Золотой мяч

ЗОЛОТОЙ МЯЧ
Ночь. Мягко скользнув по макушкам деревьев и осветив на миг небольшую, чистую, пропитанную запахом лекарств палату, закатилась луна. В тишине гулко и тревожно раздава¬лось тиканье часов.
У больного, пятидесятисемилетнего профессора медицины Ахмада Башира положение было весьма серьезным. Он нахо¬дился на грани жизни и смерти. Приступ на этот раз затянулся против обычного, причиняя ему адские муки. Пульс едва про¬щупывался, губы посинели.
-Кажется, все... отмучился, - тихо сказал анестезиолог, увидев, как безжизненно повисла рука профессора.
Но анестезиолог ошибся: профессор был жив. Он словно провалился в какую-то бездну и почти физически ощутил на своем изможденном лице холодное дыхание смерти. Тонкая нить, связывающая профессора с жизнью, могла оборваться в любую минуту.
К утру благодаря усилиям врачей больной почувствовал облегченье и стал приходить в себя. Открыв глаза, он как в тумане увидел силуэты озабоченно склонившихся над ним 'коллег и тихо ше¬вельнул губами:
-Воды.
* * *
Профессор Ахмад Башир, достаточно известный в ученых кругах, был обречён и знал это. Диагноз он поставил себе сам: рак печени. Первое время он тщательно скрывал это от своих близких и, как ни в чем не бывало, продолжал читать лекции в медицинском университете, с увлеченьем занимался иссле-довательской работой. И только очень чуткий и проницатель¬ный человек мог догадаться, как у профессора сжимается сердце  печаль застилает глаза, когда он смотрел на распу¬стившиеся цветы или наблюдал за восходом солнца.
Ахмад Башир любил жизнь и ценил ее блага. Он был из тех редких людей, которым во всем сопутствует удача. Опти¬мист по натуре, он никогда не терял присутствие духа. И те¬перь, подобно тому, как неожиданно появившиеся черные грозовые тучи обволакивают ясное небо, печальные мысли о близком исходе окутывали его сознание, омрачая каждый миг жизни.
Однажды погруженный в свои думы, он стоял у окна и не заметил, как к нему подошла жена. Она ласково положила ру¬ку ему на плечо. «Что с тобой? - словно спрашивал участли¬вый взгляд Лютфии. - Я же вижу, что тебе плохо. Почему ты хочешь скрыть это от меня?»
-Так, ничего...- нехотя отозвался профессор, боясь от¬крытого разговора  на эту тему, - устал что-то.
Но как он долго ни держал в тайне свой    страшный недуг, жалея жену и детей,  когда боли участились  и стали  нестерпимы,  ему пришлось обратиться за медицинской  помощью. Тог¬да он ещё надеялся    на  что-то.  По  просьбе    профессора его положили  в онкологическую  клинику,   которую возглавлял его, близкий друг доктор Мехмон  Рашод.

* * *
Они подружились давно, ещё когда учились в медицин¬ском университете. Как большинство молодых людей, прие¬хавших в столицу из провинции, Ахмад и Мехмон держались на первых порах настороженно, особняком. Но потом бурная и веселая студенческая жизнь, насыщенная событиями, захва¬тила их и они с головой ушли в неё.
Хотя они были земляки, Мехмон вначале сторонился Ахмада, который, как ему казалось, был заносчивым и дерзким на язык. Но как бы то ни было, Ахмад легко и быстро сходился с людьми и, высокий, стройный, с шапкой курчавых волос и сверкающими глазами, всегда изысканно одетый, нравился де¬вушкам.
Мехмон  втайне завидовал ему, хотя и  не показывал этого. Он  был  невысокого  роста,  приземист,  головаст, с  угловатыми движениями и вдобавок ко всему, конфузлив.  И только    когда Мехмон   начинал   говорить,  собеседник    тут  же  чувствовал   притягательную силу его обаяния.
Отношения Ахмада и Мехмона были подчёркнуто вежли¬выми и не выходили за рамки обычных приветствий. Так про¬должалось довольно долго. Но потом, где-то, кажется, на  втором курсе произошёл случай, который сразу же сблизил их, а со временем они стали неразлучными друзьями.
