Тайны Юрговой горы. 7. Любая голова любит свою баш

7. Любая голова любит свою башку

Я слушал, никак не связывая таящуюся в словах угрозу со мной. Мне захотелось рассмотреть ее лучше.

В то время, когда хищница высматривала что-то ей очень необходимое, я рассматривал ее. У меня всегда так: в момент опасности накатывает жажда прекрасного. Ничего более подходящего рядом не было, и я исследовал это творение Божественной природы.

Выражение ее лица свидетельствовало против нее. Я подумал о том, что свой грех она исповедует, как великая блудница, ничего не скрывая.

У нее длинная шея. Надменна. И ходит, вытянув вперед подбородок, обольщая взором. Клеопатра. Выступает величаво, гремит цепочками на ногах, у щиколоток. На груди звездочки и полумесяцы из   серебра и злата. Серьги, ожерелье, запястья в драгоценных камнях. Пояс обшит крестами из золотых ниток. Талия тонка, перстни на всех пальцах, и кольца в ушах и в одной ноздре. Светлая тонкая ткань накинута на плечи. В ее сумочке я заметил миниатюрные флакончики с духами, маленькое опахало, что-то похожее на тюрбан или увясло – старое русское женское убранство для длинных вьющихся волос. На рукаве волшебные подвески, которыми она позвякивает, когда делает резкие движения.

Я потянулся обнять. Она выскользнула из моих неловких объятий – я потерял уверенность, что было верным признаком моего настоящего к ней отношения – пронзившей до глубины души влюбленности. Пригнув голову, она выскочила из-под моей руки за моей нывшей от ссадин и синяков спиной. Я с заполняющей меня досадой подумал о том, что она не моя. Тревога туманом заволакивала сердце и сжимала его клещами, душа трепетала в предчувствии расставания. Не со своим телом, а мужчины с женщиной.

- Из-за тебя я осталась без денег. Как тебя зовут? – без перехода торопливо спросила она.

- Герасим, - в том юном возрасте, в котором я до сих пор пребывал, мне неловко было произносить это мое имя.
 
Она это почувствовала. Молча осмотрела меня с головы до ног. Взгляд ее карих глаз показался каким-то прыгающим, и падающим, будто он цеплялся за какие-то сучки на узловатом стволе моей фигуры.

- Они... - Алена осеклась, будто проговорилась, приподняла завесу над страшной тайной. Смущенно потрогала кошелек на поясе, который стягивал ее осиную талию до состояния ниточки, и постучала пальчиком без маникюра по его твердой коже.
Я заметил ее носик, пористый у самого кончика, который порозовел, и подумал, что так вот, разглядывая черты лица, особенности фигуры, можно потерять девушку.
- Они, – взволнованная директорская жена сбилась и покосилась на меня, смахнула пальчиком с моей поцарапанной щеки какую-то букашку. Прикосновение ее рук вызвало у меня волну чувств, кровь прилила к голове.

Я сразу забыл о том, что жена директора ДОСААФ вновь похожа на ту, которая подобрала меня на обочине на окраине вечерней Белявки.

-  Сколько ты дал им? -   этот вопрос подействовал на меня остужающе.
Словно окатила ушатом холодной воды. Передо мной был другой человек.

- Они, - я невольно повторил ее слово, интонацию, с которой она произносила.
Говорила она с подпеванием, через нос, чем дольше тянула слово, тем певуче у нее получалось. Иногда мне казалось, что так визжит крошечный, еще молочный поросеночек.

- Ооо-оони выбили из меня все дееееньги.

Моя многоликая спутница словно ожидала такой ответ, ее правая рука снова потянулась к своему кошельку на поясе.

Я приходил в себя. Где нахожусь, знал, что делаю – нет. Что буду делать – это тоже понятно. А именно: что прикажет моя незнакомка.
 
- Тебя как зовут, хорошая?

- Тебе – плохая и очень плохая.

- Угрожаешь, - сказал я и испугался, что девушка может неправильно воспринять мое настроение.

- Знакомились, - оборвала холодно, и вдруг улыбнулась. Впервые после того, как мы полетели с машиной под откос.

Алена еще раз обвела взглядом все, что можно было увидеть за кронами деревьев, стальной лентой автострады, зеркалом старого лимана, от которого несло тухлыми запахами погибшей рыбы, гниющих водорослей, стоячей воды, затянутого островами черной грязи, вытекшей из-под тепловой станции. От лимана в нашу сторону плыли огромные облака густого тумана.
 
Разгорался жаркий не по-весеннему день. Еще таятся меж деревьями тени утра. Оно в разгаре.  Яркое солнце вот-вот нагрянет, как рэкет, неотвратимо.

- Едем за ними.

