Озон

1
И буря приближалась, или проходила стороной – еще не было до конца понятно, что принесут за собой недели изнуряющей жары; теперь же слепящие вспышки озаряли горизонт где-то очень далеко над морем своими фантастическими вспышками, природа словно оцепенела в страхе, и воздух наполнился ожиданием и томительной и удушающей тревогой, и вздрагивали листья на ветках, и протяжно звенели угасающим эхом, улетающим вдаль, куда-то прочь от изрезанной береговой линии. Невнятное гудение на улице росло и ширилось, заполняя все пространство, и, кажется, приближалось из непроглядной темноты ночи, выползало словно ленивый зверь из берлоги; и пара человек стояла у столба, не известно, что забыли они в этот час одиночества и безымянной тоски, и  переговаривалась, и неспешно обсуждали что-то  поднимая свои сумрачные, вычерченные светом головы вверх и окидывая взглядом небо – и глубокое иссиня-черное и беззвездное оно отзывалось потусторонним шепотом чего-то похожего на приглушенное рокотание, упрятанное за сотню толстых стен, еле различимое, почти безголосое. Юн видел все это исподволь и его почти не интересовало происходящее снаружи, терзаемый ночными мыслями, ведущими его в глубины собственной памяти, он с каким-то даже безразличием ждал чего-то, неуверенно и неясно, ждал, уставясь немигающим взглядом на заретушированную тенями картину внизу, и, наконец, обреченно и утомленно закрыл окно, почесывая между лопаток рукой, но внезапно небосвод вспыхнул от края до края ярко-желтым огнем, точно нить в лампе накаливания, мигнувшая  электрической дугой, и, казалось, раскололся на две половины, внезапно вновь возвращая к себе внимание и будто бы говоря так, что стихия кружит вокруг и никуда не ушла и только подыскивает нужный момент; и подозрительные люди у обочины, стоят около машины, и говорят, не громко и не тихо, один был одет в что-то напоминающее пальто, другой в спортивном костюме – окно открылось, и землисто-влажный воздух вновь проник в затхлую комнату с тусклой лампой и выцветшими обоями – по пустой и тихой улице пронеслась на всех порах с диким ревом тяжелая машина службы спасения, разбрасывая свои угрожающие синие блики на стены домов, и только сейчас, с запозданием, включилась завывающая страшная сирена, завершая всю целостность картины. Но никто, почему-то, даже не выглянул посмотреть – глухая темная ночь, кажется, уморила всех, кроме тех двоих у дороги и пожарной машины, так резко выскочившей с перекрестка и скрывающейся с хрипением восвояси спустя несколько кварталов – и Юн продолжал смотреть туда, в густую черноту, где вспыхнула и погасла над морем еще одна вспышка, и куда скрылись пугающие безжизненные мигалки сирены, можно было вообразить, что там ничего нет, ни берега, ни покосившихся лачуг у мокрой полоски песка, ни волнующейся поверхности воды, даже морская соль почти не ощущалась теперь в воздухе, непроницаемом и наэлектризованном. Юн взял со стола пачку сигарет, на пару секунд открыл, и застыл как вкопанный, уносясь к эпизодам другой жизни, проявившейся в сознании, если только подумать, сколько прошло с тех пор времени – десять лет, может больше – ведь и половины из тех людей он уже никогда не соберет вокруг себя, те шумные посиделки за бутылкой вина, разговоры, идеи, сведущие, казалось, мир с ума, стоит их лишь привести в действие, те жесты, то тепло глаз – все это невосполнимо потеряно навсегда, вычеркнуто, стерлось в следах прошедших дней – идеи не выстрелили, а может просто не хватило сил и настойчивости воплотить их в жизнь, и мы понемногу угасли и рассыпались, как пепел, как песок в пальцах – мы мечтали сойти с ума, как герои из любимых фильмов и книг, и непрерывно мчаться вперед в погоне за истиной, чего бы нам это не стоило, но – наши тела как-то вдруг потолстели, утратив упругость и гибкость молодости, головы полысели, и словно с густой шевелюрой мы утратили что-то крошечное, но ценное внутри, и завязли в своем однообразии желаний и лояльности к потреблению. Он вытащил сигарету и отложил ее на край стола, и поплелся к крану набрать стакан воды – чертова бессоница доканывала Юна уже множество дней подряд, не давая ни покоя, ни отдыха – и когда он сделал четыре громких жадных глотка, чуть пролив от спешки на поросшую шерстью грудь живительной влаги, неприятное чувство под языком успокоилось, и он повернулся обратно к грязному окну, но что-то вдруг исказилось в обозреваемом им пейзаже – ветер совсем перестал, но необьяснимый трепет вдруг коснулся тонкой иглой сердца, нашептывая глухие звуки быстрым и монотонным речитативом, и вдоль по улице со свистом пронеслось такси, казалось, водитель вжал педаль в пол всем своим весом, по спине пробежала дрожь, и тремор передался в конечности, и Юн, в уголке глаза выступила слеза, потянулся за сигаретой, и вспыхнула голубоватым цветом искра – маяк, или молния, или пожарная машина – и в глубине ночи на часах навязчиво и беспокойно мерцала зеленым цифра три, и разряженный воздух продолжал поступать внутрь.

