Пушкинские рифмы

  Урок литературы в девятом классе –Б начался не совсем обычно.
Двухстворчатые двери класса едва успели приоткрыться, как Лёнька Вельмякин пустил в их сторону бумажного голубя. Но вот двери совсем распахнулись, и в класс вошли двое – высокая, с неприступным выражением лица директор школы и сопровождающий её коренастый молодой человек в спортивной куртке. Тонкошерстная водолазка под спортивной курткой плотно обтягивала крепкую шею молодого человека.
В руке у него был до боли знакомый ученикам классный журнал в потёртой обложке и с загнутым немного нижним уголком.

   Это означало, что наступила долгожданная новизна в перемене преподавателя русского языка и литературы. Ученики почти не придали значение неминуемой жёсткой оценке со стороны директора школы их поступка с бумажным «снарядом».

   - Что это за фокусы? Опять, Вельмякин, хулиганишь! Недавно вызывали отца на педсовет по поводу твоего поведения – он обещал основательно поговорить с тобой!

   Волевое лицо директорши налилось краснотой, она не находила слов. Ей, очевидно, было неловко за учеников в присутствии незнакомому классу человека.

   - Опять я, причём я? – раздался в наступившей тишине ломающийся голосок рослого не по годам девятиклассника.

   - Мы думали, что это наша очкастая литературка идёт! – раздались робкие голоса с одного из третьего ряда столов.

   - Так, значит, её вы так встречаете? Вот довёл до истерики ваш девятый–Б хорошего педагога.  Она ушла посреди учебного года в вынужденный отпуск, чтобы подлечить расстроенные нервы…

  - Но об этом мы ещё поговорим, - многозначительно продолжала директор и повернулась к своему сопровождающему, как бы извиняясь за поведение учеников. -  А сейчас я вам представлю нового преподавателя русского языка и литературы.  Это - Чернышёв Олег Павлович. Он будет временно замещать Нину Семёновну. Олег Павлович – аспирант филологического факультета университета, Он согласился поработать с вами, используя несколько недель в счёт своей запланированной практики.

   Сказав еще несколько слов касающихся школьной дисциплины, директор ушла, со стуком прикрыв за собой двери.

   Новый преподаватель положил на стол классный журнал, потом вернулся к дверям и по-спортсменски-пружинисто наклонился, как бы намереваясь в знак знакомства отвесить церемониальный поклон классу, но на самом деле он поднял лежащего у его ног бумажного голубя. Скупо улыбнувшись, он старательно, но каким-то непонятным образом изогнул бумажные крылышки летательного снаряда, смял и вновь расправил хвост и с мальчишеским гиком пустил голубя обратно в сторону класса.

   Бумажная птица сделала плавный полукруг под потолком и неожиданно направилась в сторону её прежнего обладателя, да так, что тот едва успел схватить её и сжать в  кулак.

    Класс взорвался от смеха.  Только Вельмякин, молча, с видимым восхищением глядел на фокусника-филолога.

   - Смею вас уведомить, - сказал учитель без тени улыбки, -  что так голубя из бумаги не делают.  Всё заключается в соразмерном выборе центра тяжести и в изогнутости крыльев…

    - Итак, не будем терять времени. – Олег Павлович мельком взглянул
в классный журнал и, расправив плечи, как-то загадочно прищурился и проговорил:

   - Вельмякин, к доске!

   Девятый класс притих от неожиданного начала урока. Все подумали, что новый учитель, по виду спортсмен, начнёт урок с традиционным объяснением нового материала.  Всё это ученики приготовились выслушивать в пол-уха.

   - Опять я, почему меня? - заёрзал на своём стуле упитанный краснощёкий девятиклассник.

   - Это мы не проходили, это нам не задавали! – послышались смешливые голоса со второго ряда столов.

   - У нас же не урок математики, чтобы идти к доске, - недовольно буркнул Вельмякин, тяжело вставая и опираясь при этом обеими руками о стол.

   Вызвала бы его к доске та же Нина Семёновна,  ученик не удосужился бы сдвинуться с места, но Олега Павловича он зауважал заранее за его поступок с бумажным голубем и за его мускулистые плечи под курткой и гранёную шею. что свидетельствовало  о физической силе нового педагога.

   - Бери мел и записывай столбиком то, что я буду диктовать.

   Голос Олега Павловича был сосредоточенно спокоен.

