Русский Марс. Неотвратимое

Русский Марс
(литературная сюита)

      
            "Суворов, … сей Бог войны открывает воинству своему таинства науки,
        которым изучился он у самого Марса"

                Е.Фукс История генералиссимуса,князя Италийского,
                графа Суворова-Рымникского


                Неотвратимое

      Жара постепенно растворялась в пожелтевших полях и перелесках, вода в мелеющих реках теряла дневную тягучесть и даже кое-где начала веселее журчать, освобождаясь от немилосердного солнечного пресса. В густеющем к вечеру воздухе стихал полуденный, сводящий с ума звон, и запах раскаленной пыли смывался невнятной пестротой сладковатой степной горечи. Небесный свод обретал правильную сферическую форму и обнаруживал слои академически чистых плотных оттенков голубого, в которых купались редкие ястребы, упорно выискивающие зазевавшегося зайчонка или полевку.
      Сухая степная земля, прикрытая уставшей от долгого лета и сморившейся за день травой, утомленно-безразлично подрагивала под копытами эскадрона венгерских гусар – смуглых воинов с цепкими безжалостными глазами на загорелых лицах, крепкими рысьими телами, выжженными и застуженными войной душами. Таким малым эскортом, несмотря на близость неприятеля, решил обойтись командующий корпусом древнейшей в Старом Свете империи, еще не начавший стареть бодрый генерал в безупречно-белом мундире, лично направляющийся на встречу с генералом союзной армии в сопровождении троих старших начальников и пары адъютантов.
      Отпрыск эрнестинской ветви Веттинов, именитый военачальник Священной римской империи, командир победоносного корпуса, уполномоченный императором поступать на театре военных действий по собственному усмотрению, переживал, возможно, самый горячий момент в своей карьере и биографии. Но, несмотря на жару и опасность, он выглядел собранным и непреклонным. Внутреннюю напряженность выдавали лишь внезапные приливы бледности и красноты породистого лица, чаще обычного сменяющие одна другую.
      Принц намеревался предложить генерал-аншефу союзной армии свой толково, хоть и наспех, составленный энергичный план, основанный на достаточно верных данных и вполне логичных расчетах. План предусматривал незамедлительное и стремительное – за два дневных, совершенных в одни сутки, перехода – сосредоточение основных сил союзников на удобной для них позиции к северо-западу от нынешнего лагеря. И уже готовы отправиться туда верхом пионеры – немедля начинать фортификационную подготовку. К подходу главных войск корпуса они наметят линию эскарпов, площадки артиллерийских батарей, рвы, что сделает возможным сразу же по приходу основных сил быстро завершить инженерное оборудование укреплений, которые кардинально повысят шансы союзников на удачу в будущем сражении.
      Тем самым, союзный объединенный корпус избегал бы нависшей над ним угрозы быть раздавленным вчетверо превосходящей стотысячной армией султана под предводительством главнокомандующего – визиря Юсуф-паши. Ведь наступать на укрепленные позиции войска визиря успешно смогут лишь по одному, сравнительно узкому направлению, на котором союзники будут обладать огневым и фортификационным превосходством. Противник доберется туда не раньше, чем через три дня. За это время можно будет не только укрепить оборону, но и дождаться дополнительного подкрепления, на что принц в тайне рассчитывал ...
      План был хорош. Он содержал описание оснований маневра, преимуществ новой позиции, важные детали, среди которых значилась необходимость назначить в арьергард для прикрытия маневра основных – то есть, непосредственно подчиненных ему, принцу, – сил части союзников. К приведенным генерал-аншефом егерям, казакам принц решил присоединять и своих венгерских гусары из своего корпуса.

      Да... План принца неплох, но командир пришедшего на помощь корпуса его пока не знает. Вся неприятность раздражающей принца ситуации была в том, что согласовать взаимодействие с генерал-аншефом утром, когда тот внезапно появился вместе со своим корпусом, чем сильно поразил принца, не удалось.      
      Невзирая на смертельную опасность и большую ответственность обоих начальников корпусов, прибывший генерал – как будто не понимал, что каждый час дорог – немедленно по прибытии преспокойно улегся спать! Простой, но бесконечно преданный господину денщик в одиночку стойко и надежно охранял сон хозяина, не допуская к нему никаких гонцов.
      Отдыхали и пришедшие со странным генералом войска.
      Это стало вторым за утро потрясением принца. Не заставило себя ждать и третье известие, способное повергнуть в шок человека, отчетливо понимающего ситуацию: на помощь восемнадцатитысячному корпусу принца, генерал-аншеф привел всего семь тысяч.
      – Это ошибка, насмешка или просто глупость этих … восточных варваров? – раздраженно недоумевал принц, – как они с их беспечным командиром, не отдающие отчет в серьезности сложившегося положения, собираются воевать с вчетверо превосходящим наши силы противником?
      На самом деле принц понимал, что допустил какую-то существенную оплошность, оказавшись в такой нелепой ситуации. Визирь со своим многочисленным неповоротливым войском сумел поставить корпус принципа перед угрозой бесчестия, а то и гибели. До ближайшего деташемента союзников, которым оказалась дивизия старого знакомого принца – чудаковатого и упрямого генерала, было не меньше трех дней пути, если двигаться самым ускоренным маршем. Столь внезапное появление дивизии северной империи у Рымны – реки, из-за которой нависала над войсками и репутацией принца несметная неприятельская сила, уже само по себе казалось невозможным.
      Однако принц отбросил всякие предрассудки и сомнения, проявил выдержку и благоразумие. Он, также, не стал считаться с субординацией и собственной знатностью; ведь сам он командовал корпусом, в два с половиной раза более крупным, чем дивизия генерал-аншефа, и по чину был не ниже того, не имевшего, к тому же, никаких титулов. Чтобы не терять лица он ограничился тем, что сухо передал подчиненным не вовремя почивающего генерала, что намерен как можно раньше изложить их начальнику план немедленных энергичных действий объединенных сил. После чело принц, заметив вскользь, что у него сейчас много дел по уточнению задач подчиненным ему войскам, едва не галопом удалился в свой лагерь.
      Но в собственном лагере кроме проверки того, как подготовлены пионеры к маршу на поля будущего сражения, делать было нечего. Да и решительности принца, не сумевшего пока довести до сведения союзников свои намерения, поубавилось, хотя он старался всеми силами скрыть это от подчиненных.
      Казалось, что время остановилось. Принц не выдержал.
      Он не стал дожидаться, когда генерал прибудет к нему и сам выехал навстречу вторично, готовый требовать немедленного совещания, хоть бы и у постели "чудаковатого старика", как принц его про себя иногда назвал. План предстоящих действий, исполненный с германской педантичностью и не без элегантности оформленный, принц не доверил адъютантам, намереваясь без промедления его изложить старику-генералу лично, с тем, чтобы тут же и приступить к практическим действиям.