2
Он откинулся на засаленное кожаное сидение и тяжело выдохнул – мотор выключен, спидометр на нуле, фары погасли, боковое стекло опущено вниз – и на мгновение позволил себе закрыть глаза, и множество цветных квадратов и кругов брызнуло россыпью под веками: сейчас был как раз тот самый момент на повороте ночи, какое-то странное время, когда прошедший день уже испустил дух, а новый еще маячил где-то далеко, час,  когда ты оставался наедине с самим собой и таким же укутанным темнотой и молчанием таинственным миром вокруг; все мысли, накопленные за день, все сказанные слова внезапно куда-то испарялись, и  вся шелуха случайных и пустых встреч и ненужный шум уходили прочь. И впрямь, стало очень-очень тихо, ни звука вокруг, так безмолвно, что показалось, он слышал стук собственного сердца. Радиоэфир дышал холодком. Может быть,  операторы просто уснули, выключив аппаратуру, оборвав связь на телефонах; он расслабил кисти и они вяло повисли на кожанном руле, как тряпичные куклы – а его девочка сейчас видит сны, обняв плюшевого зайца с надорванным ухом, в маленькой кроватке и ждет, когда он вернется, уставший и опустошенный – и эти последние тяжелые минуты уплывающей ночи разделяли их, точно бездна, зияющая пропасть в черной глухой тьме. Он замер от этой закипающей в мозгу мысли, застыл от неприятного ощущения, точно по венам пустили ртуть, это клокочущее молчание накрыло его с головой, по телу пробежала дрожь, его сердце совершило несколько хаотичных движений, словно пойманная птица в клетке, и капля пота выступила на лбу и поползла к ногам. Он распахнул глаза и понял, что его переполняет странное гнетущее чувство неясной и безымянной тоски, с которой он не способен сейчас совладать здесь посреди ночи, один у края дороги. Злость на самого себя, какая-то подсознательная, вырвала его с места, он уперся ладонями в баранку, сдавив с такой силой, что пальцы посинели от напряжения, толкнул дверцу плечом и выскользнул из такси. Над ним висел напряженный воздух, как обычно перед дождем, и на небе ни звездочки, а ведь это верная примета, тугими тисками давило виски, и едва уловимая вибрация лишала  спокойствия, чувство отчужденности или обреченности наполнило всю его сущность. Светофор на углу улицы прерывисто мигал желтым, роняя неприятные блики на асфальт, он выругался, но его голос был мгновенно поглощен темнотой ночи, он метнулся обратно в салон, нащупывая сигареты, но тотчас вспомнил, что опустошил пачку еще пару часов назад, и намеревался заскочить в магазин на заправке, но последний вызов чуть расстроил его планы – да, говорил он, я еду, он добрался до места за девять минут, может чуть больше, вырулил, аккуратно подвигая такси из-за небрежно припаркованного мерседеса, корпус которого выпирал почти наполовину, ладно, пусть, тихо встал мигнув фарами и отзвонился диспетчеру, он ждал, поглядывая в зеркало заднего вида, иногда в боковое, но никого не было, он пересчитал выручку, протер салфеткой руль и пошарил в бардачке, там лежали билеты на завтра, он ждал, потирая брови к переносице и в стороны и повторяя вновь это движение, тем временем молодые компании проходили мимо, наконец, размалеванное и невразумительное личико юной девочки ткнулось в боковое стекло такси, дверцы, как по