Однажды студентов повезли в морг, где им должны были показать анатомическое вскрытие. Во время операции Ахмаду вдруг стало плохо. К горлу подступила тошнота, подкаши¬вались ноги. Раньше ему никогда не доводилось видеть подоб¬ную картину.
-С такой сверхчувствительностью вряд ли можно стать хорошим врачом, - съязвил тогда кто-то из преподавателей.
Чьи-то руки подхватили Ахмада и он, опершись на подставленное плечо, вышел на свежий воздух. Отдышавшись, он увидел на скамейке рядом с собой Мехмона.
Над Ахмадом долго ещё подтрунивали однокурсники, не подозревая, что у него творится на душе. Он тяжело пережи¬вал случившееся и даже подумывал оставить учёбу. И навер¬няка поступил бы по своему, если бы не один человек с бла¬гозвучным именем Лютфия.
Нежная и чернобровая, с тугой косой, спадавшей за спину из- под золотошвейной тюбетейки, Лютфия училась в парал¬лельной группе. В медицинском университете мало кто из пар¬ней не вздыхал тайком о ней. Узнав о том, что Ахмад почти не посещает лекций и даже надумал сменить профессию, она сделала удивленное лицо и с милой улыбкой сказала: «Я го-това держать пари, если Ахмад захочет, он добьётся всего».
Этого было достаточно, чтобы в жизни Ахмада произошёл крутой перелом. Он стал прилежно заниматься, выказывая при этом недюжинные способности к исследовательской работе. Настойчивость и упорство с которыми Ахмад брался за какое- нибудь дело, стоило ему загореться, поражали всех.
Мехмон мало в чем уступал своему другу. Но то, что Ахмаду давалось легко и просто, Мехмону часто стоило боль¬ших трудов и усилий. Если он чего то и добивался, то об этом мало кто знал, потому что Мехмон не желал рекламировать свои успехи и предпочитал держаться в тени. В противополож-ность ему, Ахмад любил находиться в центре внимания и во всем хотел быть победителем, будь то наука, спорт или охо¬та.
К охоте он пристрастил и Мехмона и, даже обремененные затем годами, учеными степенями и семейными заботами, они нахо¬дили время для того, чтобы самозабвенно отдаться своему любимому увлечению.
*  *  *
Охотничий сезон подходил к концу, когда друзья решили напоследок ещё раз испытать своё счастье. От знакомого егеря им стало известно, что в урочище, где они обычно охо¬тились, появилось стадо оленей. Друзья тут же загорелись желанием во что бы то ни стало напасть на след рогатых кра¬савцев.
На попутной машине они доехали до заказника, передохну¬ли немного и, полные энтузиазма, углубились в чащу. Впере¬ди с радостным визгом бежал их верный спутник на охотни¬чьих тропах, длинноногий, выносливый и свирепый пёс Ахмада по кличке Хушёр. Он был  обычной дворнягой породы, но отличался тем, что, когда чуял вблизи дичь, в нем просы¬пались звериные  инстинкты его далёких предков и он превра¬щался в сущего дьявола.
Однажды охотники случайно набрели на диких кабанов. Напуганные пальбой, животные с истошным визжанием разбе¬жались в разные стороны. Хушёр настиг одного из них, прыг¬нул ему на спину и мертвой хваткой зубами и когтями вцепился в шею. Он не отпускал и не слезал с кабана, пока тот, пробе¬жав несколько километров со своим клыкастым всадником, не обессилел и не свалился замертво. Ахмад Башир души  не чаял в своём четвероногом друге.
Накануне прошёл дождь, воздух был чист и прозрачен. Мягко шелестела трава под ногами. Прислушиваясь к каж¬дому шороху и внимательно оглядываясь по сторонам, друзья поднимались всё выше в гору. Они были охвачены страстью, знакомой любому охотнику. Но как назло, кроме мелкой ди¬чи им в тот день ничего больше не попадалось.
Долго блуждали Ахмад и Мехмон среди бесконечных гус¬тых зарослей, пока не стало темно. Они .решили провести ночь в тополиной роще, вблизи которой находился Олений источ¬ник. Он назывался так потому, что олени, отдавая предпоч¬тенье чистой родниковой воде, приходили туда на водопой. Охотники устроили засаду в кустах и стали ждать.
