Исповедь. Ева

10.08.2018
Наташа

 Впервые я увидела тебя в детстве, из окна квартиры моего папы, что в центре старого города.
 Мы с братом сидели на подоконнике и смотрели на военных и мощные танки, которые готовились к параду. Тогда был удивительно тёплый Ноябрь и посреди гусеничных с пушками бронированных бук;х и кирзово-вылянявше-зелёных мужчин, скакала радостная девочка в красном вязаном платьице, с двумя хвостиками подвязанными бантами, кажется розового цвета.
 Девочка светилась от счастья, которое никак не было связано с предстоящим парадом. Она проскакала мимо нашего окна и мне тоже стало весело. Девочке было чуть больше, чем мне. Я была несчастна, а девочка счастлива и счастьем своим со всеми делилась. Это была Ты.

 Мы встретились с Тобой в полувзрослой жизни в театре твоего тогда мужа.
 Муж был большой, заметный и угрюмый. Ты была воздушная, яркая и смеющаяся. Вы странно дополняли друг друга.
 Но он Тебя не видел, а Ты его чувствовала и служила ему. Ты зримо и незримо присутствовала и изменяла пространство в театре. В том душном пыльном закулисье Дома Учителя где театр располагался становилось светло и радостно с Тобой.
Но я тогда этого не видела тоже. Я была ослеплена не своей судьбой, гордыней, враньём самой себе и ложная лирическая героиня, которую я думала, что играла - жила вместо меня в моей судьбе.
 Ты говорила мне об этом, не прямо, намёкая, через детские стихи. Но я слушала Твоего тогда мужа. Он то был Режиссёр, а Ты - просто жена режиссёра и просто офигенно красивая женщина. И умная женщина, которую муж прилюдно выставлял, зачем то дурой. Это было непонятно и неприятно, но прощалось ему за его отстраненную в задымлённых очках авторитарность.
 Сейчас вижу, что боялась я его, а могла разговаривать с ним только потому, что Ты смягчала пространство вокруг него, наполняла радостью его сарказм и обращала в добрые сказки и шутки его едкие смешки и презрительную ухмылку, гулявшую по лицу. Для меня супруги всегда воспринимались как единое целое, как пара. Может быть потому, что я мечтала о супружестве. Я не завидовала вам с Земцовым. Вы были непарной парой и в доме вашем был холодный немецкий порядок и сиротливость. Так я это видела. Но Ты! Сто шестнадцатый километр! Окраина Самары! Заплесневелая речушка еле текущая непонятно куда и, вот там вот была Ты СЧАСТЛИВО улыбавшаяся женщина-девочка. Любопытная, шустрая, повсюду сующая свой симпатичный нос и высмеивавшая по доброму всякие глупости, на которые мы все были горазды.
 Ты была замужняя женщина, я была развращенная матерью девственница, ты жила в печальном месте со злобным мужем радостно, я скиталась по углам, выброшенная из дома матерью. Ты сотворяла своего мужа и его дом, я искала куда убежать. У нас мало было общего, поэтому я общалась с Земцовым, а тебя воспринимала как его просто жену. Он то был важный, большой отец, которого в моей жизни фактически не было. Мой отец называл Земцова "Кукловод" и злился , что я выбрала эту "не свою стезю". А для меня театр был единственным домом тогда. А Земцов был как отец, а ты была как сестренка, двоюродная - клёвая, но из другой жизни. А Латыфич был как брат. Как же все преобразовалось после того, как мы сыграли этим Оркестром Ануя.