волшебству, распахнулись почти одновременно и его пассажиры были внутри, это оказались какие-то школьницы-малолетки, и те, что ввалились сзади прокричали, куда ехать, словно я был в машине на другой стороне парковки, а не рядом, и глупенько так засмеялись, и барахтались на сидении, как бы не поцарапали салон, подумывал я, а та, что устроилась впереди, странно таращила глаза на меня, и похоже не понимала ни слова, когда я попросил пристегнуться, тогда я потянулся за ремнем, и щелкнул замок, от нее несло алкоголем и куревом, впрочем, и от подружек тоже, так что я опустил стекло, чтоб не задохнуться с ними в салоне, хотелось скорее закончить эту долгую смену, да и что говорить, не было особого желания кружить с ними по городу, так что я прибавил на спуске и по прямой, минут через шесть, когда мы затормозили возле углового подъезда, две девушки с заднего сидения протянули мне деньги, рассчитываясь за всю поездку, добавив сверху счетчика, и, живенько вылезая из салона, весело проворковали мне, а она в соседнем дворе живет, туда прямо, и, махнув в сторону и  посылая воздушные поцелуйчики подружке,  скрылись в темноте, не успел я даже возразить, чтоб они забрали с собой эту разомлевшую девицу, девчонка, с опозданием вяло махнула им вслед ладошкой и как-то глупо улыбнулась мне, ну ладно, машина снялась с места и мы потихоньку двинулись вперед, проезжая вдоль лавок и слеповатых лампочек над дверьми, тут, спрашивал я, ты что уснула, эй, красавица, я тронул девочку за тоненькое плечико,  и лямка ее платья скользнула вниз, застыв у локтя, она неразборчиво что-то пролепетала, и ее пухленькие, размалеванные помадой губки сложились в надутый бутон, и на этом, видимо, силы покинули ее окончательно и, плотно сомкнув глаза, она уже спала, такси остановилось возле какой-то пушистой клумбы, и сколько же тебе лет, куда глядят твои родители, и бы ни за что не отпустил тебя, дуреху, бродить ночью, думал  он и раздосадовано смотрел на ее подрагивающие во сне густо замазанные черным ресницы, и невольно возвращался в мыслях к своей маленькой девочке, еще совсем маленькой, и ему не хотелось, чтоб она взрослела и становилась таким же гадким утенком, пусть лучше она будет такой, как сейчас, в своем самом трогательном и невинном возрасте – его отвлек звонок телефона, вернее какая-то глупая песня  из сумочки спящей принцессы, он не сразу сообразил, откуда доносится звук, но все же,  одним уверенным движением запустил руку в поисках трубки, и, отыскав через пару секунд, приложил ее к уху и ответил стесняясь, злясь и робея – доброй ночи, спокойно, я водитель, такси стоит во дворе, я точно не уверен, но ее подруги сказали остановить где-то тут, посмотрите в окно, я посвечу фарами, нашли меня, да, жду – сейчас он был без сигарет, одинок и опустошен. Желтый свет продолжал моргать ему томительно, настойчиво, холодно, беспристрастно, большой круг и выходящие из него лучи; он оставил дверцу открытой с каким-то безразличием, и отошел  спокойными размеренными шагами, взяв себя в руки, к багажнику, запустил пальцы в жирные волосы, и замер – а блики все продолжали бить стены и стекла, шлепали по асфальту, и, подражая им, где-то за городом, безмолвно разрезая тучи, вспорхнула к земле глубокая яркая трещина.

