***

                «А МЕНЯ УКУСИЛ ГИППОПОТАМ…»
                рассказ без выдумки

      В пионерах Сашка Осипов и горнил, и барабанил. Знамя носить не довелось. Учился он так себе, с тройки на четвёрку. Знаменосцы должны были быть отличниками. Зато охотно участвовал в тимуровском движении, колол дрова для ветеранов войны и труда. И был в числе первых – из кожи лез. Собирал металлолом, макулатуру. И опять же во многом благодаря его активности класс почти всегда выходил в победители. Дома Сашка колоть дрова ленился. Огород копал, но с неохотой, после пятого напоминания матери, или грозного, командирского окрика отца.
     Слушая советский гимн, уже без слов после хрущёвского обрезания, Сашка всякий раз наполнялся великодержавной гордостью и думал, как хорошо, что родился в СССР, а не в каком-нибудь Гондурасе. И тем более – не в лживой Америке, где истребили благородных индейцев, а недавно убили своего молодого и прогрессивного президента Джона Кеннеди. Разве подобное возможно у нас?! Сашка просматривал выписываемые отцом газеты, слушал новости по радио, и для своего возраста был вполне «политически грамотным».
     В нашем бесклассовом обществе, как говорили учителя, дети были единственным привилегированным сословием. И вправду Сашка ощущал, почти физически, как родители и государство фанатично хотят видеть своих детей счастливыми. Поневоле хотелось «подыграть», не разочаровывать, хотя «детское счастье» взрослые понимали своеобразно. «Лишь бы не было войны», «учиться, учиться и учиться» – как завещал великий Ленин. Сашка, напротив, не прочь был повоевать за родину, как отцы и деды. А школу с зубрёжкой и муштрой воспринимал как наказанье божье.
     Маленький Осипов знал слова своей роли «счастливого ребёнка» и говорил на утренниках для взрослой публики то, что требовалось – искренне. Не потому что боялся и лицемерил – верил, что «так надо». Никакой двойной морали и лицедейства.
     Во дворе приходилось играл совсем другую роль – «настоящего пацана». Материться, как взрослые. Курить, смачно сплёвывая. Играть в «чику» на деньги. Ходить вразвалочку, кепку носить по блатному. Уметь, если что, постоять за себя.
     За драки, опасные шалости с риском для жизни, типа прыжков из окна второго этажа школы, батя не только не наказывал, но даже не особо журил. Понимал, что растёт, возможно, будущий воин. А вот за азартные игры на деньги порол беспощадно.
Отец был настоящим фронтовиком, окопником. Имея несколько ранений, дошёл до Берлина, а затем – до Порт-Артура. Парадный пиджак, который надевал только по праздникам, был тяжёл от наград, как средневековые доспехи. Самая значимая – орден Ленина за форсирование Днепра.
     Накануне 9 мая учительница дала задание написать сочинение о живущих среди нас героях войны. Конкретно – о награде за боевой подвиг. Отец не любил разговоров о войне, если что и прорывалось спьяну, то какая-то жуть и негатив – хоть святых выноси – никакой романтики. Но подрастающий Сашка, начитавшийся патриотической беллетристики, так пристал с расспросами, как форсировали Днепр, что отмахнуться было невозможно.
     – Как, как? Пешком! – огрызнулся отец. Налил пол гранёного стакана водки и выпил залпом. Занюхал рукавом и отвернулся. Отстань, мол.
     И Сашка представил ужасную картину, как солдаты падают, заваливая русло реки, а бегущие следом уже не плывут, а шлёпают по кровавому мелководью на вражеский берег, не обращая внимания на падающих под ноги товарищей.
     О таких ужасах не писали в книгах, не показывали в кино. Домашнего задания он так и не выполнил. Не написал сочинения про отцовский орден.
     На следующий день, 9-го мая, который в те времена ещё не был праздничным днём, отцу от выпитого накануне стало плохо. Пытаясь поправить здоровье, он достал бутыль самогона из погреба и жадными глотками пил, пока не почернел лицом и не рухнул замертво. Что называется – угорел. Мать дежурила в больнице, не смогла помешать, а Сашка, собиравшийся в школу, не понимал, что происходит. Будто невидимый снайпер-фашист выстрелил с вражеского берега, и отца не стало. Вот тебе и День Победы.
     Осипов родился первого апреля. И вся его жизнь похожа на растянувшийся «день смеха» – на обман, розыгрыш и подставу. Жизнь, похожая на череду болей. Только одна стихает – начинается другая. Бутерброд 10 раз подряд падает маслом вниз – уже взрослый –  он всё равно не видит закономерности. Ребёнок.
     В школьные годы одноклассники с энтузиазмом разыгрывали именинника. То портфель спрячут, и Сашка пишет карандашом на листочке, чтобы потом, когда портфель на последнем уроке «найдётся», переписывать дома классную работу в тетрадь вместо того, чтобы играть в лапту или футбол. То его срочно «вызывают к директору», якобы, из-за драки в школьном туалете. А когда Сашка, распахнув директорскую дверь, начинает с порога оправдываться, директор, контуженый фронтовик, ничего не понимая, смотрит на него округлившимися глазами поверх очков и медленно багровеет. Орёт. Топает ногами. Заикаясь и задыхаясь от волнения, беспомощно, по-стариковски брызжет слюной.
     Всё забылось. А вот розыгрыш Тани Мазневой, задушевной подруги его старшей сестры, запомнился на всю оставшуюся жизнь.
