Вова и госпиталь

В ростовском окружном госпитале однажды произошла встреча с моим другом и товарищем по летной группе Вовой – именно так мы звали этого скромного, симпатичного и застенчивого парня, приехавшего поступать в летное училище из Прибалтики. Не Володя, не Владимир, ни как-то еще. Ни у кого из нас не поворачивался язык произнести его имя более жестко, чем Вова. Да и то сказать – для этого были веские основания. Несколько застенчивый, донельзя интеллигентный, абсолютно без вредных привычек – то есть, на протяжении всей учебы в училище не курил, не брал в рот ни капли спиртного. Мы никогда не слышали от него даже самого безобидного намека на нецензурщину. Но главное достоинство состояло в его одаренности, способности схватывать на лету все, что исходило от наших преподавателей как на лекциях, так и на практических занятиях. Во время самоподготовки он внимательно выслушивал нас, недоумков, проспавших лекцию, и терпеливо объяснял все, что мы должны были впитать в себя на той или иной кафедре.

После окончания училища наши с ним пути разошлись, хотя и в пределах одного военного округа, Северо-Кавказского. Мы оба стали летчиками-инструкторами, но Вову оставили служить в родной альма-матер, а меня судьба забросила в училище, где летной профессии обучался исключительно иностранный контингент. Пролетели несколько лет, на протяжении которых мы узнавали что-то о своих друзьях от других друзей, с которыми приходилось где-то случайно пересекаться. Не был исключением и Вова, о котором я знал, что он жив, здоров, в отличие от тех, кого уже случилось потерять. Летает, получает, как и все мы, очередные звания.

И вот однажды, уже в звании майора, я был направлен в ростовский окружной госпиталь на медицинское обследование после травмы головы. Случилось это в Волгограде после похорон тещи. Была зима, но в тот злосчастный день с утра до вечера шел ледяной дождь. В потемках поскользнулся на льду, скрытом под лужей, результат – все, что вокруг правого глаза, стало очень синего цвета. Крепко я обо что-то во дворе у тестя виском треснулся. По всей видимости, до летального исхода оставались какие-то миллиметры. По возвращении в часть путь был один – к полковому доктору, который, взглянув на мою физиономию, незамедлительно выписал направление в госпиталь. Но, надо отдать ему должное, поразмыслив, решил выдержать меня до исчезновения характерных следов на лице, дабы не перепугать своих ростовских коллег. Думаю, для читателя, не связанного каким-либо образом с военной авиацией, надо пояснить, что потеря сознания для летчика-истребителя недопустима, независимо от причин, его вызвавших. Заключение медиков будет однозначным: не годен к летной работе. Либо – годен с ограничением, – имеется в виду допуск к полетам на самолет с двойным управлением, то есть, в транспортную авиацию. А я подозревал, что хотя и кратковременно, но потеря сознания имела место быть.

Не буду описывать всех измывательств над моим организмом ростовскими медиками, которые с помощью различных ухищрений, то есть, с использованием доступных на тот момент достижений медицинской науки, пытались выявить признаки повреждения моего головного мозга. Причем, я искренне не понимал, какое отношение к мозгам имеет желудок и кишечник, когда, стоя минут двадцать под рентгеновским аппаратом, глотал из двухсотграммового, наполненного до краев, граненого стакана какую-то гадость белого цвета, напоминавшую известковый раствор. Кажется, это пойло докторша, исследовавшая мои внутренние органы, называла барием.

Нет, все-таки я передумал, и остановлюсь на некоторых процедурах. Совсем кратко, чтобы не утомлять читателя. Основным показателем, который мог дать представления о состоянии моего серого вещества, была энцефалограмма головного мозга. А методика ее снятия напомнила кадры из известного фильма о шпионах, где в отношении персонажа, блестяще сыгранного полюбившимся советскому зрителю после этой роли Михаилом Ножкиным, была применена пытка в специальной камере. В общем, такое же глухое помещение; сижу в кресле, опутанный проводами со множеством датчиков, кромешная темнота чередуется с ослепительным светом гестаповской лампы, направленной прямо в лицо, и звуки… Нет, не музыки, а что-то пронзительное, душераздирающее. Затем мертвая тишина, и опять эти звуки. Если память не изменяет, пытка эта продолжалась не менее получаса.

