Эмба

Они ни в кого не верят
И никогда не плачут,
Бог, открывающий двери,
И ангел, приносящий удачу…

Из песни


Жажда сделала язык сухим и жестким, как наждак. Солнце, стоящее в зените, равнодушно взирало на нашу маленькую компанию своим раскалённым глазом.

Конечная остановка троллейбуса осталась далеко позади, а пыльная лента дороги уходила, казалось, в бесконечность. Почему мы не взяли воду? Хоть стакан, хоть глоток! Проводник строго предупредил, что нельзя брать с собой ценные вещи, даже часы, но о воде речи не было. Вместе с уходящей влагой исчезло желание говорить, думать. Из всех желаний осталось только одно – пить! Однако не остановишься, не сядешь на землю, не закапризничаешь – сам организовал этот поход. Тем более что Папа уверенно меряет шагами дорогу, а сын квартирной хозяйки – Отари, бодро шагает, щеголяя своими югославскими джинсами с леопардом на этикетке.

Чахлая, покрытая пылью растительность, камни, да раскалённая дорога и никаких намёков на человеческое жильё. Ничто не напоминает, что где-то рядом Чёрное море, шумный Сухуми, оживлённые пляжи курортной зоны субтропиков. Безжизненный пейзаж постепенно стал приобретать ещё более унылые черты заброшенной промзоны.

Дорога заканчивалась, упираясь в ржавые, перекошенные ворота, которые выглядели особенно дико на фоне отсутствующего забора. «Рыбозавод!» – бодро сообщил Отари, наш надёжный проводник, – «нам сюда». Миновав развалины проходной, мы оказались на территории рыбозавода, более напоминавшего свалку металлолома. И тут мы увидели трубу с краном, торчащую прямо из земли! Оказалось, что пить хотел не только я! По очереди мы ловили ртом тугую струю, черпали воду пригоршнями и пили, пили и пили! Казалось, что нет на Свете силы, которая могла бы оторвать нас от этой ржавой трубы.

Внезапно, как из-под земли, перед нами оказался невысокий старичок, может быть – сторож. За прожитые годы он, вероятно, научился ничему не удивляться. Без всяких эмоций он сообщил, что данная вода – техническая и пить её никак нельзя, а питьевой водопровод – метрах в пятидесяти отсюда. Только тут мы почувствовали, что вода – солоноватая, отдаёт тухлой рыбой и на зубах скрипит песок. Удивительно! Секунду назад она казалась нам божественным нектаром! Добравшись до нужной трубы, мы повторили водную «феерию», выпив столько воды, что казалось, утолили жажду прошлую, настоящую и будущую. Живительная влага вернула интерес к окружающему миру, подарила второе дыхание.

Обходя груды искорёженного металла, мы вышли к берегу моря. Бирюзовая поверхность воды была совершенно неподвижной и гладкой, как стекло. На море царил полный штиль. Примерно в пятистах метрах от берега темнел силуэт полузатонувшего корабля – цель нашего путешествия.

Этот изломанный силуэт привлёк моё внимание, когда мы с родителями на прогулочном теплоходе плыли в Новый Афон. Нагромождения ржавого железа не были беспорядочными, в них угадывались стройные линии большого морского судна, знавшего дальние, быть может – океанские походы. Полузатонувшее судно хранило какую-то мрачную тайну и, поэтому притягивало, как магнит.

Вновь и вновь мои мысли возвращались к этому одинокому и печальному кораблю, стоящему на отмели. Обдумывая возможность сплавать к нему, я поделился своими мыслями с Папой, и он загорелся этой идеей. Наудачу обратившись к сыну квартирной хозяйки, который был на пару лет старше меня, мы неожиданно получили нужную информацию, а в его лице – надёжного проводника. Не скрывая гордости, он сказал, что бывал на этом судне не раз и охотно сопроводит нас до самого места. «Это “Эмба” – танкер, затонувший во время Войны. Его разбомбили немецкие самолёты», – сообщил нам Отари.

Эмба.… Какое странное название! Глухое и гулкое, будто эхо, доносящееся из глубины бездонного колодца или заброшенной шахты.

Мы плывем, толкая перед собой видавший виды, неоднократно заплатанный надувной матрас – к нему привязана, упакованная в полиэтилен одежда.

