Красные-белые

        Сижу, пью чай. Стучат.
- Открывай!
Открываю.
-  Ты за красных или за белых?
- За красных.
- Снимай штаны.
Снимаю штаны. Бьют по жопе.
Сижу. Пью чай. Стучат.
- Открывай!
Открываю.
- Ты за красных или за белых?
- За белых.
- Снимай штаны.
Снимаю штаны. Бьют…
       (Из анекдота)
               
                Дат многих событий, к сожалению, не сохранилось. Остались только имена участников и сами события.
                Овдовев, бабушка вышла замуж за Романа Васильевича Добровольского, тоже вдовца. Не знаю, где они жили, но, по-видимому, не в Березове. В разговорах мамы и бабушки звучало некое Самарово, где они провели значительный период жизни. Судя по рассказам, Роман Васильевич был, что называется, крепким хозяином. В детской памяти остались забавные истории из жизни домашних животных. Из чего следует, что бабушка попала в другую среду. Характер у Романа Васильевича был тяжелый: «Бывало, выйду на крыльцо и плачу – променяла я ясна сокола на чёрна ворона». Вместо окончания истории этого замужества бабушка только говорила: - А потом «товарищи» пришли.
                Арестовали Романа Васильевича или на месте расстреляли, не знаю. Как не знаю, в каком году пришли «товарищи» и кто именно. Знаю, что сын его Яша (именно Яша, а не Яков, потому что было ему девятнадцать лет) был красноармейцем. В 1919 году он попал в руки белых, и его живым спустили в прорубь под лёд. А дочь Романа Васильевича Инну  бабушка выдала замуж. Спустя много лет мама разыскала ее в Нефтеюганске.
После смерти мужа начались бабушкины «хождения по мукам». Она мало говорила об этом периоде своей жизни. Знаю, что какое-то время она работала уборщицей в школе. Задача была одна – вырастить дочь. Перебрались в Тобольск, чтобы наша будущая мама могла поступить в медицинский техникум. И когда мама, получив диплом фельдшера-акушера, отправилась работать куда-то в глушь, бабушка поехала с ней.
                В 1935 году они переехали в Омск. Жили где-то на Северных улицах, тогда ими и заканчивался город. Мама поступила в медицинский институт, вышла замуж родила сына и дочь. Мужу, капитану парохода «Ленинград», дали квартиру в неблагоустроенном доме, но в центре города. Летом 1941 года они были в рейсе, когда узнали, что началась война. А через некоторое время мужа арестовали, осудили на десть лет.  Чтобы не выселили из квартиры, которая находилась в ведомстве Иртышского речного пароходства, мама ушла из института и стала работать судовым медиком. Потом ее призвали на службу в госпиталь.
                А бабушка заботилась о внуках. Не только о том, чтобы накормить их, что в ту пору было непросто, но и обогреть и утешить – детям «врага народа» и в детском саду было неуютно.
                Где и  когда бабушка встретила своих землячек, ставших ее подругами? Женщины были настолько разные, но всех связывали  Берёзово, воспоминания о нём, об их юности. И ещё одиночество давно овдовевших женщин.
                Ксения Фотеевна, приятная, всегда приветливая полноватая женщина, заходила редко – была занята делами семьи дочери. Она ушла из жизни первой. «Водянка», как говорили тогда.
                Анастасия Никифоровна – Настенька – была единственной коммунисткой в моём детстве. Работала она на железной дороге. Её приход всегда сопровождался долгим чаепитием, угощение к которому (карамель, печенье, баранки) приносила Настенька. По бабушкиным воспоминаниям, в Берёзове Настенька батрачила на кого-то. Девушка она была статная, с толстой рыжей косой до пояса, из тех, на кого не просто смотрят, но ещё и вслед оглядываются. А детскому взгляду виделась пожилая грузная женщина с властным голосом, которая почему-то именно к бабушке приходила делиться своими проблемами на работе, чьей-то несправедливостью или жульничеством. Именно Настенька, когда моему брату после техникума дали направление на работу в Иркутскую область, сказала: «Пусть едет. Трудно вам будет без него, зато потом совесть будет чиста». Сама Настенька порвала всякие отношения с сыном именно потому, что совесть у того была нечиста. В последний раз, уже в начале шестидесятых, Настенька пришла страшно похудевшая. Пришла попрощаться – уезжала к дочери в Красноярск. Уезжала умирать.