- За твоими приятелями бандитами – алкашом и коротышкой с чугунными кулаками?

- Они не знакомы мне.

Нет, чтобы сказать: я их не знаю, подумал я. Это болезнь изнуренных «строчкогонством» неопытных журналистов. Их мысли скачут, как белки по древу. С ними трудно вести разговор. Они с трудом формулируют то, что надо высказать. «Записавшись», т.е. утомившись от писанины, они не могут построить простейшее предложение по законам письменной речи. Вместо него из-под его пера выходит уродливая конструкция, в которой глаголы уступают место тире. Журналист будто иронизирует над правильно построенным предложением. Если газетчик пишет в месяц 5 тысяч строк, и так месяца четыре-пять, он впадает в какую-то спячку. Начинает писать о том, что его окружает – редакционную комнату, своих коллег. Потому что некогда вырваться из редакции, иначе не вложишься в план. Газета на четыре страницы битого текста, заполняют ее четверо борзописцев –редактор и секретарь не счет, три номера в неделю. Тяжело. Не успеешь сдать номер, как надо начинать новый. Секретари и метранпажи сатанеют, превращаются в мегер, если это женщины, или водку пьют немерянно, чтобы прийти в себя, это мужчины. В общем, мозги набекрень.

Я ничего не сказал Алене. На журналистку она не похожа. Газетчицы обычно – без прически, без макияжа. Для корректора она должна была приобрести вечно воспаленные глаза и медлительную речь. А эта ухожена, лицо свежее, не говорит, а строчит как из пулемета.

- Давай не будем секретничать, ты же девочка … - я не знал, что еще такое игривое придумать, и боялся обидеть ее, отпугнуть насмешливым намеком.

Болтать с красивыми незнакомками я любил. Запас слов-то большой - школа не выветрилась.  Выпаливал их, как из пулемета очередь. Мог что-то обронить нечаянно такое, что вызовет реакцию для меня не желательную.
 
Чаще всего меня заносило: я думал о том, как обыграть словами ситуацию, говорил невпопад и с новым подтекстом. Такая чепуха, что не знал, как выкрутиться. Результат один. Собеседник мой обычно не знал, что думать, я начинал переживать о том, что не хотел обидеть или намекнуть на что-то. Одним словом, понесло ученого дурака.

Если искать какой-то смысл в ее болтовне, я надеялся, что она объяснит, что случилось со мной и с ней в последние пять-шесть часов.
 
- Приходи в себя, ты едешь со мной? -  сделала знак, который и замухрышку не украсил бы. Она схватила меня за брючный ремень, дернула вверх, и я встал на ноги, ощутив неприятную тесноту в брюках. «Если она таким образом приводит в чувство своего директора ДОСААФа, - подумал я, - то я понимаю, почему ее автомашина перевернулась на ровном месте».

Раздалась полицейская сирена. Мы увидели машины подполковника Стреченя. Вскочили в «хонду», которую рэкетиры поставили на колеса, но не смогли завести. В руках Алены авто фыркнуло и двигатель заработал с первой попытки.
Девушка не обратила внимания на колючки шиповника, который впился в ее ситцевое платьице, когда продиралась между кустами и карликовыми деревцами. Я поспешил следом, едва поспевая за ее резкими и уверенными шагами, выдававшими человека сильного, здорового.

Я не успел удивиться, как можно восстановиться после такого крушения, а потом избиения, долгого лежания на сырой земле, ночь и под палящим солнцем безжалостного утра возле якобы тепловой электростанции. Да еще слабенькой женщине, не закаленной грубыми испытаниями быта, а, скорее, изнеженной многими летами благополучия.

- Послушайте, вы с телефоном, нам надо позвонить? – я обращался к ней на «вы», внезапно ощутив от нее зависимость.

- Они все забрали, - бросила Алена на ходу и посмотрела долгим взглядом в сторону циклопических зданий, синевших в мареве, стоявшем над низкими домиками Теплодола, утопавшими у зелени небывалой яркости и насыщенности единственного цвета - изумруда.

- Послушайте, и моего мобильника нет, я не утверждаю, что забрали эти плуты, может, потерял.

- Тихо, - она показала рукой, что мне следует не только замолчать, но и присесть, а лучше замолчать, раствориться, под землю провалиться.

Директорская жена следила за происходящим, вытянув вперед подбородок. Мимо прогудела легковая автомашина, ее шины уже прилипали к разогретому асфальту. Мы затаились.
 
Дождавшись, пока чужой автомобиль, умчавшийся в Теплодол, растворился в туманной дали. Нам показалось, сначала он взлетел, затем опустился в мареве, струившегося от горячего асфальта и дымке вокруг прямоугольников станции. Мы выбежали на гравий придорожной полосы. Как беспечные ребятишки.