       Если утром несся в лагерь союзников во весь опор, то теперь кавалькада шла по степи неспешной рысью. Однообразный ландшафт навевал невеселые мысли...
       "Да разве это "генерал-вперед"? – думал про себя сохраняющий внешнюю невозмутимость принц, раскачиваясь в седле, – это просто какой-то ... топал-паша".
      Но в глубине души, боясь признаться себе в том, он чувствовал, что кроме этого странного своевольного и даже старого генерала со своим издевательски малочисленным корпусом, больше ничто в мире не могло его спасти либо от гибели, либо от унизительного плена, либо от позорного бегства. Теперь, по крайней мере, хоть какая-то часть ответственности, хотя бы формально ложилась и на престарелого, хоть и чрезвычайно везучего чудака из огромной и непонятной варварской страны.
      Еще прошедшей ночью принц малодушно нервничал, почти готовый дать приказ спешно отступать под покровом тьмы. Придумывать, в каком свете можно было бы подать этот маневр, он собирался позже. Появление генерал-аншефа с этой "горсткой  полудиких солдат", как в сердцах про себя он окрестил войска союзников, совершенно переменило настроения и чувства именитого командира восемнадцатитысячного корпуса. Теперь его мысли обрели предельную ясность, слова и поведение источали неподдельную уверенность и хладнокровие, команды и приказы выражали непреодолимую решимость.
      Все это вызывало благоговение подчиненных, на что принц не обращал ни малейшего внимания, настроенный на активные действия, гарантирующие выход из сложной ситуации с честью, позволяющие достойно избежать разгрома.
      Принц – победитель сражений при Батушане, Рогатине и Бойана-Лоси, покоритель Бухареста и Хотина – изо всех сил старался не помнить о том, что этот чудак-старик совсем недавно уже сыграл важную роль в военной судьбе принца и войск Священной империи. Тогда, под Фокшанами, генерал-аншеф невероятным чудом из совершенно невыгодных условий и обстоятельств мастерски сплетал тактические преимущества и успехи, сложившиеся в стратегический триумф настолько яркий, что его лучи согрели живительным теплом почестей и наград не только участников сражения и их начальников на театре военных действий, но и имперский Гофкригсрат. 
      Впрочем, принц полагал, что летом у Фокшан генерал-аншефу просто сопутствовала удача, а основным творцом победы все же следует считать себя, гордого и знатного военачальника Римской империи, под командованием которого было в два с половиной раза больше штыков и сабель, чем у везучего генерала союзников. Генерал-аншеф и тогда привел всего семь тысяч.
      "Большего ему не доверяют, что ли, – предполагал про себя принц, – или главнокомандующий, фаворит их императрицы, своим единственным глазом видит в уже стареющем сухоньком генерале конкурента, которому давать большую, чем он имеет, власть опасно?". Ему-то, принцу, ставшего военачальником, глава мощной Священной Римской империи, объединившей государства самого организованного, законопослушного, рационального и трудолюбивого на свете народа, доверил лучшие войска и дал полную свободу действий. Ничего, что ему, младшему сыну герцога Кобурга Франца Иосии, никогда не суждено занять престол своих предков, никогда не стать самостоятельным правителем своей маленькой земли в северо-восточной Франконии. Он сам выстроил свою судьбу и добыл славу не только императору, но и своему древнему роду.
      И все же, как не убеждал себя принц в собственном преимуществе перед более старым, менее родовитым и, вероятно, менее уважаемом в своем государстве генералом, гордый и достойный представитель славных Веттинов отдавал себе отчет в том, что именно ОН – Фридрих Иосия Саксен-Кобург-Заальфельдский, со всем своим авторитетом, опытом, широчайшими полномочиями, везением и вышколенными войсками – второй раз за кампанию звал на помощь этого странного генерала. Генерала, который в понимании принца являл собой необъяснимо точное воплощение духа своей родины – дикой, необъятной, непонятной и невообразимо мощной холодной страны, грубо, как казалось принцу, подпиравшей с востока цивилизованный мир.
      И само обращение к менее цивилизованным союзникам за помощью, вынужденно подчеркивающее всю экстренность ситуации и невероятную бедственность положения принцева корпуса, волевой потомок курфюрста Эрнста Саксонсокго, отлично владеющий своими эмоциями, накрепко забыл. Не хотел он думать и том, насколько слабым оказалось подошедшее с генерал-аншефом подкрепление. Он даже не вспоминал чувства великого облегчения и невероятного счастья, обрушившиеся на него от доклада о прибытии союзных войск, которых он ожидал никак не раньше, чем на следующие сутки. Главное для принца было – сосредоточение на решительных мерах, позволяющих, спасти от гибели корпус, не позволить визирю добиться тактического успеха.
      Принца теперь не смущало даже то, что и несведущему в военном искусстве человеку было ясно: двадцать пять тысяч против ста – соотношение чересчур плачевное для союзников и почти беспроигрышное для войска Порты. Он был полон решимости не выпускать из своих рук инициативы, пока немолодой, утомленный стремительным переходом генерал, изволит отдыхать.
      Принц с природным великодушием и мужской простотой намеревался взвалить на свои плечи основную ответственность и, не думая о последствиях, в этот раз был готов решиться, если иного не позволит ситуация, дать бой подавляюще превосходящим по численности войскам визиря. Но сражение должно было состояться на позициях и условиях выбранных им, принцем крови, надеждой тысячелетней империи. Войска, приведенные везучим стареющим чудаком в высоком чине, надо отдать им должное, обладали, порой невероятными боевыми и моральными качествами, будут хорошим подспорьем в решительном (и для многих последнем) сражении.
Оставалось дать указания генерал-аншефу, любителю не вовремя спать.

