Первые сумерки на темной стороне года

Говорят, камни не умеют танцевать. Это неправда. Просто мало кому удается разглядеть столь сакральный процесс. Единственный различимый человеческому глазу, бурный, громкий, неистовый их танец — камнепад. Видевшие его лично редко остаются в живых.

Камни постоянно танцуют под землей, движутся внутри горных массивов в ритме особой мелодии, где расстояние между звуками — в несколько сотен лет. Их движения неспешны, но оттого не менее прекрасны.

Конечно, мне не удавалось различить рисунок их танца, ритм движений, комбинации и характер па. Лишь следы их танцевальной речи в причудливых разломах гор и живописных формах валунов, похожих на лица существ из других миров.

Но мой приятель, Медленный Гиу, часто рассказывает мне о таких вещах, как танцы камней, песни гор, рисунки, созданные отблесками рассветов и закатов на небесном своде. Гиу – это гном медленных процессов. Он следит, чтобы все в мире происходило в своем естественном ритме, без спешки и суеты. Я люблю его истории, они всегда удивительные, мелодично-мягкие, текучие и неспешные. Именно Гиу учит меня терпению, принятию и созерцанию. Я хочу рассказать одну историю, которую он мне поведал. Рассказы Гиу всегда длятся, никогда не завершаются сразу, в тот же день и даже месяц, когда он сказал свою первую фразу. Эта история началась в феврале, а закончилась поздней весной, накануне того, как сквозь землю проклюнулся последний новорожденный зеленый стебелек.

Когда светлая часть дня только начала нарастать, прибавляя по несколько секунд в день к синим сумеркам, а суровые холодные ветра еще регулярно разрезали темноту крыльями из мелкой, колючей пурги, Гиу постучал в мое заиндевевшее окно. Высвободившись из пушистых и крепких объятий шерстяного пледа, я поспешила открыть гостю. Он присел на подоконник, а я засуетилась, проявляя гостеприимство.

— Рада тебя видеть. Хочешь какао?

— Нет. Неподходящее время. Свари лучше глинтвейн — будем встречать весну!

— Хорошо. Я соскучилась по теплу, — произнесла я несколько рассеянно, пытаясь вспомнить, остались ли у меня звездочки бадьяна. Корица и гвоздика точно есть, перец всегда найдётся…А! Вот они. Две. На пару бокалов хватит. Перебирая пряности, краем глаза я заметила, что Гиу устроился поудобнее, облокотился на проем окна, вытянул ноги вдоль подоконника и прикрыл глаза. Значит, скоро начнет. По кухне растекся сладко-терпкий аромат. Горячий напиток, только что разлитый, еще слегка колыхался в пузатых бокалах, когда Гиу заговорил.

* * *

«После дня осеннего равноденствия из земли поднимались первые сумерки на темной стороне года. Сумерки, еще не привыкшие к своему пронзительно-синему оттенку, молодые, только что утратившие все теплые краски большого солнца. Нерешительно выходя на поверхность, они зацепили один камень. Очень старый камень, глубоко в земле покоился он долгие тысячелетия, обвитый усохшими корнями древнего дерева, уже давно не живущего на поверхности земли. Но время пришло, тиски треснули, и камень начал свое движение…

Многие перемены, которые случатся в будущем, начались в тот день. Движение камня под землей никогда не происходит бесшумно, раздается особый звон, похожий на звук гонга. Другие камни откликаются на него, приходя в движение. Те, что поблизости, и те, что далеко-далеко за множество сотен верст, синхронные первому по тональности. Так начинается танец камней, от одного к другому. Этот — не самый длинный, он займет всего каких-то двадцать лет и всего несколько раз обогнет земной шар.

[Гиу зажмурился, немного наклонил голову влево, словно прислушиваясь к чему-то, и начал тихонько настукивать пальцем по подоконнику какой-то ритм. А спустя несколько минут продолжил].

Когда меняется что-то одно, все вокруг тоже преображается, нет в мире несвязанных явлений и процессов. Танец камней изменил направление подземных течений: появилось два новых — левосторонних, а одно, правостороннее — иссохло. Семена в плодородном слое земли, что раньше получали достаточно воды, остались обезвожены, а те, что никак не могли наполниться жизненным соком и не всходили на этих землях, обрели силу. Потому этим летом вблизи твоего дома зацветет боярышник, появятся доселе не жившие в здешних местах летучие и ползучие насекомые. Многое, многое изменится…

Давай выпьем за приходящую весну. Уже совсем скоро, на днях, ты найдешь мертвую птицу. Весна начинается не с цветения и тепла — это предвестники лета. Новая жизнь начинается с принятия и осмысления смерти. Пора непростая, но необходимая. Самый холодный час всегда перед рассветом, но он же и самый ясный».