Но самое интересное произошло в последние дни моего пребывания в медицинском учреждении. Забыл мудреное название этого «аттракциона», напоминающего пьедестал, на котором осуществляется церемония награждения спортсменов. Совершаю возвратно-поступательные движения по ступеням вверх-вниз, затем в обратном направлении. Количество таких маятниковых колебаний зависело от возраста и веса. Но в любом случае процедура достаточно продолжительная и нудная. После ее окончания – измерение давления, снятие электрокардиограммы. Взглянув на меня то ли с сожалением, то ли с подозрением, доктор сказал, что все плохо, скомкал ленту электрокардиограммы, бросил ее в корзину и назначил повторную процедуру на понедельник. А в пятницу меня ожидал сюрприз: в госпиталь прибыл на медицинское обследование Вова. Как оказалось, ему тоже было что скрывать от докторов. Попав в серьезное ДТП, в котором был изрядно помят, но не с внешней стороны, а изнутри, он втихаря от авиационной медицины подлечил у гражданских докторов свои внутренние органы, после чего убыл в госпиталь. Но, честно признаться, сюрприз был не столько в том, что произошла неожиданная встреча, а в том, какие поразительные изменения произошли в человеке за относительно короткий срок. Передо мной стоял не застенчивый, интеллигентный молодой человек, а настоящий, как сейчас выражаются, брутальный мужчина с твердым, слегка насмешливым взглядом, не оставляющим сомнений в том, что, чего бы он не захотел, непременно добьется в этой жизни.

В общем, встречу мы начали отмечать в пятницу, закончили в воскресенье. Естественно, в госпитале находились по разным причинам и другие летчики, общие знакомые, которые подтянулись в нашу палату, что называется, на огонек. Ну, или на запах. Объяснять, думаю, нет необходимости, что в таких случаях происходит в веселой авиационной компании, не обремененной служебными обязанностями. Благо, в дальнем углу госпитальной территории, куда можно было пройти под кронами деревьев высаженного много лет назад сквера, не привлекая внимания, в забор была встроена неприметная калиточка, через которую медперсоналу удобно было входить со стороны близко расположенной автобусной остановки, а нам, больным, выходить к рядом стоящему гастроному. Даже если неожиданно закончилось, как это часто происходит, пополнить – дело нескольких минут. А Вова продолжал удивлять меня в эти дни. И ругаться, оказывается, научился, и водку пьет наравне со всеми, причем, не пьянея. Ну, что ж… Инструкторская работа и не то еще может проделать с человеком.

О том, что меня ждет повторная процедура, которую не удалось пройти сходу, именно в эти часы, я вспомнил только в понедельник утром, проспав завтрак. Выпив примерно пол-литра предусмотрительно заготовленной минеральной воды, я пошел сдаваться докторам, на ходу размышляя о том, как пройти с глубокого похмелья то, что не прошел трезвым, как стеклышко. Но произошло удивительное. В то время как мне казалось, что я готов впасть в кому в завершении этого идиотского марафона, все параметры получившего накануне ударную дозу организма оказались в норме. Чего только не бывает в авиации!

Остается добавить, что Вову дотошным докторам тоже не удалось ни в чем зацепить, а через год после нашей встречи он поступил и успешно закончил школу летчиков-испытателей. Сейчас Владимир Михайлович – заслуженный военный летчик, летчик-испытатель, герой России. Но по-прежнему во время регулярных ежегодных встреч, инициатором и организатором которых он и является, для нас так и остается Вовой, душой компании.