     О том, что Сашка влюблён в старшеклассницу, знала, наверное, вся школа. И потешалась, наблюдая их рядом. У Сашки лоб и уши краснели, а нос и губы, наоборот, бледнели. Ладони, как магнит, притягивали к себе мелкие металлические предметы, кнопки, скрепки и перья. Железо можно было стряхнуть, а от бумаги без посторонней помощи избавиться было практически невозможно.
     Первого апреля, когда исполнилось 14 лет, Сашка получил записку от Татьяны с предложением отметить после уроков день рождения в кафе «Лакомка».
     Избранницы в кафе не оказалось, но это не смутило именинника. Он занял лучшее место и заказал себе мороженное. Самое дешёвое. Ел медленно, растягивая время ожидания, чтобы у официантки не возникло желания попросить странного подростка на выход.
     Так и просидел несколько часов. И только к вечеру вспомнил про «первое апреля – жить, никому не веря!». И с досады израсходовал те немногие копейки, что выиграл накануне в «чику».
      И тут касается
                руки – красавица…
и бумажная салфетка прилипает к ладони. Он пытается сбить её, как пламя, но ничего не получается. Татьяна с улыбкой снимает салфетку, как большую белую бабочку, и кладёт её под меню, чтоб не упорхнула. Девушка хочет мороженное и сладкую газировку «дюшес».
Конфуз полный.
     Слова, которые произнесла избранница, можно было бы высечь в камне на его могиле: «Мужчина, если любит женщину по-настоящему, просто обязан ждать её столько, сколько потребуется. Хоть всю оставшуюся жизнь». И ещё добавила: «Женщина, которая тебе нравится, не должна платить. Платит мужчина». И демонстративно ушла к музыкантам, которые готовили аппаратуру.
     По вечерам в кафе играли популярные песни того счастливого и оптимистичного времени, когда в СССР летали в космос и строили на сибирских реках ГЭС. Таня Мазнева мало того, что выглядела эффектно, она ещё и здорово играла на фортепьяно, импровизировала в джазовых ритмах, и неплохо пела. Её только что приняли в вокально-инструментальный ансамбль, который так и назывался – «Лакомка».
      Рок-н-ролл тогда только-только входил в моду. Английского никто не знал, музыку «снимали» с дисков, привозимых в СССР полулегально «мореманами», работниками диппредставительств, выездными артистами. Слова поверх западной музыки сочиняли свои, по смыслу никак не связанные с оригиналом.

      А меня укусил гиппопотам,
     когда ночью я в джунгли залез.
     Сижу я здесь, а нога, а нога моя – там,
     гиппопотам ушёл обратно в лес…

     До Сашки Осипова не сразу дошло, что его разыграли. Он клял себя, что «опозорился» и сильно жалел, что не услышал, как поёт Татьяна, потому что подошла официантка и сказала, что детская часть работы кафе завершена. Дальше – для взрослых.
     Руководителем музыкального коллектива был мужчина чуть за тридцать, чернявый, с нехорошими ярко-зелёными глазами и чёрными змеиными точками замороженных зрачков посередине. На его фоне Татьяна смотрелась, как миниатюрная Красная Шапочка рядом с огромным Серым Волком. Коварный хищник, в конце концов, подкараулил и проглотил и любимую бабушку, воспитывавшую Татьяну, и саму Татьяну. А охотники, как в сказке, не спасли. Когда Сашка вернулся после армии в Рыбинск, Татьяна сгинула неизвестно куда. Даже сестра не знала, что с ней. Будто и впрямь ею полакомился сказочный аллегорический хищник…
     Но тогда, после «Лакомки», Татьяна поняла, что переборщила с розыгрышем ребёнка, и решила подсластить пилюлю. Первого мая на школьной демонстрации Сашка в присутствии обалдевших одноклассников получил в подарок простенькую гитару из рук обольстительницы с условием, что тот за год станет настоящим музыкантом. И выдала третью сентенцию: «Желание женщины – закон для настоящего мужчины». Само собой, что Сашка и эту мудрость записал в скрижалях своей судьбы. Проявив настойчивость и целеустремлённость носорога, выучился играть на гитаре. Потом выучился петь. И то и другое делал неплохо. Так что некоторое время, по молодости, пока учился в техникуме, даже подрабатывал на свадьбах и в ресторанах.
     Зарплаты матери не хватало катастрофически, поэтому в 14 лет Сашка поступил в техникум родного города Рыбинска, где студентам платили стипендию – существенное подспорье к семейному бюджету. «Молодец – сказала ему по этому поводу Таня Мазнева, встретив в хлебном магазине, – настоящий мужчина всегда найдёт способ принести деньги в дом». И эта мудрость запечатлелась в его сердце навек.
     Учебное заведение выпускало специалистов для местного завода авиадвигателей. Но отслужив армию, Сашка отправился «на севера». «За туманами и запахом тайги». Забыться. Начать новую жизнь.
     Где-то там, «на северах», когда он мучился от воспоминаний и тоски по исчезнувшей Татьяне Мазневой, судьба-злодейка свела его с Люсей. На танцах в клубе Сашка играл на гитаре, а Люся пела. Он поневоле перенёс свои юношеские эротические фантазии на эту женщину-сирену с микрофоном у ярко накрашенных губ. На сцене, преображаясь до неузнаваемости, превращаясь в фурию во всей прелести своей хищной женской зрелости, Люся как бы оглаживала свободной ладонью напряжённую головку микрофона и под ритмы блюза переламывалась в талии с африканской страстью. И это заводило юного, едва начинающего мужать Осипова не по-детски.