3
Это было уже третье к ряду ночное дежурство Кима, он сидел в небольшой комнатке, бессмысленно уставившись на вращающиеся лопасти вентилятора, и пытался бороться с беспощадно наваливающейся на него усталостью –  днем солнце жестоко палило залитые смолой крыши домов и плавило асфальт на дорогах, было невообразимо жарко и душно, и не было никакого спасения, пытаясь поспать, он обрекал себя на мучения, просыпаясь в поту, с сухостью во рту и чудовищной жаждой, высушивающей все его тело, за окнами гудели машины, кричали дети, через дорогу из бетонного каркаса день за днем росла  новая высотка, воздух стоял неподвижно, не колеблясь, словно желе – так неимоверно мерзко проходили эти летние дни; и после он оказывался на работе, где с заходом солнца, наконец, прохлада чуть тянулась к земле своими тонкими пальцами. Предыдущие ночи вылетели прочь из памяти для него без происшествий и вызовов, была пара пустячных, с которыми справились другие бригады, а ему доверили проверять исправность оборудования и наводить порядки, а во вторую ночь начальник усадил его разбирать бумажки, что он, впрочем, продолжал делать и сегодня, и это уже порядком утомляло его; по обыкновению, все оставшееся время было занято бесконечной мужской трепотней, где можно было слышать старые байки, злободневные сплетни  и пошлые анекдоты, но теперь, когда его парни пошли то ли во двор, то ли решили заглянуть в гараж, оставив тусклый свет и опустевшую комнату на его попечение, минуты упрямо растягивались, и какой-то надоедливый элемент механизма настенных часов щелкал при каждом движении стрелок по кругу, отстукивал и кряхтел одиноко, отскакивая слабым эхом от голых стен, но постепенно привыкаешь к любому надоедливому звуку – а за окнами стояла середина ночи, и в приглушенном освещении веки все равно понемногу смыкались сами собой, он кивал головой и она, покачиваясь маятником, опускалась все ближе к столу, и  приоткрыто окно, и там ничего – тихая и унылая ночь – и шорохи тонут в этой черной мгле, выплывающей перед его глазами. Тело становилось мягким и безвольным и ватные ноги, хоть он никуда не шел, будто проваливались и погружались в густую тягучую грязь или залипали в застывающем цементе, и он пытается их вытянуть, и так немыслимо трудно идти, словно к ступням приковали чугунные гири, и он делает усилие всем телом, и на мгновение выплывает силуэт комнаты с шелестящим крылом вентилятора и пачками неразобранных документов на столе, и снова его тянет обратно тяжелый груз,  и он не шелохнется с места – только изнутри сочится, пропитывая кожу, глубинный  страх, он чувствует себя в западне, как мышь в мышеловке – неведомый кто-то наблюдает за ним, и он ощущает всем телом этот сверлящий затылок злобный взгляд, Ким оборачивается по сторонам в поисках ответа, в поисках спасения, но повернув голову, он сознает, что как в детстве он видит свой постоянный кошмар, и он все тот же маленький и беспомощный мальчик, что писался когда-то в кровать и просыпался в собственной моче. Так он оказывается один, и железнодорожные полотна широкой полосой тянутся с северо-запада на юго-восток, и он зажат между ними в ловушку истощенный и обессиленный страхом, сигналы семафоров светят в него синим, и блеклое выженное, обесцвеченное небо без солнца, без облаков и птиц болтается над головой, тихо-тихо покачиваются тонкие безжизненные травинки, пробиваясь между смолянистыми шпалами сквозь битый в осколки гравий. Он знает, что должен бежать прочь, пока не явились они, вечно рыщущие между забытых полуразобранных станций и позванивающих с захлебыванием переездов с перекинутыми шлагбаумами, Ким поднимает колени почти до груди, пытаясь делать размашистые шаги, но тело не слушается, и тогда его правое ухо слышит приближающийся металлический скрежет, притормаживающего локомотива, он подползает к нему все ближе и ближе. 