений с пожеланиями укрепления здоровья и продления жизни близких, используя вперемежку словосочетания, которые когда-то произносил Бурулу, и отрывки из молитвы «цэдуб», затаившиеся в уголках памяти. Под дерево он поставил деревянную фигурку Будды, сидящего в позе лотоса, свою любимую и наиболее удавшуюся поделку.

Ночью выпал первый снег. Наутро по скованной хрупким льдом дороге до Артухи докатилась телега. Приехавшие застали тело старика сидящим у потухшего костра с печатью спокойствия на лице и расположением рук, застывшими, словно, в беседе со старым знакомым. Монгола похоронили там же, вспомнив его давнее желание об этом.

* * *
- Повезло вам, бойцы, - громко произнес пациентам госпиталя военный врач во время обхода. – Попали к нам именно сейчас, когда мы начинаем использовать новый препарат, разработанный советскими учеными. Пенициллин называется. Полгода назад поступившие в похожем состоянии часто умирали от сепсиса, многим приходилось ампутировать конечности, но даже и это не помогало.

Остановившись у очередной кровати, врач, осматривая ногу парня-азиата, спросил:

- Как чувствуешь себя?

- Ничего, вроде.

- «Ничего», - усмехнулся человек в белом халате. – Мы тебя с того света вытащили, а ты - «ничего». Одно плохо, не удалось добраться до двух осколков в твоей ноге. Ходить будешь. В футбол только вряд ли сможешь играть. Любишь футбол?

- Да так.

- «Да так», - снова повторил за пациентом с усмешкой доктор. – Ты как будто и не рад, что живой остался.

- Когда меня снова на фронт?

- Да все, брат, отвоевался ты. Инвалидов мы в строй не возвращаем. Полежишь у нас месяц-другой и домой. Хотя, какой ты инвалид? Руки-ноги на месте, контузии вроде нет, видеть, слышать, говорить можешь. Хорошо молился, видать … А разбить врага у нас бойцов хватит.   

Через месяц комендант вручил Жаргилу документы о демобилизации.

- Ваша судимость погашена. Теперь можете возвращаться к мирной гражданской жизни, - сказал офицер в заключении, потом закурил, снял фуражку и добавил. – И еще, старшина, приказывать тебе не могу, поэтому хочу попросить об одном одолжении. У нас тут матрос с Балтийского флота умирает. Последняя стадия туберкулеза. Прошел длительный курс лечения. Но врачи бессильны. Просит отправить его на родину. Всем надоел уже. А отпустить не можем, нужен сопровождающий, потому что он лежачий. Я, как узнал, что ты из тех же краев, так и понял, что это судьба. Без тебя никуда. Выручай… Что молчишь?

- Привык без приказа не говорить ничего. Часто бывало, лишнее слово против тебя играло.

Земляка звали Хамаганов Михаил. Родом он был из Кабанского района, расположенного на восточной стороне Байкала. Близких родственников у него не было. В селе Корсаково оставалась вдова старшего брата, умершего от болезни задолго до войны, и племянник. У нее уже была своя семья.

- Думаю, не оставит калеку-сироту, - воодушевленно усмехнулся молодой матрос, делясь с Жаргилом на бурятском языке в начале дальней дороги. – Мне много не надо. Угол в доме, кусочек соленого омуля. Глядишь, родная земля силы даст подняться. Рыбу хочу поесть нашу байкальскую, порыбачить. В детстве с протоки не вылезал, напрашивался к старшим вместе на море ездить. Люблю наш Байкал, холодный, суровый, могучий. Я ведь только из-за этого на флот пошел. Ты был на Байкале?

- Нет. Это далеко от нас. У нас свой водоем есть, Алят называется.

- Не слышал о таком.

- По сравнению с Байкалом он капля, пять километров в длину, два в ширину. Но по крайней мере в одной легенде его имя упоминается. Мне дядья на охоте рассказывали. Задумал однажды старик Байкал единственную дочь красавицу Ангару замуж выдать. На сватовство явились богатырь Сэлэнгэ, охотник Баргажан, удачливый Иркут и толстый Алят. Но у Ангары был свой избранник – красавиц Енисей. Ночью тайком она сбежала от грозного отца. Узнав об этом, старик в ярости сорвал кусок скалы и бросил дочери вслед. С тех пор на выходе Ангары из Байкала из воды вылезает острие той скалы – Боо-шулэн (Шаман-камень).

К концу первой недели возвращения домой энергия моряка стала иссякать. Он все чаще стал впадать в забытье, стонать от боли в груди. Болезненно желтая кожа сухой коркой стянула некогда круглые щеки, раскосые веки. Жаргил с котелком на костылях скакал на полустанках за кипятком, поил больного чаем и бульоном из тушенки. Куря в тамбуре и разглядывая открывающиеся просторы под стук колесных пар, старшина молча рассуждал, почему ему, штрафнику, бывшему уголовнику, досталась счастливая доля живым возвращаться в родные края, а молодому парню, наверняка, не успевшему натворить ничего, за что было бы стыдно в дальнейшем, - долгая и мучительная смерть в чужом доме, хотя и на своей земле.

Жаргил поначалу планировал выйти на станции в Кутулике, от которого до Алят четыре десятка километров, сущая ерунда по сравнению с количеством лет и дорог, отделявших его от радости взглянуть на зеркало родного озера, но бросить умирающего соседа оказалось сложнее. За ночь поезд обогнул Байкал с макушкой Шаман-камня. В Селенгинске с санитарной группой он сопроводил матроса в больницу и остался с лежачим ждать приезда родственников.

На утро приехала телега с двумя мужиками и бабой.

- Сайн байна!

- Мэндээ.

Невысокая женщина с решительным лицом, выдававшим жесткий, нервный характер, в изношенной, но аккуратно залатанной одежде, обняла больного и со слезами по-бабьи запричитала. Рядом переминался сухонький подслеповатый мужичок с безобидным лицом, очевидно муж, не зная, куда деть руки, и чувствуя от этого себя еще более неловко.

- Я на этом тарантасе не дам везти человека в таком состоянии. Вы же его затрясете до смерти, - увидев телегу, бросил врач приехавшим людям.    

Матрос беспомощными глазами посмотрел на товарища. У него не было сил говорить.

- Доктор! - рявкнул старшина, вспомнив, как приходилось ругаться с разношерстным составом штрафной роты. - Мы проехали полстраны не для того, чтобы застрять в твоем клоповнике в двух часах езды от места назначения. Если там, - он махнул головой на запад, - военврач-полковник отпускает человека домой в таком состоянии, то ты – это мелкое недоразумение на нашем долгом пути. Просто не мешай доделать начатое. Все знают, что с ним. Так дай человеку спокойно уйти в родных местах, а не в казенной палате.

Разгоряченный человек в шинели с суженными от злобы глазами, крепко сжимающий большими кулаками ручки костылей, производил необходимое впечатление для того, чтобы больше ни о чем не спорить.

Перед кончиной моряк успел вдохнуть терпкий плотный навозный воздух, окружающий родное село, и посмотреть на пятнадцатилетнего племянника по имени Сергей. Милентий, подслеповатый хозяин небогатого дома, по указу жены соскреб из комода остатки денег и отправился к плотнику заказывать гроб.

- Ты купишь мне вкусное? – спросила пятилетняя дочурка, помня, что бывает, когда достаются деньги из шкафа.

- Нет, дочка, - ответил виновато отец и погладил девочку по голове. – Потом. Обязательно.

* * *
До Алят с железнодорожной станции Жаргила довез старик на телеге, снаряженной опростанными бидонами из-под молока. Озеро, недавно освободившееся от оков льда, невозмутимо покачивало серыми волнами. У ограды соседа суетились куры. Возле дома Сусанны возился мальчик лет трех.

В родном дворе беззаботно бегали двое малолетних племянников. Открывший ворота незнакомый взрослый мужчина в шинели с суровым взглядом, опирающийся на костыли, почти гигант в детских глазах, своим грозным видом сковал играющих. Великан спросил про старших и, узнав, что они на работе, попросил позвать. Пятки мальчуганов засверкали по улице, не успев дослушать сказанного.

Оставшись один, Жаргил бросил вещь-мешок на скамью, на него шапку. Открыл ворота и, спустившись к озеру, примостился на чурку у берега. Слабый ветерок шевелил волосы. Солдат неторопливо мастерил самокрутку. Если бы не погода и забинтованная нога, бросился бы в воду, чтобы смыть с себя усталость от долгой дороги и воспоминания о потраченных не на то годах.

Неожиданно его окликнули по имени. Он повернулся. Это была Сусанна. Такая же невысокая точеная фигура. Сейчас, казалось, он мог поднять ее одной рукой.

- Ты воевал? – глядя на тертую шинель, костыли, уткнувшиеся в прошлогоднюю траву, со смешанными чувствами произнесла женщина.

- У тебя ребенок? – перебил Жаргил, вспомнив про мальчика, игравшего у ворот ее дома.

- Да.

- Замужем?

Она опустила глаза, отрицательно покачав головой.