На рассвете они заметили, что с Хушёром творится что-то неладное. Шерсть на загривке у него стала дыбом, пасть още¬рилась желтыми клыками. И как оказалось, беспокойство это было не случайно. Ведь не зря его кличка была Хушёр - бдительный. Где-то неподалеку раздался хруст ломающихся сучьев, послышалась странная возня. Вслед за этим донеслось глухое злобное рычанье.
Охотники не успели ещё что-либо предпринять, как Хушёр, несмотря на все попытки его остановить, с отчаянным лаем, пулей кинулся вперед.
-Медведь попал в капкан, - высказал вслух мелькнувшую догадку Мехмон.
Ещё днем, пробираясь через лесную чащу, он обратил вни¬мание на мощное кряжистое дерево, на стволе которого тор¬чали клочки шерсти. Значит какой-то медведь повадился хо¬дить сюда чесаться и скрести спину о шершавую кору. Неко¬торые охотники, знающие о медвежьих повадках, встретив такое дерево, кладут под него капкан.
Поскакав с мест, с ружьями наготове, друзья поспешили следом за собакой. Но узкая тропа заросла кустарниками и сквозь них было трудно пройти.
В это время загремело что-то металлическое, затем тишину огласил страшный рёв. Охотники замерли на мгновенье, потом, не обращая внимания на сучья, хлеставшие по лицу, побежали вперед. Сомнений быть не могло: медведь  оказался  в ловушке.
Услышав лай, медведь, изнуренный от безуспешных потуг, рванул из последних сил. С бешеным рёвом он повернулся к собаке, которая, не испугавшись, в эту минуту ухватилась за его лохматый бок. Разъяренный зверь нанес ему оглушитель¬ный удар по голове. Хушёр не выпускал и сильнее сжимал челюсти.
Медведь завыл и поднялся на задние лапы. Это был гро¬мадный, сильный  медведь. Пытаясь стряхнуть по¬висшую на нем собаку, он сильно дёрнулся назад и вытащил кол, к которому был прикреплен капкан.
Второй удар, сильнее первого, Хушёру пришёлся по хреб¬ту. Затем медведь, волоча за собой капкан, кубарем покатил¬ся с горы. Подоспевшие охотники успели лишь увидеть его гро¬мадную косматую голову.
Перед взором людей открылась жуткая картина. Бедный, отважный Хушёр, жалобно скуля, ползал на брюхе. Чудовищ¬ной силы удар затравленного зверя сломал ему хребет. Бока были истерзаны ужасными  когтями.
В  глазах   несчастного  пса   застыла  смертельная    тоска,   они смотрели  на людей  с немым  беспомощным  недоумением.  Поддержка, которую он ждал, кидаясь в бой, увы, пришла слишком поздно.
-Прости,   друг,  - дрогнувшим   голосом  сказал   Ахмад  и взведя   курок,  сделал  решительный   шаг  в  сторону своей  верной собаки.
Поняв, что он собирается сделать, Мехмон отвернулся.

* * *
Раздался негромкий стук и на пороге кабинета выросла грузная фигура старшей сестры с почтительно наклонённой набок головой в белом накрахмаленном чепчике.
-Доктор, к вам пришли, - с некоторой виноватостью в голосе сообщила она.
Мехмон Рашод только что вернулся с обхода больных и те¬перь был занят изучением кардиограмм и результатов послед¬них анализов. Старшая сестра, не один год проработавшая в клинике Мехмона Рашода, знала, что доктор не любит, когда его отвлекают в это время. Он удивленно вскинул брови, всем своим видом выражая недовольство.
Но старшая сестра продолжала стоять в выжидательной позе и доктору ничего не оставалось делать, как прервать своё занятие и следовать за ней. В холле он увидел статную чернобровую женщину с роскошной прической, нетерпеливо обмахивающую лицо изящным китайским веером. Это была жена Ахмада Башира Лютфия.
Увидев Мехмона, она тут же поднялась ему навстречу. Темные, чуть раскосые глаза смотрели приветливо, губы тро¬нула лёгкая улыбка. В то же время от Мехмона не ускольз¬нуло и то, как длинные холёные пальцы Лютфи и нервно тере¬бят складки веера, выдавая смятение, царившее у неё на ду¬ше.