 Алена повела свою тачку уверенно, как заправский шофер, нажала на газ и помчала – ну шумахер в юбке, точнее, в испачканном платье, отодрав с мясом висевший на белых нитках рукав.

Я вжался в сиденье и задумался. Скорость, как огонь, завораживала, настраивала на раздумья.

Размышления привели меня в лабиринт, из которого я нашел знакомую дорогу. Едем вместе, что еще надо?! Весна, легкость на душе, на меня набросилась влюбленность, как собака на кость, и стала пробираться под кожу, как лесной клещ.

Неожиданно для себя я захохотал. Алена покосилась на меня, но не удивилась.  С удовлетворением заерзала на сиденье, удобно устраиваясь, заметно успокоилась. Меня больше не остерегалась, чего я раньше не замечал. Мне почему-то не понравились эти изменения в ней.

Опустил стекло в боковой дверце, которая дребезжала.
 
Авария все-таки дала о себе знать, подумал я.

Она иногда посматривала на меня, улыбалась о чем-то своем, ерзала на мягком сиденье, усаживаясь удобнее. Сколько в ее бедрах степеней комфорта? Наверное, их не счесть. На удивление, это мне снова не понравилось.
 
Теперь Аленка не нравилась мне. Чужая жена. Знавшая о намерениях бомжей. Двуличная. Богатая. Нажили богатства на высасывании денег из родителей деревенских пацанов. За права дерут взятки.
 
Она, глядя, как раньше, на ручку переключения скорости, уверенно убрала многоцветный набалдашник рычага к своему поцарапанному колену, зацепив крылатку изящной оборки платья. Колено обнажилось.
 
- Смотри на дорогу, - холодно сказала, продолжая наблюдать лихорадочно блестевшими глазами за летевшем под капот черным шоссе и мелькавшие по сторонам деревца лесополосы.

- Это тебе надо смотреть, - буркнул я.

Теплодол открылся за третьим или четвертым подъемом. Въехали в Теплодол, город, брошенный энергетиками. Контейнеры пригорода, разбросанные беспорядочно. Между ними местами разорванная проволочная изгородь, колючая проволока, много ворот во дворы, в которых ни жилья, ни деревца. Дугообразные   продолговатые бидонного цвета ангары. Двухэтажные, сверкающие шиферными стенами. Ни деревца, ни травинки ухоженности. И ни одного человека в округе. Пустыня предпринимательства.

- Угу, - согласилась женщина.

Оказывается, я вслух произносил то, что видел. Вел репортаж. Я задним числом отметил, что Алена не отвечала на мои репортажные реплики. Реакция на чужой бред. Я себе явно не нравился. Что-то с речевым аппаратом.

- Базовая основа городского бюджета, - закончил я свою журналистику, услышав свой неестественный голос.

 Красавица кашлянула. Сглотнула что-то горькое.

- У тебя не першит?!

- Почему должно першить? - я вытянул занемевшие ноги, пошевелил пальцами в грязных носках.

- Выпить лучше вина, радиация. Она местная у них. Они привыкли.
- Какая радиация?

Мы въехали в городок. Он из бетона. Широкий проспект, пышная зелень — ни души вокруг.

- Стоп-машина, кого мы ищем? – я положил ладонь на ее ладошку, висевшую на многоцветной слюде набалдашника рычага переключения передач.

- Наши телефоны, - она сбавила скорость и остановила машину, продолжая высматривать кого-то между деревьями и домами, ржавой квасной бочкой, так же покрытым ржавчиной памятником, аккуратными клумбами, сиявшими частыми цветочками, и встречными автомобилями.

Я заметил, что она не вспомнила о похищенных у меня деньгах. Затем подумал, что она, может быть, ответила с иронией. Меня прошибло потом: как я мог забыть о том, что остался без сбережений?! Как я мог отвлечься от того, что многолетний запас денежных средств, который грел мою душу всякий раз, когда я клал новую долларовую бумажку к другим банкнотам иностранного происхождения и вспоминал: «где твое богатство – там и душа твоя». Как я мог выбросить из головы тот факт, что кто в один момент лишил меня всего моего богатства?!

- Твоего мужа и мои деньги!
 
- У меня нет мужа.

- А как же ДОСААФ?

Ответом она себя не затруднила.

- А у меня нет денег, - продолжил я вскрикивать с поросячим подвыванием, копируя ее манеру говорить, - были и нету. И как еще нету! Охохо-хххооо!

У бетонной глыбы какого-то одноэтажного здания мы остановились. В Теплодоле все из циклопических блоков и панелей – неиспользованных на строительстве мертвой электростанции конструкций.

- Вылезай! – она вскрикнула так, что я вытряхнулся, как пятак из кошелька, из салона ее автомобиля.