 Что тогда я запомнила в Тебе?
 Я впервые увидела как красивая женщина находит красоту в каждой из нас. Находит и раскрывает не так, как это должен был бы делать мужчина, но по-женски нежно. Ты отдавала нам свои образы нас - недолепленных, недолюбленных. Ты делала это незаметно, сидя на галерке и вывязывая сложные паттерны из шерсти для мужа, для себя, для нас. Это было удивительно. Он шил, а ты вязала, увязывала смыслы и всегда была изысканна - не вызывающе изысканна в том ещё советском пост-пионерском лагере.
 Ты умела высмеять не унижая, сказать правду весело, подтрунивать необидно.
 Помню с каким надрывом, вкладывая всю свою детскую боль в роль, читала я монолог Жанны Д'Арк, готовясь поступать в московские театральные ВУЗы. А ты заливалась смехом и предлагала прочитать вместо этого стихотворение Маршака. Прочитать так, чтобы поверили дети, чтобы слушали раскрыв рты и уши во все глаза. Я не слушала тебя тогда, мне хотелось трагедий и я их получила.
 Ах как же ты была прозорлива, Наташа, уже тогда.
 А шинель? О, это отдельная история.

Шинель-не-от-Шанель

 Мне не покупали одежду в детстве.
 Я донашивала.
 И когда пришло время и мне нужно было в Москве в чем-то ходить зимой, бабушка отдала мне отрез генеральской шинельной ткани: плотной, ветронепробиваемой, мышино-серой.
 Я никогда не шила тогда.
 А Ты предложила сшить из этой ткани пальто из журнала Бурда-Модерн. Мы сшили его за одну ночь. Мы: Ты вдохновляла и руководила, я кроила, Земцов сшивал куски на машинке.
 Акакия Акаккиевна отправилась в Москву после каникул в новой Шанели.
 Собственно благодаря ей я и познакомилась со своим первым мужчиной, а значит и мужем, для меня это одно и то же.
 Я прежняя была Акакиевной,
 Ты - француженкой-жемчуженкой.
 Но об этом уже в следующей встрече - на Завтраке от Превера.
 Завтра.

Продолжение. Следуем

Завтрак от Превера

 Тот завтрак начался в Москве конца шестидесятых, на Ворбьёвых горах, затем продолжился в Нью-Йорке, Париже, Лондоне.

 Я была приглашена судьбой как невеста, в Москве, а оказалась покойницей, Ты присутствовала на этом весьма продолжительном утреннем кофепитии как свидетель, но не на свадьбе, а на моих похоронах, в начале девяностых, в Самаре.
 Итак, Завтрак, Превера.
 Мы соткали этот спектакль с моим первым мужчиной-мужем Игнатом и нашим другом Серёжей мистическим образом. Мама Игнатия предложила нам это стихотворение Превера в качестве основы орнамента нашего спектакля, а мы сплели его из судеб наших родителей, для них, чтобы показать им, что они сделали со своими жизнями, чтобы не повторить их судьбы.

 Мистика заключалась в том, что писали мы сценарий каждый отдельно друг от друга, а когда утром встретились в университетской кофейне, оказалось, что в двух тетрадях, двоих людей - Игната и моей - написана, слово в слово, одна и та же история.
 Участников представления было трое:
 Он - мужчина
 Она - женщина
 Оно - их персонализированное отношение друг к другу.
 Я играла женщину
 Серёжа был мужчиной
 А Игнат выбрал быть Оно, ему шла эта роль, потому что мужчиной он не был.
Я тоже не была тогда женщиной, ещё не была, я становилась ею, искаженной этой странной пьесой.