- Я уже не ждала тебя увидеть. Хотела тоже уехать куда-нибудь, в Иркутск, да вот война…

Они оказались повзрослевшими и, как будто, чужими людьми.

- Как там, на войне?

- Когда обстреливают страшно, а так – ничего.

- Что собираешься делать?

- В бане свои кости отпарить от дорожной пыли. А потом выпить чего-нибудь, - попытался пошутить фронтовик. – Восемь лет шел домой.

Через день из Алари приехал секретарь райкома. Взгляд его был недоверчив, голос с нотами изжоги.

- Почему сразу не явился на отметку в район?

Жаргил промолчал, достал из гимнастерки имевшиеся документы и выложил перед начальником. Тот внимательно прочитал каждую строчку, заметил на гимнастерке, брошенной на спинку стула, нашивки о ранении и погоны с желтой полосой, костыли в углу у печи.

С минуту гость молчал, переваривая прочитанное.

- А я подумал, ты с тюрьмы сбежал. Известно ведь, что тебя осудили.

- Да вот, сбежал через фронт.

- Ты так не шути. Если искупил вину, претензий к тебе сейчас нет. Настраивайся на плодотворную работу в тылу.

Мужчины закурили. Разгоняя рукой густой дым, секретарь произнес:

- Такое дело, предлагаю тебе должность председателя колхоза. А что? Фронтовик, звание имеешь – ротой командовал, и селом сможешь. Будем считать, что биография твоя теперь чиста. Выбора у меня нет. Все, кто достоин, - на фронте. Сейчас на должности старик Протас Алексеевич. Но от него толку немного. А высокие задачи по заготовке, по выращиванию, по надоям с нас никто не снимает. Тут тебе не Усть-Удинск.

- А что там?

- Не знаешь разве? Там отбывал свою первую ссылку товарищ Сталин. Колхоз на особом счету. С кадрами, с техникой проблем нет. В самом Иркутске решают, кого удостоить чести быть председателем такого исторического места! А здесь у нас все проще. Жду от тебя согласия.

- Подумать дашь?

- Говори сразу.

- Мне бы отдохнуть неделю.

- Два дня.

Через пару дней Жаргил скакал на костылях с ревизией по колхозным амбарам, тракторным мастерским, скотным фермам и всматривался в горизонт распаханных полей. Секретарь верно угадал с назначением. Служилому человеку не надо говорить об исполнительской дисциплине и личной ответственности за выполнение порученного задания. Такие качества заложены в каждой клеточке тела, познавшего карающую силу государства и вышколенного передовой.

* * *
Когда из динамиков радио прозвучало, что война победоносно завершена, председатель распорядился устроить на пришкольном дворе большой стол.

- Товарищи, - произнес он с волнением в голосе перед односельчанами, ждавшими нужных слов, - поздравляю вас с долгожданным окончанием войны и победой над врагом. Я знаю, что такое передовая и работа в тылу, кровь и потери фронтовых друзей, пот и слезы работников от усталости на трудовых полях. Наша армия и вы завоевали победу, и у нас сегодня заслуженный праздник. Прошу встать в память о погибших… Прошу помнить об этом всегда…

Майский вечер плыл в реке тепла и всеобщего счастья. Прыгающие рядом дети таскали со стола еду. В какой-то момент Жаргил заметил краем глаза, как за Сусанной пытается ухаживать молодой тракторист. Хороший ответственный парень, но не искушенный в питейном деле. Поначалу тот вел себя подчеркнуто корректно, потом самогон снял природную сдержанность. Он стал часто дотрагиваться до руки женщины и притягивать ее против воли к себе.

В курительном уголке председатель попытался приструнить юношу.

- Ты что думаешь, если женщина одна, с ребенком, то заступиться некому и можно лапать ее?

- Давай выпьем, Жаргил Аюрзаныч, - легкомысленно сглаживая тон разговора, отозвался тракторист. – Вечер-то какой!

- Я думаю, тебе пора отдохнуть.

- За победу не хочешь?

- Не прикрывайся такими словами!

- А может, она сама этого хочет! - вспылил вдруг парень. – Тебе, Аюрзаныч, скоро тридцатник стукнет, а ты все без бабы! Так не мешай другим, в ком сила есть и интерес.

- Сила, говоришь, есть. Тогда, наверное, удержишь.

Удар в скулу свалил парня с ног. На мгновение Жаргил почувствовал себя бойцом в штыковой атаке, где надо добить замешкавшегося врага, пока не случилось обратного. Кто-то из подоспевших сельчан повис на его кулаке. Плети рук скрутили председателя и увели подальше.

Два дня фронтовик находился в загуле, заливая память о своей горячности, об одиночестве, о потерянных годах, о погибших ребятах, об ушедших родителях, о ясном свете великой победы, но почему-то смутном образе личного будущего. В доме, в котором он жил один после того, как родственники оставили его вернувшемуся хозяину, менялись лица собутыльников, но в сердце оставалась и множилась тоска о чем-то недосказанном и несбывшемся.

Третьим утром из ямы забвения и отчужденности его вырвал звук резко одернутых штор, прятавших комнату от солнечного света. Пришедшая Сусанна с ненавистью выгнала всех временных постояльцев, вымела пустые бутылки, вымыла посуду, стены, окна, полы, вытряхнула покрывала и половики.

Хозяин в это время сидел на крыльце, опершись о трость и докуривая, неведомо какую, папиросу. Разгоряченная женщина, вытирая пот со лба, наконец, присела рядом.

- Я думаю, хватит нам бегать друг от друга.  Хватит держать на меня злобу. Хватит себя винить, - спокойно произнесла она, вытирая руки о подол. – Что думаешь об этом?

Мужчина чиркнул спичкой и закурил очередную папиросу. Сусанна в тишине посидела еще немного, поправила платок и молча направилась к воротам.

- Я хочу, чтобы ты осталась, - услышала она в спину, едва не захлопнулась за ней дверь.

Через год, весной, в слякотный апрельский день, у них родился сын. Сына назвали Евгений. Это был мой отец. Кроме него было еще шесть детей.

В тот момент, когда мальчик заявил первым криком о своем появлении на свет, на другой стороне Байкала Серафима, приютившая когда-то умирающего моряка, к собственному стыду узнала, что в свои сорок лет оказалась беременна. Женщина была давно надломлена батрацким существованием. Из двенадцати детей, что она родила до этого момента, выжило только четверо. Плодить нищету и жить страхом, выживет ли очередной ребенок, больше не хотелось. И она прыгала с крыши сарая, пила настои, пытаясь вывести из себя нежданный зародыш. Впрочем, тот сидел крепко и этим упрямством убедил родительницу не совершать ничего худого с ним. За пару дней до Нового года у Серафимы появился тринадцатый ребенок – девочка Валя, это при старшем сыне, которому было уже восемнадцать лет. Та девочка стала моей матерью.

С окончанием трудовой пятилетки дед ушел с места председателя. Стране нужны были образованные руководители для подъема социалистического хозяйства, надломленного и обескровленного годами войны. Жаргил с неполным средним образованием не вписывался в такую иерархию, да и душа давно не лежала к административной службе. Ездить в райцентр, оправдываться на планерках за то, что «показатели» не растут, стоять по стойке смирно перед первым, вторым, третьим секретарем райкома, смотреть с тоской в окно во время протокольного совещания по вопросу результатов социалистического соревнования в рамках района и области. Это было не то, ради чего когда-то хотелось выжить на войне, и он легко написал заявление об уходе. Зато теперь можно было вплотную вернуться к некогда заброшенным делам опытного охотника на таежного зверя. Растущую семью надо было кормить.

II

Из всех многочисленных братьев отца выделялся дядя с коротким именем Лев. Родители изначально нарекли его Леонидом. Но в своем первом паспорте он навсегда отсек лишнее, благо, что примеры для подражания были. Мой отец, его старший брат, в паспорте записался по отчеству не Жаргилович, а Жоржевич. Ну, а как может быть еще, если мама – Сусанна?

Дядя Лева – личность загадочная, неординарная. Он был слеплен из другого теста. Его всегда интересовали иные вещи в отличие от близких людей. Он постоянно рисовал, причем неважно на чем – на известке стен, свежеструганных досках, бересте, коробке спичек, газетном клочке. Пикассо, который черпал вдохновение из своих детских работ, отдал бы многое за рисунки юного Левы.

Кто-то сказал, что в нем растет шаман. Льву было меньше года, когда по стране пролетела страшная весть о смерти Сталина. За день до этого по недогляду взрослых ребенок смял фотографию вождя, почти святыню в небогатом домашнем скарбе. Рука на годовалого малыша не поднялась. Ругались взрослые. Через день по радио объявили – умер «отец народов». Мой отец семи лет с матерью рыдая бежали по улицам с криками – Сталин умер! Как теперь мы без него! А малолетний Лев весь день болтал в кроватке ногами и отказывался поплакать.

Однажды декабрьским днем Лева захотел мяса. Мать отругала его за несдержанность. Имевшиеся припасы необходимо было растянуть до лета. «Завтра мы будем есть мясо», - упрямо повторил малолетний сын.