Девушка обошла его сзади, постукивая по белой обшивке пальчиками, как баянист по клавишам, протиснулась между мной и дверцей, бесцеремонно оттолкнула меня плечом от транспортного средства. И возвратилась, обойдя его уже спереди. Быстро села на водительское место – рванула с места.

В действительности по городу, в котором давно царит радиация, управляет людьми цезий и стронций, ехать по нему также страшно, как афганцам по освобожденному от моджахедов аулу где-нибудь в Кандагаре.

У меня першило в горле. Желудок свело. Куда-то исчезла жара. На улицах пустынно, как в Терасполе после войны. Странно. Самое страшное то, как на тебя смотрят люди из окон здешних домов.  Сверху смотрят, как врач в операционной смотрит на больного, у которого разрезана брюшина. Не может решить, что делать с обреченным на смерть.

В окнах не заметно занавесей — они собирают радиационную пыль.

Люди Теплодола давно знают, что обречены: поэтому уезжать не имеет смысла — болезни облучения их давно догнали. Вдруг из открытой двери бара вырвалась, как птица из клетки, мелодия тяжелого рока. Я вздрогнул.

На улицу из барной двери вышла старушка в черном и, часто переставляя ножками в нитяных, не по сезону, ногах — прямых, как палки.

Я ускорил шаг. Догнал старуху.

- Эй, вы знаете, где можно позвонить.

Женщина остановилась.

- Знаю.

И пошла дальше, не поворачиваясь. Ей Богу, кишлак какой-то. Сейчас кто-то пальнет из-за угла из гранатомета. Или выскочит наперерез парнишка с черным поясом вокруг торса, шахид. Афганская боль не оставляла общество. Уже в моей газете «Вектор», которую народ называл «Виктор», начали писать Афган, а не Афганистан.

- Знаете — скажите.

- За углом, вы идете правильно, - ответила женщина не прекращая шагать, не поворачивая в мою сторону головы.

Я пошел медленнее. Не хотелось бежать за ней. Она рвалась опередить незнакомца. Я остановился: мне показалось, что старая жительница города с огромным усилием передвигает ногами, и преодолевает расстояние вдвое меньше, чем я, хотя шаг у нас примерно одинаков — примерно 60-70 сантиметров.

Вот почему они, теплодольцы, не любят выходить из домов. Обожают автомобили, бензин, пиво с солеными хлебцами, вареники с вишнями, полтавские галушки размером с кулак. Вишни и картошку завозят, пшеницу покупают в наддестровье. Рожь, из которого делают пиво, сеют свою. Она бродит быстрее, чем у тех, кто живет за 30-милометровой зоной.

- Это вы, Людмила Филипповна? - вырвалось у меня.

Это была Гроздева. Учительница геометрии. Бескорыстный автор нашей газеты. Мы никому не платили гонорар после того, как страна перешла на другую валюту, и в наши руки поплыли миллионы «деревянных». Мы носили из банка зарплату в мешке. Но в нем не было место для нештатных корреспондентов. Она писала, пока не уехала в Теплодол. Все драпали из него, потому что ясно было, что там царит радиация. А она поехала туда, к детям своей дочери.
 
За моей спиной остановилась автомашина. Подполковник милиции Стречень Александр Евсеевич. Рост 194, вес 103 килограмма, вес кулака. За спиной его называли «Мухтар». Он пришел на райотдел из угро. До этого – участковый в нашем же райотделе. Любил собаку свою Мухтара. Возил ее с собой на работу в мотоциклетной коляске. О себе говорил: я чем занимаюсь в отделе? Мелочевкой. Ни одного бандита не видел в глаза. Все пацаны попадались, которые крали мопеды.

- А, редактор? Тоже в рэкет подался. Или контрабанду возишь? – Стречень открыл дверцу и показал глазами на сиденье рядом.

У меня вырос мозоль на пальце, которым я держал авторучку, которой исписал горы бумаги о милиции, ее соучастии в делах контрабандистов. «Мухтара» я заподозрить в этом пограничном обороте не сумел, потому что Стречень знал свое дело.

- Как всегда, Александр Евсеевич, раскрываю преступления ваших подчиненных…
Я сел рядом с начальником милиции. Прощально махнул Гроздевой. Она кивнула в ответ.

- Это мы проверим, что вы раскрываете, - машина Стреченя стронула с места.

- На какие шиши райотдел купил такую иномарку, как у вас? Долларов этак за 5 тысяч.

Стречень не ответил. Добавил газу. Мы полетели по улицам Теплодола.

- Мы поймали этих двоих рэкетиров, - сказал он. – У них нашли доллары с вашими пальчиками, редактор. Откуда у вас столько денег. 10 тысяч? На вашей газетной работе…