 Сюжет был прост, форма ясна: в первой части Она убивала Его, во второй - Он убивал Её. В финале они оба убивали Оно - своё отношение друг к другу.
 Мы сыграли премьеру Завтрака на сцене ЦДРИ в Москве, пришла мама Игната, отец был в Нью-Йорке, но видео, я думаю, ему переслали. А затем я предложила привезти спектакль в Самару, чтобы показать моим родителям и к Тебе с Земцовым, которых я считала своими родителями в театре. Так ты стала моей Мамой, в моем восприятии конечно, а Земцов - папой. Из моих родителей тогда пришёл только папа, мать не решилась.
 Земцов, твой тогда муж, профессионально, буквально двумя-тремя жестами довёл сценографию и выверил композицию ролей в спектакле. Мы были загипнотизированы его профессионализмом и решили переехать в Самару из Москвы, чтобы учиться у него. В Москве все крутили пальцем у виска - дескать, кто же едет из Москвы в провинцию? Обычно все происходило как раз наоборот.
 Какой я помню Тебя тогда?
 Ты была подминаема авторитаризмом мужа,
 Тебе затыкали рот,
 Тебя унижали прилюдно,
 Тобой откровенно пользовались, но ты любила, не обращая внимание на унижение, любила всех нас.
 Мне стыдно вспоминать себя тогда.
 Я была звезда, у меня был такой необыкновенно-прекрасный, уникальный мужчина-муж.
 Он был как экзотический птиц - дитя эмигрантов, мальчик-эстет, выросший в Нью-Йорке, получивший образование в Оксфорде. Он был для меня как сказочный принц для золушки из мухосфинкса. Мне казалось, что он сделал из меня королеву. И я жалела Тебя - простую учительницу из Самарской школы, воспитательницу провинциального детского сада с мужем-тираном и без всякой перспективы выбраться из этой дыры.
 Я думала, что играю и Тебя в этом спектакле. А оказалось - себя.
 А Ты тогда?
 Ты тогда смеялась и была собой - радостной и светлой, только очень уставшей и неумело свою усталость прикрывала веселостью, из которой словно выжимали по капле жизнь.
 Мне казалось, что вот сейчас мы приедем в Самару и Земцов снова станет тем, кем он был на самом деле - великим режиссёром, а не скучным чиновником, Ты станешь вновь вдохновительницей и Музой, а мы будем учиться у вас и все вместе - волшебным квинтетом, прозвучим, озвучим, осветим этот любимый мной город и сбудемся.
 А что произошло?
 А произошла катастрофа.
 Но об этом завтра. Кормлю вас завтраками.

Продолжение следует завтра.