Морозным зимним утром старший из детей Женя выскочил на крыльцо, чтобы помочиться. Сон с мальчика согнала не сибирская стужа, а косуля, забившаяся в угол ворот и испуганно уставившаяся на него. Деревенские собаки затравили выскочившее из леса животное. В поисках спасения косуля перемахнула через ограду дома, да так и не сумела выбраться обратно наружу.

- Аба, аба! Газаартаамнай яман ороо! (Отец, отец! В наш двор коза забежала!) – возбужденно закричал Женя, влетев в дом.

Отец вышел во двор. Зверь надежно был заперт заборами дома. Вернувшись, он, не спеша, снял со стены ружье и принялся заряжать.

- Не надо! – хватаясь руками за серый ствол, закричал мальчик.

Нижняя челюсть мальчика жалостливо дрожала. Беззащитность и кротость, застывшая в глазах лесного животного, проникла в душу ребенка и соткалась в бесконечную мольбу о пощаде.

- Оставим козу у нас! - плакал Женя, придумывая варианты спасения. – Будет жить в сарае с коровой. Я буду смотреть за ней.

Жаргил же видел перед собой только лесного зверя и глупую болтовню сына. Сколько таких пугливых копытных он бил в тайге, трудно было сосчитать. Жалость – не для отца большого семейства. Когда по лавкам дома четверка ребятишек, дикое животное, заскочившее во двор, - это удача, подарок природы.

Утреннюю деревенскую тишину разорвал одиночный выстрел. Залаяли собаки.

Женя убежал в комнату, зарылся в постель и проплакал до вечера, так ни разу и не прикоснувшись к парному мясу, дымившемуся весь день на столе. А малолетний Лева беззаботно болтал ножками, поедая с очередной косточки кусок мяса.

В юношеских драках Лев не раз ломал себе нос, но упрямо повторял доказывать соперникам свою решимость. «Не хочу с тобой драться, - говорил какой-нибудь ровесник после очередного горячего спора с ним как способ его разрешения. – Ты сразу психовать начинаешь!»

Несмотря на предупреждение ребят из так называемого дальнего околотка села - «Шанхая» о том, что «их девчонок» могут провожать только они, Лев демонстративно вел девушку из клуба до калитки дома на другой конец деревни. В наступающих сумерках рука ложилась на плечи подруги, временами соскальзывала на талию, и сознание пьянело от мысли доступности взрослых игр. Скотина, справляющая непринужденно нужду по зову природы неподалеку, не сбивала романтического настроя. 

Домой парень возвращался в синяках, с ободранными кулаками. Но наступал очередной вечер, и юноша упрямо отзывался в кавалеры.

* * *
Провожая после школы Льва в столицу, отец произнес:

- Если у тебя там ничего не выйдет, не беспокойся, возвращайся. Место пастуха найдется всегда.

Именно поэтому, как потом вспоминал Лев, он уехал со спокойным сердцем. Слова отца придали уверенности. Если не получится столичная жизнь, то приземлится, в случае падения, есть куда.

Его отчислили из технологического института, и он закончил ВГИК по специализации «рисованное кино». Вначале он поступал на актерский факультет, но его «зарубил» Этуш. Уже учась на факультете художественной мультипликации, он как-то задумался, достоин ли такой чести, но потом понял, что он – лучший. В зрелые годы в качестве душевного отдохновения он появлялся в качестве футбольного комментатора. Лет десять назад открыл для себя путь ведущего радиопередачи. Его визитной карточкой всегда была точность, искренность и яркость произнесенных слов.

Однажды резюмируя интервью с игроком столичного клуба, Лев снисходительно произнес в прямом эфире:

- Нынешние футболисты в публичной беседе – дипломаты с заискивающей лестью в адрес сильных клубов и приятными речами в сторону родной команды. Этакий крик: посмотрите, я отличный парень - о родном клубе – приятное, о другом – хорошее! Милашки. А что поделаешь? Надо думать о будущем!

В другой раз услышав, как столичный «журналист-«троешник» (как он его назвал) Леонид Млечин попытался снисходительно отозваться о Бурятии после ее посещения нынешним летом, дядя раздраженно прокомментировал в радиоэфире:

- Если бы подобное прозвучало из уст Леонида Парфенова, Владимира Познера, Анатолия Лысенко, я бы глубоко задумался. Но Млечин … Кто это? Предполагаю, что его журналистское творчество такая же посредственность, как и его фамилия!

За трудовую деятельность в области анимации Лев даже был удостоен государственной премии. Но о ней он редко вспоминал и не выносил на знамена, ярко поясняя, что если ты не нобелевский лауреат, не олимпийский чемпион или, на худой конец, не обладатель «Оскара», то прочими наградами можно не хвастать. Есть люди, по сравнению с достижениями которых, наши действия подобны копанию навозного червя, - пояснял он свою личную скромность в этом вопросе.

Домой в деревню дядя возвращался, когда разводился с очередной женой или терпел неудачу в творческом деле. Впрочем, это было нечасто.

После развода с первой женой он уехал из Москвы практически нищим. На самолет денег не хватило, и он поехал поездом. На перрон иркутского вокзала Лев вышел с тридцатью рублями в кармане и аккордеоном. Все богатство было выиграно в карты в ходе недельной поездки.

Жена одного проигравшегося фронтовика отказалась мириться с карточным долгом, но, подумав, отдала «трофейный» с войны немецкий аккордеон в отместку гармонисту-мужу – чтобы тот знал, что значит играть на деньги.

Музыкальными инструментами Лев не владел, но гармонь взял. Глаз его всегда отличал стоящую вещь от безделицы. С сознательных лет вечера он не любил проводить праздно. И изящные пальцы уже в день возвращения домой мучили инструмент в настойчивых попытках извлечь популярные звуки. Парень самостоятельно без знания нотной грамоты постиг азы игры на аккордеоне и сотворил пять собственных замысловатых мелодий.

Уезжая в конце лета на запад штурмовать оставленные в пылу эмоций высоты, он запер аккордеон в чулане, наказав родителям, чтобы инструмент сохранили. С тех пор, проникновенные звуки кожаных мехов, разлетаясь по округе благодаря акустике озерной глади, оповещали, что герой вернулся в деревню.

В 1984 году в один из таких периодов зализывания ран я застал его шестилетним ребенком. Ночью, когда все спали, он смотрел по черно-белому телевизору трансляцию футбольного матча.

Я приподнял голову с постели, расстеленной детям на полу, и стал смотреть игру. Дядя снисходительно спросил:

- За кого болеешь?

- А кто играет?

- «Зенит» - «Спартак».

- За «Спартак», - не задумываясь выпалил я.

Весной того года на большом экране я увидел «Спартака» Стэнли Кубрика с Керком Дугласом. Трагический, но несгибаемый образ гладиатора оставил неизгладимый след в моем дошкольном мировоззрении. Поэтому другой любимой команды для меня быть уже не могло.

Финала встречи я не дождался и уснул. «Зенит» Павла Садырина того года был сложным соперником. Одним тем, что в конце года садыринская команда стала чемпионом СССР (на удивление всех), можно было объяснить накал в любой ее игре.

Дядя был приятно удивлен интересом юного племянника к футболу. К слову сказать, я был бы тоже приятно поражен, если бы сегодня мой шестилетний сын примостился рядом во время просмотра матча лидеров сезона. С тех пор между нами установился контакт. Лев время от времени делился со мной впечатлениями, воспоминаниями, мыслями, рождающимися в его творческой голове.

О своей встрече с драматургом Александром Вампиловым в студенческие годы он поведал мне, уже старшекласснику, следующее:

- Я показал ему свой рассказ. Он не стал его читать (много вас таких начинающих!), ответив только, что тоже свое первое сочинение опубликовал в двадцать один год. Потом спросил, откуда я. Мой ответ его оживил. Ну как же, два аларца, и оба писатели. Один состоявшийся, но не оцененный, другой – только-только на пути творческой самореализации. Случайно обнаруженная моя любовь к футболу положила его на лопатки, потому что он тоже был бесконечно предан этой игре. Мы вышли на школьный стадион и стали бить друг другу пенальти. Первую пятерку мы закончили со счетом 4:2 в мою пользу, вторую – 5:1, третью после счета 3:0 он отказался доигрывать. Я разгромил его. Молодость не умеет быть учтивой. Это его задело, и меня на свой тридцатипятилетний юбилей, который должен был состояться через неделю, он не позвал. Но юбилея не было, потому что он утонул. Байкал остудил его горячее сердце, откровенный и свободолюбивый нрав.

Спустя несколько лет я отметил для себя, что Вампилов разгромил меня в творчестве. У него с десяток экранизированных пьес, в которых сыграли Евгений Леонов, Караченцов, Вицин, Даль, Чурикова, Крючкова, Боярский. Их снимали легенды кино – Панфилов и Мельников. Таких успешных авторов можно сосчитать по пальцам. Любой стоящий драматург из Прибайкалья навсегда останется вторым после него. Мне с высоты лет видны некоторые недочеты в его произведениях. Но мне сейчас шестьдесят. А он свои пьесы создал, когда ему было в два раза меньше.