     Женитьба похожа на азартную игру. Можешь крупно выиграть. Можешь потерять последнее. Как карта ляжет.
     Сашка был романтик, а не игрок. Нередко романтикам поначалу везёт, но «в долгую» – всегда проигрывают. Иметь «отношения» – не обязательно жениться. Тем более на Люсе, женщине с ребёнком. Но он почему-то вбил себе в голову, что – «должен как честный человек». Юноша, романтик. А она – женщина-паук. Приглянувшегося самца опутывает невидимыми нитями, как насекомое, и, пока не выесть ему внутренности, не успокоится.
     Люся решила прикрыть браком грехи и ошибки своей молодости. Уже – минувшей к тому времени. Сашка объявился с женой на Востоке-2 в первой половине семидесятых, удочерив Вику, родившуюся в 1969, – плод внебрачной любви своей избранницы и криминального авторитета.
     В Сашке было много энтузиазма и предприимчивости в советском смысле, поэтому начальство бросало его из-за нехватки кадров в прорывы, то туда, то сюда. То – на «дизельную», вырабатывающую электроэнергию, в том числе на авиамоторах, то – в поселковую котельную.
     Когда я, отслужив «срочную», весной 1979-го появился на Востоке-2, Сашка возглавлял недавно построенные «очистные». У него уже была своя квартира в пятиэтажке из силикатного кирпича и родная дочь Юля, 1975 года рождения. Он часто мелькал на улицах, стремительно, почти бегом передвигаясь то с мотком проволоки, то с какими-то сальниками и заслонками.
     Артист школьной самодеятельности, сияя лицом, будто только что с утренника, появлялся то в бухгалтерии котельной, то в управлении ГОКа с чёрными по локоть руками, измазанными отработанным машинным маслом, и громко, с воодушевлением рассказывал о возникших технических проблемах. Глобальных. Он играл во взрослую жизнь и наслаждался своей игрой.
     Начальник поселковой котельной, где одно время работал Осипов, не любил артиста за необязательность и неисполнительность. Как правило, планёрка в котельной начиналась с разноса: Осипов не сделал то, сё, пятое-десятое. Александр возражал, ссылался на объективные трудности, но в целом был лоялен и готов всё исправить, если в материальном плане выделят то, сё, пятое-десятое. Производственный пинг-понг. В нём мужающий Осипов быстро поднаторел и стал спортсменом-разрядником.
     На самом деле, психологически Сашка всё ещё оставался ребёнком и мог делать хорошо  только то, что его интересовало. В том действии, что не задевало его души, он просто отбывал номер. Говорил заученные слова, делал необходимое выражение лица, принимал нужную позу и уходил с облегчением за кулисы.
     Когда я появился на Востоке, средний возраст населения был 27 лет. Не хватало жилья, благоустройства и мест в детсадах. Не хватало женщин. Бывшие уголовники, «химики», охмуряли школьниц, едва у тех округлялась попа. И женились, как только те беременели.
     В это время Сашка Осипов изо всех своих творческих сил пытался создать рок-группу (Позже её назвали «Кризис» – как в воду глядели!). Выбил деньги на инструменты, получил полуподвальное помещение для репетиций с торца пятиэтажки, выходящего на стройплощадку будущего ДК «Металлург». Я сейчас жалею, что не пришёл тогда к нему и не предложил свои «услуги». В армии я написал два десятка текстов для песен своего сослуживца, самодеятельного композитора из Подмосковья.
     В 1981-м «сдали» Дворец культуры, и Люся поначалу ещё пела что-то из пугачёвского репертуара, но вскоре потеряла всякий интерес к художественной самодеятельности. В прежней жизни за пение она получала деньги. Петь «за так» считала для себя унизительным. Тем более, что некоторые из выходящих на сцену не всегда «попадали в ноты». А у Люси был абсолютный слух.
     Брачный союз с Осиповым окончательно распался. Сашка то уходил, то пытался приспособиться к откровенному неуважению супруги, вступающей в «отношения» с брутальными мужиками у него за спиной. Прощал, благородно надеясь, что «это» – последний раз. Пытался начать с чистого листа. Бесполезно. Карта была не его масти.
     Люся курила «Беломор», пила водку, не размениваясь на шампанское и вино. Любила грязно посплетничать. Сашка ради укрепления семейных уз незаметно для самого себя перешёл на режим совместной попойки с пятницы на субботу.
     Однако Люсины «шуры-муры» не прекращались. Каждый раз – всё более открыто и цинично. И однажды Сашка не выдержал и ушёл окончательно. Оставил вещи, квартиру. Единственное, что взял с собой из прежней жизни – обычай выпивать на выходные. Его не особо увлекала дача, где весь посёлок серьёзно вкалывал по субботам и воскресеньям ради запасов на зиму. Сейчас трудно представить, но в советское время по официальной статистике более 60% овощей и ягод выращивалось на дачных шести сотках, и половина мяса и птицы – в гаражах и сараях.
     Не увлёкся Сашка всерьёз и рыбалкой, как большинство местных мужиков. Единственное, что ему нравилось – это рассказывать о курьёзных случаях, связанных с рыбалкой. Он был ходячий кладезь баек и анекдотов. Подозреваю, что он сам был автором некоторых из них. Так проявлялась его артистическая натура. Если б захотел, он мог бы стать писателем. Помню одну из его баек.