'Эй, Ким, пойдем играть!' – Внезапно кричит через забор  соседский мальчишка,  который ходит обычно с ним в школу и дает прокатиться на стареньком ржавом велосипеде с трещотками на колесах и угощает бабушкиными пирожками, и машет рукой в знак приветствия, он беззаботно перепрыгивает преграду и мчится навстречу, перебегая стальные полотнища рельс, не глядя по сторонам, и его смех звонко льется изо  рта. – 'Ким, ну что ты стоишь?' Ким захлебывается от крика, но не может разомкнуть словно зашитых толстой веревкой губ, чтобы предупредить друга – они уже здесь, рядом, они идут мстить, они не позволят им играть, радоваться, не дадут быть счастливыми, не разрешат им взрослеть – хорошие мальчики не играют на железнодорожных путях – 'Ким, ты нас слышишь? Твой друг плохо себя вел. Мы накажем этого мальчишку. Он не будет тут бегать, Ким. Мы скользнем по нему разок-другой, мы задавим тебя, Ким. Слышишь, как бьет молоточек вдали? Это дряхлый Старина Железнодорожник в своей истлевающей робе, с повисшими лохмотьями кожи, проверяет пути своей черной фомкой, и когда доберется до тебя, мелкий засранец, он ковырнет тебя, чтобы проверить, насколько ты крепок. Ким, беги, спасайся, но от нас ты никуда не скроешься – мы рядом, за твоей спиной!' Его сотрясает дрожь, но он делает рывок всем туловищем и вроде бы перескакивает через рельсы, но спотыкается, и колени ударяются об отполированный до блеска холодный металл, и стук колес становится ближе и чаще, и вот уже тягучий и громкий, как взрыв, гудок поезда вырывается в небо, Ким пытается собрать все свои силы, но не может даже пошевелиться и сделать вдох. 'Стук-стук, стук-стук, мы идем!' Его школьный друг вытанцовывает по второй колее, отталкиваясь носками и приземляясь на пятки, и вот уже перебегает третью, а Ким не шелохнется, наконец, он точно самим позвоночником подтягивает лодыжки к себе, и они словно деревянные колоды ударяются о шпалы, тяжелые свинцовые молоты бьют сзади по металлу, покачиваясь как качели, крошка Ким отрывает растрескавшиеся глубокими ранами губы от гравия, выплевывает пропахшую мазутом грязь и вскидывает голову вверх – мгновение застывает, затормаживается в замирающей пляске, соседский парнишка все еще улыбается и озорные смешки искрятся из его веселых глаз, но какая-то огромная тень нависает над ним, и тонкие линии его лица меняют свои очертания, и в ту же секунду он вдруг исчезает за громадной стальной тушей локомотива, а ступни Кима дрожат и вжимаются сильнее в шпалы, позади пролетает еще состав, груженный углем, выколачивая своими гулкими шагами пыль из вагонов – звоночек смеха бесследно растаял в этой вакханалии. Рев гудел и ухал вокруг – они, наконец,  отведали вкус детской плоти и запах юной крови, и теперь ни за что не успокоятся, не завершив начатого предприятия – все депо пусты, бьющие в сталь колеса  валятся-катятся по рельсам, и все колеи кишат длинными составами со сцепленными вместе вагонами. 'Это был вкусный мальчик, Ким, но нарушать правила безопасности не позволено никому. Не печалься, ты, верно, еще вкуснее. Мы чувствуем этот специфичный, как вы говорите, одним словом, как аппетитно ты приправлен этим чудным соусом из страха. Тебе не сбежать от нас, Ким!' Он ощущает – грязь на лице смешивается со слезами, а мокрое пятно в паху расплывается, и прежде теплое оно быстро остывает и неприятно липнет к телу, он тихо всхлипывает, толкаясь ладонями от земли, и гравий впивается в детскую кожу, раздирая в кровь, он опирается на колено в разорванной штанине и сгорблено встает на обе ноги, не решаясь взглянуть на их чудовищные жирные тела, но проходит пара секунд – и он видит хищно снующие вокруг локомотивы, они бегут слева-направо и обратно, по всем колеям, ускоряясь и притормаживая, дико скрипя и постукивая по рельсам дисками стальных ног. Он стоит между этих злых тварей, одинокий, забитый мальчик, и боится сделать глоток воздуха, а они проносятся смеясь и повизгивая, семафоры горят синим, он трепещет от их леденящего душу света и вытирает руками глаза, он хочет позвать на помощь, но не помнит никаких слов, превращаясь с каждой секундой все больше в маленький искореженный семафор, горящий печальным глубоким синим цветом. Из недр земли вырастает звон и гудение, и они ширятся и становятся все громче и громче, пока не звенят уже внутри головы протяжно и  жутко, Ким приоткрывает слипшиеся глаза и видит, как тревожно мигает кнопка диспетчера на столе и дребезжит сигнал сбора над дверью. И за окном все та же середина ночи, и мальчик Ким потерялся, и пустые улицы и коробки домов все реже и реже выгибают свои стены, и воздух с запахом электричества и кислоты собирается вдалеке над горизонтом, над морской тишиной.

