Посреди океана. Глава 121

Но пар поднимался с земли, и орошал всё лицо земли.
И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою.
И посадил Господь Бог рай в Едеме на востоке; и поместил там человека, которого
создал.(Быт.2:6-8)
И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его.(Быт.2:15)
И Господь Бог образовал на земле всех животных полевых и всех птиц небесных, и привёл к человеку, чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей.
И нарёк человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым, но для человека не нашлось помощника подобного ему.(Быт.2:19-20)
Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог.
И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?
(Быт.3:1).

Что это за существо такое загадочное - змей? Зачем он был нужен Богу? Почему Он поселил его в раю? Откуда он вообще там взялся?
Если учесть, что рай - это состояние души, наслаждающейся возвышенно-духовным счастьем в саду Эдемском, взрощенным Божественным творческим вдохновением и
радостью созидания, то змей здесь вообще причём? Что духовного, возвышенного, радостного заключает он в себе?
Если учесть, что душа человека не есть жизненная энергия животного существа в чистом виде, но именно душа, как дыхание Божье, как дуновение духовной силы Бога, творящее внутренний мир, духовный мир, параллельный миру материальному, жизни телесной...
Душа, питаемая чувствами и разумом, живёт своей жизнью - радуется, горюет,
испытывает эмоции под давлением житейских бурь и страстей...
Душа человека, зачерпнутая Богом из пара... "Но пар поднимался с земли, и орошал всё лице земли. И создал Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою"... Из пара, состоящего из скопления, сгустка жизненной энергии, освободившейся от всего материального, телесного, восПАРившей духовно; составляющей суммы духов. Разных духов. Были же не только чистые, добрые духи, но
и нечисть, и нежить всякая, и намоленность языческим божкам-идолам. Можно вспомнить и многочисленных древнегреческих, древнеримских, славянских божеств, обуреваемых сильными, но далеко не всегда возвышенными, добрыми, милосердными чувствами
и страстями. Были и коварные, жестокие, мстительные, хитрые боги. И все они духи. Властные, восПАРившие над землей... Пар, воцарившийся над землёй, царствующий над живыми земными жителями. И всё это скопище духовных сил, небожителей, заполнили, заполонили душу человека, сделавшуюся дыханием Божьим из собравшегося над землёй ПАРа.
И ведь не только возвышенно-духовные состояния наполняют душу ощущением счастья. Тем более незрелую душу той поры - ранней эпохи человечества, эпохи Адама и Евы... Не только и не столько. Ибо тогда душа человеческая ещё не созрела до истинного осознания добра и зла, до подлинного понимания предназначения жизни человека. Душа человека той поры была ещё достаточно примитивна, не вызрела до возвышенности по-настоящему Божьего духовного состояния. Эпоха Иисуса Христа ещё не наступила.
И потому в её раю, в её Эдеме - в душе первого человека было место и для "всех животных полевых и всех птиц небесных"... И человеку было Богом велено "возделывать
и хранить свой рай в Едеме, на востоке" до той поры, когда силы душевные вызреют до высокой духовности постижения добра и зла, до понимания истинного предназначения человека - главного творения Божьего, создателя и творца по образу и подобию Создателя и Творца.


                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Восемнадцатое июня. 
До завтрака я успела выдраить коридор, а вернувшись в посудомойку, посвятила себя кружкам: чистила их пастой, которую со страшным скрипом выделил нам недавно боцман.
Но как я ни была поглощена этим занятием, однако уловила, хотя и дверь моей посудомойки была закрыта, что на камбузе что-то происходит. По крайней мере, мне
было слышно, как Пашка кому-то громко жаловался, что он будто бы не имеет времени заниматься раздачей завтрака, а официантки смотреть за матросами не хотят и всегда недостачу делают.
Мне это всё не понравилось. И я, установив ушки на макушке, услышала, как в салон вышел старпом и принялся распекать Анюту.
Тут я, конечно, не выдержала и тоже вышла.

В салоне, кроме старпома, был ещё начпрод. А из матросов за столом "машины" сидели ели Стёпа-рулевой, Мишка-кочегар и Сазанджян.

Смело обратившись к старпому, я стала рассказывать, что, не далее как вчера, до начала завтрака шеф-повар выдал мне намеренно меньшее количество порций; так что для тех матросов, которые пришли завтракать позже остальных, мне приходилось буквально выбивать со скандалом положенные им порции.
Тут из камбуза выскочил Пашка. Разъярённый, красный и раздувшийся, как будто его
пчёлы покусали. Выкатив, вмиг разбежавшиеся в разные стороны, глаза, он завопил было.
Но я, обернувшись к нему на момент, сказала, сохраняя абсолютное спокойствие, чем, вероятно, срубила его под корень:
- Погоди орать. Дай мне сказать. Потом ты будешь говорить.

