Тайны Юрговой горы. 6. Красоты невиданной, судьбы

6. Красоты невиданной, судьбы неслыханной
Елена готовилась к свадьбе. Родители отправили  ее к тетке, в городок собраться с мыслями, проверить свои чувства к будущему супругу. Свадьба намечена на сентябрь.
Жители городка  очень любят свадьбы. Особенно посплетничать о женихе и невесте. И тут Елена. Тетка, как все, разболтала о своей красивой племяннице все, что знала и свого добавила. Скоро весь городок лениво обсуждал, как такое красивое создание выйдет замуж.
 - И за кого?!
За кого, то есть жениха, тетка не знала, поэтому разболтать что-либо не смогла, разве что свои домыслы.
Этого хватило для молвы.
У нас любят не только невестам промыть косточки, но женихов норовят перебрать по запчастям. Может, так и надо, чтоб знали, какая нелегкая супружеская жизнь, да еще в таком городке, как наше приграничное местечко.
Елена вышла на Придорожную- несанкционированное продолжение городского рынка. Власти,науськиваемые настоящим хозином города Р. И всей бандитской округи, промышляющей торговлей,  каждый год запрещали горожанам выносить свой товар на Придорожную, и всякий раз у горисполкома получался от этой затеи облом.
Остановилась возле магазина с довоенным названием и такой же вывеской «Лаванда», неторопливо обвела влюбленным взглядом оживленный перекресток, на котором любили стоять все бездельники городка. Поэтому здесь было многолюдно. И продолжалась  свободная торговля.
Липы, между которыми висела на бельевых веревках легкая летняя одежда, выставленная на продажу, бросали на асфальт неверную тень. Блузки, платьица обвевал ветерок, дующий из тенистого парка. Летняя легкая одежда крутились на плечиках и махала рукавами прохожим, как безликие узники концлагеря, завидевшие за сеткой изгороди, за спинами и автоматами охраны вольного человека. 
На земле, на пленках и клеенках, - обувь рядами, постельное белье штабелями, которую продавали цыганки. Игрушек, среди них валялись скинутые небрежно, не детской рукой плюшевые медвежата, зайцы, престарелые пупсики, никто не покупал.  С них не стирали даже пыль как с неходового товара.
Вообще дико выглядел, как европеец в сельве Бразилии, продавец книг. Только он и продавцы игрушек соглашались, чтобы  перед их торговыми метрами забежавшая на минутку  молодежь выставляла ведра с ранней вишней и темнеющими уже черешнями, над которыми летали  зеленые мухи.   
Продавцы обмахивались, вытирали потные  лбы, жевали пирожки, которые продавала рядом, из оцинкованного ящика добродушная толстушка  Саша, давно потерявшая работу на госпредприятии.
Неуютно чувствовали себя среди этой роскоши  плохо одетые мужики, которые хмурились на свой товар – ржавые советские ключи, велосипедные цепи, редкие запчасти, много замков со связками ключей,  старые точила, напильники, пачки электродов, захватанные пальцами пластиковые бутылки с бурым вином, от которых пахло машинным маслом. Продавцы железками иногда отдавали за бесценок зеленый лук, кабачки, украденные с огородов бомжами и теперь перепродаваемый.
Напротив, через узенькую улицу Придорожную – горы хэкон-сенда, который почему-то продавали, а не раздавали, как изначально задумано благотворителями, собравшими поношенное тряпье на богатом западе Европы. Политическая реклама с прошлогодних плакатов приглашала строить в Украине Европу. В городке никто не стеснялся покупать сэконд. Его покупали и люди среднего достатка. Среднего достатка семьями считались те, в которых  чиновника - долларов 100 на человека в месяц.
Возле горы поношенного тряпья весело беседовали женщины.
- Слышали, парень под поезд попал. Солдат. Демобилизованный. Домой ехал. Выскочил на перрон.
- Какой ужас. Что в этом нашем городке только ни творится!
Елена спросила с нарастающим недоумением, будто знала солдата:
- Он из армии?
Женщины повернули к ней головы. Быстро оценив красоту, и, что еще ужаснее, ее молодость, одна из них холодно бросила:
- Сходи в больницу, в хирургию – будет тебе женихом.
Брови вскочили на ясное чело девушки. Она забыла о своей красе, томность в облике исчезла, обнаружив очаровательную простоту. У торговок языки отнялись. Куда девалась ехидство и базарное высокомерие.
Задумалась так, как человек основательный, цельный, к которому тянутся люди. Продавцы  продолжили  перебирание джинсов, заморских маек, курток, будто это составляло смысл их работы на перекрестке. Елена вспомнила, с кем говорит. Ее очаровательные брови водворились на свое место, взгляд обрел взрослую твердость и  милость не по годам.
Девушка  снова обвела взором больших глаз базарный перекресток, будто впервые. За улицей Придорожной утвердилось многие незыблемые права территории торговли, тротуары – местом, на которое допускались покупатели, вечно торопящиеся и мало покупающие.
За девушкой потянулись любопытные взглядов. Казалось, вся улица замерла, процесс обмена, купли-продажи  остановился, как  сломавшаяся лента конвейера.