 - Здесь есть немного кокетства, - отозвался я на подобное заявление. - У вас несколько громких мультфильмов. Так, что вы тоже классик в своей области. Вот мне тридцать пять скоро. И я могу посыпать голову пеплом, что все утекло. Творческих высот мне точно не светит.

- Не измеряй личные достижения творческой самореализацией, материальными параметрами и популярностью. То, что ты сейчас сидишь здоровый, красивый, высказываешь неглупые вещи, у тебя есть работа и перспективы, - это уже есть богатство.

Многочисленные разводы дядя иронично оправдывал словами академика Александрова о том, что удачно жениться – все равно, что вытащить ужа из мешка с гадюками, с добавлением: мне везло на последних.

- Когда ты смотришь на свою женщину, не должно быть отношения – «ну ладно», - рассуждал Лев. – А многие смиряются, считая, что так и должно быть. Любая девушка, выходя замуж, хочет выгодно себя «продать» – чтобы у будущего мужа была квартира, автомобиль, высокооплачиваемая работа, хотя бы в неотдаленной перспективе. А я -художник. Я не отвечал таким запросам. Но, тем не менее, удовлетворяться посредственностью не хотел.

Фильм «Побег из Шоушенка». В чем назидательность? Есть люди, у которых есть цель существования. Они двигаются к ней, щепотками вынося грунт из туннеля, ведущего к цели. Понятно, что этому нужно отдать не месяц, не год. Я из их числа. Я всегда готов был к долгой дороге. Частично это касается того, почему я ушел от второй жены. Она не верила в то, что я смогу добиться успеха в творчестве. Через пару месяцев, как мы расстались, я заключил первый крупный договор, мой сценарий приняли. А через год мне дали госпремию.

- Было злорадство?

- Нет. Она ведь могла и не ошибиться, будь я менее изобретательнее и поворотливее. У нас общий сын. Кстати, неплохой футболист. Надеюсь, когда-нибудь прославит мое имя.

- Общаетесь с ним?

- Крайне редко и на расстоянии. Я бы тоже был неприветлив с отцом, который не жил рядом. Но деньги от меня ему уходили регулярно, как и всем остальным. Я думаю, это перевесит чашу негатива ко мне. С возрастом они меня поймут, обязательно.

Мои заработки были непостоянны. Тем не менее, большие деньги появлялись. Но когда из уст женщины, с которой я находился рядом, возникали и множились разговоры о том, какую мебель необходимо приобрести, дорогую одежду, технику, я спустя определенное время уходил. Только после третьего раза я понял, что женщины – существа материальные, наседки и собственницы. Искать иное бесполезно. Я оставлял жен, потому что не мог превращать свою жизнь в мещанское времяпрепровождение.

- Однако, - укорил я, вспоминая двухэтажный дом в деревне с видом на озеро, с ротанговым креслом-качалкой и коньячным столиком. – Сами-то себе Вы обеспечили минимальный уровень комфорта.

- Это совсем другая история, - снисходительно отозвался Лев. - Мудрость приходит незаметно, так же, как жирок на животе, сутулость и морщины… Никто же не говорит, что именно я был прав!

О футболе и спорте дядя мог рассуждать бесконечно.

- Почему футбол – спорт номер один в мире? – произнес он однажды. – Потому что, чтобы в него играть, нужен только мяч или что-то катающееся и неприхотливые условия для игры. Для баскетбола же нужна ровная площадка с подвешенной корзиной, для волейбола длинная, широкая сетка с мячом, для хоккея вообще – магазин обмундирования в виде коньков, щитков, клюшки. Ты скажешь проще футбола только бег. Но бег – это не командный вид спорта. Там всегда побеждает накаченный атлет с длинными ногами. В футболе же и с короткими ногами пригодится парень, если он обладает фантазией, чтобы с умом распорядиться мячом.

Я вырос в стране, знавшей большие футбольные победы. Отлично помню «золото», вырванное у бразильцев, на олимпиаде в Сеуле, «серебро» на чемпионате Европы в том же году, еврокубковые победы киевского и тбилисского «Динамо». Прошло двадцать лет. Выросло новое поколение болельщиков, не знавших такого рядового счастья, как личное воспоминание о былых победах родной команды. Всерьез казалось, что у них нет ни прошлого, ни настоящего, ни, видимо, будущего. Но бронза на Евро-2008, пара европейских кубков смягчили мой взгляд.

Мы все-таки живем в парадоксально счастливой стране. Мы можем приглашать Хиддинка, Адвоката, Капелло друг за другом. Платить им бешеные деньги по европейским тренерским меркам. Посмотри на остальные страны. Чехия, Австрия, Польша и так далее. У них такой возможности не появится, наверное, никогда. Если только не обнаружатся запасы нефти или какого-нибудь дефицитного «энергона» на территории их стран.

Мы так гордимся отечественными миллиардерами, их покупками суперклубов, родовых замков, мировых компаний, будто это наши братья по плоти. На самом деле они нам так же близки, как премьер-министр Израиля или сомалийские пираты. Но, слава богу, хоть здесь у некоторых из них находится здравая мысль подсластить жизнь рядового российского бюргера, подкинув деньжат на любимую игрушку.

Еще одна не оставляющая меня мысль. Вдумайся в следующий факт. Мы расстраиваемся, когда наша сборная не вышла из отборочной группы. Немцы расстраиваются, когда их сборная не стала чемпионом. Вот она, золотая разница между нами. Я понимаю, в беге у африканцев существует некое физическое преимущество перед европейцами в структуре и силе ножных мышц. Но в футболе-то что мешает? Слава богу, и в боксе бьем, и в беге, и в чем бы то ни было германцев. Но в футболе они всегда выше нас. Для меня это вечная загадка. Из десяти турниров немцы только с одного уедут без медалей, а мы радуемся «бронзе», упавшей нам раз в четверть века.

В молодости я не мог уснуть, ожидая важный матч. Сегодня я легко засыпаю. Я понимаю, что если случится что-то непоправимое, время подлечит душевную травму. Наши футболисты закалили нас в этом плане.

В радиоэфире Лев вещал:

- Уважают только результат. Если его нет, то не обессудь. После летних олимпийских игр в Лондоне меня заняла эволюция наших побед, которую точнее было бы назвать деградацией. В советское время, а я застал его в сознательном возрасте, второе место на олимпийских играх в общекомандном зачете рассматривалось страной как поражение. В девяностые годы место в тройке стало ориентиром счастья. В двухтысячных – нулевых заговорили о месте в пятерке. Сегодня, после Лондона-2012 мы уже говорим о месте в десятке. За все это время стабильна только позиция Америки, которая все так же цепляется зубами за первое место, но уже с другим принципиальным соперником. Вот так же и доллар, обсуждаемый, сдающий позиции азиатским тиграм, но по-прежнему непотопляемый. Как бы мы ни ненавидели США за их жандармское поведение в мировой политике, у них все равно больше нобелевских лауреатов, спортивных побед, круче кино и развитее экономика.

* * *
- Человеческая жизнь странная, - рассуждал Лев о серых годах своей жизни. – Вроде, переживаешь трудное время и лишения, но проходит год-два и вспоминаешь о прошедшем с тихой ностальгией. Вспомни фильмы начала девяностых: стандартный набор драк, немного секса, линия мести, картинная гордость, примитивный идеализм. Но, все равно, актеры выросли и состоялись. Все, от сценаристов до зрителей, вычеркнули ту эпоху из памяти, потому что без нее все обстоит гладко и красиво.

В то время спрос на труд Льва отсутствовал, и он решил воспользоваться советом отца – вернуться в деревню. Два года дядя писал сразу несколько вещей, а между делом занимался сельской рутиной – колол дрова, доил коров, косил сено, копал картошку, пропускал стаканчик с соседом, и искренно хотел, чтобы о нем все забыли. При этом из Алят периодически слал бандероли со сценариями в столичные студии и продюсерские центры с необъяснимой надеждой на чудо.

Жаргил и Сусанна к девяностым годам были седовласыми стариками, лишенными зубов, с глубокими морщинами на лицах, в чертах которых с трудом угадывалась красота молодости с редких семейных фотокарточек. Кушали старики степенно, не торопясь, старательно срезая с ломтя хлеба мякиш и макая его в сметану. Зрение деда давно село. Роговые очки с толстыми линзами и сломанными дужками, которые он одевал, выходя из дома, помогали различать только силуэт предметов. По двору он передвигался с тросточкой, но живо. Хозяйство, созданное и взращенное собственными руками, не представляло загадки и отложилось в сознании в виде четких схем – здесь стайки с живностью, здесь калитка в огород, где можно нарвать лебеды с крапивой, здесь амбар, где нужно приготовить пищу для поросят. В минуту отдыха Жаргил присаживался на деревянную софу в прихожей, втыкал в овальную сигарету спичку, чтобы хорошо держалась на стертых деснах, и закуривал. Много он не болтал, предпочитая больше слушать. Старческое ворчание жены, сплетни соседских старушек, уверенные речи взрослых детей, гам и топот внуков по дому, наконец, голос диктора из вечерней телепрограммы «Время», - все смешивалось в единую картину завершенности мира. Старая кошка любила общество престарелого хозяина дома. Днем она пристраивалась рядом с ним на софу подремать, а ночью ложилась на его поясницу, теплом своего тела борясь с болезнями, накопившимися в слабеющем организме.