- Да? - только и сумел произнести он, беспомощно взглядывая то на меня, то на старпома.
Чувствовалось, что он готов был пристукнуть меня, но присутствие Викентьича удерживало
его от решительных действий.

- Да! - проговорила я твёрдо. И он вынужден был заткнуться. Хотя весь прямо-таки клокотал, словно перегревшийся самовар.

Но и после того, как я закончила говорить, высказаться Пашке всё равно не пришлось, потому что заговорили матросы.

- Да и вообще, заниматься раздачей - это вовсе не их обязанности, - сказал старпому
Стёпа-рулевой, кивая на нас с Анютой. - Их обязанности - взять и подать. А раздачей должен повар заниматься. Это только в этом рейсе на камбузе самодеятельность развели!
Видят, что девчонки молодые, да в первый рейс пошли... Вот и давай всё на них
грузить, с больной головы на здоровую перекладывать.

- Да он им вечно недодаёт! - вскинулся со своего места Мишка, указывая на Пашку, раздувавшегося в этот момент в безмолвной злобе. Затем указующий перст кочегара был переведен на нас с Анютой. - А они голодные остаются! Потому что свои порции ребятам отдают.

Старпом, не ожидавший такого поворота событий, посмотрел на наших защитников беспомощным взглядом и, заикаясь, промямлил, что всё равно мы должны носить по порции для каждого матроса в отдельности. А затем быстренько удалился.
И Пашка, лопавшийся от невысказанности и злости, - тоже.


После завтрака я отправилась убирать каюты.
Когда пришла к тралмастерам, Румын уже не спал, а просто лежал. И, как мне показалось, ждал меня.
Мы поздоровались. И я занялась уборкой. С минуту в каюте висела неопределённая
тишина.
Витька сел. И на лице его отразилась какая-то внутренняя борьба. А в глазах светилось нетерпеливое любопытство.

- Инга, а почему ты тогда сказала, что если мне приснишься, то что-нибудь плохое
будет? - спросил он.

Я поняла, что этот вопрос не был праздным.
- А что, было что-то плохое?

- Нет, ты мне скажи, почему ты так сказала? - в этот момент он был совсем как мальчишка, требующий продолжения страшной сказки.

- Нет, сначала ты скажи, что случилось, - упорствовала я.

- Ой, в тот день у меня такая вахта была! - пожаловался он. В глазах его светилось искреннее недоумение и желание понять, в чём тут загадка. - Трал отдали. А он потом назад ТАКОЙ пришёл!.. - Витька обречённо махнул рукой. - Мешок порван, рубашка
тоже... Короче, поразорвалось там всё, что можно. - Он горестно вздохнул. -
И старпом пришёл как раз. В общем, ужас какой-то! - Его взгляд остановился на мне
в поисках объяснения всему. Но я многозначительно молчала. - А сначала всё нормально было. - Он смотрел на меня с нескрываемым любопытством.

- Да, - посочувствовала я ему, напустив на себя побольше таинственности. - И ещё в
тот день написали в "Прожекторе", что ты полотенцем полы моешь, - припомнила я
ему.
- И это тоже в тот день было? - поразился он.

- Да, - кивнула я и горестно вздохнула. - Я же предупреждала тебя, что видеть меня
во сне - не к добру. Говорила? Вот видишь, я никогда не вру. - "Даже, когда  думаю, что вру", поразилась я сама себе мысленно.

- А почему ты так сказала? - живо заинтересовался он.

- Да я просто знаю себя, - напустила я туману и, вздохнув, добавила, скрывая усмешку:
- Все, кому я снилась, говорили потом, что у них что-нибудь плохое случалось. -
"Понятия не имею, зачем я это придумала!"

- Знаешь, Инга, тогда ты мне не снись больше, - с шутливой озабоченностью попросил Витька.

- Ладно, не буду, - с нарочитой важностью пообещала я ему.


Когда я пришла в каюту, меня с великим нетерпением ждала Анюта, чтобы рассказать о том, как она поругалась с прачкой, которая заявилась завтракать так поздно, когда все столы уже были убраны. Довольно долго, со всеми подробностями и, сверкая
негодующими глазами, она расписывала своё столкновение с прачкой. Но я только делала вид, что внимательно слушала её, а сама думала о Витьке, его снах и неприятностях, после этих снов приключившихся.


Перед обедом Валерка-повар зашёл ко мне в мойку.

- Инга, иди порубай, - предложил он.

- Не хочу. - Я теперь не обедала, и он это заметил.

- Почему?

Надо было объяснить почему, иначе он не отстанет.
- Мне не нравится, как наш шеф готовит.
Этим заявлением я как бы обязывала себя отказываться и от всех последующих обедов: удачный ход в борьбе с перееданием и отложением жиров.

- Нет, ты, наверное, просто любишь его, - сказал Валерка, испытующе глядя на меня.

