Прощай и прости

               
   Ребята, вы чего это? Меня ведь всего-то неделю не было в городе, а вы уже опять чего-то завалили.


   Волнение  мешает сразу вспомнить, что же здесь было и  чего не хватает.

 
  …Ребята, бессовестные, вы же баню завалили. Первую советскую баню в нашем городе, с цифирками на фасаде 1926-1927. Как же вы это смогли, как рука поднялась? Она же стариненькая, она когда-то  почти что весь город без трусов видала, отмывая от грязи тела трудящихся, громыхавших шайками,  услаждая паром не только тела, но и души. Не баня -  храм всеобщего омовения, завод чистоты, дворец тогдашнего релакса и мир нудизма, конечно же, по гендерному признаку раздельно.  Поскольку вместе трудящиеся могли не удержаться и  на мгновение забыть, что на первом месте у них должно быть строительство коммунизма.

 
   Я ошарашено и оторопело стою на улице и  смотрю на пустоту средь  других зданий, как на место выдернутого зуба.  Вся сцена действия уже была обнесена  забором, пылила и дымилась, как после попадания фугаса. За забором неприлично, безобразно тарахтя,    весь нервозно содрогаясь,  надрывался экскаватор. Он поднимал и бросал хищный  ковш,    хапая грунт  и скаля зубья, на которые почему-то  очень хотелось   нацепить брекеты.

   Где-то глубоко внутри себя  я услышал  дураковатый диалог, который может происходить  в подобных случаях, и  который я, может быть,   сам придумал или услышал, не помню где.
  - А где дом- то?
  - Ак, не знаю! Вчера, главное, стоял, а сегодня, глядь - нету.
  - А кто разрешил сносить?
  - Да кто ж его знает. У самого-то кабинет закрыт.  Говорят, вчера кто-то  видел, как к  ночи какие-то  мужики приехали на самосвале, и к утру все уже было кончено,  весь кирпич куда-то увезли и забор стоит. Главное, номер самосвала никто не запомнил, поскольку смеркалось. Надо разбираться,  искать сразу, как только  с отпуска вернусь.


   Да, я все понимаю, ребята. Здание старое, сильно уставшее, простоватое.   Бюджет, выгода, моржа, все такое,  проще снести, чем ремонтировать.
Но,  ребята, напрасно вы  «старика» завалили. Неправильно это.  Дело-то не только в том, что еще крепкое здание было, а в том что, если старость есть, значит она нужна, значит  необходима. Она сохраняет историю, память, ваши корни, выгодно оттеняет вашу молодость, напоминая ей, чем   она для всех неизбежно заканчивается. Кто будет дополнять ваш живой подвижный ум неспешной и глубокой жизненной мудростью,   сдерживать ваш безрассудный авантюризм своей собственной битостью и нажитой осторожностью. С кем будете разговаривать тихо, глядя в понимающие, почти выцветшие глаза, когда  захочется быть услышанным,и кто подарит ощущение покоя, всего лишь мягко накрыв вашу руку  своей целебной  морщинистой ладонью. Старые дома тоже  смотрят на нас долгим, пристальным взглядом  своих окон, как живые. Они остаются жить дальше, отдавая тепло своим жильцам и постояльцам, встречая новых людей и провожая старых. Памятники архитектуры они..., как и положено памятникам, стоят себе молча под листопадом, и будоражат светлые воспоминания.

   Понятно, что на месте старой бани вы поставите навороченный небоскреб или усадьбу какую-нибудь, в псевдопрекрасном стиле,  перемешав рококо с  барокко,  украсив в избытке  развесистыми  финтифлюшками, и  назовете все это смачно, типа «Леруа Рояль» или «Пале  Мерлен». Понятно, что все это будет  выгодно. Ну, а  кто будет выручать  всю улицу, оттеняя  эти  бездушные напыщенные постройки своей ностальгической бескорыстной вчерашностью, и  душевной неброской простотой, в которой и живет  красота.  Как же неинтересно и тоскливо, ребята, бродить по безлюдным вашим бутикам, с   умирающими  от скуки красотками-продавщицами, и  выйдя на улицу видеть, как такие же  скучные небоскребы от нечего делать царапают макушками небесную плоть.