      Степь, в которой и суслику было спрятаться негде, неожиданно поздно открыла взору поглощённого своими мыслями принца совсем небольшую, дюжины в полторы, группу приближающихся всадников. Оказалось, чудак-генерал давно не спал. Его принц безошибочно узнал по тщедушной фигурке с маленькой непокрытой седой головой, венчаемой развевающимися над ней остатками плюмажа редких седых прядей. Генерал несся галопом прямо на принца. Старика немедленно узнали и все сопровождающие принца – от рядового гусара до адъютантов; уж очень неординарный во всем был этот странный человек.
      Шагов за сто генерал-аншеф, сопровождающие его офицеры и казаки пустили лошадей шагом. Чья-то преданная рука протянула старому генералу шляпу. Тот крепко насадил ее на седую голову, плавно перекинув через круп фыркающей лошади больную ногу, аккуратно спустился вниз и немедленно направился к принцу, тоже поторопившемуся спешиться. Прибывшие на встречу командиры и адъютанты не замедлили последовать примеру главных начальников.
      Генерал-аншеф бодро приветствовал принца по-немецки и, едва выслушав ответ, коротко кивнул и заявил с такой интонацией, как будто завершал долгий обстоятельный разговор:
      – Ваше высочество, нам должно идти вперед!
      Принц на мгновенье замешкался, но, вспомнив, о своей решительности и ответственности, подобрал слова:
      – Верно, ваше высокопревосходительство. Мы не имеем право упускать инициативу, а потому идем, и немедленно, – четко выговорил принц и движением руки, уже сжимавшей подготовленный хитрый план, поставил в воздухе жирную точку.
      – Немедленно не выйдет, ваше высочество, – на сморщенном лице генерал-аншефа задрожала тень неожиданного испуга, – важно точно знать, куда прежде врага ударить.
      – Разумеется, – спокойно, как будто это было началом многочасовой лекции, начал принц свою речь, которая оборвалась в самом начале, – …
      – Пока визирь греется на солнышке, – успел, не перебивая уважаемого собеседника, снова вступить в диалог хохлатый под шляпой генерал, – мы нанесем удар по нему, и суток не пройдет, как он будет разбит.
      Принц не сразу понял, о каких сутках идет речь. Помимо собственного сложившего видения грядущих событий, требовавших немедленных действий, срочного выполнения уже принятых им решений, что-то дополнительно мешало ему уследить за бойкими ручьями мысли и речи генерал-аншефа, что-то тяжелило правую руку и тормозило сознание. А субтильный генерал продолжал почти скороговоркой, но очень четко произнося каждое слово.
      – У меня уже есть важные сведения; дополним их вашими, сравним, дадим указания командирам и войскам, а к ночи, чтобы застать неприятеля врасплох, выдвинемся…
      – Я настаиваю, – спешно приводя в порядок чувства и мысли, прервал принц легкую, казавшуюся ему безответственно болтовней, речь бойкого старичка-генерала, – я настаиваю на том, – назидательно и энергично приступил принц к чеканке мыслей, коим суждено немедленно превратиться в движение войск и в ближайшие три-четыре дня в корне изменить ситуацию, – чтобы вы выслушали меня, чтобы нам совместно нанести максимальный урон противнику и сохранить свои войска.
      Узкое подвижное лицо генерал-аншефа в начале тирады слегка деформировалось, потом резко разгладило на мгновенье морщины; веки затрепетали мотыльками. Генерал мельком заглянул в глаза принцу, и, притушив свой взгляд, уставился в степь, как будто считал про себя до десяти.
      – Мой инженерный батальон уже готов выступить в направлении намеченного плацдарма, который позволит нам не только … , – и принц начал излагать свой решительный план.
      Пожилой генерал, тем временем, с сожалением и тревогой скосил глаза к клонящемуся в сторону родины принца солнцу, равнодушно скользнул взглядом по колоритной фигуре гордого первого адъютанта принца, и встретился глазами со знакомым ему начальником из принцева корпуса. Это был загорелый чернявый венгерский барон-кавалерист, который в прошедшем летнем сражении проявил себя отважным расчетливым командиром, надежным воином, готовым драться до последнего и бить врага в любых условиях. Губы генерал-аншефа осторожно напряглись, сдерживая непрошенную улыбку, озорной глаз незаметно подмигнул знакомцу, высекая у того искры из его бойких карих глаз, заставляя шевельнуться смоляные гусарские усы.
      Выждав минуту-другую, генерал-аншеф, теряющий интерес к собеседнику  улучил момент и осторожно прервал оратора.
      – Пока мы будем делать то, что вы предлагаете, визирь и вся его несметная орда могут возомнить, что мы с вами, и вот эти отчаянные рубаки, – генерал энергично простер руку к гусарам позади принца, – испугались; хотя это и не так страшно. Басурманы вообразят, что ОНИ! – генерал почти выкрикнул это "они", демонстрируя правильную шарообразную форму глаз, – диктуют условия и могут вынуждать НАС плясать под свой деблек. Нет уж! Не для того я сюда со всеми своими войсками галопом примчался.
      – Ваше высокопревосходительство, – хладнокровно возражал принц, – с вами пришло семь тысяч солдат, соотношение союзных и неприятельских сил изменилось незначительно, но дело не в этом …
      – Ваше высочество! Преклоняюсь перед вашей настойчивостью и энергией, – заслуженный генерал резко склонился в каком-то невероятном поклоне, так что принц даже вздрогнул, – и не смею более возражать вам!
      Принц, мгновенно напрягшийся, как лук в руках сильного стрелка, уже снова готов был, подбирая примирительный, но начальственный тон, перейти к конкретным указаниям, но старый генерал, как оказалось, не завершил своего суждения и молниеносного спектакля. Он вытянулся в струну, вздернул подбородок и спокойно закончил:
      – Вы можете делать, все, что вам вздумается, а я с одними своими богатырями пойду и разобью армию султана, пусть она будет в двадцать раз больше! Всего вам хорошего!
      Генерал-аншеф молодцевато козырнул принцу, резко развернулся на каблуках и твердо направился к своей лошади; по пути сменил парадный шаг на поспешную неровную походку, утомленно снял шляпу и оставил ее не глядя кому-то из немногочисленной свиты.
      Принц вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, самым младшим среди гешвистеров, а потому чаще других терпящим едкие насмешки и розыгрыши со стороны старших детей, чинимых за спиной взрослых. Через десятилетия его пронзила игла рвущей сердце жалости то ли к себе, то ли к матери-герцогине, с ее заботливой и бессильной что-либо изменить нежностью к своему младшенькому; в виски стукнула липкая застывшая в сознании вежливая досада от подчеркнуто ровной справедливой безучастности отца … Принц почудился сам себе заблудившимся в кустах Хофгартена … И ему внезапно неистово захотелось оказаться там, в спасительной густоте плотных сочных листьев мудрых деревьев.
      Но что-то неотвратимое надвинулось. И избежать этого было уже невозможно.
      В правой руке что-то хрустело, жалобно потрескивало и, шурша, теряло форму – все, что осталось от его хитроумного плана; в реальность принца возвратили пробивающиеся через вату раздражающего отчаяния собственные слова, которые сами сбой возникли и уже произносились, как будто кем-то другим.
      – Ваше высокопревосходительство! – принцу не очень понравился свой голос, на который генерал-аншеф отозвался поворотом высоко поднятой головы.
      – Ваше высокопревосходительство, – повторил принц более спокойно, и уже контролируя свою речь, – но мы не договорили. Я не слышал вашей диспозиции.
      Генерал, которому казак подводил его лошадь, оглянулся на принца и строго кивнул исподлобья.
      – Немедленно еду на рекогносцировку, – генерал неожиданно легко вспорхнул в седло, – а через два часа пришлю диспозицию вам, ваше высочество! – и, повернув коня, поскакал в сторону реки, отделявшей корпус принца от неприятеля через двое суток, следовало бы признать необъяснимым чудом…