«Всё также привлекательна», - подумал Мехмон, всматри¬ваясь в тонкие, все ещё красивые черты её лица. Он мысленно сравнивал Лютфию с той, прежней, такой юной, жизнера¬достной, с чёрной тугой косой, ниспадавшей из-под золото¬швейной тюбетейки и с горечью должен был признать, что  время не щадит никого.
Когда-то много лет назад, когда они ещё учились в меди¬цинском университете, Мехмон был влюблен в Лютфию. Не раз он порывался открыть перед ней своё сердце, но вся¬кий раз, увидев её, Мехмон почему-то начинал робеть, конфузился и делался смешным, вызывая смех у Лютфии. Пони¬мая, что у него происходит на душе, она была приветлива с ним, охотно вела беседы. Как-то заметив, что у Мехмона отор¬валась пуговица на пиджаке, она на другой день принесла с собой иголку с нитками и пришила новую. Один раз они даже сходили вместе в кино.
Но потом появился Ахмад и все изменилось. Нет, Лютфия как прежде была добра и отзывчива к нему, но эти отноше¬ния больше походили на те, которые обычно бывают между братом и сестрой. В то же время Мехмон видел каким нежным и ласковым взглядом обмениваются при встречах Лютфия и Ахмад. Они были влюблены друг в друга и это неожиданное открытие острой иглой кольнуло сердце Мехмона. Но ему ничего не оставалось делать, как смириться и навсегда похо¬ронить свои сокровенные чувства. Ахмад с его колоритной внешностью и общительным нравом мог легко завоевать серд¬це любой красавицы. Не прошло года, как Ахмад и Лютфия объявили о своей помолвке.
-Что-то мне не нравится настроение Ахмада в последнее время, - сказала Лютфия, присаживаясь на диван под паль¬мой в каде. - Он стал ко всему безразличен.
-Да твой муж просто ипохондрик, - как можно весе¬лее ответил Мехмон.
Лютфия покачала головой.
-Не забывай, что я тоже врач... Сколько ему ещё оста¬лось жить? Три месяца? Четыре?...
Мехмон вздохнул и опустился в кресло напротив Лютфии. Он предвидел, что рано или поздно Лютфия вызовет его на от¬кровенность. Разговор получился тяжелый. Оба хорошо знали Ахмада и понимали, что любое проявление жалости унизит его и ещё больше увеличит страдания умирающего.
-Ну, а теперь прошу в мой кабинет, - широким жестом пригласил Мехмон, вставая. -Прежде, чем ты пойдешь к Ахмаду, я хочу угостить тебя чашкой кофе. Он должен видеть тебя бодрой и жизнерадостной, Лютфия.
Глаза её на мгновенье блеснули, но тут же снова погасли, будто утонувшие в тумане звезды.

* * *
Заглянув, как всегда, после тихого часа в палату, Мехмон увидел, что профессор сидит, свесив ноги с больничной койки и о чем-то напряженно думает. На коленях у него лежала раскрытая книга, взгляд был устремлен куда-то в пустоту. В последнее время Мехмон привык видеть своего друга печаль¬ным и отрешенным, но сейчас лицо его было озарено каким-то духовным светом и даже выглядело торжественным.
Он настолько ушёл в свои думы, что казалось ничего не заме¬чал вокруг. Только когда Мехмон подошёл вплотную и дотронул¬ся до его плеча, профессор вздрогнул и поднял голову. От не¬ожиданности книжка выскользнула у него из рук  и упала на пол. Мехмон быстро нагнулся, поднял её и,  расправив загнутую страницу, пробежал глазами название главы. Она называлась «О свободной смерти».
Мехмон улыбнулся и мягко спросил:
-Ну и с какой же стороны эта тема заинтересовала вас, уважаемый профессор?
-С самой прямой, - ответил профессор  и тут же задал  встречный вопрос:
-А тебя самого тема эта никогда не привлекала?
-Нет, отчего же. Мементо мори.1 Жизнь и смерть нераз¬лучны, как день и ночь. Нам ли, врачам, не знать это.