    Улицы словно оживают, когда новые здания соседствуют со старыми, прибранными и ухоженными домами купцов, мастеровых, промышленников, мещан с табличками  на стенах с именами их первых владельцев, архитекторов и веком постройки. В искусной кирпичной кладке старых стен, ручной резьбе массивных деревянных наличников окон и дверей чудится рука далекого мастера, кропотливо создающего   этот дом, предназначенный стоять на века.

 
   Ребята,  угомонитесь,  не трогайте больше «стариков», а…

                ***

   Зимой, в начале очень далеких шестидесятых  годов  мы с братцем, мамой и бабушкой впервые  шествовали  в большую городскую баню, в женское отделение.  Почему с мамой и бабушкой, в женское.., а не с папой в мужское?  Не помню уж,  были, наверное, причины.  Да, собственно, это и не так  важно, какая разница, ведь мы были еще совсем малехонькие,  и змей на яблоне еще не успел раскрыть нам тайны наготы, и не дал почувствовать  муки ее притяжения. И мы, держась за мамины руки, спокойненько ступали в валенках,  тяжелых зимних цигейковых шубейках и шапках, закутанные платками-шалями по пояс.
Очередь в городскую баню встретила нас  еще на улице. Дядьки и тетки (некоторые с березовыми вениками в руках) перетаптывались с ноги на ногу, согревая озябшие ноги  на тогдашнем полноценном зимнем морозце. Очередь двигалась медленно, и до   фойе мы добрались изрядно озябшие,  где имели возможность наблюдать, как очередь продолжает движение по лестнице, и уходит в перспективу, теряясь на втором этаже.  Очень хотелось отвязаться от маминых рук и поноситься по фойе, но  держали нас крепко, дабы избежать неприятностей, неизвестно каких, но которые  подстерегают  повсюду …  Да и некоторые тетки, спускавшиеся  по лестнице к выходу, были уж больно страшны. Все, замотанные в платки, как в национальное одеяние древних бедуинов, с багряно- красными  лицами, словно  не мылись, а выясняли отношения с разбушевавшимся мужем или еще с кем-то другим,  тяжелым на руку, хотя  пахло от них вкусно   чистотой и паром.  Мужички встречались   тоже преимущественно с красным оттенком на рубцеватой, словно изрытой оврагами, коже  лица, с замятой папироской на изготовку.  От некоторых из них, что пребывали в благодушном расположении   духа, попахивало  водочно-пивной приправой.  Примерно через час- полтора нам удалось добраться  до раздевалки, где гардеробщица обменяла ворох нашей верхней одежды на  алюминиевые номерки с продетой в дырочку круглой черной резинкой. Всем известно, что на голом человеческом теле нет  пустых карманов и номерки от заветной верхней одежды удобнее всего хранить  привязанными к ноге, для чего, собственно, и служила резиночка.  И вот мы отворили высоченную дверь, ведущую непосредственно в залы  Дворца чистоты. В огромном  гулком помещении было влажно, витал туман  и пахло той самой душистой свежестью,  что и от встреченных на лестнице,  вновь помывшихся.  Ряды шкафчиков со скамейками, стояли на полу, покрытом керамической плиткой  в шашечку.    И еще мы увидели…, как словно  на фресках римских бань, вытирались полотенцами обнаженные женщины.  Конечно,  это не были ни   Венеры, ни Афродиты, просто трудящиеся  женщины, уж какие они есть, в  возрасте, в котором их застал  текущий момент и результат неправильно  сбалансированного хлебобулочного питания. Хорошо, что нас с братцем эта тема тогда вовсе и не волновала даже.