      В каком настроении, с какими мыслями принц вернулся в расположение своих войск, никто не знал. Офицеры его штаба пребывали в осторожном недоумении; самые впечатлительные и эмоциональные готовы были поддаться смятению, порождаемому нарастающей неопределенностью. А сам он впал в сдержанное раздражение, усугубляемое тоской ожидания и непонимания, как дальше действовать, какие отдавать указания.
      Генерал-аншефу было не до переживаний и обид. Вид почти ровной степи интересовал его куда больше амбиций и выяснения отношений с союзным начальником. Глядя на дневное светило, устало и неумолимо соскальзывающее к горизонту, он моментально забыл всю неловкость едва не закончившейся скандалом встречи с принцем. Теперь генерал напряженно всматривался в сереющее ближе к горизонту ржаво-желтое с буро-зелеными пятнами пространство в мелких лощинах и небольших островках перелесков, пытаясь угадать, где начинается берег реки, за которой, по докладам, расположился неприятель. Генералу не терпелось увидеть пойму реке, характер почвы и крутизну берегов – и западного, на котором стояли полки союзников, и восточного, у которого ожидало приказов визиря неприятельское войско.
      Вскоре между едва заметными неровностями земли с низким кустарником блеснул догорающими искрами низкого солнца осколок водной поверхности.
Коня генерал направил к самому, как ему показалось, высокому на западном берегу бугру; на котором почти в самой верхней его части высился посреди кустов старый тополь. Казаки, которым командующий указал на дерево, быстро поскакали вперед; но вскоре остановили коней и, привязав их к кустам, двинулись дальше пешком, чтобы не привлекать внимания неприятельских пикетов с противоположной стороны.
Так же поступил генерал и эскорт, спешившиеся на большом расстоянии от тополя, так, чтобы не оказаться в поле зрения вероятных неприятельских дозорных. А когда старший начальник подошел к тополю на возвышенности, казаки уже завершали ладить хитроумно тут же изобретенный веревочный подъемник из предусмотрительно возимых с собой арканов и пары-тройки свежих палок из близлежащего кустарника. Теперь их любимый командир, мучимый последние дни лихорадкой и обострившимися болями в ноге, мог без труда оказаться у нижних толстых сучьев высокого строгого дерева. 
Два казака, сам генерал и один из адъютантов в три минуты оказались в нижней части кроны дерева, и еще через четыре-пять минут генерал устроился в верхних крепких сучьях стройного дерева. Рядом расположился один из казаков; другой казак и адъютант устроились чуть ниже у самого ствола.
      Солнце, сквозь ветви и листву тополя выхватывающее острыми лучами из тени древесной кроны затылок и правое ухо седого генерала, хорошо освещало пространство за рекой на полтора десятка верст вперед. С высоты дерева открывалась живописная в своей откровенности и четкости картина ленивой наглости и беспечной самоуверенности неприятеля. Цепкий взор генерала безошибочно выхватывал из этого пейзажа все, что необходимо учитывать для ведения будущего сражения.
      Генерал старался как можно точнее определить численность и состав войск противника, расположившихся в нескольких лагерях. Ближайший из них, растекшийся по легкой припухлости степного лона пестрой неправильной кляксой справа от наблюдателей – между рекой, ограничивающей его своим берегом на западе, и как будто игрушечным леском на востоке. С позиции, занятой генералом с помощниками, могло показаться, что этот лагерь расположен не так далеко от наблюдателей, хотя до него было не меньше трех верст. Даже невооруженным глазом видны были палатки, фигурки вражеских солдат, лошади и волы, повозки, густая паутина плетней с торчащими из-за них маленькими стволами далеких пушек по краю лагеря.
      Второй лагерь был разбит почти прямо перед природным наблюдательным пунктом на тополе, но в значительном отдалении от противоположного, восточного, берега реки: верстах в семи от него. Неприятельские войска оседлали в этом месте едва различимую издали небольшую плоскую возвышенность, примкнувшую к еще одному островку леса, вероятно, призванного служить естественным рубежом тыла османского деташемента. В глубине лагеря различались мелкие зубчики палаток и линия обороны; зоркий взгляд мог уловить даже движение конных в ярких одеждах; подзорная труба помогала видеть некоторые важные подробности. В полутора верстах правее расположения войск и ближе к реке наблюдатели отметили деревню, по всей видимости, свободную от неприятельских войск.
      Третий лагерь, о котором доносила разведка, генерал разглядел не сразу. Однако уже твердо знающий от своих лазутчиков и от союзников о его существовании и примерном расположении, генерал скорее угадал его, чем увидел в подзорную трубу почти на горизонте, верстах в двенадцати к юго-востоку от тополя с которого велось наблюдение. Северный край дальнего неприятельского стана выступал из-за леса, подпирающего с тыла второй – средний – лагерь. Детали были плохо различимы и при помощи трубы, но наблюдателям с тополя удалось рассмотреть немного возвышающийся над поверхностью земли объект; казавшийся издалека едва заметным треугольным пятном. По предположению наблюдателей, вряд ли это могло быть что-то иное, кроме, как шатер визиря – главнокомандующего неприятельской стотысячной армией.