Вода удивительно прозрачна – несмотря на большую глубину, дно просматривается в мельчайших деталях, как на ладони. Мы будто парим над какой-то странной, волнистой равниной. Я никогда не испытывал страха на море – купался в шторм, бесшабашно ныряя в волны, но сейчас, среди полного спокойствия, становилось не по себе, когда Море открывало то, что обычно скрыто в глубине.

Занесенная илом шлюпка, огромный якорь с обрывком цепи, в каждое звено которой можно без труда просунуть голову. Скрученные какой-то неимоверной силой рельсы и стальные балки, лежащие вверх колесами вагонетки, разбитые бетонные плиты и столбы, обломки кирпичной кладки, нагромождения бесформенных бетонных глыб, ощетинившихся арматурой. Казалось, что мы проплываем над погрузившимся в водную бездну городом. Прутья арматуры тянулись к нам, будто чьи-то изломанные руки, простёртые в безмолвной и безнадежной мольбе. Тонкий слой ила, словно пелена забвения, печальным саваном покрывает эти творения человеческих рук.

На середине нашего пути, прямо из воды поднимались две бетонные стены, высотой с трехэтажный дом. Неуместность этого сооружения посреди морской глади рождало ощущение нереальности. Мы не рискнули проплыть между стен, которые, как казалось, удерживаются лишь ржавым тросом, перекинутым с гребня одной стены, на гребень другой и натянутым – будто струна. Трос, наверняка был толщиной с человеческую ногу, но снизу выглядел как нитка. Холодок страха рождали смутные образы, навеянные мифами древней Греции: Сцилла и Харибда? Симплегадские скалы?

Солнце просвечивало сквозь огромные пробоины в стенах, перекрещенные гнутой арматурой и ржавыми балками. «Это корабельный док, разбитый во время Войны», – бросил через плечо Отари, плывущий впереди нас. Чайки – единственные обитатели печальных руин, провожали нас равнодушными взглядами.

Внезапно, с громкими криками, чайки разом снялись с насиженных мест и стали в беспокойстве кружить вокруг развалин дока. Из-за северной стены выплыла необычная посудина – громадная камера от колеса карьерного самосвала «Белаз». Роль палубы исполняли куски транспортерной ленты. «Корабль» был весь облеплен чёрными от загара телами подростков, которые, галдя, словно целый табор цыган и отчаянно матерясь, гребли обломками досок и самодельными веслами. «Местная шпана», – «успокоил» нас Отари.

«Пиратская» посудина быстро приближалась, заходя нам наперерез. Непрерывный галдёж и гогот сливались в угрожающий гул, который вибрировал, многократно отражаясь от воды.

Возможно, из-за присутствия взрослого человека, а может быть, увидев откровенно бедную и невзрачную экипировку, «пираты» потеряли к нам интерес и, одарив косыми взглядами, двинулись к затонувшему кораблю.

Разломившийся от взрыва на две неравные части корабль стоял к берегу правым бортом, слегка накренившись на левый. Корма судна, как будто отставшая от основного корпуса, поднималась из воды под углом в 45;. Чёрные глазницы иллюминаторов смотрели на незваных гостей безучастно, однако, по мере приближения к судну, во мне зародилось, а затем стало усиливаться ощущение скрытой угрозы. На исхлёстанном штормовыми ветрами носу корабля, едва проступая из-под ржавчины, скорее угадывалось, чем читалось его имя – «Эмба».

Окаймляющая судно стоячая волна, услужливо вытолкнула нас на полузатопленный участок палубы. «Пираты», к этому времени оккупировавшие корму, занялись сугубо мирными делами: ныряли, загорали, ловили рыбу, и не обращали на нас ни малейшего внимания. В нашем распоряжении оказалась большая часть корабля.

Удивительная тишина стояла вокруг. Открытое море рождало странный акустический эффект – будто судно накрыл огромный прозрачный колпак. Картины вокруг напоминали немое кино: тела ныряльщиков бесшумно вонзались в воду, «пираты», выясняя отношения, размахивали руками и беззвучно разевали рты, чайки, перекликаясь в полёте, немо раскрывали свои клювы. И ни один звук не долетал до нас!

С появлением твердой опоры под ногами, пришла уверенность, чувство смутной тревоги притупилось. Ещё бы: мы – доплыли! Мы смогли это сделать. Отари занялся нехитрыми рыболовными снастями, а мы с Папой двинулись обследовать судно.