 Вот и настало сегодня завтра.
 Продолжаю Твою историю.
 Я так хотела вас с Земцовым в Москву. Я видела колоссальную разницу в отношении к студентам в нашем ВУЗе и в вашем отношении к нам. Наш ВУЗ выглядел как большой мыльный пузырь, по сравнению с нашим театром в Самаре. Но у этого мыльного пузыря был статус, громкие имена, авторитетом которых ловко пользовались, ну да это другая история, хотя тема та же - Консумация.
 Но об этом позже.
 А тогда вы с Земцовым приехали в зимнюю Москву и мы пили чай в Киноцентре на Красной Пресне, где проходила ежедневно треть моей московской жизни. Пела дурацкая певица дурным голосом дрянные песни. А я мечтала о вас в том пространстве и всячески вас туда заманивала, не имея ни одного козыря ни на руках, ни в рукавах.
 Ты смотрела на меня иронично. Я не понимала Твоей иронии. Я поняла её гораздо позже, в другой жизни. Вы уехали в Самару.
 А мне очень хотелось совместить эти два пространства - Самару и Москву. Быть и там и там одновременно.
 Тогда случилась катастрофа. Я сбрила волосы. В ноль. Игнату не нравились длинные волосы. Он и не заметил. Он заметил мне, что как бы я не брила свою голову, я все-равно всю жизнь буду девочкой с длинными волосами.
 В университете я гордо заявила на курсе, что нас там ничему не учат и предложила встать и уйти. Встали и ушли 16 человек, вместе со мной - половина курса. Они хорошо ушли, вовремя. Все состоялись, в профессии. А наша троица отправилась к вам в Самару.
 Я написала Земцову письмо, о том, что мы прибываем. Но решила не отправлять его, а вручить ему лично. Тогда, в наш первый приезд в Самару он дал своё согласие на (хотела написать кукловодство) руководство нашей маленькой труппой. Но когда мы внезапно воплотились на пороге его дома Владимир Владимирович не выглядел счастливым. Отчего? От того, что в нашем случае бросание слов на ветер всегда вызывает бурю., видимо. Он не ругался, ибо это было невозможно, он лишь заметил, что письмо прибыло голубиной почтой и намекнул, что это не вполне честный ход с нашей стороны. Это безусловно был Ход. Не вход и не выход, это был ход тремя конями одновременно. Честное слово.
 А Ты?
 Ты смеялась.
 Ты зрела суть вопроса.
 Ты не бросала слов на ветер.
 Ты привыкла отвечать за свои слова - Земцов приучил.
 Итак, диссонанс был услышан всеми:
Первым действовал Серёжа
- Меня Дина ждёт в Москве. Я обещал на ней жениться. Ей я так понимаю нет смысла приезжать в Самару в сложившихся обстоятельствах. Я тогда поехал в Москву. Позвоните. Если что, мы приедем.
И Серёжа уехал в Москву выводить Дину за себя замуж.
 Затем вступила Ты
- Игнатий, ты привёз сюда свою женщину. А как вы будете жить здесь? Где? На что? Помочь тебе устроиться на работу? А что ты умеешь?
Эти простые вопросы подтолкнули Игнатия Романовича к очень простому решению
- Дорогая, ну ты сама видишь как все получилось. Останешься в Самаре? У тебя здесь кажется бабушка есть. Ты жене думаешь, что я буду работать школьным учителем или руководить каким-нибудь самодеятельным кружком в Самаре. Этого ещё не хватало. А ты пойдёшь работать воспитательницей в детский сад, как Наташа. Ха, смешно, да, дорогая? Я поеду пожалуй к маме, мама меня очень ждёт в Москве. Пока-пока.
Земцов ничего не говорил. Он веско молчал.
- ...
 И тут до меня наконец-то дошло, что вся эта затея была моей в тот момент развоплотившейся иллюзией. Это я была той, которая пыталась подогнать реальность под свою фантазию. Я пыталась переложить ответственность за это на мужчин и их женщин. Не вышло. Поделом мне было.
 Я сидела лысая и растолстевшая с пятидесяти до семидесяти восьми килограмм за один месяц у бабушки на кухне и шила себе новую одежду поскольку в старую не влезала. Я сшила тогда рубашку из льна и чёрную длинную юбку из шерсти. Со мной никто не разговаривал, кроме бабушки. Бабушка качала головой, улыбалась и говорила, что все проходит и это пройдёт.
 Я не приходила к вам больше, потому что увидела в Тебе женщину, которая отстаивает интересы своего мужа, защищает свой дом от нашествия чужеземцев, без осуждения, но трезво и здраво расставляет точки над всеми И: Игнатом, Истериками, Изменами ...
Ты тогда уже стала матерью, ещё не воплотившей своего сына, но созревшей для материнства.
 Очень хочу верить, что Земцов увидел это в Тебе.
 А я вернулась в Москву.
 Следующая наша встреча произошла через шесть лет, после Италии, после безвременья.
 Ты за это время стала матерью, а я блуждающей в заблудших душах мужчин и прощающей им все как собственным детям, позволяющей себе многое, но в роскоши тела, принимающем иное звучание женщиной. Как?

Продолжение следует.

Продолжение следовало в безвременьи Средиземноморья у меня, без Тебя в моей проявленности, но с образом Тебя какой ты не стала, в лице Подруги-Арлекины.
 Это другая история, метастазически произроставшая в прошлой жизни, но трансформированная метафизикой самоосознания, пробуждения, возрождения.
 Позже.
 Ты проявилась в самом конце той истории, просочилась сквозь мои сны, голосом, зовущим домой и спасла меня от окончательного распада своей сути.
Монологи в диалоге двух женщин, проживавших суть-одну судьбу, но проживших её в разных предлагаемых обстоятельствах.
Монолог первый. 
 Ева:
Профессиональная деятельность — привычка, доведенная до автоматизма, или бесконечный поиск себя?


 Ах, у кого попросить нам помощи?
Не поможет ни ангел, ни смертный.
Даже умные звери уже понимают,
как наша жизнь ненадежна в мире рассудка,
на неизменной земле. Но нам остается
дерево у обрыва, к которому можно
каждый день ходить на свиданье, и улица та же,
что и вчера, и упрямая верность привычки, —
ей хорошо, и она от нас не уходит.