- Таку красу, - кто-то молвил веско и чувством потери навсегда, - надо дома держать, в скрыне! Для надежности я б на крышку это скрыни сел бы, чтоб не открыли обормоты.
Елена, опустив голову, пошла   по территории торга.   Улица расступалась перед ней, как река, дрогнувшая перед порогами. Красавица шла все быстрее, никого
не замечая.
 За рынком, в глухом переулке, пахнущем аптекой и мусорной свалкой, царили тишина и удивительная для времен бедности беззаботность.
Торговый люд сюда носа не казал. Менялы,  люди в основном не местного цвета кожи и волос, с  пухлыми пачками купюр в обеих руках –  карбованцами, леями, приднестровским рублями, растворились, как это могли делать только они, после работы или накануне облавы.  Проверки не предвиделось, но приближался  полуденный зной, когда базарная жизнь замирала.
Только женщины, которые испокон веков близ вокзала продавали семечки, сушеную рыбу, пирожки и контрабандные сигареты, сидели безмолвной группкой возле угловой аптеки.  Сюда их потеснил из-под кирпичных стен «жедэвокзала» рекэт и те, кто его покрывал, занимая в городе важные должности. Мелкие торговки высматривали одиноких прохожих и  бросали ожидающе взгляды на перрон, откуда могли появиться пассажиры электричек и частых поездов, идущих в огромную Россию.
В переулке послышался легкий, как стук часов судьбы, цокот каблучков. 
Не замечая под ногами обрывков газет, окурков, Елена окунулась в тень отцветавших лип. Пожухлые лепестки, вперемежку со скачущими на ветерке звездами тополиного пуха устилали травку на обочинах. Там валялись пивные бутылки.
Гордо поставленная голова, длинные черные волосы, огромные глаза, пухлые губы продолжали притягивать взоры.
Незнакомый мне мужик, который переходил улицу возле аптеки, подтянул свои обвисшие штаны, присвистнул, шмыгнул носом и  отчетливо произнес:
- Вот это да-да-а-а-а!
Грачи, которые ссорились на высоком вековом бересте, умолкли.
Девушка лишь подернула открытыми плечами.  Ее платье было открыто настолько, насколько можно в нашем приличном городке, в котором знали толк в красивых девичьих плечах.
Красавица, как полагалось, головы и не повернула в его сторону. Мужику, который  стоял, как вкопанный, того и надо. Остановись, ответь она, он бы не нашел бы что еще сказать и пошел бы, не насмотревшись.
Она шла стремительной походкой, как ручеек струился;  покачивалась, как деревце, слегка тронутое ветерком;  удалялась, как утренний туман, отлетающий в тайные уголки рассвета.
Я был свидетелем этой сцены. Тоже не мог оторвать взгляда от красавицы. Ее образ до сих пор всплывает из  глухих пропастей  моей памяти, когда думаю о вечности, любви, предательстве, верности. Где-то я ее видел. Недавно.
Из переулка - под старинную арку, на которой ветер трепал виноградные листья, на узенькую  выложенную провалившимися плитками дорожку. На ней не разминуться двоим. Она вела в особнячок, который напоминал  своим  красным кирпичом и солидной  приземистостью старый вокзал. Правда, размером меньше.
- Вам кого, больная? –  проскрипел  неторопливо кто-то в полутьме пустынного коридора больницы.
Елена не сразу разглядела сутулого остроносого старика в белом халате. Его правую руку оттягивал кожаный портфель.
- Мне узнать фамилию солдата, у которого … ноги, - девушка сбилась, рассматривая  лицо пожилого лекаря, на лбу которого собрались, наверное, все морщины городка.
- Вы - девушка, - молвил он с интонацией усталой осведомленности пожилого человека, и торопливо поправил себя, вспомнив о границах приличия, которое составляло значительную часть его  продолжительной медицинской практики, - его родственница.                Какой-мужик в пижаме, вынырнувший из сумрака коридора, участливо спросил:
- Разве солдатик не умер?                Елена вздрогнула.
Портфель оттягивал морщинистую руку, которая далеко выглядывала из короткого рукава  ослепительно белого халата. Старик  неохотно опустил свою ношу на забитый листом металла пол  коридора. Лист, отполированный обувью пациентов и персонала, блистал, как солнце, и прогибался под тяжестью людей, потому что доски под ним давно прогнили.   Лекарь спешил, портфель, друг последних его лет, поторапливал. Шелестящим голосом, скороговоркой задал несколько обычных  вопросов: «Вам плохо», «вы  сделайте глубокий вдох», «присядьте на этот стул, он не качается». Опытный врачеватель попробовал отвлечь внимание девушки, на  мужика даже не посмотрел.                Елена приседала, нащупав за спиной лавку, опустилась на нее и сразу же повалилась  вперед на руки подбежавшей медсестры и людей в пижамах, которые  одновременно шагнули, как привидения, от стен, тускло блиставших светло-коричневыми панелями.
Тем временем я шел в редакцию и копался в своей памяти: где я ее видел? Совсем недавно!