     «Встал в четыре. Туман – собственные сапоги не вижу. И почему-то отовсюду слышен тоскливый собачий вой и скулёж. В это время обычно все спят. В том числе – сторожевые собаки. А тут визг какой-то предсмертный. «Что за чертовщина?» – думаю... Иду мимо ДК, а на ступенях – лежит корова. Коричневая, в белых пятнах, с длинным в полоску хвостом. Я ещё думаю – откуда корова на Востоке? Не успеваю додумать – бац! – ясно вижу в пяти метрах от себя огромную усатую морду тигра – туловище туман скрывает. Вот такая морда – рук не хватает, чтоб показать, какая. А глаза – равнодушные, жмурятся по-кошачьи, вроде, как я тигру неинтересен. Только нос морщит – запах папиросы, наверное, не нравится. И вдруг приподнимается, бьёт хвостом туда-сюда – мама дорогая! – полтонны кота. Я с домашним котом справиться не могу, если звереет, а тут в сто раз больше. Дальше ничего не помню. Первый кадр – морда тигра, второй – дверь в гараже изнутри. Защёлку, никак не могу закрыть. От ДК до гаража – метров триста-четыреста. Свет включил, вижу – стою босиком. Ни сапог, ни портянок. Через некоторое время слышу, скребётся кто-то: «Саня, это я! Открой!» – «Кто я?» – «Олег. Не узнаёшь, что ли?!» – это хозяин гаража. Открываю: стоит мой дружок с сапогами, а в них портянки. – «Иду,– говорит, – мимо ДК, смотрю – сапоги стоят. Присмотрелся – твои. С характерной заплаткой на голенище…».
     «Чудеса какие-то», – думаю. Запускаю руку в голенище – такое ощущение, будто портянки внутри сапог обнимают мои тёплые, ещё не вынутые ноги. – «А где тигр?» – спрашиваю. – «Какой тигр! Ты что пил вчера? За три метра чую», – издевается Олег. А я про себя отстранённо размышляю: «Вон как, оказывается, пахнет адреналин!».
     Развод с Люсей, несмотря на то, что его любовь «выветрилась», был всё равно личной мини-катастрофой. Ещё не нокаут, но уже – серьёзное потрясение. Сашке почти 30, а за душой – ни копейки денег. Ни кола, ни двора. Ни какой-нибудь ясной перспективы. Койка в общаге и треть зарплаты алиментов. Получается, что он как-то неумело распорядился молодостью, энергией, которая даётся человеку, чтобы адаптироваться в обществе.
     А в стране – «большие похороны»: Брежнев, Косыгин, Андропов, Черненко. Парал-лельно – Высоцкий, Олег Даль. Неудачная война в Афганистане, бойкот олимпиад. Всё это давило на психику. Было ощущение надвигающейся катастрофы. Одно радовало – подешевевшая водка «андроповка». С зелёной этикеткой. По «сотке» перед сном, по пол-литра на выходные.
     Расставшись с Люсей, Александр сошёлся с молодой одинокой женщиной, вдовой, воспитывавшей двух пацанов. После коварной, «себе на уме» Люси-«скорпионши» он буквально купался в любви благодарной и щедрой женщины. Звали её Люба, родом она была из Таёжки, оловянного рудника в 100 км от нас по ту сторону Сихотэ-Алиня. Она искала себе мужа, и не планировала выходить замуж за Осипова, понимая, что он как муж ни на что не годен. Одно радовало, что умел красиво ухаживать. Умел играть роль человека, имеющего тёплые чувства к ней. Это грело, но не убеждало. Параллельно Люба продолжала поиски. И всё закончилось трагически.
     Её жестоко убил другой любовник, как оказалось, – садист. А женат был на приличной женщине, учительнице. Никто и не подумал, что способен на такое. Патологический ревнивец. История всколыхнула весь посёлок. Разговоры продолжались целый год.
     Сашка Осипов играл роль хлопотливого распорядителя на похоронах. Злые языки язвили, что «с ролью зятя справился». Оправдывая ошеломлённого несчастьем легкомысленного, но ещё не испорченного жизнью человека, можно сказать, что Осипов играл, не переигрывая. По Станиславскому. И верил в то, что говорит и делает.
     Он не был циником, был человеком добрым, и роль, которую играл в предложенных обстоятельствах, была поступком мужским и нравственным. Другое дело, что он не способен был усыновить оставшихся детей. Стать «настоящим» отцом. Честно говоря, никто и не требовал от него подобной жертвы. Спасибо и на том, что приходил после похорон и некоторое время ещё морально (да и материально – тоже) помогал «тёще». Вернее, бабушке, оставшейся с двумя внуками на руках.
     В кругу друзей и знакомых он выглядел подавленным. Винил себя. Долго не мог найти женщину «для серьёзных» отношений. Обстоятельства и впрямь были роковыми, но, честно говоря, его чувства к Любе не были глубокими. Царапину в сердце оставила не любовь, а жестокая смерть «возлюбленной». И поневоле вступая в отношения с женщинами после смерти Любы, морально он чувствовал себя не вправе жениться на них. По крайней мере, ещё пару-тройку лет.