4
Ну и набрались же вы и так выпалила я и испугалась своего голоса  и не узнав его словно услышала со стороны через металлическое ведро и перед глазами качался узкий темный коридор и за спиной ухали динамики и валил дым и силуэты таяли в сияющей дымке и их руки и ноги растворялись в мутном тумане и чья-то крепкая ладонь ухватила меня сзади исподтишка и я была у двери и пока я повернулась и мелькнули розовые и зеленые лампы и блики стекла и лестница перекрутилась под ногами я оступилась и едва не вывернула лодыжку эти две дурочки были где-то рядом их зацепили какие-то ребята я их раньше не видела даже нигде и начали подразнивать и я вжалась губами в зеркало такое серебристо-холодное как рыба как лед и надо бы поправить макияж и тушь смазалась и кажется улюлюкающий хохот за моей спиной вскипает и тонет снова в потоке давящих басов но где моя сумочка и вот моя рука поправляет соскочившую лямку лифчика автоматически и я пробиралась через толпу и меня сдавливало и сжимало и бросало в стороны пытаясь извиниться и я не слышала собственных мыслей и отчего-то окаменел мой сосок и болел пульсируя и стягивая вокруг кожу и я смотрела по сторонам как богомол поворачивает голову  и где-то впереди маячит выход и слева в большой компании что-то кричат и позади ревет танцпол и колонки выдавливают грохот из стен и справа или меня вертит во все стороны и я нащупываю сумочку у себя за спиной и в мерцании огней я видела как мои девчонки крепко обнялись сплетаясь вместе и вытянули губы друг другу в порыве сиюминутного чувства и в мерцании стробоскопа я смотрела завороженно как скользили их языки и как черви сплетались между собой и  махнула им рукой чтоб они перестали это делать мерзость и они рассмеялись своей шутке и мне это совсем не понравилось и постоянно мимо сновали черные тени в клубах дыма и вспышках света и я следила за этими уносящимися в пустоту фигурами и я крепко сжимала помаду и старалась немного подправить губы и оторвав взгляд от девочек на меня уставилась какая-то покосившаяся девушка с размазанной вокруг губ помадой и она стояла на кривоватых ножках напротив пытаясь выпихнуть меня вниз и наваливаясь всем телом и я  застыла ошеломленно от ее нахальства и смотрела бездумными глазами из своих сомкнувшихся в пятнышко зрачков и широко раздувались ноздри ее и я не растерялась и собрала всю свою смелость и плюнула ей в харю и резко толкнула ее от себя прочь и в ушах взрывался звериный хохот и я развернулась и направилась к выходу а она обиженно удалилась в другой проем что был напротив и тонкое лезвие двери отсекло удушающий смрад за собой и в голове все еще стоял дикий звон и я схватилась за перила и заскользила вниз и перелезла на парапет и подкуривая сигарету неловкими движениями стала выкапывать из сумочки телефон и знакомая мелодия обрывалась в моих руках и пропущенные звонки сияло на экране двадцать два раза мама мама мама мне так трудно взрослеть и я не знаю чего хочу от себя и от той жизни что маячит впереди мама мама мама я делаю ошибки и мне страшно я не смогу остановиться и буду делать их снова мама мама мама ты простишь меня за это и обнимешь меня прижмешь свою дочку или будешь смотреть на меня с укором мама мама мама я лечу в эту пропасть бутафорских знакомств неискренних приятелей и фальшивых друзей и может быть сама такая же мама мама мама посмотри на меня и скажи что я не пустышка что я не просто кукла с раскрашенными волосами что я могу любить и меня можно любить мама мама мама я несу себе вред и не могу остановиться и сказать себе все хватит и мучаю заодно и твое терпеливое сердце и твои печальные глаза мама мама мама мне столько еще надо узнать и столько понять и я боюсь мне не хватит на это вечности помоги мне мама кружится голова пытаюсь насчитать звезды и только фонари вертятся вдоль набережной сводят с ума и море тихо пульсирует и бьется о плиты и суетливо зудит под ложечкой и скоро вползет завтра со своей суетой и что я  услышу дома может лучше не возвращаться и будут звонки из школы и так ужасно навалится утро и все будет вверх тормашками и от выплаканных слез захочется спрятаться от всех и закрыться в маленькой шкатулке и не открывать и сейчас все еще ничего и вроде неплохо и пустые улицы не очерчены ясными линиями и редкие фонари клонятся к земле и тихо притирается волна к бетонным сваям и воздух застыл неподвижно и только какой-то животный импульс сжимает внезапно мое сердце и низ живота и  заставляет посмотреть вдаль там где море сливается с горизонтом но там темно и безмолвно и тогда я подношу свои ладони близко к глазам и долго не могу сфокусироваться на них и все плывет безобразными звенящими пятнами и я вижу как