В тупике

Приближалось утро. До восхода солнца было еще далеко, но небо уже посветлело, и призрачный сероватый свет его будто мелкий дождь струился на землю.
Поселок спал. Спал, казалось, весь мир, укутанный мягким и приятно прохладным одеялом тишины.
Говорили редко и только по делу. Лишь слышалось шарканье лопат из черного зева вагона, топот ног по мостику, перекинутому от вагона на крышу склада, да шум высыпаемых из носилок известковых камней.
Респираторы и очки уже не надевали. Густой, влажный ночной воздух не давал подниматься едкой пыли, от которой так страдали днем. Но все же изредка кто-нибудь отходил к краю крыши и, сняв с головы женский платок, тщательно вытирал глаза и лицо, промаргивался и вновь брался за носилки или лопату.
Усталость давила. Руки едва не разжимались, когда несли нагруженные носилки, и потому старались поскорее дойти до сделанных в крыше отверстий.
Двое, сделав очередную ходку, отошли к краю крыши, сели, свесив ноги, и размотали платки. Помолчав с минуту, перебросились словами, затем тот, который был поменьше ростом с рыжеватыми усами и скомканной бороденкой, подождав, когда подойдет другая пара, хрипло сказал: «Общий перекур». В дверях вагона показались еще двое с лопатами в руках, поняв, в чем дело, спрыгнули на землю и вместе со всеми перешли на другую сторону насыпи, где возле низких кустов тальника тлел костер. Одежда была мокрой, но никто не пошел искать дрова — все молча улеглись на волглой траве, среди разбросанных как попало котелков, чашек и ложек.
 - Тварь! - Вдруг взорвался Валера после напряженного пятиминутного молчания. - Я бы таких расстреливал сразу же! Гадина!
 - Ты чего? - Поднял голову Толик, тогда как остальные не пошевельнулись. - Кому ты это?
 - Никому! - Зло отрезал Валера. - Почему, говорю, Дантеса не расстреляли? Ведь кого убил гад!
Он, видимо, вспомнил, как на одном из перекуров, еще днем, студенты-филологи говорили о поэзии, но все равно выступление его было неожиданным. И эта злость....
Саша, бригадир, поднялся на локте и внимательно посмотрел на говорившего. Потом сел, сложив ноги по-татарски, и неожиданно тихо и выразительно прочел, глядя сквозь чахлые кустики на огромное серое болото, окаймленное черной лентой далекого леса:
На холмах Грузии лежит ночная мгла,
Шумит Арагва предо мною.
Я полон дум, печаль моя светла.
Печаль моя полна тобою...
… Их было шестеро — парней из девичьего, в общем, стройотряда, и они должны были за сутки разгрузить вагон с негашеной известью. Позавчера во время ужина командир отряда Зина подсела к ним за стол и заговорщически сказала:
 - Есть шабашка. Берем? Мы тут с Сашей уже советовались, он говорит, что надо брать, пока не отдали другому отряду. Вагон с известью. Разгрузить желательно побыстрее — мы ведь без вас, как без рук. Деньги пойдут только вам — по сотне выходит. Хоть побольше заработаете, чем девчонки. Ну как?
 - Дело! - Зашумели ребята. - Конечно, сделаем! День и ночь — известка прочь!
 - Вот и прекрасно, - улыбнулась Зина. - Завтра с утра получите инструмент, спецовку и — в тупик. Вагон уже там, мастер вам все объяснит и покажет.
С получением обмундирования вышла задержка. С утра мотались по складам: очки в одном, резиновые перчатки в другом, респираторы в третьем. Да еще вагон, как оказалось, стоял не у того склада, и надо было его перекатить на пятьдесят метров. Тщетно промучившись с час, пытаясь сдвинуть его с места, послали за машиной. К разгрузке приступили только после обеда.
Склад представлял собой квадратный сарай с плоской, покрытой шифером крышей. Стены, обращенной к железнодорожному полотну, не было. Роль ее выполняла насыпь, в которую сарай был как бы встроен. Между толстыми столбами, поддерживающими крышу с этой стороны, между крышей и насыпью были окна, в которые и нужно было ссыпать известь по жестяному желобу, валявшемуся недалеко от склада.
Поначалу работа шла как будто гладко. Один, стоя в вагоне на куче известковых камней, просто ногами осыпал их. Трое гнали поток по желобу, и еще два человека принимали и растаскивали стяжками известь внутри склада.