Райнер Мария Рильке

 Это из далекого-далекого прошлого. Нам, господа, выпал редчайший расклад на стеблях тысячелистника. И-ЦЗЫН благославил нас своим волшебным проклятием - родиться в интересные времена.
Времена перемен.
Времена потоков.
      Текучесть форм, неуспевающих застыть, рассеянный взгляд, неспособный наблюдать, рассмотреть, видеолента мимолетящих событий, всегда из других жизней, всегда из других мест..
Что может помочь тебе выжить, пересечь стремнину?
 - Ритм. Пульс. Структура.
    Смешно. В непостоянной, непрерывно модулирующей системе координат искать точку опоры остается только в нулевом меридиане, меридиане небытия.
    Неожиданно. В мертвой неподвижности нерожденного обнаружить глухое остинато то ли прообразов, то ли отголосков. Но оно отчетливо проходит сквозь тебя, облекая в форму прошлого все возможные вероятности.
   Это про контекст, про данность обстоятельств, про катастрофу. А теперь о герое в контексте - о Тебе.
    Наше неизбежное и спасительное амплуа в разлетающемся механизме новейшей реальности - Профессия. Не ремесло, как на заре минувшей эры, не вдохновенный труд во имя всеобщего блага, не "дело" аккумулирующее весь возможный ресурс.
     Профессия - функция, которой ты либо соответствуешь - либо...
Свихнувшаяся функция - в свихнувшейся системе координат, переменчивее флюгера в бурю, примитивнее палки-копалки наших общих предков. Ее предназначение сомнительно, абрис смутно читается словно выполненный вручную чертеж никогда не построенного здания. Но она имеет Название. И в это название верит большинство. Каждый в свое Название, своей профессии. Никто не помнит зачем она, почти никто не спрашивает почему именно так, мало кто задумывается подходит ли это лично мне и что я буду этим делать с собой.
 А теперь о Герое, о вечном тебе.
 Без контекста.
 Я приведу пример из личной жизни. Очень личной, ибо откуда еще я могла бы его привести. Моя профессия называлась Проститутка - название, причудливо совместившее на двух языках вполне пристойный призыв - "Прости tutto!",(всё ит.).
На итальянском это звучало как "consumo" ,(потребляемый), нечто среднее между "эксгумацией" и "проституцией".
 Да, пост-пост-модерн, и свихнувшаяся функция не предполагает исполнения. И я не должна была спать с клиентами, ни при каких обстоятельствах. Я должна была с ними говорить. Говорить так, чтобы они всякий раз возвращались.
 Это было в Италии, в Безвремении, в борделе. Между столиками, оккупированными сербами, пытающимися дозвониться до своих жен в вот сейчас подвергающемся бомбардировке Белграде и столиками с красавцами- пилотами, накокаиненными выданной полчаса назад дозой в один грамм на базе Авиано. Они только что вернулись с боевых вылетов. И те и другие пришли, чтобы сбежать. От себя, от безумия, от игры, от своего бессилия. Сбежать и забыть про смерчь за неоновой дверью клуба. Они выполняют свою функцию, там, за этой дверью. И те, и другие. А сюда они пришли, чтобы свою функцию выполнила я. Это мой танец сейчас. Мой стриптиз. Глаза в глаза. Двадцать минут за одним столиком. Алле! Двадцать минут за другим. Они невменяемы. И сербы, и итальянцы. Они в двух метрах друг от друга и не подозревают о своем существовании. Они жаждут. Зрелища! Сопоставимого с масштабом их личной катастрофы. Способного ее поглотить. Да, пусть на время, но поглотить полностью! Сейчас!
 И в этот момент на меня снисходит озарение! Озарение профессионала. Это навык наработанный спинным мозгом.
 Я ЗНАЮ, что нужно сделать сейчас.
 Я ЗНАЮ, что нужно говорить каждому из них.
 Я ЗНАЮ как смотреть каждому из них в глаза, чтобы создать эту Иллюзию, которой они так жаждут. Чтобы выжить.
 Мне было страшно. Не от того, что могло произойти со мной в тот вечер - от того, что со мной уже случилось.
 Я поняла, что стала Профессионалом, черт побери.. я действовала по технологии. Безупречно. Абсолютно. Понимая головой весь ужас происходящего. Головой, способной отключить сердце. И я поняла, что уже мертва.