Профессор в задумчивости посмотрел в окно, перебирая что-то в памяти. Потом он опять заговорил:
-Однажды много лет назад один студент во время лекции задал мне вопрос: как я отношусь к эвтаназии.2 Я тогда ответил однозначно: эвтаназия - это антигуманно. И скоро выступил со статьей, в которой резко осудил людей, пытающихся обосно¬вать право больного на добровольную смерть..
-Да, проблема эта непростая, - согласился Мехмон. - Недавно газеты сообщили о том, что в одной из западноевро¬пейских стран осуждён врач, который из милосердия ассисти¬ровал при совершении самоубийства своему безнадежному пациенту.
Профессор словно не замечая этих слов, продолжал:
-В последнее время я часто думаю об этом. И многое теперь стал воспринимать совершенно по другому, не как раньше... Знаешь, Мехмон, я всё больше прихожу к выводу: не существует философии жизни, но существует философия смерти.
Наступила пауза. Чтобы отвлечь друга от тягостных размыш¬лений, Мехмон бодрым голосом изрёк:
-Ну, хватит об этом. Ты лучше поменьше читай всяких вредных книжек. Когда печень больная, слабеет зрение и быстро устают глаза.
- Да, ты прав. Но что мне остаётся, кроме чтенья? Ведь на охоту ты мне все равно не разрешишь.
Произнеся это, профессор нервно рассмеялся.
«Молись! - хотел сказать ему в ответ Мехмон. - Мо¬лись, и тогда к тебе придет облегченье».
Многолетние наблюдения за больными давно убедили док¬тора Мехмона Рашода в том, что молитвы, обращение к Богу, имеют чудотворную силу и благотворно влияют на всё: от кровяного давления и залечивания ран до повышения жизнен¬ной активности людей. Больше того, он заметил, что верую-щие в большинстве случаев умирают легко. По выражению лиц покойников он мог отличить тех, кто покидал этот мир с верой в душе, печать необъяснимого умиротворения застыва¬ла на них.
Но вслух доктор высказал совершенно другое:
-Да, давненько мы с тобой не были на охоте. Но ничего. Скоро опять охотничий сезон...
Натолкнувшись на полный горечи взгляд профессора, Мех¬мон пожалел, что упомянул об этом.
-Знаешь, - через минуту опять заговорил профессор, - я завидую больным, которые находятся в счастливом неведе¬нии. Они искренне верят в своё выздоровление, радуются, когда под воздействием лекарств им становится хоть чуточку лучше. Но ведь я врач и лучше, чем кто-либо другой могу определить течение своей болезни.
Несколько мгновений они сидели молча, каждый думая о своем. Старые друзья, они иной раз и без слов могли хоро¬шо понимать друг друга.
-Скажи, ты помнишь Хушёра? - неожиданно спросил  профессор.
- Да, конечно, - оживился и Мехмон. - Славная была собака.
Вдруг его осенила страшная догадка и он резко повернул¬ся к профессору:
-Почему ты вспомнил об этом, Ахмад?
Профессор с минутв сидел не шелохнувшись, потом не сводя внимательного взгляда с Мехмона, твердо произнес:
- Я хочу, чтобы ты сделал мне укол милосердия, Мехмон.
Сказав это, профессор невольно сгорбился, словно сам вынес себе беспощадный приговор.
Прикрыв за собой дверь палаты, Мехмон прислонился к стенке и облегченно вздохнул. Нервы его были напряжены до предела. Разговор с обреченным другом произвел на него гнетущее впечатление.
Только теперь он заметил, что все ещё держит в руках книгу, уроненную профессором. Это был известный труд не¬мецкого философа и поэта Фридриха Ницше «Так говорил  Заратустра».


* * *
Доктор Рашод наскоро поужинал и закрылся в своей ком¬нате. Подобрав полы широкого домашнего халата, он удобно устроился на тахте и положил перед собой пачку дорогих сигарет.
У себя в клинике доктор терпеть не мог, когда видел ко¬го-то из медицинского персонала курящим. Но дома, наеди¬не он изредка позволял себе одну-две сигареты. Это означа¬ло, что доктор Рашод находится в крайне озабоченном состоя¬нии, когда обстоятельства требовали от него решительных  действий.