От одного только этого предположения мне стало не по себе. Я даже мысли такой
допустить не могла не только для себя, но и вообще для кого бы то ни было.

- Да ты что?! - возмутилась я, брызжа сарказмом. - Любить Пашку?! Да я бы дорого дала, чтобы посмотреть на то чудо, которое его когда-нибудь полюбит! Скорее всего, такого и в природе не существует. А если и существует,то, наверное, ещё почуднее будет, чем он сам!

А Пашка, оказывается, в это время был на камбузе, вблизи посудомойки. И всё слышал.
Анюта, забегая из салона, его видела. И говорила потом, что он сначала страшно разозлился, а потом - переживал. Залез за холодильник и переживал.

Я представила себе эту картинку, как он, спрятавшись за холодильником, переживает.
И мне стало отчего-то не по себе. Не надо было мне говорить такие жестокие слова.

Анюта в течение обеда несколько раз забегала ко мне в мойку, распираемая желанием немедленно поделиться очередной новостью пополам с чувством благодарности за то, что
я утром заступилась перед старпомом, когда тот при всех принялся её вычитывать.
То она сообщала, будто до такой степени разозлила прачку, что та даже ничего не стала есть; то приносила показать мне окуня, только что вынутого добытчиками из трала, - розово-красного от носа до хвоста...

После обеда мы переодевшись в свитера и брюки и пошли гулять.

Океан был сегодня зеленовато-серым, спокойным и равнодушным.

Мы послонялись по шлюпочной. Потом забрались в кормовую рубку и смотрели на корму.
Говорить ни о чём не говорили, каждая молчала о своём.
Не знаю, чем были заняты мысли Анюты, а у меня из головы почему-то не выходил
Пашка, который, спрятавшись за холодильником, переживал из-за того, что его никто не любит. Он, хоть и дерьмовый, а всё-таки человек. И скорее всего, он потому в такую скотину превратился, что его никто никогда не любил. Ведь он, как известно, детдомовский. А это значит, что даже родительской любви Пашка не знал, не говоря уже  о какой-то другой.
Судя по его внешности, он и ребёнком был препротивным. Так что даже на любовь
какого-нибудь воспитателя или нянечки рассчитывать не мог.
А без любви человеческая душа, как растение без света, хиреет и постепенно высыхает.
Без любви не то что человек, а и любое живое существо жить не может.
Вспомнилось, как дома наш кот Васька, проснувшись утром, подсовывал свою мордочку
под руку каждому члену нашего семейства поочерёдно, чтобы его гладили по мягкой,
рыжей шерстке и доказывали тем самым, что он по-прежнему всеми любим и за
минувшую ночь его никто не успел разлюбить.
А Пашку, может быть, даже в детстве никто не гладил по голове. Скорее всего, его
только шпыняли да обижали. Не мудрено, что он таким хамским существом вырос.
Возможно, он ничего другого, кроме хамства, и сам не видел. А теперь, достигнув в жизни чего-то, - всё-таки шеф-повар на корабле, а не хухры-мухры! - он считает себя вправе требовать от окружающих любви. Но никак не получая её, ещё больше стервенеет, используя данную ему власть. Отсюда его концерты с раздачей, с колбасой и всё
остальное жлобство.
Пашка, конечно, хам. Но хамство - психология людей униженных. Он другого способа самоутвердиться и добиться любви окружающих даже и не знает.

Все эти мысли вызвали во мне жалость к Пашке. Но что я могла сделать? Исправить его жизнь и его самого было не в моих силах.
Может, что-то в нём и изменится к лучшему, если кто-то его полюбит. Но это,
по-моему, вряд ли. Он же сам не умеет любить, не представляя что это такое, и станет лишь измываться над тем существом, которое будет иметь несчастье его полюбить.
Что касается меня, то я на такой самоотверженный подвиг не была способна. Полюбить Пашку - это уж слишком! Нет, нет и нет!
И вообще, меня давно уже гложет сомнение, если бы в моей жизни не было М., смогла ли бы я кого-то другого полюбить? По-настоящему, всею душой. Ведь я уже двадцать лет живу на свете, а кроме чувства к М. со мною до сих пор ничего такого больше не случилось. Может, я какая-то неполноценная в этом плане? Ведь все люди по-другому устроены. Они могут влюбляться не один раз. Влюбляться или любить? Я не имею в виду под этим то, что подразумевают многие. Любить человека - это не значит, любить спать
с ним, любить смотреть на него или разговаривать. Любить душой, а не телом и умом. Вернее, сначала душой, а потом уже телом и умом. Сначала душа должна полюбить. А
всё остальное придёт потом. Душа первая должна узнать, почувствовать любимого. Да только душа моя откликается лишь на думы об одном-единственном человеке. А по отношению к другим - молчит. Спит, что ли?! Может, это своего рода изъян, а не достоинство? Если Пашка является душевным инвалидом, то и я, может, тоже, но только на свой манер?