   И Вельмякин водил по доске неровным корявым почерком:

         - чудесный…
         - прелестный…
         - проснись…

   Первые два слова Вельмякин воспринял как насмешку по своему адресу, но последнее слово его так обидело, что он до покраснения пальцев сжал кусочек мела.
         - взоры …
         - Авроры… - невозмутимо продолжал диктовать Олег Павлович и поправил ученика:

   «Аврора» пишется с заглавной буквы…

   - Можно я продолжу записывать? – поднялась высокая худенькая девушка с кудряшками светлых волос, сидевшая в третьем ряду столов недалеко от дверей. - Я Антонина Комелькова.

   Несмотря на то, что Тоня сидела поодаль от окна, недалеко от дверей, лучи яркого зимнего  солнца, пробив пространство класса, как через  паутинную дымку просвечивали её светлые невесомые колечки волос.
 
   - Покорно благодарен, - проговорил Олег Павлович, и в тоне его голоса не было никакого удивления. – а ты, Вельмякин, пока садись.

   Вельмякин был неравнодушен к Тоне, несколько раз пытался, впрочем, без успеха провожать девушку из школы домой.

   На этот раз он послал соученице благодарный взгляд за то, что она избавила его от писания непонятного столбика слов.

   Ровным крупным почерком засверкали на освещённой солнцем классной доске белые слова:

        - явись…
        - злилась…
        - носилась…
        - пятно…
    - Достаточно, - удовлетворённо сказал Олег Павлович. А сейчас я попрошу  вас, Тоня, объяснить классу, что означают написанные на доске слова.

   - Это рифмы  из стихотворения Пушкина «Зимнее утро»! Как раз сейчас за окном день такой солнечный и морозный…

   Голос Комельковой задрожал от радостного волнения, когда она положив мел на полочку доски продекламировала продолжение:

        - Луна как красное пятно
          Сквозь тучи мрачные глядела.
          И ты печальная сидела,
          А нынче посмотри в окно...

   - Довольно, Комелькова. Садитесь.  Ставлю я вам пять в журнал. Это моя первая отметка в учительской практике, с чем меня девятый - Б может поздравить.

   Аспирант-филолог опять повернулся в сторону девятиклассников, оторопевших от развернувшихся перед ними неожиданных ракурсов урока.

   - Позвольте задать вам один вопрос: вы знаете кто-такой Пушкин?

   Возникший было шум в классе, настороженно сник, но вскоре раздались задорные голоса:

   - Это тот, который всё за нас делает! От нашей математички часто слышим: - А кто будет за вас выполнять домашнее задание? Пушкин?

   - Я у вас хочу узнать, есть ли у кого дома хотя бы одна книга Александра Сергеевича. Поднимите руки.

   Подняли руки только три ученика.

   - А зачем нам покупать книги, если они есть в Интернете? А Пушкин и в нашей школьной библиотеке найдётся - раздался непререкаемый голос одной из школьниц, одетой в модный розовый свитер.

   - А кто из вас прочитал хотя бы Евгения Онегина? – упорствовал Олег Павлович. - Как раз с сегодняшнего дня мы на уроках займёмся анализом этого романа, поскольку он входит в обязательную школьную программу.

   Подняла руку только одна Комелькова.

   Олег Павлович нахмурился и на мгновенье оттянул на шее водолазку: её тонкий край плотно обтягивал гранёную шею аспиранта.

   - Итак, приступаем, собственно, к уроку. Рифмы, то есть созвучные окончания строк стихотворения бывают точными, какие вы видите на этой доске: чудесный – прелестный, и не точными, какие, например, использовал Маяковский, например, трезвость – врезываясь. Или «полю-помню» как у Роберта Рождественского, нашего современника.
 
   - У Пушкина, как и у поэтов его эпохи, - продолжал Олег Павлович, - рифмы в стихотворениях были преимущественно точными, их в наше время ещё стали с оттенком презрения называть «глагольными». Их, как правило, применяли все стихотворцы до Пушкина  и много десятилетий после него.
   И есть множество стихотворений без рифм, так называемые белые стихи…

    По слоговому объему рифмы делятся на мужские (с ударением на последнем слоге). В нашем примере «проснись-явись», и на женские, (с ударением на предпоследнем от конца слоге): «прелестный – чудесный»…
Конечно, стихотворение нельзя только оценивать по созвучии слов в  конце строк. Здесь и ритм, и содержание стихотворных строчек, и другие атрибуты, а главное, морально-философская направленность стихотворения…

   Олег Павлович, по-видимому, старался донести до слушателей свои филологические познания, но услышав лёгкий шумок недовольства в классе замолчал и сам расхохотался за себя, за свой излишне научный подход к уроку.