 Это первая часть китайского проклятия. Вторая же состоит в пожелании найти то, что ищешь.

 Мой труп сбежал вскоре после этих событий. Сбежал из Италии, из Голландии, из Германии, из Франции, сбежал из Европы. Он все бежал и бежал, панически выскакивая из мест малейшим намеком напоминавших бильярдныеж лузы. Было много профессий освоено по пути. И всякий раз я чувствовала эту застывшую маску автоматического профессионализма, когда ты не задумываясь знаешь Как Надо и просто Выполняешь Функцию. Это всегда был сигнал - пора сваливать. Спрси меня - что с тобой стало? Ты знаешь,(дорогая Доротка), все хорошо. Я больше не имею дел со взрослыми людьми. Теперь я стала Ребенком. И я общаюсь только с детьми. Они понимают меня. И я говорю на одном с ними языке. Мы еще ничего не нашли. Мы ищем. И этот мир никогда не будет нашим. Мы строим Новый, Иной, и Я Иная теперь и иначе, чем прежде. Благость Быть и Я Бытия Покой.

Монолог второй. Наташа:

 Здесь место для Твоего рассказа о себе, дорогая. Я мало знаю о том периоде Твоей жизни. Поэтому многоточие...
 Хочешь - впиши сюда Твою собственную прошлую, завершившуюся смертью историю. Хочешь - давай помолчим, не поминая прошедшего.
А я продолжу о нашей следующей встрече в Самсаре. Скажу лишь, что на излете моих итальянских дней, Ты пришла мне во сне голосом, который неожиданно произнёс на русском языке
- Ты должна вернуться в Самару. Ты встретишь там Женщину. Она приведёт Тебя к Твоей Сути.

 Я сопротивлялась, меня тогда уже почти ничего не связывало с Россией. Только папа, отказавшийся приехать ко мне в Италию. Он отдал присланные на его поездку деньги моей матери и пошутил -" Заграницв - это миф отзагробной жизни. Тот, кто туда попадает - никогда уже не возвращается. Наталья, что ты там делаешь? Приезжай." Он назвал меня моим именем, которым никто давно не называл. Я купила случайно кем-то сданный под Рождество билет Рим-Амстердам-Санкт-Петрбург и после трёх неудачных попыток Боинг Люфтганзы в четвёртый раз таки приземлился в Пулково. Я не могла говорить, руки и ноги меня не слушались, моя Питерская семейная жизнь закончилась и это было более, чем очевидно. Я не понимала зачем я, как меня зовут, кто я и что я буду делать в этой жизни дальше.
 Три месяца молчания в Питерской квартире с бывшим мужем на разных кроватях с ежедневными пытками вопросом об изменах. Я стояла на том, что измен не было. Были другие мужчины, которые нуждались в моей любви. Не в моем теле, в моем сердце, он не слышал меня. Он любил меня тоже, но как мужчина-собственник, не как муж. Затем три месяца добровольной ссылки его поместье в Псковщине. Я и собака.
 Мы молчали. Собака меня ни о чем не спрашивала, просто радовалась и наслаждалась свободой и учила наслаждаться меня.
 Молочница, дед-пчельник, геолог-отшельник - вот была моя молчаливая компания тогда. Мы не разговаривали. Кивали приветливо друг другу издалека, махали руками и улыбались.
 Потом я поехала в Самару, вытаскивать родственников из финансовой пропасти и спасать семью от разорения. Ехала через Москву, через моих Московских друзей и итальянской Арлекины, прибывшей попрощаться со мной и с Россией.муж провожал меня на Московском вокзале и предлагал начать все сначала. Я знала, что это было уже невозможно.
 Я не осознавала, что я еду к себе в Тебе.
 Продолжение последовало неторопливо разворачиваясь в новом, но еще не новейшем времени уже третьего тысячелетия.
 Ах сколько пафоса, скажу я вам. Да, столько было пафоса.
 И столько было эгоизма, сколько выписалось в этой части исповеди. Даже ещё больше. Но ... Все текло и менялось так...

