Спас

   Жили мы очень бедно, но чисто. Мама была аккуратисткой, и как умудрялась такую ораву детей содержать в чистоте- уму не постижимо. Пока не вошли в юность, все игры детства были наши, разница в возрасте между нами, братьями и сёстрами, была в два года у всех, и у каждого- друзья, деревня ведь, собирались внушительными стайками, и игры были коллективными, шумными, носились, вздымая клубы пыли, как было одежде, и нам самим, остаться чистыми? Каждый вечер намывали нас, утром одевали в чистое, а к вечеру уже оно было неузнаваемым.
   В семье у каждого были обязанности, конечно, и пока свой урок не выполнишь- никаких игр, поэтому старались скорей-скорей всё сделать, и уже носиться свободно- каждый день приносил новые чудеса, обещал новые тайны, и открытия, манил...
   Подрастали, обязанности становились сложнее, и вот, помню, лет с 10, наверное, сосед, пасечник, стал брать нас с братом каждое лето на пасеку, на время сбора мёда. Конечно, детей в деревне было множество, бери любых, но, как я понимаю сейчас, не мог сосед брать любых- дело было не простое. Во-первых, чистота нужна, а это было, и главное- соседи- это даже больше родни, так было раньше. Не треплют языком о соседских делах, помогут всегда, если что, в любом деле выручат. И вот сосед выручал маму тем, что брал нас. Нам, детям, начислялись какие-то деньги, уж не знаю точно, сколько, в день, может, целый рубль даже, от колхоза. А второе, главное, это, конечно, мёд.
   Пасека в колхозе была порядочная, ульев на семьдесят, пасечник один, в обычное время он справлялся сам, без помошников- пчела ведь такая скотинка, её пасти не нужно, сама себя пасёт, и домой сама ходит, да не пустая, со взятком. В каждом улье- семья пчелиная, запасают себе на зиму мёд, складывают в соты. Пасечнику нужно наколотить рамки, вставить вощину в них, на которую потом пчёлы непостижимым образом наносят соты- филигранно выверенные, красивейшие и точные, хранилища свои для мёда, ячейки для расплода своего пчелиного- великого ума, или инстинкта, пчела, удивительное насекомое. Сосед-пасечник, дядя Саша, был молодым мужчиной, добрым, спокойным человеком, жил холостяком, со старушкой матерью, на пасеку приезжал на мотороллере, на грузовом "Муравье", мы с братом в кузовке его счастливы были кататься на пасеку. Таинственное, запретное для других было место, окружённое садом, в котором были яблони, малина, смородина, посередине- строгими рядами ульи, всё это богатство ограждалось рвом неглубоким, и охранялось сторожем- от набегов любителей сладкого. А мы с братом- приобщались к таинству.
   Работать на пасеке было очень интересно. Мы были одеты во всё чистое- пчела грязи не любит, и запаха плохого, поэтому мы были намыты, и опрятны, нам выдавались накомарники специальные, чтобы защищали от укусов, и мы шли от улья к улью со специальным ящиком, в который дядя Саша бережно укладывал готовые, полные уже, соты на рамках, а мы с братом дымили дымокурами, окуривали пчёл, сметали специальными щетками тихонько, освобождая от них соты, и уносили полный ящик в омшанник, в котором было оборудовано всё для того, чтобы качать мёд из сотов. Посреди омшанника стояла медогонка- дядя Саша преподал нам науку- как правильно в ней устанавливать рамки, как крутить, сначала тихонько совсем, потом скорее, потом сложным способом поворачивать рамки, и крутить уже другую их сторону, бережно, чтоб не поломались центробежной силой хрупкие восковые стенки сотов, полные тяжелого мёда. Мёд стекал вниз по стенкам медогонки, внизу отверстие, из него в ведро, потом переливался во фляги, один из нас- или я, или брат, крутил медогонку, другой в это время готовил новую порцию рамок- некоторые из них уже были запечатаны воском, и вот на столе стояла портативная плитка, горел газ, в ведре грелась вода, в ней стояли ножи специальные, которыми эта самая восковая печать срезалась. Тонко срезаная горячим ножом восковая пластинка с мёдом на ней складывалась на сетку, сквозь которую мёд с неё- понемножку, но- стекал по лотку в ёмкость, тоже собирался. Ничего вкуснее не ела я в своей жизни, чем эта горячая срезка...Душистая, мягкая, брызжущая мёдом...м-м-м-м...за день сьедалось нами его неимоверное количество...
   Трудились усердно до обеда, перекусывали тем, что мама давала с собой- хлеб, молоко в литровой банке, выпивали его полностью- банка мылась, и в неё наливался мёд, который мы забирали домой, и о котором строго-настрого было запрещено говорить дядей Сашей, и мамой, кому бы то ни было. Это была тайна...сладкая тайна эта подавалась зимой к столу, и мы с братом заговорщически смотрели друг на друга- мол, мы то знаем, откуда это...
   После обеда снова шли к пчёлам, и снова- дымокур, полный ящик, медогонка...Работали до заката, потом дядя Саша подгонял к омшаннику "Муравей", загружал в кузов фляги с накачаным за день мёдом, вёз на колхозный склад, сдавать. Назавтра снова то же самое. Забыты были на время наши игры, и друзья, медовая лихорадка овладевала нами. Не даром доставался мёд- пчёлы жалили нас ежедневно, не всегда отвоёвывая своё даже, иная просто- летела по своим делам, но запутывалась в волосах, в одежде, и жалила, защищая жизнь свою. Пчела умирает, когда жалит. Мы жалели их, глупышек, но и себя жалко было тоже- место укуса болело, распухало, глаза, и губы заплывали, обезображивались неузнаваемо, было и больно, и смешно ужасно. Только на третий день после укуса глаз начинал приоткрываться, дядя Саша советовал вставлять спички, чтоб видней было, мы сердились...
   За неделю весь мёд был взят из ульев, перевезён на склад, а мы с братом, пополнив семейный запас парой банок с мёдом, освобождались для игр, и своих детских забав, до следующей качки- за лето раза два, а то и три, пчёлы наполняли соты ароматнейшим, густым, манящим этим лакомством, которое обожаю всю жизнь. И всю жизнь помню, и люблю эту свою память- таинственную полутьму омшанника, мерно гудящего залетевшими, и не находящими выхода, пчёлами, горячий медовый воск, сияющие зеленью деревья, пчёлы, пьющие воду, налитую им в деревянные поилки, густо обсевшие леток в улье, суетящиеся по рамкам в улье, дым из дымокура- всё помню, и запахи, и картины эти, и люблю. И вот думаю об этом часто, часто, и так и кажется мне, что память эта и есть мой личный Спас...спасенье моё от житейских невзгод, и неурядиц теперешних.