     А тут, как на грех, пришла в подвал к «рокерам» пианистка. Предложила себя в качестве «клавишника», и Сашка не смог пройти мимо. Красивая была женщина. Светловолосая, с хорошей фигурой. Мужчины невольно оборачивались вслед и провожали заинтересованным взглядом. Но у Осипова после Люси появилось табу на женщин, имеющих отношение к музыке. Ему казалось, что подобные женщины не способны любить, такие умеют быть только любимыми, и склонны к изменам. Он боялся новой боли и унижения. Пианистка же не на шутку заинтересовалась Осиповым. Роман получился обоюдоострым, нескладным. Еле выпутался. Как знать, возможно, это был второй шанс изменить судьбу. Вторая Таня Мазнева. Но Осипов не решился.
     В середине восьмидесятых, уже «от противного», обжёгшись на Люсе, которая была старше его, Сашка женился на юной девушке, едва окончившей школу. Младше его лет на 15 лет. Не местной, приехавшей в глубинку устраивать свою личную жизнь. Но… опять с ребёнком. Просто рок какой-то! И снова карта легла не в масть. Разногласия начались буквально сразу.
     Запомнилось, как совсем не в тему общего разговора, во время перекура на театральной репетиции во Дворце культуры, Осип (так мы звали его за глаза, сокращая фамилию), произнёс куда-то в пустоту: «Как всё надоело! Хочу нормальной семьи. Пришёл – а тебя ждут…» Видимо, не очень-то рада была его появлению в только что полученной квартире юная особа. Честно говоря, мы были приятели, а не друзья, поэтому расспрашивать я не решился – вежливо никак не прореагировал. Но запомнил.
     Женщины, не сговариваясь, в приступе нежности после первого же объятия нежно звали Сашку Ося. Имя еврейское, хотя Осипов был, как говорят, до седьмого колена русским. Может быть, поэтому Сашка коллекционировал анекдоты о евреях. И рассказывал их мастерски. Так, что все валялись от смеха.
     - Сегодня в школе спрашивали, кто я по национальности, - сказал сын.
     - И что ты ответил? - спросил отец.
     - Сказал, что русский.
     - Сара, что у нас сегодня на обед?
     - Курица с рисом, - прошелестела мягкими тапочками из маленькой, хрущёвской кухоньки жена и мать. - Абрам, можно подавать?
     - Да, - ответил муж и отец. - Мне курицу, а этому русскому - рис.
     Сын давится сухим без масла рисом, глядит исподлобья:
     - Я всего несколько часов, как русский, но как же я вас уже ненавижу, евреев.               
      
     Политический маразм крепчал, терялся сам смысл существования «самого передового в мире общества – советский народ», и последней «скрепой» к этому времени оставалась Великая Отечественная война. К сорокалетию Победы в «народном театре» на сцене ДК «Металлург» поставили пьесу белорусского драматурга Алексея Дударева «Рядовые». Осиповов играл одну из главных ролей в премьерной постановке. Я писал о ней в районную газету. Спектакль потряс. И патриотическим пафосом, и художественным оформлением сцены, и звуками реального боя, и светом, скрывающим рабочих сцены, пока менялись декорации... И артиллерийскими гильзами крупного калибра, в которых горел «вечный огонь» в память о погибших. Красиво получилось. Текст закончился, зрители захлопали и занавес закрылся. Но едва люди начали приподниматься со своих кресел, как занавес распахнулся вновь: актёры – живые и мёртвые – по разные стороны сцены. Вечный огонь напротив погибших. И полная тишина в зале. Минута молчания. Пока живое фото из ретроспективы в сорок с лишним лет не скрылось за кулисами… Это был настоящий спектакль, гораздо более увлекательный, чем постановка профессионального театра им. Горького во Владивостоке. Актёры играли искренне, зрители плакали. Даже у меня, человека, испорченного лишними диссидентскими знаниями о войне, наворачивались слёзы.
     Режиссёром народного театра был Александр Коктомов, человек талантливый и увлечённый. Его любимчиком был Игорь Фишман, имевший кой-какой актёрский опыт в институтской самодеятельности. Им вдвоём было о чём поговорить. Я же, наблюдая спектакль из зрительного зала, безошибочно определил актёрское дарование именно у Осипова, человека страсти, возбуждающего ответную реакцию зрителей. У Фишмана лучше работало другое полушарие. Он работал в ГОКе конструктором.
     Сегодня Игорь – гражданин Германии, житель Берлина. Я, честно говоря, не мог без улыбки видеть его чёрную курчавую бороду и оливковые глаза, когда он разыгрывал из себя белорусского партизана. Теперь он веселит меня в образе немца.
     У Осипова, родившегося в северо-восточной Руси, было практически актёрское, орфоэпическое произношение, без южнорусских неправильностей, типичных для Приморья. А поставленный голос солиста, сильный, с чудными обертонами и правильно расставленными акцентами, буквально завораживал зрителей. Особенно женщин. Ладно скроенный, он органично смотрелся на сцене и в военной форме, и в обносках бомжа, и во фраке русского барина 19 века.
     Осиповов быстро и по праву стал примой нашего театра, вопреки первоначальным симпатиям режиссёра. Все главные роли, начиная со второго спектакля, становились осиповскими. В праздничных концертах Дворца культуры Коктомов как художественный руководитель специально придумывал номера для Абрамова. Песни, или монологи разговорного жанра, которые часто становились гвоздём праздничной программы. Популярность народного артиста в эти годы зашкаливала. Слух о нём прошёл по всем ДК края. Если бы в посёлке присваивались звания почётного гражданина, Осипов в тот момент вполне мог претендовать на звание.