   Спустя минуту, расхаживая по классу от окон  к дверям и обратно, он с блеском в глазах стал рассказывать о занимательных эпизодах в жизни великого поэта, приводя воспоминания его современников.

   Прежняя Нина Семёновна  никогда так интересно не вела урок литературы.
Она заставляла заучивать наизусть стихотворения, что лоботрясам-ученикам никак не давалось.

   Манера поворота Олега Павловича от двери и от окна была необычной и стремительной: на одних носках ног -  так выполняют поворот военнослужащие в строю, слыша команду: «кругом». По-видимому, в бытность свою аспирант служил в армии и строевые команды были для него привычными.

   Вельмякин слушал Олега Павловича рассеянно, как он всегда слушал учителей по другим предметам. Он расправлял скомканного голубя, пытаясь уловить конструктивные особенности, чтобы узнать секрет его направленного  полёта.
Но когда учитель в своем рассказе о Пушкине упомянул, что тот прогуливался по парку и по улицам с тяжёлой железной тростью весом более чем в полпуда, а для тренировки силы и ловкости рук подбрасывал трость вверх и ловил ее, Вельмякин заинтересованно стал вникать в слова Олега Павловича.

   - Вот бы попросить знакомого электросварщика вырезать из железного прута такую трость, приварить к ней затейливую рукоятку, покрыть трость золотистой краской и прохаживаться по улицам на зависть и страх явным недоброжелателям, особенно мальчишкам из соседнего квартала!

   Но к Вельмякину тут же пришла  на ум догадка: ведь он не старик и не инвалид, чтобы носить трость – за это его  облают даже дворовые собаки. Хорошо было жить в пушкинские времена. Дворяне и их отпрыски носили трость как атрибут одежды, да еще в купе с высоким цилиндром на голове.               
    Незадолго до конца урока лицо Олега Павловича приняло хитроватое выражение, то самое, какое было у него, когда он пускал бумажное устройство в класс.

   - Давайте выполним домашнее задание в виде  соревнования: первый ряд столов, начиная от окна, выпишут из романа Пушкина рифмы в   строфах, где имеется наиболее подробное описание зимнего и весеннего времён года, второй ряд столов – строф с описанием лета и осени.  При этом не нужно указывать номера глав и строф, а третьему ряду столов предлагаю быть арбитром:  проследить правильно ли ученики выписали рифмы и поставить номера глав и строф так, как они  указаны в произведении латинскими цифрами. Даю неделю на выполнение задания.  Потом, сообразуясь с мнением арбитров, всем выставлю оценки в классном журнале.
    Класс загудел разочарованно. Все ждали продолжения занимательных рассказов о Пушкине.

   - А где мы достанем роман «Евгений Онегин»? В наших книжных магазинах его не найти!

   -  И в нашей школьной библиотеке такой книги на всех не хватит.

   - А есть ещё интернет - там можно прочитать любое произведение Пушкина, - встряхнула головой Комелькова.

   - А как же узнать в какой главе, и в какой строфе романа найти строчки о временах года? - посыпались недоуменные вопросы.

   Олег Павлович загадочно молчал, когда выслушивал опасения учеников.

   Раздался неожиданный для многих звонок на перемену, и девятый класс так и не добился от аспиранта-филолога вразумительного ответа, где найти в романе в стихах «Евгений Онегин» нужные картины времён года. Неужто придётся читать весь роман!

  Возвратившись из школы, Вельмякин включил компьютер. Сидеть, окунувшись в Интернет, было его страстью. В чём в чём, а в отношении пользования компьютером и Интернетом, пожалуй, во всей школе не было ему равных. Обычно до полуночи он прокручивал мышкой на мониторе всякую всячину.  Из-за этого страдала его успеваемость в школе.

   Без труда он скачал из интернетовского файла весь роман Пушкина «Евгений Онегин».

   У Вельмякина возникла мысль: выписать рифмы из романа, где есть упоминания о зиме и весне не только из известных даже пятиклассникам строф, которые ещё предстояло найти, а из всего романа.  Это, как он считал, понравится этой всезнайке Комельковой, и она изменит к нему отношение в лучшую сторону. Ведь она сидит в третьем ряду школьных столов и, как указал Олег Павлович, должна быть арбитром, то есть оценщиком работы Вельмякина, поскольку порядковый номер её стола соответствует порядковому номеру его стола.

