Рима

— Как нас зовут?

В голове девочки безудержными хаотичными поездами несутся электроны, переключаются нейроны.

«Как нас зовут. Кто зовет нас. С кем мы, человечество, ведем диалог и может ли это вообще быть диалогом пока земляне одиноки во всей необъятной вселенной. Есть ли в этом случае само понятие разговора и правил языка или же языка не существует пока не отыскан наш далекий чужепланетный собеседник. А может собеседник потому и не отыскан, оттого что мы просто не нашили еще нужных правил для диалога. И представляясь собеседнику объектом неразумным, неодушевленным не способны пока даже к зачаткам общения с бурлящей жизнью, кипящей социумом истинного-будущего вселенной.

Как и я в общении с иным организмом не обращаю внимание на полярности его атомов, колебания его клеток, ритмы его органов, а взаимодействуя исключительно с результатом их тонко вымеренной, кропотливой совместной работы абстрагируя их до понятий речь человека, действие животного. Так и мир далекой галактики, столь вожделенных нами братьев по разуму, скорее всего уже давно не сумбурная общность его особей, институтов, инструментов. А единый четко слаженный организм. Где каждая клеточка либо идеально выполняет свою функцию, либо заменяется другой, аналогичной. Каждая не есть вещь в себе, а винтик, узкоспециализированная молекула, бесполезная сама по себе. Бесконечно отличная от соседей и настолько же легко заменяемая. Выполняющая единственную возложенную на нее функцию. Прием и передачу информации. Плюс на входе, сокращение как результат и вопрос следующей. Разряд для принятия, белок на выходе. Вопрос к внятию - идентификатор к предъявлению. Точный, единственно верный. Содержащий бесконечную информацию обо мне и необъятном мире меня, вокруг меня в крошечном отрезке бит. Имя-идентификатор. Средство опознания, контроля, счета, давления и принуждения. Ри для сестренки. Ей нужна лишь информация о наличии меня рядом. Рима для мамы. Римочка для бабушки принимающей меня не как самостоятельную особь, а только как квинтэссенцию ее дочери. Рифма для Виталика складывающего пазл из своей детсадовской мальчишеской грубости, представления о его матери как сверх-женщине с моей женственностью. Страшное Рима Витальевна для воспитательницы противопоставляющей мою дочернюю любовь ужасу отцовского наказания. Имя как кара за девиант. И чем полнее имя тем страшнее предвкушение кары. Может ли сравнится мамочкино "Рима" из "Рима не лазь руками в банку". С "Рима Витальевна" из отвратительно дихотомичного "Рима Витальевна за вами пришли, а вы все еще кушаете". А способ выдержать только один. Пасть на самое дно. Упереться ногами в нижнюю планку страха, откуда предыдущие кажутся не кошмаром, но радостным избавлением. Открыться террору нашего клеточного надорганизма и слиться с ним в экстазе конструктива выдав единственно верный идентификатор. Имя»

— Рима.

— слегка потупившись отвечает девочка терапевту.

«Рима. Прима. П-п-п. Прима викториа. Королева Виктория. За Королеву. За короля. За Сталина. За бруствером под Смоленском. Вспоротое на копьях брюхо лошади. Кишки висящие желтыми, дымящимися, вонючими лентами. Полосками. Одной тонкой старшего сержанта. Три тонких сержанта. Две тонких. Две тонких полоски. Унитаз. Скулящая плоть. Мясо. Бегающее, резвящееся, сочное мясо. Свинобойня. Покатившаяся из под ног инквизитора ухмыляющаяся голова. Справа Вильгельм поджигает соломенную крышу хибары. Слева Оглаф рвет одежды со старой свиньи. Мощным ударом топора высаживаю хлипкую дверь. Вхожу. В углу скуля и размазывая сопли ревет дряхлый дед. На кровати под ворохом белья лежит бледный подросток. Мои губы растягивает ухмылка»

— Какая хорошая девочка,

— произносит врач. — Иди сюда. Присаживайся на стул. И вы, мама, не стойте, сядьде там.

—

— отвечает мама кивая головой и усаживаясь на скамейку.

«Ой-ой» думает мама. Йойскруглые колебания разносятся прочь вдоль вселенной, разносимые d-бранами во всех доступных им измерениях. Сталкиваются в ключевой точке пространств порождая новую звезду в двумерной оболочке суммирующихся черных дыр. Бесконечно малая звезда растянутая законом присутствия по мириадам измерений бесконечно тонким слоем аккуратной снежинкой бесконечно медленно и нежно падает на ресницу спящего Будды