Банщица повела нас к свободному шкафчику для домашней одежды с номером на дверке. Откуда-то из глубины зала  периодически  раздавались гулкие выкрики  - « десятый или двадцать пятый откройте»  или наоборот закройте, взывая к банщице закрыть или открыть шкафчики. Мы тоже выкрикнули номер нашего шкафчика с просьбой его закрыть  и направились в помывочную, непосредственно в само чистилище. Как и положено  чистилищу, в нем обнаружился густой туман и несметное количество разнообразных грешниц всех размеров, возрастов и индивидуальных  особенностей.   Кто же из нас без греха, пусть вывернет  на меня шайку с горячей водой. Может быть, кто не знает, шайка это  такой большой оцинкованный тазик для мытья. Свободную шайку добыть не просто, ее можно только  перехватить  у тех, кто заканчивает мытье. Такие обычно сидели  расслабленно и блаженно на каменных скамьях,  дыша медленно и глубоко. Оставалось только подойти тихонько, чтобы не нарушить нирвану,  удостовериться о свободности таза, и получив утвердительный ответ,   с некоторым усилием оторвать последний от рук омовенных.  После чего следовало найти свободную каменную лавку, оставить около нее дежурного, а это, как раз  мы с братцем. Бабушка с мамой направились к большим латунным кранам с горячей и холодной водой,  торчавших из стены, и налили по полной шайке кипятка. Затем, согнувшись под тяжестью тазов с кипятком,  дабы не ошпариться, притащили к нашей скамейке и выплеснули  на ее поверхность. Через некоторое время можно было сесть на скамейку и почувствовать, как пронизывающе отдает камень тепло горячей воды. Начался долгий процесс мытья замечательной теплой водой, намешанной из кранов, многократное  намыливание, отдраивание мочалками и вихотками, вдыхание банного пара, созерцание нереальности происходящего. После каждого окатывания из тазика почти горячей водой тело расслаблялось, блаженно обмякало и казалось, что по жилам течет парное молоко. Кожа розовела, скукоживаясь в складочки на подушечках пальцев ног и рук, в ушах стоял мягкий гул, и чистилище незаметно озаряясь,  превращалось в райские кущи.  А вот и стайка маленьких Ев, с мокрыми, прилипшими к лицу распущенными волосами.  Они  появились внезапно из банного тумана, выстроились  рядочком, прикрывая свои   девчоночьи местечки ладошками, и смотрели на нас с братцем прищуренными медовыми глазками, полными…  осуждающего презрения, и кося любопытные взгляды   на наши   мирные мальчишеские крантики, как на чуждый устав для этого монастыря.  Они кривили мордашки, морщили конопатые носики…  и хором, преувеличенно артикулируя губами, громко  пришепетывали – «Бессссовестные…бессссовестные…бессссовестные».
Затем, развернувшись и  переложив ладошки на задки,  по девичьи, разбрасывая пятки в разные стороны,вся стайка убежала, обратно в туман.
Маленькие, лоснящиеся от воды мартышки,  потихоньку следовали заветам Евы.  Ведомые любопытством, замечательно ловко владели умением перекладывать на нас, глупых Адамов,  ответственность  за то, что они  открывали нам глаза на познание нашей наготы и нашего  предназначения, сами  оставаясь при этом безупречно, со всех сторон целомудренно прикрытыми. И, возможно тогда, благодаря  их перфомансу, этот эпизод из раннего детства умудрился зацепиться за  уголок моей памяти.
 
   В дальнейшем мы  посещали  эту баню, уже  только с папой, до тех пор, пока он не получил жилье «со всеми удобствами».  Слово «удобство» верно отражает суть мытья в ванной комнате. Баня дарила удовольствие.

                ***

   Прощай  старая баня и прости. Спасибо за долгое, доброе соседство, за струи чистой и  прозрачной воды  в твоих латунных  кранах, за душистый и  целебный пар,  за   глубокую теплоту  нагретых каменных лавок, за  шелковистую чистоту тел, и за это, нежданно всплывшее из памяти, короткое воспоминание из далекого  прошлого.

               
                09.08.2018