В одном из выпусков программы «Время» прозвучала незаметная новость о деятельности военно-исторической поисковой группы в Смоленской области. Из останков группы советских солдат, поднятых из-под земли поисковиками вблизи многочисленных речушек в бассейне Волги, по единственно сохранившемуся медальону был идентифицирован красноармеец Фролов Алексей Викторович, 1924 года рождения, уроженец Тульской области. После извещения родственников о находке за прахом солдата приехала его младшая сестра, уже пенсионерка, и представители областного военкомата, чтобы с почестями захоронить солдата в родном селе.

Жаргил, не шевелясь, выслушал новость, воткнул спичку в новую сигарету и закурил. За толстыми линзами очков были незаметны слезы. В голове пролетела мысль о том, что теперь ему можно уйти спокойно. На войне и после нее он много раз вспоминал молодого сослуживца, чувствуя перед ним вину за нечаянно вселенную надежду о возвращении домой. Возвратившись с войны, Жаргил навсегда закрыл для себя тему о своей принадлежности к шаманским корням и холодно реагировал на попытки окружающих заговорить об этом.

* * *
В один из дней деревенского забвения Льву позвонили из Иркутска местные журналисты. Они хотели приехать и написать, как живет лауреат государственной премии в деревне.

В телефонном разговоре с газетчиками Лев ответил емко:

- Пишите о тех, кто поставил на себе крест, у кого нет будущего. Вам же этого хочется. А у меня впереди еще будет успех, я еще поднимусь.

Он был гордым и тщеславным, о чем сам неоднократно заявлял в личных беседах. Те слова отразились в незамысловатой статейке. Про нее все забыли. Но слова Льва сбылись. И слова о тщеславии больше не казались пустым звуком.

Когда из его творческих работ что-то стало находить отклик, он перебрался в Москву. После дефолта 1998 года полоса безденежья как-то незаметно закончилась. Три сценария пошли в ход. Появилась работа художника в картинах. К концу нулевых Лев стал узнаваемым лицом, его приглашали на телевидение, фестивали, узнавали мнение, доверили эфир на радио.

К шестидесяти годам он получил все, к чему подспудно стремятся все творческие люди – славу, уважение, любовь почитателей, хороший счет в банке, чтобы остаток дней ни от кого не зависеть.

- У Вас с сердцем неважно и давление за двести, - констатировал врач на осмотре, устроенном знакомыми Льва из-за его жалоб на участившиеся головные боли. – Нужен длительный покой, если хотите прожить дольше.

- Знаете принцип творческих людей? – ответил обследуемый. – Пока есть работа – ее надо делать, потому что завтра предложений может не быть. Я понимаю, вставать в пять утра, проводить день в разъездах, терять много энергии, возвращаться домой за полночь, - это гвоздь в крышку гроба твоего здоровья. Но по-другому я уже не могу. Я чувствую себя велосипедистом - если остановлюсь, то упаду. Со мной такое было не раз. Разница только в том, что сейчас я точно не смогу подняться. Мне много лет и у меня нет времени на мелочи.

- Из тебя утекает жизнь, - завершил тему на сеансе эзотерики известный ведун, глядя в глаза Льва. – Если ты не остановишься, твой конец близок.

После таких встреч он перестал летать самолетами. На аргументы, что авиаперевозка является по статистике самым безопасным из всех видов транспорта, следовал ответ, что в автомобильном, железнодорожном, водном транспорте в случае катастрофы при определенных обстоятельствах человек может повлиять на ситуацию в свою пользу, в случае же с воздушным транспортом от него уже ничего не зависит. И эта беззащитность его психологически угнетает.

Когда новостные ленты принесли сообщение, что автомобиль со съемочной группой, в которую входил Лев, слетел с моста и есть погибшие, я поймал себя на мысли – ну вот оно предсказание, мы его потеряли. Однако, дядя оказался единственным, кто не пострадал в аварии.

Когда пошла молва о том, что Лев заговоренный, он ушел. Ушел просто – уснул и не проснулся на следующий день.

III

В городе все время шел дождь. Влажная дымовая завеса над домами словно подпитывалась сырой и серой жизнью обитателей, не обремененной глубокими идеями и интеллектом, окрашиваемой пару раз в неделю какими-нибудь напитками с праздной болтовней и быстрой любовью. Амбиции немногих оставшихся юношей, когда-то крепкие и жизнеутверждающие, день за днем разбивались о стену безволия и безысходности.

В доме обитало много людей, но всех отличало общее отсутствие сил и желания что-то изменить в сложившейся обстановке. Никто не знал точку отсчета, с которой жителей большого дома с каждым днем становилось меньше. Кто-то объяснял себе редеющую на глазах кучку соседей желанием последних все-таки сохраниться и вырваться из пасмурного городка.

В одном из тех, кто умел объяснять себе многие вещи, только не мог противиться их течению, Лев узнал себя. В определенный день ему захотелось побыть одному. Это желание было непреодолимо. Он закрылся в комнате на втором этаже, открыл окно с грязными стеклами и уставился в звездное небо. Оно отчетливо звало домой и придавало силы сделать это немедленно.

Он вышел из комнаты. На первом этаже стояла непривычная тишина, отсутствовал свет. Когда-то все должны были утомиться, и, видимо, этот момент наступил. Он нащупал диван и прилег на него. Внезапно захотелось уснуть крепким непробудным сном и забыть, хоть во сне, этот чертов городок, эту мрачную погоду и недавнее ощущение полного одиночества. В полудреме чья-то рука схватила его за локоть. Он нервно одернул ее, но хватка не ослабла. Рука еще сильнее, явно с желанием причинить боль, сжала локоть.

Тогда Лев в бешенстве стал отцеплять руку и бить в сторону, где должна была располагаться голова шутника, но вдруг понял, что борется со стеной. Он отпрянул назад и упал на пол. На полу кто-то лежал, потому что в спину уткнулось чье-то колено.

Он мгновенно вскочил и бросился нервно шарить выключатель. Страх от мрака и непонятного толкал сделать это как можно быстрее. Столик, находившийся на пути, перевернулся вместе с содержимым. В следующую секунду с пола ударил тусклый луч света из упавшего светильника.

Лев застыл на месте. Кругом были тела людей, вросшие в мебель. Руки, ноги, бедра торчали из диванов, шкафов, стен, подушек.

От бессилия он упал на колени, уставившись в то, что недавно представляло кучку разнузданных, бессодержательных, но живых людей. Чем дольше продолжалось немое обозрение застывших останков, тем больше начинало казаться, что он становится частью окружающего и медленно врастает в мебель. Зачем еще нужно было двигаться и предпринимать что-то, если не осталось ничего живого вокруг и изменять что-либо было уже поздно…

Из гипнотического угасания его вызвал чей-то тихий плач. Лев с трудом поднялся с колен и нетвердо ступил из комнаты. С каждым шагом силы отчетливо стали возвращаться к нему. Теперь мысль была только о том, что кто-то еще жив и ему необходима помощь.

Это была жена приятеля. Он нашел ее возле выхода. Она уже не могла передвигаться. Дом вытягивал силы и желание сопротивляться царившей в нем атмосфере безысходности и апатии.

Лев поднял ее на руки и выбежал на улицу подальше от ближайших домов, тяжелых, приземистых на вид и вытягивающих жизнь из того, что может еще двигаться. Он бежал в темноте долго, захлебываясь от нехватки воздуха и постоянно озираясь по сторонам. Под ногами хлюпала топкая почва. Вышедшая в ночном небе из плотного скопления туч луна озарила болотистое поле.

В лунном свете девушка вдруг оживилась. Лев остановился, чтобы понять, что с ней. Она обняла его, поцеловала и тихим манящим голосом предложила прилечь…

Он ужаснулся, ведь если бы не вода кругом и не страх, толкающий из города, он бы мог не удержаться и упасть в ее объятия. Из-за спины выскочила толпа людей, обезображенных страхом. Все они, снующиеся, в свете луны выглядели серыми, ничтожными, невероятно испуганными и неживыми с несмываемой печатью города, оставшегося позади. Они бежали, давя друг друга, и скрылись так же быстро, как возникли.

Лев донес девушку до дома, в котором горели огни. Он оставил ее в гостиной и прошел к хозяевам. Они долго выясняли отношения. Хозяевам не нужно было присутствие людей со следами заразы с другого конца города. Он пытался выяснить, как можно быстро покинуть город. Все время разговора на высоких тонах его не покидало тяжелое чувство, что надо торопиться. Войдя в гостиную, он понял, что поздно. Всюду были вросшие в мебель тела.

Он почувствовал усталость и беспомощность и то, что сам начинает стираться из этой жизни, как и все, кто был вокруг. Вдруг посреди хаоса и полуисчезнувших тел и теней в гостиной появилась торопившаяся прочь от всего окружающего кучка здоровых, не полустертых людей, в которой он узнал свою сварливую и глупую тетку и семейку стариков с молодым сыном, вырвавшихся из воспоминаний о далеком детстве. Он инстинктивно вбежал в их круг и кинулся прочь из рушащегося дома.