      По дорогам в степи между лагерями и вдоль реки вблизи первого лагеря расположились дозором неприятельские конные пикеты.
      Расстояния между лагерями были немалые: между ближним и средним – не менее шести верст, и едва ли не столько же от среднего до дальнего, где держал свою ставку визирь. Неприятельские пешие части и артиллерия в походных колоннах смогут преодолеть эти степные промежутки не меньше, чем за полтора-два часа и то в случае, если бы они загодя были построены. Даже кавалерия не смогла бы примчаться из одного лагеря на помощь другому немедленно.
Сильный внезапный удар по одному из станов врага, размышлял генерал, приведет к успеху до прихода подкрепления, которое, тут же нужно будет опрокидывать на марше. Значит, чем более неожиданным и дерзким будет натиск, тем большим окажется успех.
      – А успех уж никуда теперь не денется, – тихо вслух закончил генерал.
Казаки и адъютант, наскоро набрасывающий схему местности и расположение на ней неприятельских войск, расслышали негромкие слова командира, но промолчали.               
      Командующий обратился к казаку за своей спиной.
      – Так, как же, Семен? Много басурман тут за рекой скопилось?
      – Дак, … мно-ого, вашсприство – протянул казак, не ожидавший вопроса.
      – И что же? Сильно войско неприятельское?
      – Сильно, вашприство! Дюже сильно.
      – Неужели сильнее моих богатырей? – как будто испугался командир.
Казак помедлил секунду и, крякнув, мучительно подбирая слова, ответил хрипло, с запинками:
      – Обширней маленько, о.. о-громадней, … особливо, если … всех враз видеть, – и еще через секунду добавил, – а и то ведь, … глаз боится, а надо биться.
      – Надо биться?! Вот это верно: биться надо! И не всех враз бить, а порознь; и все же всех – в один день! – и генерал обратился к адъютанту.
      – Петр Никифорыч! Голубчик, ты уж в своей живописи не упусти патрули, нанеси их верно. И изобрази поточней берега Рымны; чтобы найти места ровнее да помельче, где сподручней и легче нам переправляться. Переправу надо наметить левее, чтобы не на глазах у неприятельских дозоров, кои вдоль реки за нами наблюдать собрались. И потом, еще левее, для цесарцев следует брод без крутого берега отыскать, чтобы и они в полночь не потели перед боем, на кручи вползая. Места переправ окончательно наметите с инженер-майором Воеводским. Доклад – до захода.
      И все, было, снова занялись – каждый своим делом, но начальник вдруг встрепенулся и дополнил указания:
      – Да не забудь, Петр Никифорович! И Воеводскому передай мое строжайшее указание! Переодеться во что-то совсем неброское, лучше бы и вовсе в обноски местных землепашцев! – пропечатал предупредительный стратег отчетливо, – казаков много не берите, три-четыре хватит, … осматриваются пусть зорко, – генерал, как будто начал забывать о подчиненных, снова прильнув к окуляру подзорной трубы.
      – А всего лучше, – генерал, видно уже занятый другими мыслями, теперь произносил слова неспешно, с паузами, совсем тихо, почти невнятно, – чтобы вас и вовсе … никто не увидел у реки, … особливо там, где переправы намечаются, – отдавал последние указания начальник.
      Русло неширокой усталой за лето реки только начало погружаться в густеющую тень. Лучи солнца, все более пологие, местами освещали только часть кромки противоположного берега, но юный секунд-майор, выполнявший роль адъютанта, уже много успевший отразить на схеме, еще мог все хорошо разглядеть. Он старательно, с азартом и даже с наслаждением выполнял порученное ему дело, смысл которого все больше понимал; особенно после участия в кровопролитном штурме большой крепости обороняемой войсками Гасан-паши в прошлом году.
      Генерал, тем временем, продолжал жадно всматриваться в степь на противоположном берегу, к вечеру буреющую, с все более расплывающимися очертаниями кустов, дорог, деревьев. Он с удовлетворением отмечал про себя расположение вражеских пикетов вдоль реки, дающее возможность ночью, перейдя реку значительно севернее, на достаточном расстоянии в тылу этих постов пройти к ближайшему вражескому лагерю, как можно дольше не обнаруживая себя. И чтобы добиться еще большей внезапности, он отдаст приказ атаковать лагерь не пехоте, которую обычно вслед за этим поддерживает кавалерия, развивая успех, а напротив – именно конным подразделениям. По зреющему замыслу командующего, кавалерия первой стремительно ворвется в лагерь, где никто не будет готов к внезапному нападению. А пехота следом накроет ошеломленных басурман второй волной атаки – жесткой, штыковой, сеющей ужас и разбивающей вдребезги волю сопротивляться.
Неприятельские войска во втором лагере уже будут подготовлены к атаке на них, но не к должному ее отражению, а к тому, чтобы при первой же возможности дать волю страху и панике, заразу которых уже принесут в своих безумных глазах тысячи полуодетых, исцарапанных, израненных беглецов из разгромленного лагеря. А там, твердо решил про себя генерал, доберемся и до самого главнокомандующего – визиря Юсуф-паши.

