Хуже уже некуда!

- Хуже уже некуда! Просто некуда!!!

Эти слова заставили все пространство будто сгуститься, потяжелеть, замкнуться в молчании, какое бывает перед бурей. Даже радио, казалось, стало играть тише. Я встретилась взглядом с Заремой в отражении зеркала. В нем аналогично моему, плескалась презрительная насмешка. А юный декламатор, видимо посчитавший, что публика попалась благодарная, продолжал свои излияния на тему, как отвратительно, просто НЕВОЗМОЖНО жить в России. Везде коррупция, у власти сидят конченные дегенераты, которые не могут управлять страной, «душат» свободу людей и передовые порывы! Да и в принципе страна премерзкая.

«Занятно…» Я украдкой рассматривала очередного «борца с несправедливостью», вернее, с «ужасным режимом» - на тот момент только вступающие в моду словосочетание и статус. Кроссовки и футболка фирмы Reebok, стоящие суммарно порядка девяти-двенадцати тысяч рублей, насколько я помнила после похода в фирменный магазин с подругой. Джинсы, в меру потертые и выцветшие, дань моде, но никак не долгой носке или, упаси Бог, тяжелой работе. Об отсутствии последней говорили так же общая полнота и холеность. Вид откормленного молодого человека лет так шестнадцати-семнадцати, явно не утруждающего себя даже посещением спортзала, впечатление страдальца как-то не производил. Однако, судя по пламенной речи, жилось ему в «кошмарной стране» просто отвратительно. Хуже не придумаешь. Повеситься тянет.

Я задумчиво барабанила кончиками пальцев по подлокотнику, пока парикмахер колдовала над отросшими волосами. Почему-то под все эти стенания, мне вспомнился тот самый день из детства, когда отец вместо зарплаты принес домой две банки тушенки, вздутые до состояния шара и пакет серых макарон. Один. К слову, живший с нами тогда спаниель, подобранный на улице, эти макароны есть отказался наотрез, смирившись с участью лишь на второй день голодовки. Чего-то другого просто не было, питались, что называется, из одной кастрюли. Тогда, будучи ребенком, я не понимала, почему плакала мама, не понимала и того отчаяния, которое явственно отражалось на лицах взрослых. В лихие девяностые страна не нуждалась ни во врачах, ни в офицерах. Вместо зарплаты – сух. пайки. И то далеко не всегда. Одежда, аккуратно заштопанная и передаваемая дальше родственникам и знакомым по мере взросления детей, застиранная до белесых стыков и швов. Традиционное лето на даче (слава Богу, имелась), скучное для ребенка, но необходимое для выживания с неизменной пахотой до потери сознания под жарящим солнцем. Потому как только выращенным, собранным да запасённым там и питались по большей части весь оставшийся год. Нам еще повезло. После отказа от полагающейся за выслугу лет квартиры, получили перевод из военного городка в Тукумсе обратно в Москву, где осталось жилье от прабабки и имелась хоть какая-то работа. А кто-то не вернулся из Афгана, либо был переброшен в такую тьму-таракань, что дальнейшая судьба по сей день неизвестна. Профессура, продающая последнее на улице... А после - Чечня и молитвы, чтобы не отправили. И вой соседки-матери, получившей похоронку вместо призванного сына...

И нынешний 2015 год…

А юноша, расплатившись за модную стрижку в салоне красоты отнюдь не эконом уровня, уже активно тыкал короткими пальчиками-сосисками в экран телефончика. Айфона, конечно.

- Зажрался, - резюмировала Зарема, провожая «борца с режимом», взглядом через окошко.

Действительно, куда уж хуже?..