мои тонкие детские пальцы будут набирать цифры в телефоне и далекий женский голос будет говорить и мне нужно будет отвечать и слова будто брызгают изо рта тонкими струйками и мерцает экран телефона и потом я иду между машин заглядывая в салоны и так ноги немеют мои и после я плетусь дальше сквозь меняющуюся темноту  и передо мной возникает два огромных желтых глаза они приближаются и гаснут и открывается дверца и девочки завалятся в кучу рук-ног на заднее сидение и устало и сонно пробормочут свой адрес и я сажусь вперед и надо пристегнуться и я не могу ничего ответить и шарю своими кистями но их словно поменяли местами и тогда он приблизится ко мне и я почувствую как что-то скользнет у меня по груди так нежно и раздастся щелчок замка и он наклонится еще ближе и наши взгляды встретятся и он улыбнется и опустит стекло и мы делаем крутой поворот и несемся-вперед-по-ночной-автостраде-между-фонарей-домов и шепчущий-ветерок-ласково-обдувает-мои-ресницы и волосы-струятся-звенящим-водопадом-по-плечам-моим и мы-пролетаем-огни-выскакивают-вперед-отражаются-в-стекле и слепые-котята-лучи-сыплются-на-меня-трутся-к-щеке и мотор-шумит-под-капотом-проглатывая-бензин и и

5
Его вытолкнули наружу, и груда обносков на теле неуклюже грохнулась на еще сохранивший тепло местами выдолбленный асфальт, он почувствовал, как что-то полоснуло по лбу над бровью холодком, а во рту между зубами захрустели крупицы песка; вдогонку он услышал женскую ругань и кто-то прогундел тяжелым басом что-то вроде злобного предостережения; он попытался собраться и уже совершил полуоборот привставая на колено, готовя всем своим нутром достойный отпор и пару-тройку крепких словец – но внезапно ощутил как резкий и безудержный поток воды обрушился на него, левое ухо на секунду оглохло, и он весь сжался от накатившего ужаса, дверь со звоном захлопнулась за спиной. Старик с запозданием отмахнулся дрожащей рукой от опасности, он пытался разыскать какую-то связь в том, что сейчас произошло, но безрезультатно, капельки воды стекали по его облысевшей местами голове со свалявшимися пучками седоватых волос, вода сочилась по его тряпью, на перекошенных губах застыли проклятья и замутненные бледно-голубые глаза, казалось, смотрели в пустоту, в которой он сейчас себя нашел. Мир позади оборвался и произошедший прежде инцидент канул в пропасть утекающей памяти, он стоял на коленях на подъездной дороге, мокрый и надломленный, а впереди барахталась темная ночь, и звезды были скрыты плотной черной пеленой, и неясный кисловатый запах стоял в воздухе, и стало невыразимо тихо, словно всем тварям на земле вдруг велели заткнуться, и от этого таинственного молчания было по-настоящему не по себе. Наконец, пересилив свое оцепенение, старик, покачнувшись и опираясь на оцарапанную огрубевшую ладонь, встал на ноги, крепко сжимая другой рукой тряпичную сумку через плечо, будто в ней хранилась сама сердцевина его треклятой жизни, так сильна была его хватка, но влага проникла и туда, и это не могло не пугать старика, и он стал ощупывать ее, медленно ковыляя прочь с дороги в тень за складом напротив, бормоча-проговаривая невнятные полуслова-полумысли самому себе, и вымокшая грязная одежда неприятно приставала к изношенному телу и больная  спина начинала ныть от пропитавшего ее холодка. Он шаркал вперед, не переставая мацать в своей котомке, как какой-то дряхлый обезумевший колдун, нашептывая только ему понятные звуки, погружаясь с головой в какой-то свой отдельный мир – как вдруг, словно выстрел, прогрохотал мощный удар тяжелых лап по жестяному забору, и захлебывающийся гулкий лай резко отбросил его в сторону, и в тусклом свете склоненного фонаря вырвался из  сумрака сквозь ржавую решетку ожесточенный блеск острых и жадно хватающих воздух зубов из брызжущей слюной пасти – дыхание старика сбилось, ему казалось, будто его схватили стальной хваткой за глотку и сжимали его вспорхнувшее в панике сердце в тиски, их было несколько этих тварей, точно не меньше пяти-шести судя по шуму,  и эти мечущиеся и неистовые, голодные, и от того особенно яростные псы не переставали биться в забор и покусывать прутья решетки, готовые при первой возможности  вцепиться в это немощное и бессильное тело, но, к счастью, тонкая прогибающаяся под прыжками поверхность, хранила пока что старика от них, и он кинулся прочь, не разбирая дороги – казалось, все его прежние страхи и боязни блекли в сравнении с этой, такой близкой и живой силой, способной в миг уничтожить его тонкую оболочку из плоти. Он миновал узкие проходы между домов и заборов, натыкаясь на мусорные мешки и груды картонных коробок, и металлические решетки по пути, не позволяя себе