Они бежали долго, пока не оказались за городом на сухой равнинной земле. В первых лучах восходящего солнца, отдышавшись, он хотел спросить, почему они не исчезли, как все остальные, но, распрямившись и оглядевшись, понял, что остался один. Они растаяли, как город. Он сел на пригорок, втянул в себя утренний воздух, едва согретый лучами восходящего солнца, тронул землю, успокаивая неостывшее сознание тем, что почва тверда, поднес руку к глазам - по ней полз муравей…

Из комы Лев вышел так же спокойно, как ушел в нее неделю назад. Он увидел много интересных, иносказательных вещей. Судьба сохранила его. Когда он очнулся, он помнил только выборочные вещи и то, чего при его жизни не происходило.

- Моя фантазия примитивнее, - ровным без эмоций голосом поделился со мной он в московской клинике. – Ты знаешь, что жизнь в обществе превращает человека в мебель? Что со временем из пользователя он становится предметом интерьера?.. Не думай, что мое сознание повреждено… Проводи меня домой. Я хочу увидеть озеро.

- Что Вы видели будучи в коме?

- Со мной рядом сидел старец. Он рассказывал мне все, чуть ли не с сотворения мира.

Во время долгой дороги Лев передал мне историю нашего рода.

- А правда ли все то, что Вы рассказали о Бурулу и о нашем древе?

- История чего и кого-либо – это всегда легенда. Уста, вещающие ее, различны. Проверить ее правдивость трудно. Тем не менее, в них определенно содержится толика истины. Не отбрасывай ее и определяй свой путь с учетом прожитых неудач предков, то есть чище… Потом и о тебе дети будут складывать маленькую легенду, если, конечно, не станешь негодяем или не разочаруешь своей никчемностью. В нашем случае, есть то, что ты знаешь определенно. Наш дед был на войне. И если бы осколки той мины пролетели иначе, меня и тебя сейчас не было на этом свете. Одно это уже заставляет задуматься. И это произошло не для того, чтобы мы сейчас занимались ерундой.

- А Вы уверены, что была встреча Бурулу со Сталиным и тот «пятачок» в помощь от Бурулу?

- А как иначе он выбрался бы из такой глуши? Личное обаяние? Брось. По дороге к государственному трону его вела звезда и «пятачок» от видящих людей.

- В чем был смысл встречи деда Жаргила с семьей умирающего моряка, которого он сопровождал в поезде?

- После войны у них родилась твоя будущая мать. Хотя бы раз в жизни свояки должны увидеть друг друга. Они ведь больше не встречались? Больше аргументов я не вижу. У Жаргила была простая миссия – передать смертельно больного в третьи руки. Женщине выпадало самое сложное – достойно проводить его в мир иной… А как ее сын? Неуверенный паренек с грустными глазами.

- Его репрессировали по обвинению в незаконных торговых операциях. Молодой выпускник экономического техникума ответил за долголетнюю практику реализации «левого» омуля в районной потребкооперации, сложившуюся задолго до его рождения. Он скончался в Якутских лагерях. Моя мать назвала меня в честь него. Кстати, для парня из глубокой бурятской деревни он прекрасно писал на русском. У моей матери хранятся треугольники его писем. Из Якутии он слал тексты, сначала бодрые, потом с настойчивыми просьбами отправлять ему почаще посылки, потом отчаянные от безысходности происходящего. Последняя скромная посылка с теплыми вещами и консервами, купленными на последние деньги, вернулась через год, покрытая плесенью, со штампом – адресант умер. Это сильно подкосило здоровье его матери Серафимы. Что оставшиеся три дочери? Выйдут замуж, отогреются своими семьями. А кто ей подарит сыновнюю любовь, дорогую для каждой матери? Уже никто. Мама мне рассказывала воспоминания о том, что корсаковская шаманка, случайно зашедшая на женские вопли из дома Милентия, недовольно прикрикнула на безутешную мать: «У тебя есть семья, муж, три дочери. Тебе ли стенать от одиночества!» - «Я бы их всех разменяла на сына!», - ответила Серафима. – Тогда шаманка отхлестала по щекам рыдавшую женщину, державшую в руках пачку треугольных писем от ушедшего сына со словами: «Через дочерей у тебя будут внуки! В одном из них он переродится. Запомни мои слова и замолчи!»

- Ну вот, ты сам знаешь все, что не достает для полноты картины воспоминаний, - произнес Лев.

- Дядя Лева, последний вопрос на ночь - инопланетяне есть? – спросил я для отвлечения.

- Конечно. Как минимум, один из миллиарда микробов на нашей земле тоже делится с собратьями сенсационным предположением, что есть кто-то, кто следит за ними в микроскоп. В этом плане мы от них недалеки.

В Иркутске мы заехали в мегамаркет за бытовой техникой в новый дом, отстроенный год назад на гонорары Льва. Он бродил между стеллажами и наткнулся на аккордеон в уголке музыкальных инструментов. Вспомнив о своем старом аккордеоне, меха которого истлели во влажном чулане и превратились в бумагу, он вытащил банковскую карту со словами: «Я беру, - и, словно убеждая себя в правильности принятого решения, добавил: - Я могу себе это позволить».

Проезжая Кутулик, увидев из окна портрет с до боли знакомым лицом, Лев приказал остановиться. Он вышел из машины со словами: «Ну, здравствуй, старший брат!» Со стенда, расположенного в центре поселка, на него, улыбаясь, смотрел Александр Вампилов. Рядом была выгравирована цитата из его «Прогулок по Кутулику»: «Райцентр, похожий на все райцентры России, но на всю Россию все-таки один-единственный».

Когда автомобиль выехал за поселок, Лев, не переставая обозревать знакомые окрестности, произнес:

- Никогда не понимал, как можно жить в месте, где нет ни реки, ни пруда, ни того, что может напоминать водоема. А Вампилов вырос здесь. И для него это лучшее воспоминание о детстве… Я был на БАМе. Дети, что выросли в железнодорожных поселках у родителей, сорвавшихся в модные времена на стройку века, поют искренно гимны о новой малой родине. Провинциальные по тексту для уха столичных людей, но для местной публики очень важные.

- Для жителя села близ Байкала и наше озеро покажется лужей, - отозвался я.

-  Так было всегда. Многие «местечковые патриоты» соревнуются в том, у кого больше, лучше, чище, святее, значительнее, симпатичнее, яснее… Знаешь слова Довженко о том, что кто-то в луже видит просто лужу, а кто-то - отражение звезд… Для меня наше озеро – нечто большее, чем мелкое водохранилище. Мне есть куда вернуться и подумать обо всем. Вампилов это имел в виду.

До деревни оставалось немного, сердце учащенно билось. Мы ехали близ леса. Смеркалось. Неожиданно перед лобовым стеклом автомобиля пролетела гигантская темно-песчаная тень непонятного животного. От испуга водитель откинулся назад и машинально просигналил.

- Это что, косуля? – спросил я.

- Птица. Орел или кто там еще есть в здешних местах.

Мы вышли у беседки при въезде в село, чтобы, как полагалось, «капнуть» водкой духам местности и положить монету. Крупная птица кружила высоко в небе.

- Это один из наших предков приветствует наше возвращение, - констатировал Лев.

Наутро первым делом дядя спустился к озеру, провел рукой по песчано-желтой водной глади, омыл лицо и волосы.

Днем мы поехали в Артуху. Огибая озеро у устья, он неожиданно остановил машину и вышел. Отмерив несколько шагов на травянистой поляне, он вдруг сел и принялся читать молитву. Закончив, он приподнял дерн и вытащил с небольшой глубины полуистлевший гнутый медный кружок с едва различимым изображением колеса сансары.

- Здесь раньше находился дуган, - произнес Лев.

В Артухе он прямо направился к дереву Бурулу, хотя обыкновенно любой гость, прежде чем выйти в нужное место, некоторое время дезориентированный кружился в плотном ряду сосен, елей, лиственниц и берез. Посреди лесной чащи высился гигант с мощными ветвями, ствол которого у основания могли обхватить только три человека, взявшись за руки.

Лев положил ладони на толстую шершавую кору. Несколько минут он молча общался с деревом. Затем так же, как на месте дугана, сел и зачитал молитву.

Вернувшись в село, Лев заглянул к родственникам, что жили в трех домах от отцовской избы по одной улице.

- Семен! - бодро обратился он к двоюродному брату. - Ты будешь шаманом!

- Какой из меня шаман, - незатейливо отозвался Семен, нарезая топором лучины для летней печи. – Сам-то что не становишься?

- Я слишком испорчен, - пошутил Лев. – И у меня другие планы.

- Так и я не святой, и не по дороге мне с этим.

После произнесенных слов топор соскочил с сучка разделываемой ветки и содрал кожу на левой кисти хозяина. Кровь хлынула ручьем.

- Что ж такое!

Семен раздосадовано отдернул руку – вроде не подросток, чтобы так глупо пораниться.

- Твои слова не понравились Бурулу, - усмехнулся Лев. – Не надо оспаривать выбор, который сделан не тобой. Так что готовься!