      Не прошло и часа, как седой генерал в своей палатке диктовал диспозицию на завтрашнее сражение, кидая быстрые взгляды, то на разложенную на столе карту, то на составленную адъютантом схему расположения войск неприятеля, то на командиров частей своего корпуса, стоящих вокруг стола и с предельным напряжением впитывающих звуки, ритмы и настроения яркой победы, рождающейся на их глазах и с их участием.
      Командующий, как бы пританцовывал на ограниченном пространстве, невольно щадя больную ногу, отчетливо коротко жестикулировал, изредка пристукивая пальцами по столу.
      – Начинать малым лагерем, потом на большой, – на секунду командующий замирал, прерывая свой отрывистый чеканный монолог, – ежели между тем большой будет ближе, то оным.
Генерал еще раз окинул взором командиров – справа, слева, напротив.
      – Сейчас выступить, – резко указал в лист, на котором офицер записывал диспозицию, – мой корпус отдохнул … за Рымну! По местоположению я беру правое крыло, – генерал показал рукой на карте предполагаемое направление движения корпуса от намеченной переправы до ближайшего к реке лагеря, – Идти левою дорогой; правою непрестанные патрули …

      Когда краткая диспозиция обрела форму скупых императивных суждений, выстроенных на бумаге в боевой порядок, переведена на немецкий язык, небо уже растеряло свою лазурную глубину, унаследованную от тающего дня и все больше серело, готовое соткать нежный бархатный фон, на котором вот-вот начнут проявляться первые серебряные искры драгоценных небесных россыпей. Они будут множиться и все пронзительней сиять в аспидном ночном небе Восточной Валахии, освещая путь отваги, риска и военного успеха.

      Принц, получивший диспозицию, как ему казалось, был готов к любой безумной выходке стареющего эксцентричного генерала, подданного непостижимой цивилизованному сознанию страны, которому по непонятной принцу причине всегда невероятно везло. Еще до получения пакета из штаба союзников командующий корпусом Священной Римской империи отдал распоряжения войскам готовиться к выступлению, а инженерам – быть готовым к немедленному выдвижению на реку для подготовки переправ. Он делал вид, что принимает эти решения самостоятельно, но с неприязнью и удивлением осознавал, что лишь старается не оказаться в противоречии с невообразимыми идеями щуплого седого генерала с его непреклонной волей.
      И, несмотря на все это, неотвратимость атаки превосходящих вчетверо войск, пусть и не всех одновременно, а по частям, каждая из которых либо не уступает, либо превосходит оба союзных корпуса взятых вместе, чрезвычайно волновала командующего. Однако распоряжения были отданы вовремя, отступать было некуда и принц, как надежный механизм, чеканил ясные приказы, обязывал подчиненных выполнять наилучшим образом простые и понятные задачи, позволяющие войскам             Священной империи действовать в унисон с семитысячным корпусом сумасбродного упрямого генерала.
      Сам же "упрямый" генерал в этот час совсем не казался упрямым. Лучезарный, сосредоточенный и восхищенно-торжественный, как будто расправивший крылья, под алеющим закатным небом он взлетел в седло посреди строя своих батальонов и эскадронов, готовых выступить к переправам через Рымну. Энергичной пружиной вытянулся, обращаясь к солдатам и офицерам.
      – Богатыри! Неустрашимые герои! Неутомимые солдаты! Верные дети Отечества нашего! Воинство православное! Господь отдает в наши руки султаново войско. Главный визирь султана, Юсуф-паша, предводитель этого войска, ожидает, когда угаснут лучи фокшанского солнца, когда мы здесь совсем окоченеем, склоним свои головы и вытянем шеи под янычарские ятаганы. Не разумеет надменный паша, что и очаковское солнце не зашло и никогда не зайдет, и полтавское еще светит и светить будет. Завтра взойдет новое солнце между Рымной, коею мы в темноте, в полном порядке и молчании перейдем и совершим резвый бросок к стану неприятеля, и Рымником, где завершим разгром супостата. Все за нас: ночью звезды укажут нам путь к вражьему лагерю, днем солнце обнажит всю слабость неверных и осветит путь к победе русского оружия. Рымну видим и переходим лишь раз и оставим ее за спиной навеки.
      Генерал вдохнул воздуху, окинул взглядом строй, выхватывая из него сотни преданных сосредоточенных взглядов.
      – Ну, дети мои, отдохнули ль Вы перед битвой? –
      – Отдохнули, – раздались в ответ несколько голосов
      – Вкусна ли была каша? – поинтересовался генерал.
      – Вкусная! Го-о-о … У-у-у …А-а-а, – заходило волнами по строю.
      – Ну, уж не обессудьте! – с улыбкой продолжил генерал, – уж, как есть. Да только нужно, ребятушки, завтра здорово потрудиться. Мы прошли с вами за два дня сто верст, а теперь предстоит за день пройти еще двадцать. Пройдем?
      – Да-а! А-а-а-о-го-о, – охотно откликнулся строй.
      – А куда деваться? – снова напутствовал генерал, – Да идти же будем бодро, рубить сильно и колоть крепко, да стрелять метко, да бить наверняка… Чтобы супостатам некуда и деться было!
      Очередной волной возгласов ответили роты.
      – С Богом! Помолясь … – завершил командующий.
Затем последовала краткая общая молитва, после которой над батальонами и эскадронами воцарилось минутное молчание. Пауза позволила каждому солдату остаться наедине с самим собой.
      Но вот послышалась одна команда, другая, потом стремительная череда многих сдержанных указаний, отрывистых и негромких. Батальоны ощетинились штыками ружей, взметнувшихся над головами, эскадроны и сотни зашевелились пиками, застучали глухо копытами, корпус заскрипел, заурчал, задышал, пришел в движение – ясное и осмысленное.
      В тылу союзных войск погас последней багровый отблеск ушедшего за горизонт солнца и цикады упоенно застрекотали в непроглядной тьме, как будто силясь заглушить осторожную поступь солдат и офицеров союзных империй, шагнувших к переправам, за которыми их ждали опасности и новая слава.