     Вскоре началась «борьба за трезвость», и, повинуясь императиву соцреализма, Кок-томов сделал актуальную постановку пьесы того же Алексея Дударева «Порог» – драма-тическое повествование о деревенском алкоголике, перекантовавшемуся зиму в Минске в мастерской у художника. Потом как бы похороненном, но на самом деле не погибшем. Погиб его собутыльник, ушедший за водкой в магазин в пальто с паспортом Сашкиного персонажа. Осипов приезжает в деревню, приходит к себе на могилу, разговаривает с постаревшими отцом и матерью, которые не узнают в нём сына… Драма. Слёзы. Катарсис.
     «Фишкой» народного театра были актёры, люди с улицы, живые типажи, которым иг-рать то не приходилось, потому что они играли самих себя. Главное – текст выучить и не забыть его от волнения при выходе на сцену. И Сашка Осипов сыграл в этом спектакле самого себя, этого самого алкоголика. На мой взгляд, это была его лучшая роль за весь период существования нашего театра. На тот момент ему было всего 35, и ничто не предвещало печального конца. В том и гениальность режиссёра, что он рассмотрел в Осипове то, что должно было проявиться позже. Я сыграл в спектакле роль сына большого начальника, с которым был в конфликте. Этот конфликт наступил в моей жизни лет пятнадцать спустя, но Коктомов его, сам того до конца не осознавая, «провидел».
     Я не любил и сейчас не люблю лицедействовать. Я считал и до сих пор считаю, что это занятие недостойно «настоящего мужчины». Возможно, сказывалось отцовское воспитание. Он порол меня в детстве за желание смешить одноклассников. «Кривляться», как выражался брутальный родитель. Отец – прирождённый лидер, вождь. Он и во мне хотел видеть вождя, а не клоуна. В школьные годы я искренне не понимал, за что меня порют. Получалось, что за талант. Лишь с годами дошло. Однако у Коктомова, из уважения к его дарованию, я готов был и лицедействовать. И неплохо иногда получалось. В новогоднем спектакле по пьесе Арбузова «Моё заглядение», загримированный, я так сыграл свою роль резонёра-профессора, изменив природный голос на фальцет, что родители так и не узнали своего сына на сцене, пока, выходя на поклон, я не стянул с себя «лысину» и очки.
     Театр совершил турне по краю: Арсеньев, Кавалерово, Дальнегорск. Завернули и ко мне на родину, в Краснореченский. В переполненном зале на 200 с лишним мест сыграли «Порог». Осипов так вошёл в роль алкоголика, так разыгрывал похмельный синдром и амнезию, что и вправду забыл свой текст, выводящий меня на мой главный монолог. Суфлёрской будки не было, я всячески подсказывал Сашке текст, два раза возвращал его в начало действия, придумывая за драматурга нужные в сложившейся ситуации реплики. Однако Осипов упорно выдавал текст из самого конца «явления». Земляки так и не услышали мой козырный монолог. Моё «TO BE OR NOT TO BE».
     Самое удивительное во всей этой истории с поселковым народным театром – это реакция зрителей. Если комедия – то дружные взрывы смеха по ходу действия. Если мелодрама – то гробовая тишина, слёзы и всхлипывания особо чувствительных женщин. Искусство делают явлением, фактом своего времени зрители, читатели, слушатели, а не замкнутая каста мастеров. Мастер – всего лишь выразитель общих переживаний, умонастроений и надежд на будущее. Без обратной связи, без людей, искусство – всего лишь род художественного сектанства. А порой и диагноз одинокого, психически не вполне здорового человека. Я писал стихи, практически не печатаясь, не имея этой самой обратной связи. Глядя на деятельность режиссёра, было от чего задуматься: так ли я живу, тем ли я занимаюсь, нужно ли это кому-нибудь, кроме меня?
     Годы перестройки возбудили общественные надежды. На базе нашего театра, в конце концов, сложилась своя либеральная политическая партия. Нашим выдвиженцем на 1-й съезд депутатов Верховного Советов СССР стал режиссёр Коктомов Александр Васильевич, потомок архангельских поморов.
     Сашка Осипов не имел социальных инстинктов и не участвовал «в политической борьбе», так напоминающей народный театр. Он был актёр иного амплуа. Женившись на молодой, он отказался от малозначительных начальственных должностей, навязываемых ему сверху, заключил договор с ГОКом на семь с половиной лет работы в подземке в качестве проходчика горных пород. Это гарантировало максимальную пенсию и уход на «заслуженный отдых» ещё крепким мужчиной. Сманил его на этот путь Алексей Внуков, будущий профсоюзный лидер-неформал, имевшим образование горного инженера, но работавший простым рабочим. И зарплата высокая, и никакой административной ответственности. Оба они играли на гитаре, оба любили выпить на выходной, а иногда – и после смены. Побренчать на гитаре и «поговорить».
     Молодая жена Осипова, всё чаще остающаяся дома одна с ребёнком, была недовольна. Её влекло к людям, в общество. В своё время, девчонкой, она была очарована Александром. Мужчиной с душой ребёнка. Рассказчиком, певцом и артистом. Выйдя замуж, она обнаружила, что в обычной обстановке, дома, Сашка – грязнуля, молчун и лежебока. И плохой помощник. А когда приходит пьяным, спит не раздеваясь. Курит, стряхивая пепел на пол. За собой не следит, ходит «в чём попало». И при этом ещё и посматривает на других женщин.