Я всё ж таки продолжу и напишу сейчас второй монолог,
 Твой монолог, каким я его вспоминала в искаженном зеркале своего восприятия. Чем искаженном? Ноесознанностью, гордыней, жадностью, враньём, самоуничтожением, завистью, обидами на мир и на себя, отчаянием ....
 Я не называю его Твой монолог номер два.
 Это мой монолог в моем о тебе тогдашней представлении. Он будет рваным, так как туман памяти о том времени развеивается. Я не стану собирать эту рванину. Переберу её, чтобы осознать как в других я видела себя.
Итак:
Место действия - стошестнадцатыйкилометр,
Кухня Земцовской квартиры
Время действия - 2001 год. Июнь или Июль или Август. Лето.
Важное обстоятельство Твоей жизни - Сын. Ты стала мамой.

- Ты знаешь, мы же не живём с Земцовым. Вон, курица, сейчас готовить будем, придёт скоро с работы. Я на шоколадной фабрике пахала в ночную смену. Конвейер. Сначала тяжело, потом наловчилась. Какое вязать - у меня чё время на это есть. Смотри как боится тебя. У тебя макияж очень агрессивный. Всё носишь чёрное? Не хочешь гардеробчик поменять? Понимаешь, в чёрном тебя нет, а в цвете есть радость,(устало). О, вон он, идёт. (Земцову) К нам Наталья приехала. Курица готова. Яйца купил? А подгузники? (Мне) Не поверишь - хожу чёт знает в чём. Лифчик себе не могу купить - дорого. Земцов деньги не даёт. Вот донашиваю старые, а грудь то после беременности выросла. Буквально Наташка без штанов хожу. (Земцову)-Есть будешь? Ладно, я накладываю. (Мне) - Тут ярмарка на площади по выходным, рядом с отцом твоим. Там подешевле можно все купить. Воспитательницей работаю в саду вон, напротив. А щас в декрете пока, но буду выходить скоро. Работать надо. Земцов деньги ваще не даёт, продукты даже сам покупает. Очки смотри надо заказать. Погулять хошь? Пойдём до Самарки пройдёмся. Детсад наш тебе покажу. Земцов! Пойдёшь гулять что ль с нами, с Натальей? Молчит. Ну как хочет. Давай, собирайся....

 Это все напоминало театр абсурда. Дело было не в ребёнке, а в протухшей напрочь семейной жизни, где одна только ты служила, а мужчина только грабил и насиловал.
 Молчанием, презрением, высокомерием, жадностью, безсердечным равнодушием, ленью, похотью к другим, не к женщинам, к другим судьбам.
 Это было беспросветно, страшно и ... Но вот парадокс, я, сидящая тогда с Тобой на его кухне, была счастлива даже такому "семейному уюту". Мне было так спокойно с Тобой. С этими простыми и безыскусными заботами о подгузниках, лифчиках, курице ...
 Сейчас я осознаю, что завидовала Тебе. У тебя был хотя бы такой Земцов. Но главное - Ты родила Сына! В этом было больше смысла, чем во всех наших вместе взятых оптом жизнях. В этом мальчике был Твой Свет.
 Я не осознавала всего этого тогда. Сейчас я это вижу. Я поняла, что приехала в Самару за своим Сыном, который снился мне с моих восемнадцати лет, и которого не хотел никто ни из моих мужей.
 Дети. И их отцы.
 Вот тема нашей следующей встречи.
 Но сначала осознание.
Мы позволяли себя консумировать, употреблять, отдавая себя безвозмездно в пользование грабителям.
Как мы из этого выбирались? Чем заплатили?
Об этом далее.

Продолжение последовало незамедлительно.