И сейчас в голове у него теснились самые противоречи¬вые мысли, а в душе шла упорная напряженная борьба. Но внешне об этом догадаться было очень трудно. Доктор Рашод научился не проявлять своих эмоций и поэтому многим казал¬ся даже флегматичным.
Сделав   глубокую   затяжку,   доктор   закрыл   глаза   и   крепко задумался. Прошла неделя с того дня, когда умирающий про¬фессор обратился к нему с просьбой, с какой    к нему  ещё не обращался   никто.   Проще   всего   было,   конечно,  отмахнуться от неё, ссылаясь на этические, нравственные и даже правовые нормы. Но  Ахмад Башир   был  не просто  его пациентом,  но близким   другом,   коллегой,    хорошо  осознавшим  свою  неза¬видную участь. Доктор   Рашод   попал   в   положение   человека, на которого взвалили непомерно тяжелую ношу.
По  настороженному   и  пытливому   взгляду,    которым   про¬фессор всякий раз встречал его, когда он один или в окружении сослуживцев входил  к нему в палату, доктор Рашод пони¬мал, что тот мучительно ждёт ответа.
Этот взгляд преследовал доктора всюду, где бы он не находился, дома ли, на работе и, бередя душу, словно настойчиво спрашивал:
«Друг, исполнишь ли ты мою последнюю волю? Избавишь от мук и страданий, которые мне причиняет мой страшный и неизлечимый недуг?»
Почему-то опять, в который уже раз за эти дни, доктору вспомнилась давнишняя засада у Оленьего источника и пока¬леченная .медведем собака Ахмада. Какая невыразимая тоска стояла тогда в глазах несчастного Хушёра. Да, жизнь беско¬нечно дорога для любого существа, будь то бессловесная тварь или разумная личность, чей ум и гений способны про¬кладывать дороги к звездам, выводить человека из состояния клинической смерти и осуществлять пересадку сердца. И раз¬ве кто-нибудь вправе распоряжаться чужой жизнью, преры¬вать её теченье?!
Накануне с профессором опять случился тяжелый приступ. Доктор Рашод ни на шаг не отходил от него. По его распоря¬жению дважды профессору вводили большие дозы препара¬та, улучшающего деятельность печени. Много часов спустя, когда сознанье вернулось к профессору, доктор вновь столк¬нулся с его полным упрёка взглядом. «Ты решился или всё ещё сомневаешься в чем-то, Мехмон?» - читал он в его гла¬зах.
Погасив сигарету, доктор Рашод сильно потёр пальцами у висков. Ахмад Башир поставил его перед трудным выбором и он по своему обыкновению пытался вникнуть в суть вопро¬са, чтобы сразу взвесить все «за» и «против», которыми ослож¬нено любое серьёзное предприятие. Невольно доктор мысленно вступил в спор со своим умирающим другом, умоляю¬щим его ради него взять в руки оружие смерти — «укол ми¬лосердия».
-Ещё не всё потеряно, Ахмад. В нашем возрасте рано думать о смерти, - как всегда при беседе с больными голос доктора Рашода звучал мягко, но убедительно и с уверенностью в своей правоте.
-В этом возрасте покинул бренный мир и Шайх-ур-раис,1 -  с усмешкой парировал профессор. - Я врач и отлично по¬нимаю, что меня уже не спасти. Так зачем же продлевать мои муки и страданья?
-А как же быть с  клятвой  Гиппократа,  исповедуемой  нами, врачами: «Никогда не дам яду, кто бы о том ни просил, как я и не укажу пути подобному замыслу»?! - с жаром вос¬клицал доктор Рашод.
- Уж  лучше  мгновенная смерть,  чем  медленная     и  мучи¬тельное умирание, - стоял на своём Ахмад.
- Но  правомерно ли моё участие  в  осуществлении    того, что ты задумал, Ахмад? Ведь я не только врач, но ещё и твой друг.
Доктор Рашод полагал, что этот аргумент должен прозвучать достаточно убедительно.
- Я тебе  доверяю также,  как самому    себе,   Мехмон, - глухо отозвался профессор.