     В конце восьмидесятых происходит радикальным слом всего, что было привычным, советским. Неторопливая трудовая жизнь с гарантированным завтра. Гордость за успехи советских спортсменов, космонавтов и учёных. Рухнула вера, почти религиозная, в свою страну, в себя, в предначертанный старшими поколениями путь. В Горбачёва мало кто верил. Особенно под землёй, в среде горняков. Какая перестройка, когда над головой полкилометра горных пород? Выбей опору и придавит так, что «мявкнуть» не успеешь!
Молодая жена бросила тяжелеющего на глазах Осипова. Режиссёр и худрук ДК «Металлург» уехал в Карелию, и актёрская отдушина, гарантированное место в праздничном концерте на сцене исчезли для Сашки вместе с режиссёром. На сцене Дворца культуры пошёл кордебалет, беганье в трусах, переодевания мужчин в женщин, пенье «срамных» частушек и тому подобное. Осипов с песнями лучших бардов страны и популярных номеров артистов разговорного жанра стал не нужен.
     Жизнь сузилась до существования. До бессмысленной, ставшей вдруг малопочётной работы в забое, выпивки после работы, еды, больше похожей на закуску.
     Напиваясь в одиночку, Осипов курил на балконе и глазел в ярко горящие звёзды 44-й параллели. И разговаривал то ли с Богом, то ли с самим собой. Жизнь лишилась прежних смыслов. Сорвались якоря, удерживающие его душу на земле. Его воротило от торгашества, шагающего по городам и весям некогда Святой Руси. Тошнило от бесстыжей рекламы МММ, Хопёр-инвест и прочих рыночных прелестей. Его бесил Боря Ельцин, который выбросил партбилет и пропивал Родину. То, за что положили жизнь миллионы, шло с молотка «за три копейки». Надвигалась нищета, и света в конце тоннеля не было видно.
     В 1995-м, когда остановился ГОК, перестали добывать руду и платить зарплату, Сашку спасла ранняя горняцкая пенсия, заработанный подземный стаж. Деньги получал смешные. Тут же отоваривал их соевым маслом прямого отжима у Николая Шеховцова, бывшего начальника ОМТС Приморского ГОКа, соорудившего маслобойню у себя в гараже, мешком муки – для блинов и сахаром – сырьём для самогона.
     Чудное спиртосодержащее питьё Сашка научился изготавливать сам. Великолепные мини-заводы «по немецкой разработке» «производил» его товарищ, участник художественной самодеятельности, классический баритон и сварщик 6-го разряда Юрий Широков. Настоящий символ широты русского народа. И жнец, и на дуде игрец. Мне Широков за сто баксов сделал из японского штыка начала 20-го века нож-тесак по лекалам спецназа. А на сцене ДК Широков пел арию «Люди гибнут за металл» – очень актуальное произведение для 90-х. Пожалуй, единственная классика, которая поразила местных в самое сердце. У меня так мурашки, помню, по спине пробегали.
     Чуть позже в аптеке появился «пушистик» – гидролизный спирт в сто миллилитровой упаковке. Он был дешевле самогона, и практически всё пьющее население перешло на спирт. Еду добывали на охоте, рыбалке и даче. Детское питание – мясные кубанские паштеты давали вместо зарплаты в ГОКе. Великолепная закуска, если мазать её на блины. Это комбинат обменивал никому не нужный тогда вольфрамовый концентрат на детское питание. Сколько анекдотов про детское питание для горняков родилось в это смутное время! Пустые миниатюрные баночки до сих пор валяются в самых отдалённых местах уссурийской тайги, где ступала нога охотника и рыболова из посёлка Восток. Бартер – популярное слово той поры. Вагон концентрата за 2 вагона детского питания. Так и жили. Вернее – выживали.
     Сашка Осипов был аполитичен как подлинный представитель богемы. Но это не мешало ему оставаться патриотом СССР, в исчезновение которого навеки вечные он не верил. Ему казалось, что вот-вот – и всё вернётся на круги своя, что Белоруссия, Украина и Россия и даже Казахстан объединятся. Закавказье и Средняя Азия – чёрт с ними! Но без Киева и Минска жизнь становилась для него невозможной, как на Марсе.
     Упорно цепляясь за жизнь, народный артист официально женился в третий раз.  В этом браке родился второй Сашкин ребёнок – Катя. В конце 1997-го пенсионера Осипова снова приняли в ГОК на должность начальника котельной «пром. площадки», предназначенной для поддержания технологического процесса на обогатительной фабрике. Сашка держался, но было видно, что – «из последних сил». В сейфе начальника котельной теперь всегда стояла чекушка. На всякий случай. И он всё чаще срывался в запои, не совместимые с работой.
     Когда, изрядно помучившись, его бросила третья жена, последний тормоз вышел из строя. Он уволился, и жизнь покатилась под откос. Сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее.
    Пьянство превратилось в тяжёлую работу. Прежнего удовольствия от спиртного он уже не получал, но и без очередной дозы жизнь превращалась в кошмар. Смысла что-то менять он не видел. Распределял скудные финансовые ресурсы почти исключительно на приобретение алкоголя и табака – без него он тоже не мог обойтись.