Две недели Лев ограничивал свое общение с родственниками и знакомыми, объяснив, что пишет сценарий к экранизации рассказа Толстого «Метель».  Это был удобный аргумент, чтобы не растрачивать по мелочам новые интересные мысли, зревшие в его посткоматозном сознании с каждым днем. Он смотрел с мансарды второго этажа своего дома на озерные волны, на плотную стену леса на том берегу, на силуэты далеких Саянских гор, таявшие в утренней туманной дымке. По вечерам над округой стелился волшебный звук аккордеона, уводивший сознание автора в иную реальность.   

По электронной почте Лев писал мне:

- Раньше я всегда стоял на том, что лица, которые якобы отказались от успешной карьеры, ушли в глубинку или церковь, есть просто люди с небольшим запалом. Я помню свою заносчивость с богословами в ключе того, что, если все люди - творения бога, то у него большой процент производственного брака. Так много ограниченных, ленивых, самодовольных и откровенно глупых людей, количество которых в разы перевешивает людей полезных. Сейчас я стою у порога другого понимания. Каким бы человек не был ветреным, несдержанным, ограниченным, честолюбивым, он все равно придет к молитве. Впрочем, не думай, что я ушел в религию. Еще раньше, занимаясь высокими вещами, я подспудно всегда осознавал, что в конце жизни вернусь в деревню, к своим грядкам, озеру и аккордеону. Этот набор всегда настраивал меня на философствование.

Писал он мне крайне редко. Один раз он объяснил свою замкнутость следующими словами.

- Чем больше мне лет, тем меньше во мне огня, тем меньше хочется тратить умственную энергию на мелочи, тем ценнее для меня время. Его я хочу трать только на то, чего этого стоит. Для меня один час, потраченный на пустую беседу, бесполезные вещи, - это повод для продолжительного самобичевания. Мне жаль тратить время на то, что мне неинтересно. Поэтому иногда я бываю резок с тем, что становится препятствием для моего общения с самим собой.

Время от времени Лев дописывал новые действия в сценарии «Метели». В молодости он перечитывал рассказ раз двадцать. Сначала в 17 лет, потом пару лет спустя. И с каждым новым десятком лет понимал, что подчеркивал Толстой. Он закрылся в своем доме, перечитывал поздние рассказы классика, жил его мыслями. Когда настало время первого укоса, у Льва возникло большое желание действовать физически, как у одного из толстовских героев. Он решил попробовать силы в покосе усадьбы сестры. Вручную усадьбу давно не косили. Справлялись услугами трактористов. Однако Лев остался глух к благим увещеваниям сестры. Он прошел один прокос. Устал. Но что-то сидевшее в нем говорило, что надо продолжить. Он терпеть не мог останавливаться на недоделанном. Лев прошел вторую линию. Отдохнул. Третью. Сказал сестре, что, наверное, закончит завтра. Но через десять минут снова взял «литовку» и прошел четвертую линию, пятую. Это напоминало упрямство, с которым он, еще школьником, заставлял себя дочитывать «Анну Каренину» Толстого и «Бесов» Достоевского, когда интерес к чтению исчезал на двадцатой странице. И он дочитывал, не желая множить количество незаконченных дел.

К заходу солнца Лев окунулся в озере, смывая с тела пот и остатки былой хандры. Дома рука потянулась к бутылке коньяка, завалявшегося в шкафу, и пачке сигар. Ноющие мышцы и осознание плодотворно проведенного дня подталкивали снять усталость. Он степенно пил и курил. Под легкий шум в голове от вина и закрученного листа тлеющей сигары к нему вернулось все, что недоставало в его памяти после выхода из комы. Он вспомнил многое. От первого поцелуя до пьяных похождений в столичных городах. Он вспомнил, как стимулировал свое творчество подобными вещами, потому что этого требовало окружение. Вспомнил фразу, стыдливо оправдывавшую подобное поведение – мне всегда хотелось быть хорошим, законопослушным человеком, но яркие творческие мысли приходили только тогда, когда я вел себя обратно…

В разгар воспоминаний Лев увидел, что алкоголь закончился. Он вышел на крыльцо и решил пройтись до магазина.

Дорога к центру села на большей части не освещалась. Лев шел в потемках на маяк дальнего света от наружного фонаря вблизи школы. Впереди, как ему показалось, шла одинокая фигура. По всей видимости, престарелой женщины.

В сквере вблизи магазина отчетливо слышалась суета подвыпившей молодежи. Лев купил бутылку перцовки и повернул домой. В полста метрах от магазина его окружила кучка юношей из сквера.

- Дедуля, подкинь деньжат ребятам, - насмешливо обратился коренастый русский парень, очевидно, лидер компании.

- Я не одалживаю бездельникам.

- Ты словами-то поосторожней!

- Клянчить деньги у старика могут только дети. Детей я не вижу. Вижу совершеннолетних бездельников, которые хотят повеселиться за чужой счет.

Все время недоброго диалога нетрезвые покачивающие тени рядом, словно, бычки, роющие в нетерпении копытом землю, ждали сигнала к атаке.

- Если бы не твой возраст, ты бы давно рыл носом землю за такие слова!

- Если бы не мой возраст, это было бы с тобой!

Для одного из компании предел ожидания наступил.

- Да чего ты с ним разговариваешь? – нетерпеливо вклинился парнишка-бурят, в куртке которого болталась рукоятка ножа.

Лев увидел за его спиной призрак женщины. Сухие черты лица, скривившиеся складки губ, говорившие о том, что лицо никогда не улыбалось. Женщина настойчиво тянула руку парня в карман. В этот момент Лев узнал в ней Саруул Ербаеву. Ему рассказывали, что несколько лет назад ее, престарелого прокурора в отставке, по собственному завещанию с почестями схоронили рядом с родителями. 

Русский парень подошел к старику и резко ударил кулаком ему в солнечное сплетение. От нехватки воздуха Лев упал на колени, оперся руками о землю и закашлялся.

- Извини, старичок, - пригнувшись, процедил ему на ухо парень. – Если бы я это не сделал, это сделали бы другие и уже не кулаками. Так что ты легко отделался. Скажешь спасибо еще мне.

- Все, хватило! Не трогайте его! – вскочив, крикнул он окружающим. – А то еще откинется здесь! – и приказал одному: - Обыщи его!

Лев стоял на четвереньках, когда по его карманам торопливо пробежалась пара суетливых рук. Бумажник и бутылка перцовки стали трофеем маленького шакала.   

- Только не отравитесь таким подарком! – прохрипел сквозь кашель старик.

Когда кучка разбежалась, Лев остался стоять на коленях. Напротив, не сходя с места, стояла Саруул.

- Не думал, что в таком возрасте о меня смогут вытереть ноги! – с усмешкой произнес он и, взглянув на призрак, добавил: - Смерти моей, наверное, хотела? Цепляешься по ночам за пьяных подростков, чтобы отомстить потомкам Бурулу? Проваливай! Ни я, никто другой тебе больше ничего должен!

* * *
Через пару дней деревню облетела весть. Пьяный парень утонул в озере. По разговорам Лев понял, что это тот самый парень, поставивший его недавно на колени. Их компания гуляла ночью по разные берега Алят. Телефонный звонок с того берега от девушки с приглашением присоединиться к их костру. Обходить озеро означало потерять час с момента звонка разгоряченной подруги. И он решил переплыть. Так было быстрее и эффектнее. Любой крепкий деревенский мальчишка хотя бы раз переплывал озеро. И он проделывал это не раз. Страха перед глубиной не было. Пьяный азарт подталкивал в воду и закрывал глаза на то, что озеро с недалеких пор вдоль и поперек затянуто сетями. Недорогая китайская продукция отразилась на местной рыбалке. У него не было шансов доплыть. На утро один из рыбаков вытащил голое околевшее тело из воды.

С момента памятной ночи Лев находился в прострации, ничего не писал, ни с кем не разговаривал. Только покачивался на ротанговом кресле-качалке, перебирал четки, курил и думал о своем. Услышав новость об утонувшем парне, он заперся на весь день. Утром следующего дня Лев сбрил волосы машинкой, вышел на взгорье, на котором любил сидеть Бурулу, и погрузился в мысли. Через час рядом с ним возник столбик полевого вихря, следом другой, третий. Несколько маленьких смерчей покружились вокруг него и потекли вниз, поднимая в воздух на полусотню метров попавшуюся по пути солому и прочую мелочь, плотно прижимая створки открытых окон в домах. Спустившись к озеру, вихри набрали многометровую высоту. Около получаса они кружили по зеркалу озера, вытягивая из воды и скручивая рыбачьи сети. Когда десятки комков нейлона с мертвыми карасями прибило к берегу, энергия ветра иссякла, и неожиданно вернулась былая тишина.

Ночью Лев вернулся на гору. Убывающий месяц светил на его сутулые плечи, стриженую голову. Он созерцал отражение лунного света в темной озерной ряби. В этот момент появилась Саруул.