      К рассвету переправились все союзные войска; семь тысяч седого генерала с приданными его корпусу двумя крупными кавалерийскими подразделениями принца – южнее; основные войска корпуса Священной империи – севернее; войска генерала – быстрее и раньше; части принца, которых было больше в два с лишним раза – позже.
День выдался ясным, жарким и кровавым. Он был до отказа наполнен множеством событий, настолько напряженных, динамичных и тяжелых, что природа уже после первых пушечных залпов у деревни Тырго-Кукули замерла, смешалась в единую буро-зеленую с красноватой желтизной громадную сцену под лазоревым, затянутым дымом многочисленных перестрелок и пожаров куполом. Только солнце все же совершило, хоть, может быть, и с опозданием, свой привычный ход – с трудом продираясь сквозь дым, гарь, грохот, лязг и истошный гвалт непрекращающихся боев и стычек, густо приправленных болью и кровью. Но и оно не выдерживало невообразимого напряжения и жестокости непрекращающейся целый день бескомпромиссной борьбы.
Это было по силам только людям. И те, кто выдержал – победили.
      Победили союзники, каждый солдат и офицер которых полностью доверился бойкому седому генералу с лицом, испещренным морщинами, убежденному в своих расчетах, в своей правоте и в правоте своего Отечества. Все усвоившие его тактические и психологические императивы – Глазомер! Быстрота! Натиск! – воспринявшие его целеустремленность, непоколебимую веру в неизбежность и необходимость победы, стали втрое сильнее и даже неуязвимее. А образовав под мудрым началом неутомимого стратега-выдумщика единый боевой организм, наступающие союзники учетверили свои силы и возможности.
      Подданные султана, намного превосходящие наступающих численно, не сразу осознали тщетность своих усилий. В первой половине дня визирь предпринял попытку уничтожить союзников по частям. Корпус принца был почти полностью окружен противником, алчущим крови, ожидающим увидеть страх и смятение окруженных, готовым безжалостно добить и растоптать свою жертву в первой же схватке. Но нарушая законы природы, военного искусства, и устанавливая новые законы и методы ведения боя, к окруженным с треском, звоном, хрипом продрались отчаянные бородатые казаки седого генерала, уже полностью, разорившего первый, ближний к реке, лагерь врага. Казаков, воодушевленные их помощью, поддержали мадьярские гусары, а за ними дружно ударили в штыки и дисциплинированные цесарские гренадеры. И все вместе они раздвинули прорыв, разжали смыкающееся неприятельское кольцо, а там и раскололи его на куски, разметали в клочья …
      Утренние тактические победы сменялись новыми жаркими схватками, подвигами и успехами союзников. Невероятной по дерзости, опрокидывающей каноны общепринятой тактики, стала задуманная неугомонным седым генералом атака основных неприятельских сил. По его замыслу и указанию, вопреки правилам, в лагерь врага первой вихрем ворвалась союзная кавалерия, сеющая смятение и панику во втором лагере султанова в;йска, а пехота генерала и принца мощным штыковым ударом окончательно опрокинула и рассеяла неприятеля.
      Огромная армия визиря все меньше и меньше поддавалось разумному управлению, и под конец большая его часть оказалась толпой, окутанной безумием и страхом. Множа хаос и ужас эта толпа, в ее неудержимом бегстве, теряла знамена, оружие, амуницию, человеческий вид, и которую не могли остановить ни приказы командиров, ни призывы мулл, ни собственная артиллерия, по отчаянному распоряжению визиря расстреливающая отступающих.

      В разгар схватки принца внезапно посетила непрошенная мысль о маленьком седом генерале. Она стремительно возникла из недр сознания, из самых плотных сгустков совести, чести, высшей человеческой ответственности неожиданно, под вечер, когда в разгроме грозной неприятельской армии уже не сомневался никто. К тому времени первая атака султанской кавалерии на белый строй цесарских войск казалась делом далекого прошлого, а ночная переправа и вовсе не вспоминалась, как действие самое начальное, естественное и не слишком значительное ...
      Мысль обрела самостоятельность, отчетливость и неотвратимую ясность. Она пробилась сквозь месиво ощущений, эмоций, ужасов, на мгновение заглушила залпы и разрывы, нервозные доклады и отчаянные команды, завораживающую привлекательность выигрываемого сражения и ясность славной перспективы … Она ударила принца: " … если он сумасброд, как его в Гофкригсрате некоторые называют, и чудак, каким считают многие среди его же генералов и офицеров, и старый самонадеянный хитрец-хамелеон, которым он и мне, принцу Фридриху, иногда казался, то кто мы – все остальные? Он не сумасброд. Он либо колдун и провидец, либо гений. А мы? А все, кто его пытается принизить в своих оценках, в сплетнях, искупать в своей желчи? Неужели, просто мелкие завистники и глуповатые бездарности?"
      Принц невольно, но искренне просил прощения у Бога за свою самонадеянность, грубость и внутреннюю несправедливость. Он немедленно поблагодарил Всевышнего за то, что Тот в который раз посылает ему этого, едва ли не всесильного несгибаемого старца.
      "А может это – сам …?" – решил было подумать принц, но завершить мысль ему не удалось. Нужно было принимать очередное радующее сознание командующего решение, и к этим своим размышлениям о генерале-союзнике он уже не вернулся никогда.