     На рубеже веков Осипов уехал в село Богуславец, что рядом с Рощино, вроде как – к очередной женщине. На самом деле – в алкогольный омут, в пустой брошенный дом, чтобы никто из прежних знакомых его не видел, как он деградирует и фактически умирает. Пил аптечный спирт «пушистик». Спал на грязном матрасе. Не раздеваясь. Стоило притормозить с выпивкой, начинались кошмарные видения. Трясясь с похмелья как бомж, приходил к земляку, бывшему горному инженеру с Востока Николаю Шевкину, предпринимателю, открывшему на перекрёстке дорог свой магазин. Николай давал опохмелиться. Снабжал хлебом, вермишелью, тушёнкой и немного давал денег как бы «взаймы». Иногда Осипов «отрабатывал». Как мог. Пел песни в баре, что был при магазине, бренча на плохонькой гитаре хозяина. Иногда колол дрова из последних сил. Помогал с разгрузкой контейнеров, приходящих из города. Но большую часть времени отставной артист проводил в алкогольном забытьи, листая страницы своей прежней приличной жизни.
     Я помню, как Саша, чудом вернулся из затянувшейся «командировки» в Богуславец, совершенно седой, сильно похудевший. Медленно, проходил под окнами управления. Трезвый. Опираясь на палочку – как инвалид. Его погасшие, почти чёрные глаза, смотрели на мир с доброй иронией и удивлением человека, вновь оказавшегося в посёлке после длительного путешествия по преисподней. Только что наступил ХХ1-й век. Осипов смотрел и не узнавал того оптимистичного, наполненного детскими голосами посёлка, где прожил 30 лет. Незнакомые молодые люди с грубыми лицами, беженцы из разорённых окрестных сёл, теперь – работники «лесопромышленного комплекса», вальщики и водители тягачей, по большей части уже выгнанные с работы за пьянство и уже не способные куда-нибудь устроиться на работу, мелькали на улицах. Два детских садика в центре посёлка, куда раньше было проблематично устроить ребёнка, пустовали. Первый из них, из силикатного кирпича, рядом со школой №18, был брошен и разгромлен: ни полов, ни окон, ни унитазов – голые стены. Сама школа тоже не функционировала. Вместо 4-х первых классов, как в 80-е, теперь едва-едва получался один. Всех учеников отправили в новую школу №31, но даже та работала теперь в одну смену. В двух пятиэтажках в самом центре посёлка, лишившихся жильцов, отключили отопление. Неохраняемые здания тут же были разгромлены и загажены. Пустые глазницы окон напоминали Сталинград.
     Саша Осипов, человек способный, артистичный и востребованный в советской системе, не вписался в рыночную экономику Чубайса. Чем так хорош рынок – империя стресса, производительности труда и паразитической наживы, диктатуры денег и всеобщей лжи, разрушения экологии и самого человека – я не понимаю. И, наверное, уже никогда не пойму. То, что этому ужасу нет альтернативы – наглая ложь тех, кому это выгодно.
     Артист народного театра умер в начале нулевых, едва перевалив за полтинник. Умер в полном одиночестве пустой однокомнатной квартиры на первом, в те времена необитаемом этаже. Один из бывших «рудничан», имевший ключ от квартиры и время от времени заглядывавший к нему, не сразу обнаружил труп.
     Похоронная процессия собиралась под окнами управления, прежде чем совершить печальный марш по крутой дороге вверх, где на перевале под шум в кронах вековых деревьев и вопли чёрных лесных воронов притаилось кладбище – Восток-3, как иногда иронически именуют его местные. Я не знал, кого хоронят. Иначе, наверное, не смотря на занятость, присоединился бы к процессии.
 
           ВОСТОК-3 

     Летит встревожено по редколесному пространству птица.
     Жизнь подытожена, «жмуру» безвестному спокойно спится.
     И ели лапами упали грубыми на крышку гроба.
     Над ним с лопатами, ломами гнутыми – три землекопа.

     И снега крошево, и глины месиво, и все поддаты.
     «Всего хорошего!» — играют весело ломы, лопаты.
      
     В ДК «Металлург» более 20 лет в комнате музыкального руководителя Рудольфа Рейле висел стенд с фотографиями из спектакля «Порог» – звёздный час Сашки Осипова. Не знаю, сохранился ли стенд. Надо бы сдать фотографии в поселковый музей, основанный ещё при советской власти моей мамой, учительницей начальных классов, Лидией Андреевной.
     Время стремительно стирает лица участников спектакля. И мастеров эпизода, и главных героев. Где-то там, на стенде, запечатлён и я. Молодой, поджарый и уверенный в том, что не зря существую.
     Сейчас у меня такой уверенности нет. Слишком грандиозны, катастрофичны промелькнувшие годы. Такое ощущение, что каждого из нас, родившегося в СССР,  укусил тот самый гиппопотам рок-н-ролла 60-х. Практически всё грамотное население страны, слушало западную музыку. Своя – не родилась. Своя была вторична, не профессиональна, как группа «Кризис» при Дворце культуры «Металлург» в посёлке Восток-2.   
    Робкие попытки Косыгина реформировать сталинскую систему окончились вводом войск в Прагу, брежневским «застоем» и бессмысленной войной в Афганистане. 
     В КПСС не нашлось своего Дэнь Сяо Пина.
     И мы имеем то, что имеем.
     Мне уже за 60, а я всё ещё «молодой писатель».
                2017