   Вельмякин начал читать посвящение, первые главу, внимательно выискивая упоминания о зиме и весне. Ждал, когда же появятся отдельная строфа о зиме: о которой он знал ещё с младших классов: «Зима. Крестьянин, торжествуя…» Но эта строфа пока никак не попадалась.
 
  Читая первую главу романа Вельмякин позавидовал жизни восемнадцатилетнего   Онегина: богат, не учится, не работает, спит до обеда, потом пьёт с друзьями отменное шампанское, затем театр, роскошный бал, по-модному одетые женщины… Нет, ушли те времена!

   Но надо браться за рифмы.  Взбрело же учёному-аспиранту дать такое непонятное и глупое задание ученикам!  Ну да ладно, начнём, пожалуй…   
И вот почему бы не начать отбор рифм строчек романа из этого отрывка стихотворения?
                Уж темно: в санки он садится.
                «Пади, пади!» – раздался крик;
                Морозной пылью серебрится
                Его бобровый воротник….
                Еще, прозябнув, бьются кони,
                Наскуча упряжью своей
                И кучера, вокруг огней,
                Бранят  господ и бьют в ладони.
 
   Далее ещё о зиме:

                С кувшином охтенка спешит,
                Под ней снег утренний хрустит..

       Непонятно для Вельмякина, что такое охтенка,  есть упоминание о утреннем снеге, ну да ладно, сойдёт, но вот дальше следует очень занимательные стихи, правда, не касающееся зимы:
            
                Три пары стройных женских ног.
                Ах! долго я забыть не мог
                Две ножки... Грустный, охладелый,
                Я все их помню, и во сне
                Они тревожат сердце мне.

   Прочитав эти строки Вельмякин подумал о равнодушной к нему Тоне Комельковой.  Те же стройные ножки, упруго ступающие по полу класса, а ещё смело вздёрнутая девичья грудь…
 
       Всё это во  сне могло свести ученика с ума.
       Как это похоже на рано повзрослевшего девятиклассника:
:
                Опять кипит воображенье,
                Опять ее прикосновенье
                Зажгло в увядшем сердце кровь…

   Но прочь назойливые мысли - надо браться за домашнее задание – выписывать, вернее, отправлять в память компьютера пресловутые пары рифм.  Опять непонятно, для чего нужно аспиранту-филологу и, по-видимому, неплохому спортсмену иметь для себя от учеников маловразумительный набор рифм? Может быть, для своей научной работы? 

    Сначала Вельмякин пытался косить глаза только на окончания стихотворных строк, чтобы не читать всё, но содержание строк почему-то невольно приходилось прочитывать.

     Вот ещё тоже сойдёт в копилку зимних рифм:

                Зимой, когда ночная тень
                Полмиром доле обладает,
                . . . . . . . . тишине,
                . . . . . . луне                . . . . . . . .
                . . . . . . . почивает.

   Увлеченный работой, выбрав рифмы, Вельмякин не мог выбросить из головы такие понравившиеся ему весёлые строки:
      
            Опрятней модного паркета
            Блистает речка, льдом одета.
            Мальчишек радостный народ
             Коньками звучно режет лед;
            На красных лапках гусь тяжелый,
            Задумав плыть по лону вод,
            Ступает бережно на лед,
            Скользит и падает; веселый
            Мелькает, вьется первый снег,
            Звездами падая на брег.

     Уже было за  полночь, а Вельмякина даже не тянуло ко сну,
     Прочитанное западало в памяти и мешало аккуратно откладывать на жесткий диск компьютера последующие рифмы о зиме:

          Татьяна (русская душою,
          Сама не зная, почему)
          С ее холодною красою
          Любила русскую зиму,
          На солнце иней в день морозный,
          И сани, и зарею поздной
          Сиянье розовых снегов,
          И мглу крещенских вечеров.

   И вот опять Вельмякину  попались строки о зиме:

          Морозна ночь; всё небо ясно;
          Светил небесных дивный хор
          Течет так тихо, так согласно...
          . . . . . . . . . . . . . . . .
          В сугробах снежных перед нею
          Шумит, клубит волной своею
          Кипучий, темный и седой
          Поток, не скованный зимой…

    Как много Пушкин писал о зимней поре!  Вельмякин пропускал, не читая строки о лете (их было мало) Хотя строк об осени (любимым именем года для Пушкина) было много, но выписывать «осенние» рифмы было задание для второго ряда ученических столов.

   Отобрав ещё с полсотни рифм в стихотворениях, касающихся зимы Вельмякин, наконец, добрался в пятой главе романа до желанной строфы:
               
           Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
           На дровнях обновляет путь...