Исследовательский азарт вел нас по коридорам и лабиринтам корабля, четверть века назад покинутого командой при обстоятельствах, о трагичности которых оставалось только догадываться. Мрачные картины запустения оживлялись лишь лучами солнца, которые, проникая через иллюминаторы, отражались от побеспокоенной нами воды и рождали фантастическую пляску бликов на зачумленных стенах и переборках.

Мы идём по бархатистому ковру водорослей, покрытому тонким слоем воды. Перешагивая очередной высокий порог, протискиваясь в щель полуоткрытого и намертво заклинившего люка, открывая издающую то скрежет, то визг ржавых петель дверь, я надеюсь найти хоть какой-нибудь знак ушедшего времени. Но везде одно и то же – шероховатые от ржавчины стены стального лабиринта. Мы избегаем помещений, в которые нет доступа света, а в некоторые просто не можем попасть – перекошенные двери не открываются. Отдельные участки пути преодолеваем, вплавь – пол коридора переходит в трап, круто уходящий вниз, к затопленным отсекам.

В некоторых местах пол сильно поврежден – листы железа вырваны, зияют чёрные провалы, метал, по краям изъеден ржавчиной и крошится, как слоёный пирог. Мы не рискуем идти по балкам перекрытий, и обходим препятствия снаружи по уцелевшим трапам, мостикам, площадкам. В некоторых иллюминаторах остались осколки толстых стекол.

Попав в довольно просторное помещение с остатками водопроводных труб по стенам, сохранившимся, кое-где на полу, кафелем, догадываемся, что это – душевая. Папа прошел дальше, а я задержался, рассматривая железный хлам в углу. Услышав за своей спиной лёгкий плеск и невнятный шорох, я обернулся, думая, что нас догоняет Отари. Но позади меня никого не было. С этой минуты меня не покидало ощущение чьего-то изучающего взгляда, следящего за каждым нашим шагом.

Коридор упирался в сооружение, напоминающее лифтовую шахту многоэтажного дома. Я заглянул в овальный проем, лишенный двери – металлические скобы лестницы уходили вниз и, где-то на двухметровой глубине, скрывались в черной, как мазут, воде. Ощутив непреодолимое желание обследовать шахту, но, спросив все же разрешения у Папы, я спустился по скобам вниз и погрузился в воду. Море в корпусе корабля «дышало» – уровень воды, словно огромный поршень, то поднимался, то опускался, рождая целую гамму пугающих звуков. Явственно слышались тяжелые вздохи, свистящий шепот, стоны. Мне показалось, что какая-то сила стала тянуть меня вниз. Подняв голову, я увидел, что освещенный овальный проем удаляется! Холодные щупальца страха обвили мое сердце. Обдирая руки и ноги, ломая ногти, я поспешно выбрался из шахты.

Поднявшись по полуразрушенному трапу, мы попали в ходовую рубку – самое высокое место корабля. Выше было только небо, голубевшее в проломах крыши. Здесь сохранилась колонка штурвала и подставка компаса. Из окон открывался широкий обзор.

Ветер, со свистом врываясь в лобовое окно рубки, треплет наши волосы. Создаётся иллюзия движения корабля. Хотя жизнь его была прервана грубо и жестоко, увлекаемый неведомой силой, он продолжает идти заданным маршрутом, который никто не менял и никто не отменил.

Отари приветливо машет нам снизу, и мы спускаемся на палубу носовой части корабля. Основную площадь палубы занимают два открытых люка, каждый размером с плавательный бассейн. Это нефтяные танки. Война выпивает не только реку человеческой крови, но и реку нефти. Теперь здесь вместо нефти – морская вода, почему-то мутная, непрозрачная. Вниз уходят скобы лестницы, настолько истончённые коррозией, что становится ясно – это лестница в никуда. По ней можно спуститься, но невозможно подняться.

Из глубины танка, по причудливым спиралям поднимаются странные рыбёшки, своим кружением и овальной формой похожие на осенние листья. Только они траурного чёрного цвета и «падают» снизу вверх. Отари называл их – «ласточки», из-за характерной формы хвоста. Ласточки, словно голодные пираньи, с жадностью набрасываются на мясо мидий, используемое в качестве наживки.

Спортивный азарт охватывает нас. Мы не успеваем забрасывать удочки, рыбы хватают наживку налету, выпрыгивая из воды. Кажется, что они будут хватать даже голый крючок.

Солнце начинает клониться к закату. Пора возвращаться. С лёгким сердцем мы отпускаем пойманную рыбу, тем более, что она, как сказал Отари, не годится даже на завтрак коту.