Солнце палило нещадно. Несколько маленьких лохматых облачков, застигнутых небесным штилем, будто клочки ваты, висели в отгоревшем бледно-голубом небе. Больше двадцати минут не выдерживали. Известковая пыль, несмотря на все меры предосторожности, проникала под одежду и нестерпимо жгла тело - «погашалась». Очки мгновенно покрывались пылью, в резиновых перчатках и респираторах скапливался пот. Бросали лопаты, стяжки и, перейдя на другую сторону насыпи, срывали с себя все, раскладывали на солнце и жадно вдыхали чистый воздух. За пять-десять минут все успевало просохнуть. Вновь облачались, смеясь, повязывали головы девичьими платками и шли к желобу.
Уставали быстро. Особенно те, кто работал внутри склада. Он был уже наполовину заполнен, и потому приходилось орудовать тяжелыми стяжками согнувшись чуть ли не вдвое. Полностью от перекура до перекура здесь выдерживал только Саша — небольшого роста, сноровистый и жилистый. Володя-первый совсем отказался лезть «в эту дыру». Ему пришлось бы ползать там на коленках — метр девяносто не шутка. Вдобавок он был медлителен и не выносил спешки. А в складе — только поворачивайся.
Ближе к вечеру поняли, что, работая так, известь до утра не разгрузить. Почему сделать это надо было именно до утра, никто не знал, просто почему-то так решили. А Зине сказали, что не придут в лагерь до тех пор, пока не сделают все. В общем, шли на подвиг.
Один раз во время отдыха Митька — цыганистого вида смешливый и несобранный парень вдруг дико захохотал, вспомнив, как недавно вновь «выразилась» Галя — симпатичная молоденькая девушка, недавно закончившая строительный техникум и работавшая мастером в СМУ, к которому относился отряд. Она частенько пользовалась в разговоре такими словечками, очевидно, совсем не понимая их смысла, что собеседники ее порой чувствовали, будто их внезапно окатывали с головы до ног холодной водой. В отряде ее называли за глаза «выразительная Галя» и старались не замечать этой странности. Один Митька никак не мог сдержаться и всегда долго хохотал после очередного высказывания девушки. Она недоумевала и сердилась: «Он у вас псих, что ли?». Поправляла на голове кожаную кепочку и обиженно удалялась, гордо неся свою маленькую, птичью головку.
И вот в самый разгар Митькиного веселья, когда он корчился от смеха на грязноватом песке насыпи, Володя-второй, длинноволосый угрюмоватый парень вдруг сказал: «Не успеть нам до утра». И, похоже, об этом думали все, потому что сразу же обрадованно загалдели, соглашаясь со сказанным, и стали предлагать, как по-новому построить работу, как будто давно уже думали над этим.
Остановились на таком варианте. Сняли в нескольких местах шифер на крыше склада, вырезали люки и, сделав мостик из вагона прямо на крышу, стали носить известь носилками. Внутри склада делать было нечего, и работа, казалось, пошла быстрее.
После ужина, принесенного девчатами к вагону, сделали большой перерыв. Теперь, опробовав новый метод работы, вновь были уверены, что до утра разгрузка будет закончена, опасались лишь, что может помешать темнота. И вскоре действительно стало темно, но зажглись прожекторы и фонари у стоявшей недалеко электростанции. Немного света пришлось и на склад, работать вполне было можно. Общих перекуров теперь не устраивали, отдыхали на ходу. Усталость одолевала все больше и больше, хотелось спать, двигались почти механически.
Саша работал в паре с Володей-вторым и, когда тот шел впереди, толкал его носилками, стараясь заставить идти быстрее. Но Володя таким же толчком осаживал его, оба злились, но не говорили друг другу ни слова. Володя не мог ходить быстрее. Тесные сапоги натерли ноги, вдобавок в них попала известка и жгла. Этого не знал Саша. А Володя не знал, что сломанная когда-то правая Сашина рука налилась свинцовой тяжестью, и противная тягучая боль разлилась до самого плеча. Боясь уронить носилки, он спешил поскорее освободиться от ноши.
Известка, казалось, не убывала. Убрали примерно только третью часть. Митька заикнулся было о том, что, может быть, лучше пойти спать, но его оборвали, и он обиженно замолчал. Все, однако, сознавали, что до утра вагон не выгрузить, но помнили, что обещали Зине, и какую задачу поставили перед собой. Раздражение нарастало. Между собой почти не говорили, боясь сорваться. Усталость и сознание невозможности сдержать слово разрушали волю, и единая мысль все настойчивее толкалась в их полусонные головы: зачем все это? Кто же нас заставляет? Ведь ничего не горит, и никому это не нужно... Только девчонки....Но ведь невозможно же выполнить, как ни бейся....