Неожиданно для себя доктор Рашод почувствовал, как в нем начинает расти смутное раздраженье против Ахмада. Сча¬стливый и удачливый, Ахмад Башир привык всю жизнь быть по¬бедителем. В своей гордой независимости он не признавал поражений и теперь, не желая быть сломленным жестоким уда-ром превратной судьбы, призывал смерть на себя. Он хочет выйти победителем и в схватке со смертью, отлично созна¬вая, что она уже не даст ему взять реванш.
Только теперь доктор Рашод заметил, что уже давно насту¬пила ночь и он сидит в темноте. Не поворачивая головы, он протянул руку и зажёг лампу, стоящую у изголовья. Освещен¬ная комната сразу стала большой и просторной.
Доктор медленно поднялся и скрестив руки на груди, стал бесцельно прохаживаться от стенки к стенке. Ему хотелось отвлечься от назойливых мыслей и он, подойдя к книжному шкафу, наугад взял один из томов. Им оказалась та самая книга, которую неделю назад доктор Рашод машинально унес с собой, выходя из палаты профессора.
Раскрыв книгу, он заметил, что некоторые абзацы были выделены красным карандашом. Пометки, по всему видать, были сделаны рукой профессора. Любопытство охватило док¬тора и он стал читать.
«В вашей смерти должны ещё гореть ваш дух и ваша до¬бродетель, как вечерняя заря горит на земле: или смерть плохо удалась вам».
Доктор  Рашод в задумчивости остановился, потом пробе¬жал глазами следующие строки.
«Поистине была цель у Заратустры, он бросил свой мяч: теперь будьте вы, друзья, наследниками моей цели, для вас я закидываю золотой мяч.
- Больше всего люблю я смотреть на вас, мои друзья, когда вы бросаете золотой мяч! Поэтому ещё немного остаюсь я на земле,  простите мне это!»
Оторвавшись от книги, доктор Рашод долго смотрел в не¬видимую точку, пока не почувствовал рези в глазах.
-Так говорил Заратустра! - повторил он слова из кни¬ги, рефреном звучавшим после каждой главы и опять потянул¬ся за сигаретой. Ему казалось, что Ахмад продолжает с ним спор, призвав в союзники дух первого вероучителя и пророка на земле.
«Допустим, что эвтаназия узаконена, - не желая уступать в этом мысленном поединке, размышлял доктор сам с со¬бой. - Где гарантия, что это не даст возможность для зло¬употреблений со стороны людей, преследующих корыстные цели? И есть ли у медиков абсолютная уверенность в безошибочности диагноза, не оставляющего никаких надежд? А если через какое-то время появятся лекарства, способные продлить жизнь больного?»
Мехмон Рашод принадлежал к той категории врачей, для которых жизнь больного священна. Даже зная безнадежность положения своего пациента, он продолжал бороться за жизнь, облегчая участь больного до последнего его вздоха. А эвта¬назия, это смерть. Пусть безболезненная, тихая, блаженная, но всё таки смерть.
Несомненно, поступок, на который решился профессор Ахмад Башир, был проявлением высокого духа и огромной воли. Но от того, кто возьмёт на себя ответственность за осу¬ществление этого трагического замысла, разве не в той же мере потребуются высота духа и сила воли? Что потом будет испытывать этот человек: чувство исполненного долга или угрызения совести навсегда отнимут у него покой?
Доктор  Рашод прилёг на тахту и попытался было опять взяться за книгу. Но почти тут-же, поддаваясь чувству уста¬лости, потушил лампу и будто провалился в колодец. Но в са¬мый последний миг ему показалось, что он слышит откуда-то из далека голос Ахмада Башира:  «Золотой мяч... Я бросил золотой мяч!»

* * *
Он вздрогнул и присел на тахту, словно разбуженный кри¬ком. Но в комнате никого не было и стояла мертвая тишина.
Свет зари проникал сквозь плохо задёрнутые шторы. Во дво¬ре щебетали ранние пташки.
Доктор Рашод встал и открыл окно. Затем с хрустом под¬тянулся, вдыхая свежий бодрящий воздух. Лицо его осунулось за ночь, но не казалось усталым и озабоченным. Наобо¬рот, твердый взгляд и уверенные движения говорили о том, что доктор Мехмон Рашод  принял для себя важное решение.
Начинался новый день.


Рецензии