Проговорив последнюю фразу особенно торжественно, он подмигнул мне, допил залпом уже совсем остывший глинтвейн и исчез. Он всегда так уходит — не простившись, просто исчезает, словно растворяется в воздухе, как аромат. Был — и уже нет.

С того момента я начала замечать отпечаток смерти во многих проявлениях весны. Жухлый мох охряного цвета из-под опадающего снежного покрова. Гниющая листва в проталинах. Истлевающие следы прошлого года попадались мне повсюду. В течение месяца я наткнулась на пару трупов птиц: они лежали на уже сером снежном покрывале, словно спящие, такие грустные. А однажды, гуляя по пролеску, я набрела на полуразложившееся тело собаки, под сошедшим снегом. Я отвела глаза и ускорила шаг, а в голове звучали слова Гиу, вероятно, принесенные мне порывом ветра: «Весна обнажает смерть».

Гуляя по лесу, уже в начале апреля, когда снег совсем сошел, я снова встретила Гиу. Он окликнул меня, когда я фотографировала сон-траву, ту, что местные называют подснежниками. Приветливо махнул мне рукой и сразу продолжил рассказ начатый несколько месяцев назад рассказ.

«Семя под землей начинает свою жизнь задолго до того, как над поверхностью взойдет зеленый побег. И до того, как из него проклюнется различимый глазу бесцветный росток. Это лишь процессы роста. Жизнь семени — это накопление памяти. Собирать память семя начинает еще будучи нерождённой частью куста, дерева или цветка. Оно накапливает суть своего носителя, его опыт, его свойства.

Все живое на планете обладает памятью. Огромная мудрость скрыта в соках старого дуба, множество знаний хранится под корой юной березы, даже однолетний цветок может рассказать тебе историю, которая произошла несколько сотен лет назад. Надо лишь быть достаточно чутким и достаточно тихим. Все что знает растение, оно передает семени до его рождения. Когда семя получает собственную форму, освобождается и попадает в землю, начинается еще один процесс накопления…»

Я хотела спросить куда денется память, если семя все таки не появится. Если цветок сорвется от порыва ветра и погибнет. Но не успела, Гиу снова исчез.

* * *

Конец этой истории пришелся уже на последние дни мая. Я сидела в парке и разглядывала недавно раскатанный рулонный газон, сочно-зеленый, слишком ровный и оттого — немного ненастоящий. Словно сошедший с какого-то буклета, рекламирующего английский колледж.

Гиу вылез из под скамейки и устроился рядом, подставляя лицо мягким солнечным лучам. Я заторопилась спросить, куда уходит память, если семя не родилось. Гиу долго смотрел на меня и наконец ответил: «Передается ветру, естественно…». Я решила не уточнять, хотя, конечно, мне было непонятно, почему это «естественно».
Мы немного помолчали, прислушиваясь к трелям птиц и разглядывая сосредоточенное копошение муравьев.

«Когда семя попадает в землю, оно начинает собирать свою личную память. Оно впитывает свойства осенних дождей, настроения, эмоции, истории, витающие в воздухе, разжиженные каплями дождя и сгущающиеся у поверхности земли. Все, что происходит вокруг, — звуки, шорохи, вибрации воздуха, смех людей, их слезы, эпизоды и отпечатки событий. А если семя сажает человек, оно собирает с его ладоней историю его жизни. Потому ни одно растение не похоже не другое. Каждое дерево, каждый куст, даже каждая ромашка и чертополох уникально собственной памятью». Гиу хихикнул, ткнул крохотным пальчиком в какую-то зеленую травинку и произнес, растягивая слова: «Воооот этот мааалыш теперь запомнит наш с тобой разговор», — и исчез.

В тот день я шла домой, размышляя о памяти растений и о переменах, что ждут впереди. Переменах, рожденных сумерками прошлой осени. На выходе из парка я увидела деревянную табличку, гордо возвышающуюся посреди лужайки: «По газону не ходить!». Эта простая фраза прозвучала для меня иначе, она наполнилась какими-то протяжными звуками и еле различимыми перестуками, идущими глубоко из-под земли.