Идите в баню!

Курсантики – молоденькие, свежевыскоченные из-под  мамкиной опеки,  размещались не в казармах, как это принято в армии, а в «кубриках» -- комнатках на пять-восемь человек. Училище летное, знаменитое, престижное даже по тем, советским, временам.

«Старики» звали первый курс «плафонами» -- за нулевую стрижку, но дедовщины себе не позволяли, допуская лишь легкие подкалывания, да «прописные» шуточки. К числу таковых относились, в частности, «велосипед» (когда спящему между пальцев ног вставляли спички и поджигали на поросячью радость), или команду «Подъем!», поставив ножки кровати на загодя принесенные табуреты. Могли (но это редко) приколотить к полу сапоги, в которые по тревожной команде курсант вскакивал, как подорванный… 

Все это безобидно, в общем-то, условно «уставнО» -- чтоб, как говорится, запомнилась служба. И она запоминалась, и долго потом обхохатывались во взрослой, самостоятельной жизни. Одно из таких событий и до сих пор вызывает гомерический синдром на встречах выпускников.

Дело было в самый праздничный из будних курсантских дней – субботу. Банный раек, когда и вольница, и пронесенная тайком из самоволки «чеплашка» с каким-либо пойлом («Агдам» тогда продавали на розлив). В баню тоже ходили кубриками – по два-три захода, то есть, человек по двадцать-двадцать пять. Обслуживал моющихся старый прапор, традиционно поддатый и вредный, как колорадский жук. Нет-нет, да и выкинет чо-нить, «чтоб запомнилась служба».

-- Вы чо там по одному трусы сдаете? -- проорал он в оголявшуяся курсантскую толпу. – Трусы собрали и сдали по десятку!

Парни молча организовали трусовую кучку и отправили дежурного к прапорщицкому окошку. Двумя пальцами, брезгливо морщась, тот стал перебирать черно-синее месиво, отсчитывая количество, словно рассчитывая трусы на «первый-второй». На пятых или шестых он, вдруг встрепенувшись, вцепился в одну из интимных вещиц и, потряхивая ее на свет от окна, возопил:

-- Эти еще чистые! – и трусы комком полетели в руки дежурящего за окошком. – Даю только девять. Носите на здоровье! – Протянул он пачку застиранных панталон.

-- Эй! – крикнули дежурному голые добрые молодцы, -- Ты, Коляня, сам их и носи! Откуда мы знаем, чьи это были?!

Коляня – самый хлипкий, как заморенный бухенвальдский крепыш, курсант, жалобно мяукнул в толпу:

-- Это не мои, я свои подшиваю каждый раз, чтобы не широчили. Это ДядиМишишины…

-- Чего? – протянул плотный новобранец – носитель упомянутого имени. – Так и эти подшей!

Толпа увесисто заржала, и Коляня, сгорбившись, уныло побрел обратно в кубрик. Не спорить же ему с самим ДядеМишей. Трусы он, конечно, постирал. Потом, просушив их на батарее, целый вечер ушивал себе по размеру…

Через три года курс выпускался. Случай этот вспоминали, сидя на лавочке парка Циолковского. Возмужавший, красавец-курсантик – бывший хиляк и заморыш --  хохотал больше всех. Не смеялся только ДядяМиша. Может быть, еще и потому, что за время учебы его визави вырос на целую голову, широко раздавшись в плечах…