                Дора Алексеевна была «из бывших».  Из бывших хозяев жизни. Кое-что из прежней жизни ей удалось приберечь, и в семье своего единственного сына, директора школы, она вела себя даже не как хозяйка, а как человек, который привык, чтобы ему прислуживали. Скупа старушка была безмерно. Как-то мама делала ей уколы. Рассчиталась с ней бабушкина подружка серебряной солонкой с большой дыркой на дне.
                Дора Алексеевна редко выходила из дома, смотрела телевизор (из тех первых с маленьким экраном и линзой) и обожала раскладывать пасьянс, всегда один и тот же: карты, разложенные веерами по три. Даже сейчас видится  занавешенная темными шторами комната в просторном деревянном доме, покрытый тёмной же скатертью стол и маленькая, высохшая до состояния мумии старушка, терпеливо и долго раздумывающая, прежде чем переложить следующую карту. В таком ритме она добралась до глубокой старости, пережив своего единственного внука, пережив и всех своих землячек.
                Была ещё одна женщина, к которой бабушка ходила в гости. Она жила с дочерью-студенткой в крохотной комнате при медучилище, где работала прачкой. В комнате пахло вечно кипятящимся по соседству бельём.
                Медучилище находилось как раз напротив нашего дома. Перед выборами  в нём располагался агитпункт, куда можно было зайти в любое время почитать подшивки газет, поиграть в шашки или шахматы, а в день выборов посмотреть выступление артистов театра музыкальной комедии. К 1 Мая и 7 ноября на балконах двухэтажного здания училища вывешивались огромные портреты Ленина, Сталина и ещё кого-то третьего. Ужасно боялась в детстве этих портретов – такие большие и так близко.
                Город был пропитан памятью о революции и гражданской войне. Памятник борцам революции в сквере перед музеем (бывшим губернаторским дворцом) в моём сознании был всегда, похоже, его поставили до моего рождения. Он выходил на улицу Республики, которая позже, после строительства бетонного моста стала продолжением улицы Ленина.
                В 1964 году наша семья въехала в новую квартиру (теперь такие уничижительно называют «хрущобами» вероятно люди, никогда не жившие в бараках и коммуналках). Новый дом стоял на улице Красный путь. Говорили, что именно по этому «пути» в город входили войска Пятой армии Тухачевского. Была ещё улица Пятой армии. Её главной достопримечательностью была городская тюрьма – здание из тёмно-красного кирпича старой постройки. Увидев её, впервые поняла фразеологизм «видеть небо в крупную клетку» ; окна тюрьмы были полуприкрыты наклонными снизу вверх  коробами. Действительно, из камеры увидишь только кусочек неба.
                А на Красном пути за забором, огораживающим обширные плантации садово-декоративного хозяйства, кроме посадок гвоздик и астр можно было увидеть небольшой, но глубокий  овраг и около него бетонную стелу со звездой. Здесь колчаковцы расстреляли несколько десятков рабочих из тех, кто в 1918 году подняли восстание и потерпели поражение. Поэтому сегодняшняя тенденция подавать Колчака и белогвардейцев, как белых и пушистых страдальцев за Россию, как-то не укладывается в моём сознании. Деникин в своих мемуарах более честно оценивал ситуацию тех лет: «…четыре года войны и кошмар революции не прошли бесследно. Они обнажили людей от верхних культурных покровов и довели до высокого напряжения все их сильные и все их низменные стороны… звериное время зачерствляло сердца и понижало цену жизни. Гражданская война довершила этот процесс…»
                И наши бабушки и дедушки попали как раз между молотом и наковальней. Даже тех, кого не расплющило до смерти, деформировало изрядно.