    Этот отрывок из «Евгения Онегина» Вельмякин заучивал ещё в четвёртом классе.

           Вот ещё о зиме:
           За то зимы порой холодной
           Езда приятна и легка.
           Как стих без мысли в песне модной
           Дорога зимняя гладка.

     Он знал, что его перечень рифм в стихотворных строках романа «Евгений Онегин», касающихся зимы и весны непременно попадёт на арбитраж Комельковой  и её соседке по столу, так как порядковый номер их стола был такой же, как и у стола Вельмякина, сидевшему в первом ряду столов у окна, Подружка непременно обсудит с Комельковой вот такие строки, от которых Вельмякин не мог удержаться, чтобы не выписать полностью :

         Я знал красавиц недоступных,
         Холодных, чистых, как зима…   

   Но нужно было Вельмякину ещё собрать рифмы в строках Пушкина о весне.
        Вот эти строки из седьмой главы романа:
 
         Как грустно мне твое явленье,
         Весна, весна! пора любви!
         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
         Весна в деревню вас зовет,
         Пора тепла, цветов, работ,
         Пора гуляний вдохновенных
         И соблазнительных ночей.
         В поля, друзья! скорей, скорей,

      Больше у Вельмякина не хватило терпения выискивать рифмы.  И так написано их много.  Пусть потрудится стол девчонок-арбитров!

   Главное, что выписаны полностью строки о недоступных красавицах. Пусть Комелькова оценит их!

  Особенно Вельмякину понравились следующие стихи о дуэли Онегина с Ленским, пусть они не относились к временам года:

      Вот пистолеты уж блеснули,
      Гремит о шомпол молоток.
      В граненый ствол уходят пули,
      И щелкнул в первый раз курок.
      Вот порох струйкой сероватой
      На полок сыплется. Зубчатый,
      Надежно ввинченный кремень
      Взведен еще.

   Написано у Пушкина с такими подробностями, что можно самому сделать пистолет, пусть кремневый. Вельмякин ещё в четвёртом классе увлекался самодельной хлопушкой. Кусок тонкой медной трубочки сплющивался с одного конца молотком.  В открытый конец набивались  пять-восемь головок спичек.

   Потом прилаживался наискосок к трубочке простейший спусковой механизм: тупой гвоздь с резинкой. Нажатием пальца гвоздь выпрямлялся и ударялся о порошок серных головок на дне трубки.  Получался сильный хлопок. Вырывался дым и даже с пламенем. Надо бы поучить несмышлёнышей – пятиклассников, как делать такой пистолет!
      
   И вот прошло две недели.  Ученики первых двух рядов столов передали свои, напечатанные на принтере или написанные от руки длинные столбики рифм третьему ряду столов.

      Сразу же возник оживленный спор: относить ли рифмы в строфе  описания народного праздника масленицы к зимнему или весеннему периоду года.

      Большинство арбитров склонились -  к весне.

      Девятый-Б шумел, вычитывая рифмы и высказывая невольно запомнившиеся строки из отдельных строф.

   Олег Павлович, расхаживая в своей строевой манере от окна к дверям и обратно, не вмешивался в голоса учеников.

     Вельмякин с нетерпением ждал, когда начнётся разбирательство его колонки рифм. Комелькова сдержанно поблагодарила Вельмякина, за то, что он помимо рифм привёл целые отрывки из романа, и это облегчило её задачу в постановке нумерации пушкинских строф латинскими цифрами.

     - А я уж забыла, как пишутся  латинские цифры,- шутила она,- вот роман Пушкина напомнил мне о них!
 
   Ученики-арбитры мужского пола вместе и вразнобой повторяли строки Пушкина о дуэли Онегина и Ленского.

   Девушка-арбитр соседка Комельковой по столу стыдливо упрекнула Вельмякина за его «две пары стройных ног».

      И как  понять это – возмущалась она, прочитывая интригующие строки:

         Я знал красавиц недоступных,
         Холодных, чистых, как зима…

     Вельмякин взглянул на Тоню.  Лицо её слегка порозовело, и это было высшей наградой для влюблённого ученика.

    Ну и хитрец этот аспирант-филолог.  Без особых усилий с его стороны он принудил девятый класс не только к чтению Евгения Онегина, но и декламировать наизусть благодаря рифмам легко запоминающиеся строки романа великого поэта.
 
   И аспирант-филолог, втайне радуясь своим фокусом с рифмами, расхаживал по классу и думал, о том, что он введёт в свою диссертацию главу о научно-методических особенностях освоения учащимися произведений великих поэтов.