За чистоту языка

В писательской организации города Задрипинска состоялось очередное собрание её членов, на котором стоял один архиважный вопрос «О чутком и бережном отношении к родному языку и о деликатном применении выразительных средств в произведениях адекватно современности».
— Во, завернули!.. – прохрипел поэт-бунтарь алкоголик Мурцовкин.
— Вам слово не давали, господин поэт, – председатель Построчкин строго взглянул на бунтаря, тот со вздохом опустил голову на грудь. – Разговор серьёзный, профессиональный, – продолжал председатель, – редактор издательства за голову схватился, читая наши рукописи! Надо же быть чуткими, внимательными к тому, что пишите! Время-то какое? Что говорят, что пишут… на заборах?!
— Что и всегда, – не выдержал бунтарь.
На него зашикали строгие поэтессы Сёмкина и Фомкина, обе – воспитательницы в детсаду.
— Во что превратили, любимое с детства, слово «блин»! Что вообще делать со сленгом? Я в первом классе шаловливый был парнишка – спокойно то пеналом, то книжкой трахал одноклассниц. А теперь? Читал в школе сказку про сороку, которая кричит «Трах-трах-трах», так первоклассники обхохотались!  Пришлось «трах» на «трам» переписать. Надо быть очень острожными в выборе слов и выражений.
Возвращаюсь к замечаниям редактора. Вы, наш дорогой «народный» поэт Сивухин, вы – любитель и воспеватель фольклора! Как же не слышите свою строку? Ведь пишите: «Ах, у дуба! Ох, у ели!» Прочтите слитно. Что получилось? А вы, патриот наш, монументалист, певец Российской истории, господин Прописякин! Ай-яй-яй! В конце поэмы трижды восклицаете: «Вся Русь, вся Русь, вся Русь!» И в название это словосочетание ввели! Да и герой поэмы – «он с раной шёл на бой»! Я не могу не попенять и вам, лирик наш, женский поклонник, поэт Бляшкин! Зачем же так-то: «И видел я во сне её б…» Рифма незаменимому слову «чтоб»? А вы представьте, господа, что ваши произведения читают со сцены, вдруг школьники, пионэры?!
Должен заметить и вам, госпожа Шебеко…
— Мне?.. Я?.. – у старой поэтессы её призакрытые возрастом глаза выкатились серыми бусинками наружу.
— Да-да, вам, наша классическая, доисторическая… Вот ваше выражение: «пенистое вино».
— И что?
— А то. Вы вчитайтесь в слово «пенистое», отбросьте окончание «тое», что выходит?
Поэтесса залилась нездоровым румянцем.
— А-а-а… зачем же отбрасывать окончание? Оно же не переходит в другую строку…
— Э-э-э… Читатель глазами читает, сразу заметит и будет издеваться над вами же! – отпарировал Построчкин, – вы этого хотите?
— Нет, конечно! Нет-нет, – увяла поэтесса.
До полуночи в окнах писательской организации горел свет. В результате было написано постановление о создании специальной комиссии по «эстетической цензуре произведений поэтов и прозаиков Задрипинска и об изъятии из рукописей (к сожалению, изданное не исправишь, как говорится, «что написано пером…»), итак, об изъятии из рукописей заведомо сомнительных слов и словосочетаний, список которых приводится без подведения черты». В списке, на втором месте после слова «пенистый», значилось, сходное по смыслу, хотя и с противоположным значением слово, «мандарин», затем шли слова «херувим», «Херсон» и «Херсонес», фамилия Херасков. Жарко спорили по поводу употребления слов «бляха» и «бляшка», а также, созвучного им,  революционно-романтического слова «сабля». Не знали, как поступить с глаголами «оскорблять», «уподоблять», «приспособлять», но тут же воззвали к грамотности: не приспособлять, а приспосабливать. Кто-то усомнился в благозвучии слова  «благодетель», но на него зашикали, чтоб не путал гласные «а» и «я». Не очень нравились слова «запор» («…а на воротах был запор» – из песни на слова Сивухина) и «понос`я» в стихотворении поэтессы Сёмкиной. Но Фомкина, истинная подруга, отстояла это слово, всё-таки «понос`я», а не «пон`ося» – ударение ставьте как надо! Возникли претензии к словам «педагог» и «педиатр», но воспитательницы детсада Фомкина и Сёмкина дуэтом отпели, отстояли эти научные термины. А вот «педикюр» поверг в полное уныние поэта-патриота Юрия Юрьевича Прописякина. Он так и проныл на слезливой ноте: «От этого «педик-юра» любой Юра обидится!»
Даже неловко было обсуждать военное «истребитель» и мирнонасущное «потребитель», ведь урезанные по «р» включительно, они просто повергли в шок. Так же резали слух и моральные устои слова «требник» и «нахлебник», если без «тр» и «нахл», и даже «хлеб» и фамилия Хлебников. Шебеко же снова опростоволосилась, так как в стихотворении о роднике употребила сомнительное наречие «взахлёб».
Подвергся дискриминации и обычный матрац за то, что несёт на себе этот самый мат, а с ним и «матрица», и «матрёшка», и «матрона», и Матрёна и многие выражения со словом «мать».
Работалось трудно, яростно, вдохновенно! Но особенно много споров и пререканий вызвало слово, которое постоянно сияло на уличных рекламах в советское время и начало завоёвывать пространство сегодня, слово «страхуй!»