- Я знал, что ты придешь, - спокойно произнес Лев и, некоторое время спустя, продолжил: - Знаешь, чем я сейчас занят? Я молюсь о том, чтобы сбить остатки вихря, подхватившего всех нас когда-то. Половина моих братьев и сестер ушли прежде своего срока. Но больше ты никого не заберешь! Я знаю, того парня утопила ты, потому что он не дал осуществить тебе задуманное. Его смертью ты хотела, чтобы меня загрызла совесть в вине, пусть даже косвенной.

Саруул холодно, не двигаясь, смотрела на него.

- Охота закончилась, - произнес он. – Тот, кто избрал свою жизнь для мести далеко не уйдет. Она иссушает человека и превращает его в сухую ветку. Жизнь дается для того, чтобы отсекать негативные грани в себе. Поэтому твой век закончен. Прощай.

На пустом месте вдруг что-то завыло. Возле него закрутился вихрь, который через минуту вырос в столб урагана. Ветер захватил в свои удушающие объятья Саруул. Лев обостренным слухом ощущал, как трещат внутри вихря высохшие кости призрака, словно в разбушевавшемся пламени сухие сучья, превращаясь в прах. Смерч над полем ушел в сторону леса и растаял в окрестностях кладбища. Когда наступила тишина, Лев почувствовал, что очень сильно постарел. 

В этот момент ему в плечо уперлась морда коня. Стреноженное животное переминалось за спиной с ноги на ногу. Он поднялся, положил ладонь на теплый шершавый нос животного и вспомнил, как в детстве несколько лет подряд ходил пастухом за колхозным скотом на похожем коне. Глаза увлажнились.

* * *
Лев окончательно замкнулся в себе. Он возвращался мыслями в ту ночь, когда стоял на коленях перед толпой. Высшие силы не отвели от этого. Значит, это было угодно богу. В последний раз сказать, что твоя судьба лежит не в этой плоскости.

Лев позвонил мне поздно ночью:

- Я уезжаю… Туда, откуда когда-то пришли ламы за Бурулу. Я не уверен, что вернусь. Поэтому заранее хочу сказать - меня занимали беседы с тобой. Как напутствие добавлю. Следи за словами. Они не исчезают. Они живут с нами. Забытый договор Бурулу с Ильей о том, что оба хотели бы породниться, ты исполнил. Твоя жена потомок того Ильи. И все твои мелкие и большие романы с предыдущими женщинами просто разбивались об эту твердь. Они оказались слабее заявленных когда-то слов.

Ты только не сломайся. У большинства людей есть большой соблазн выйти из обоймы. И окружающие якобы поймут, говоря – невозможно быть верхом на коне всегда. Но по факту позлорадствуют, неявно, с лицом знатока – а как могло быть иначе. Поэтому, не давай никому повода жалеть себя. Во всяком случае, как можно дольше. Надо работать и добиваться результата, причем не какого попало.

В молодости все мы хотим «выбиться в люди», жить в шикарной квартире, ездить на крутом авто… Спустя время, когда ты в полной или меньшей мере добился этого, или, наоборот, «обломался», все равно понимаешь, что есть то, что повыше этого. И чем больше ты об этом думаешь, чем ближе время окончания твоего физического бытия на земле, тем примитивнее выглядят взгляды тридцатилетней давности.

Сейчас я живу в предчувствии чего-то большого, важного. И это удивительно, потому что мои главные годы позади. Я чувствую окружающие меня потоки, информационные, эмоциональные, чувствую малейшее дуновение ветра…

Завтра ко мне приедет мой старший сын.

- Вы его звали?

- Я ему направил информацию. С человеком можно связаться не только путем прямого диалога.

И он приехал. Худой, высокий, русский парень лет сорока, в котором только взгляд выдавал принадлежность ко Льву, проницательный, немного грустный, честный. Сын приехал с дочерью, которая недавно стала студенткой.

Перед Львом стояла красивая девушка с умным взглядом, в котором тоже читались пронзительные глаза деда, и гордо поднятым подбородком.

- Ты будешь большим человеком, - произнес Лев внимательно смотря на нее. – Я был плохой отец и еще хуже дед. Поэтому не знаю, за что мне такое счастье? Если не знаешь о чем я, то поясню. Главное счастье в семейной жизни, кроме появления детей, – дождаться внуков. Потому что привилегию завоевания мира мы возлагаем на них, раз не смогли сами или через детей. Осуществят ли они ее? Это уже их дело. Мы можем и не дожить до этого, но успокаиваем себя тем, что свою задачу минимум мы выполнили. Цепь на нас не замкнулась.

Небольшой совет от деда. Никогда не давай права своему парню отправлять себя за пивом. Даже если он катается на дорогом авто и хозяин большого бизнеса. Пускай ищет другую прислужницу.

Я хочу, чтобы не было препятствий на твоем пути в благих делах, чтобы твоя жизнь была созидательна и честна. Если человек вел неглупую, производительную и честную жизнь, судьба ответит ему тем же. Желаю, чтобы ты так же умилялась своим внукам, у которых в глазах ты будешь читать искру себя… И никогда не забывай улыбаться. Иначе зачем называться женщиной?

Переводя взгляд на сына Лев продолжил:

- Я уезжаю и, наверное, навсегда. Все авторские отчисления делю между сыновьями поровну. Но воспользоваться деньгами можно только после того, когда каждый посадит семьдесят девять деревьев.

- Очень не скоро, - улыбнулся сын.

- Это посильная ноша. Я посчитал.

- Мне не нужны деньги, - усмехнулся сын. – Я прочно стою на ногах. Занимаюсь автомобилями… Но про деревья я уяснил.

Старик на минуту замолчал, потом произнес:

- Молодец, правильно ответил.

Вместе они побывали в Артухе. Лев показал сыну и внучке родовое дерево. Прощаясь с местностью, он положил руки на мощный ствол сосны. Вспомнился Бурулу и Аюрзан. Вспомнился Еши-лама, разгадывавший загадку учителя о том, что там, где его найдут, у него будут два лица. Мать мальчишки-монгола, повстречавшаяся в долгом пути, на коленях упрашивала Еши забрать ее сына с собой в качестве послушника, потому что семья, в которой есть свой лама, приобретает особый статус. Теперь все сложилось. Учитель странствующего ламы разделился между Бурулу и Аюрзаном. Один импульсивный, талантливый, метающийся, другой благодушный, послушный, кроткий. Однако, их тянуло друг к другу. И эта связь не разорвалась ни ссорами, ни ранним уходом одного, ни искушениями покинуть чужие места другого. Еши-лама так и не разгадал эту загадку, но сделал одно полезное дело – он связал две части одного целого. Его путешествие не оказалось пустым. 

Я был в доме Льва после его отъезда. В столе остался незаконченный сценарий по рассказу Толстого «Метель».

Я вспомнил его слова: «Предки оставляют нам незавершенные дела. И мы за них платим, своей судьбой, здоровьем. Поэтому постарайся, чтобы после тебя не оставалось незавершенных дел. А те, что все-таки остались, были созидательными». Вспомнил и другое: «Я тебе оставляю воспоминания. Хочу, чтобы ты воспользовался моими мыслями с толком».

Однажды мне приснилось, что Лев стоит на скалистом взгорье в далекой стране, над рекой, дышит глубоко утренним колючим горным воздухом и произносит единожды едва слышно для окружающей действительности: «Я вернулся».

- Как с Вами связываться? – спросил я его по телефону перед отъездом.

- Я с собой ничего не беру. Поэтому никак. Время, когда я уйду, ты узнаешь просто. К кучке больших парящих птиц над озером добавится еще одна птица.

Я был с семьей в Алятах. Жене и пятилетнему сыну впервые предстояло увидеть озеро вживую.

Все три дня, что мы находились в деревне, я частенько замечал то одну, то несколько мощных птиц, грациозно парящих над окрестностью озера, чувствующих себя полновластными хозяевами неба и вселяющих в людей тихий трепет и восхищение перед красотой расправленных крыльев и свободой, которая им дана…

Вот уже три года, как Лев уехал в Тибет. Возможно, там он умер. Возможно, плакал о возвращении на родину. Возможно, неистовал по поводу чужих и неприемлемых правил. Возможно, стал королем. Возможно, сейчас в пути назад с багажом восторга либо разочарования. Я приму все… Главное, чтобы потом кто-то с пониманием принял в чем-то подобном меня. Хотя, именно меня – вряд ли. Во мне нет иррациональных качеств, которые могли бы сделать из меня такого смелого, как он, художника. Но если в семьдесят лет я буду идти по дороге, держа в руке ручонку внука или внучки, я буду чувствовать себя самым счастливым и гениальным человеком на свете. Духовное лидерство я отдаю другим.

- Взрослый человек, который ведет за руку малыша, - в этом самое простое и самое важное таинство жизни. Сам взрослый и ребенок этого не чувствуют. Это видно только со стороны, - говорил Лев.

Для взрослого человека время летит быстро. И уже ты закатываешь выпавший молочный зуб пятилетнего сына в хлебный мякиш, чтобы отдать его дворовой собаке, как когда-то делал твой отец с твоим зубом. И это все – воспоминания о прожитом, мысли о вечности, озеро, величественное дерево, парящие птицы, - все это полноводная вековая река, которая меня несет.


2014