- Ты как? - Спросил Саша Володю, когда они, высыпав носилки, присели на краю крыши.
 - Порядок, - подчеркнуто безразличным тоном ответил тот и откинулся на спину,
с отвращением сдергивая с рук мокрые перчатки.
 - Как думаешь, сделаем до утра, - настаивал бригадир, начиная злиться
 - Сделаем, - не меняя тона бросил Володя и закрыл глаза.
Рядом, тяжело сопя протопал Митька и с ним Толик. Они высыпали известь и, неприязненно глядя на сидящих, вновь направились было к вагону, но Саша остановил их: «Общий перекур».
… После неожиданных слов Валеры о Пушкине и Дантесе и столь же неожиданно прозвучавшего стиха опять замолчали, будто что-то неловкое, неудобное зависло над ними. Все понимали, что Валера сорвался, и Саша хотел успокоить его. Но что-то осталось недосказанным, и необходимо было как-то разрядить зависшую напряженность.
 - Вы смотрите, - подал голос Володя-второй. - Упадет еще кто от перенапряга. Мне что, я еще сутки проработаю.
 - Черт его знает, - живо отозвался Толик, перекатываясь ближе к углям погасшего костра. - Могу и упасть, если вдруг худо будет. Я же не могу это предсказать.
Саша пытливо глянул на обоих и усмехнулся. Он тоже думал о том, что глупо, наверное, создавать самим себе трудности, чтобы потом преодолевать их. Ведь это никому не нужно кроме, может быть, их самих. Десятки, сотни вагонов простаивают каждую ночь, а люди спокойно спят. Не нужны никому пока что ни эта известка, ни этот вагон. Зачем рваться? Конечно, девчонкам придется еще день поработать одним, но что же сделаешь, если невозможно....
 - Удел великих, - внезапно сказал Володя-первый, запоздало отвечая Валере, что с ним частенько бывало, - все они рано уходили из жизни. Пушкин, Лермонтов, Белинский....Дуэли, чахотка.... Все, в общем, можно сказать, случайности. Но как нас учат: случайность — форма проявления закономерности.
 - Ну что стоило Пушкину, великому Пушкину, - подхватил Толик, - плюнуть с высоты своего величия на эту падаль и... извиниться, что ли, перед ним. Или как там у них было.
 - Ничего себе речи, - удивленно вскинулся Валера. - Он же честь свою защищал! Честь своей жены! Выдал ты, однако....
 - Что — выдал! - Взволновался Толик. - Если бы он не стал стреляться с Дантесом, проще говоря, струсил бы, он перестал бы быть для нас великим поэтом? Ничуть! Всего лишь маленькая строчка в биографии, на которую и внимания не обратили бы. А то и вовсе не упоминали бы, чтобы не бросать тень на великого поэта.
 - Ну ладно, хорош, пожалуй, - Саша поднялся и, отойдя в сторону, стал выхлапывать платок. - Сейчас четыре часа. Работаем до шести без перекуров и идем спать. Сколько сделаем, столько сделаем.
Тусклый свет рябил в глазах, все вокруг было серым и до тошноты надоевшим. Еще два часа хрупали в вагоне лопаты, вгрызаясь в серый сугроб каменистой извести, и топали сапоги по превращенному в мостик желобу, по крыше склада....
               
              *        *         *               

Отоспавшись до обеда, ребята снова пришли к вагону и часа за три без напряжения выгрузили оставшуюся в вагоне известь. А на следующий день пошел дождь, известь воспламенилась, и склад сгорел. Нет, он сгорел не от того, что студенты сделали отверстия в крыше и туда попала вода — все было исправлено тщательнейшим образом. Просто склад был сделан плохо, дождь прошел очень сильный, а известь была горячей уже при выгрузке.
Пожар тушили эти же парни вместе с подъехавшими пожарниками. Они, втайне жалея потраченного труда, смеялись и говорили: «И дождь смывает все следы».
А когда начался учебный семестр, в факультетской стенгазете появилось Сашино стихотворение «Вагон», в котором были такие строки: «Но знать каким-то тайным знаком вагон с пути на нас глядел». И еще: «Нам воду в кружках подавали, как победителям в войну».