остановиться, но смутное чувство опасности не могло никак покинуть его, и повсюду, он словно чуял злобное горячее дыхание позади себя, и глухое рычание настигало его, куда бы он не повернул голову. Он бежал и плелся, и перебирался, и скрывался, но вскоре пугающие ночные лабиринты выпустили его из своих паутин, и перед ним распахнулась широкая береговая полоса и ритмично накатывающие на песок морские волны успокоили его, и тут ему стало несказанно легче, и старик, проделав путь по песку еще в две утомленные и пугливые дюжины шагов, устроился на выброшенной прошлогодним штормом коряге. Он бережно развязал свой мешок и, запустив ладони внутрь, стал помаленьку перебирать свои сокровища изуродованными пальцами, и может и пытался что-то разглядеть, но в отсутствие и луны, и звезд, оставалось, к сожалению, полагаться лишь на память рук. Он хмурился – и царапина на лбу чуть сочилась кровью; он не находил чего-то – и губы искажала злоба, и дыхание становилось чаще с носовым присвистом; он уже был готов поверить всему, даже тому, что мог потерять это по своей глупости; но вот, гладкое прикосновение, и он с облегчением выдохнул – между пальцами был зажат матовый квадрат бумаги, затертый и замусоленный, помятый по углам и со следами надрывов и трещин, и хоть в темноте трудно было что-то разобрать, но человек внутри его головы знал эту фотокарточку словно две жизни подряд – прошлую и ту, что хромала и волочилась сейчас, точно побитая псина. Старик сотворил нечто похожее на улыбку – там, далеко, можно было все изменить, там жизнь была полна любви и тепла, и, казалось, часть его, вероятно, лучшая, навсегда осталась в том мире – и печальные уголки губ безнадежно глядели вниз – и он спрятал листок в сумку; поворошив еще немного там рукой, он достал черствый кусок хлеба и осторожно отломил его челюстью, и стал медленно разжевывать редкими осколками зубов в воспаленных деснах, его мутный несосредоточенный взглял упирался в пустоту ночи, а к соленому морскому воздуху примешивался навязчивый запах дождя. Волны шумели, накатывая на берег, слабо шелестели песком и отходили назад, забирая с собой мелкие камешки – больше ничего: ни пугающей возни города, ни скрежета портовых кранов, ни рева машин по эстакаде, даже птицы заткнулись, и ни одной пролетевшей мимо чайки, ему не довелось различить в трепетании ночи; все безмолвнее становилось вокруг, и, наконец, наступило мгновение, когда старик не услышал ровным счетом ничего, волны застыли и отползли прочь, оголив песок на берегу чуть больше обычного, точно море сделало глубокий вдох, задерживая дыхание, он сжался в комок, различая в зловещей тишине нарастающий приближающийся  гул, ощущая, как трепет и мелкая дрожь овладевают его телом и сознанием, он беспомощно разжал губы, и вязкая каша из не дожёванного хлеба кусками стала вываливаться изо рта наружу, он робко поднял глаза и произнес:
- О, Господи…

6
Из приемника раздавалась приятная джазовая композиция, музыка нежно касалась клавишами полуприкрытых очертаний комнаты, и тихое шуршание медной тарелки напоминало неспешную походку, и где-то из глубины ночи выплывала мелодия усталого тенор-саксофона, и своим бархатным дыханием укутывала темные стены, минуты томительно и вязко тянулись, следуя за синкопами – доброй ночи, мои любимые слушатели, эта волшебная и таинственная сказка, конечно, для вас – произносил густой и харизматичный баритон – через несколько секунд мы продолжим с вами наш фантастический экскурс в мир творчества современных исполнителей, но сначала, узнаем прогноз погоды на завтра, метеорологи продолжают пугать нас вероятными грозами и ливневыми дождями с сильными шквалами юго-западного ветра, температура может опуститься до плюс пятнадцати, но нам с вами унывать не стоит – успокаивал голос – у нас по программе незабываемое путешествие в мир джаза, скорее вдохните немного ночи, укройтесь пледом и выпейте чашечку черного кофе, так, по крайней мере делаю я, и вы спокойно можете следовать моему примеру, итак, не будем оригинальничать, следующий трек вдогонку прогнозам синоптиков называется Дождь по мостовой, приятного прослушивания, дорогие мои, до встречи в следующем часе – микрофон выключился и из тишины черкая каплями по улицам и крышам полилась размеренная тема, она словно выглядывала из-за углов, хитро покачивая головой, пряталась под мостами и неспешно шла по бульварам, в далеком городе скользили вагончики трамваев и гуляли пешеходы, укрываясь в плащи и зонты /тревожно мигнул свет, радио выдавило из себя пару гортанных хрипов, электричество погасло, но саксофон, кажется, продолжал петь свою одинокую мелодию, пошатываясь на пьяных ногах/.


Июль 2017