      Солнце, измучившееся безжалостной панорамой смерти и горя, ушло за горизонт, за спины разгоряченных преследователей неприятеля – опрокинутого, разгромленного, сметенного и рассеянного по холодеющей валашской степи. Битва затихла, как большой усталый зверь, растянувшись во всю свою длину, изредка вздрагивая то лапой то челюстью, то ухом, вспоминая и завершая нелегкие дневные переживания.
      В своей палатке, быстро поставленной и мгновенно обжитой привычными своими обитателями с помощью нехитрой походной обстановки, генерал-аншеф в расстегнутом мундире, до конца и полностью выполнивший за день все задуманное накануне, диктовал донесение главнокомандующему.
      – По жестоком сражении … через целый день … союзными войсками побит визирь! Восемь тысяч на месте: … несколько сот пленных, взят обоз, множество военной аммуниции, … сорок восемь пушек и мортир. Наш урон мал. Варвары были вчетверо сильнее, – с небольшими паузами говорил генерал негромко, но твердо.
В это время в палатку буквально ворвался принц, совершенно непохожий на себя самого: не строгий, не выдержанный, изрядно утомленный, но пронизанный радостью свершенного и благодарностью ко всему, что помогло невероятной победе над сильнейшим врагом.
      Принц и следовавший за ним чернявый мадьярский барон-гусар, с которым вчера генерал-аншеф обменялись понимающими взглядами, на секунду замерли у входа. Хозяин палатки взглянул на пришедших устало, спокойно, но, по обыкновению, сохранял энергию и ясность взгляда. Он радушно улыбнулся и, вдруг, раскинув руки, сделал шаг навстречу пришедшим. Гордый сын старой европейской династии немедленно бросился вперед, и командующие заключили друг друга в сдержанных, но вполне крепких и искренних объятиях.
      – Хорошо! Хорошо, ваше высочество! Все правильно сделал, стойкость своих солдат показал! Ничего не упустил. Всю свою германскую доблесть проявил! – приговаривал генерал-аншеф.
      – Спасибо! Спасибо! – повторял принц в ответ; и вдруг полушепотом, неожиданно для себя выпалил, – благодарю, мастер, … благодарю, учитель!
      – И от меня и моих богатырей спасибо, дорогой мой союзник! – отозвался также негромко генерал-аншеф.
Командующие непринужденно освободились друг от друга. А усталое узкое лицо маленького генерала озарилось бесконечной радостью и неподдельным задором. Он по-отечески глядел на венгерского барона с бойкими глазами; того самого, который командовал частями, обеспечивающими боевую связь между союзными войсками и не допустил окружения. Его кавалеристы вместе с казаками первыми врывались на неприятельские позиции, врезались в океан вражеской конницы, готовый смыть всё на своем пути, но раз-за разом разбивавшийся о волнорезы союзных гусарских эскадронов и казачьих сотен и окончательно выдыхающийся, отраженный стойкими темно-зелеными и белыми пехотными колоннами и каре союзников.
      – Ай да барон! Ай да герой! Настоящий рыцарь! Опять ты нас всех выручил, отчаянная твоя голова, – с любовью и радостью приговаривал генерал почему-то на родном, а не на немецком языке. Но кавалерист, казалось, все понимал и с готовностью, широко улыбаясь, шагнул к генералу, который его крепко обнял.
      – Вот, господа – продолжил генерал, как бы представляя всем присутствующим немного смутившегося гусара, – мы бились и помогали друг другу, как друзья, как братья, а он, – генерал, не выпуская руки и плеча венгерского барона, еще раз взглянул на него, как будто, увидел впервые величайшего из героев, – более всех содействовал победе!
      Командиры кратко обсудили волновавшие их вопросы прошедшего дня и дня завтрашнего, откуда-то взялось вино и бокалы; прозвучали важные тосты за победу, героев, за цесарского императора и императрицу генерала… Встреча быстро завершилась и начальники разошлись доделывать свои дела, готовить распоряжения на следующий день.
      Генерал дал указания по организации охраны наскоро устроенного временного лагеря своих войск, относительно завтрашних задач и, оставшись без визитеров и подчиненных, бросился писать короткое письмо дочери,
      " … Сего дня … разбили и обратили в бегство большую армию неверных … Поздравляю тебя, душа моя, с сею знаменитою победою …
Отец твой …"
      Закончив его, генерал вышел с денщиком из палатки в кромешную тьму и направился к реке, на берегу которой еще несколько часов назад высился роскошный шатер визиря – главнокомандующего армией султана, которая стала последним рубежом в жизни для многих вражеских солдат и командиров, преследуемых разгоряченными победителями.
      Усталый седой человек присел на берегу реки, смывающей и уносящий навстречу другим потокам, а дальше – в море – следы смерти, гари, страха, злобы …
      – Прохор, погоди немного, посижу здесь у воды минуту …, – сказал он денщику, уставшему от ожидания завершения хлопотливого опасного дня, от волнений за своего хозяина. За исход сражения денщик, бесконечно уверенный в своем господине, не сомневался ни мгновенья.
      – Господи, Боже мой, прости меня грешного непотребного раба твоего, за убиенных и покалеченных, за огонь, брань и страдания человеческие, – шептал истово и твердо пожилой генерал, – дай покоя, прости все прегрешения, приими в царствие свое моих славных богатырей, сложивших свои головы в жаркий день сей за веру православную, государыню-императрицу, за Отечество! И басурман сгинувших презри… Тоже люди.
      Маслянистая искристо-чешуйчатая в свете ярких звезд река, проскальзывая подвижным драконьим телом сквозь прибрежные камни и камыши, раздраженно ворчала, изредка вплетая в монотонное сиплое роптание короткие мокрые всхлипы.
      – Что, сердишься, … Негодуешь? Пророчишь? Донести хочешь важное? Жалуешься на визиря или прочишь славу, жезл фельдмаршальский? Не угрожаешь ли? Не брюзжи и не ругайся, не страшно мне. Что мне до тебя? Сегодня и так жизней людских ты забрал множество, а тебе мало? Нет, больше ничего ты от меня не получишь; … и я от тебя ничего не жду … Лучше напои людей и лошадей. Да не подмывай мостов, не топи лодки ветхие… А перед рассветом приду умыться. Жди ...

      Но река бурчала не зря. Генерал вскоре стал графом Рымникским, но и на этом счеты у генерала с ней не закончились …

      2015
      

      Деташемент (от фр. D;tachement –подразделение, отряд) – относительно отдельно расположенная часть более крупного контингента войск (соотносится как часть и целое); выделяемое из состава более крупного соединения (объединения) для выполнения специальной задачи.

      Топал-паша  (турецк.) – "хромой паша"

      Гофкриксрат (придворный военный совет) – главный орган военной управления Священной Римской империи, а позже Австрийской империи.

      Деблек – восточный музыкальный инструмент, вид барабана (встречаются иные названия инструмента: табл, думбек, дарбука и другие).

      Гешвистер (нем. Der Geschwister) – брат или сестра.

      Хофгартен (нем. Hofgarten) – парк в Кобурге, заложенный герцогом Альбертом в 1680 году.

      "...аммуниции..." – так в оригинале рапорта о победе при Рымнике.