Возвращаться прежним путём, через корабельные руины – не хочется. Отари предлагает сократить обратную дорогу. Тут же, показывая пример, он «ласточкой» прыгает с высокого ограждения правого борта и, словно стрела, без единого всплеска, входит в воду. Вот он уже нетерпеливо машет нам снизу.

Опираясь о надёжную папину руку, я оттолкнулся и прыгнул, чтобы «солдатиком» войти в воду подальше от борта. Зелёный сумрак принял меня в упругие объятья, охладил разгоряченное тело, сдавил барабанные перепонки и, как пробку, выпихнул на поверхность.

Борт корабля возвышался надо мной чёрно-коричневой стеной, обросшей водорослями и ракушками. В косых солнечных лучах была видна каждая, даже самая мелкая неровность. Папа, наверху, спокойно готовился к прыжку. Вот только не было руки, о которую бы он мог опереться. Снизу, на фоне нагромождений ржавого металла, Папа показался мне маленьким и беззащитным.

Усиливающееся с каждой секундой чувство тревоги, физическое ощущение приближения чего-то страшного и неизбежного, какой-то неминуемой беды, сжало моё сердце. Острая мысль, будто чей-то незнакомый и властный голос, резанула сознание – «Останови его!».

«Папа! Не прыгай!», – изо всех сил крикнул я.
В ту же секунду Море тяжко выдохнуло. Его широкая грудь опустилась и борт корабля, казалось, хищно оскалился, показав чудовищные клыки! Ниже уровня воды, в несколько рядов, словно зубы гигантской акулы, весь борт покрывали огромные, окаменевшие, острые как бритва панцири мидий. Просвечивающая среди моллюсков ржавчина напоминала запёкшуюся кровь! Струящаяся в воде бахрома водорослей, густой вуалью скрывала «клыки» от глаз непосвященных и делала их совершенно неразличимыми сверху.

Ужасная ловушка, подстерегающая неосторожную жертву, казалось, возникла не случайно.

Когда-то люди не смогли защитить корабль от пикирующих с неба хищников, которые рвали в клочья его стальное тело и заставляли кипеть человеческую кровь, смешивающуюся с горящей нефтью! Затем, его истерзанная туша была брошена на произвол безжалостной стихии, а тела погибших не преданы земле. Не нашедший упокоения, наполненный эхом прошлого корабль стал пристанищем злобного, не насытившегося кровью, призрака Войны.

Остановившись, Папа с недоумением смотрел на меня. Захлебываясь, хлопая руками по воде, используя всё доступное мне тогда красноречие, я убеждал его, что прыгать не надо, что это опасно, что лучше вернуться и спуститься с корабля безопасным путем.

К счастью, Папа послушал меня. Но призрак минувшей Войны не хотел отпускать нас так просто! Изъеденные морской солью ступени трапа ломались под ногами, ветхие поручни рассыпались в руках, ржавые кольца тросов цеплялись за конечности, ноги скользили по покрытой водорослями палубе, торчащие отовсюду куски железа и обломки раковин царапали и резали в кровь тело.

Наконец все мы в воде, наш матрас на месте и вещи целы. Однако отплыть с первой попытки не удаётся! Коварная стоячая волна упорно возвращает нас в исходную точку. Пришлось приложить изрядные усилия, чтобы вырваться из «зоны притяжения» мертвого корабля!

Мы плывем к берегу молча, не оборачиваясь. Физическая усталость, помноженная на духовную опустошенность, вызванную непривычным нервным напряжением, нарастает. Однако, берег все ближе и всё крепче уверенность в благополучном возвращении. Тогда я ещё не знал, что оборачиваться не принято, покидая кладбище.

Прошло шесть лет. Я снова в этих краях. Воспоминания детства будоражат сознание. Стоя на палубе теплохода, идущего в Новый Афон, я жадно всматриваюсь в побережье, ищу место, с которым связаны такие сильные впечатления и переживания. Тщетно! Корабль исчез, растаял будто призрак – без следа.

Позднее, я узнал, что Эмба – город на западе Казахстана, где когда-то добывали нефть. Город расположен на одноименной реке, когда-то впадавшей в Каспий. Теперь, эта река обозначена на карте прерывающимся пунктиром. Река – призрак, город – призрак, корабль – призрак…

Сухуми, август 1969 г. – сентябрь 1975 г.