Катуан. Гл. 1. Кончик нити. Бриун

На самом деле имя, данное ему при рождении, звучало как Касам Муагирэ Асуара а-Туанада. Но он называл себя просто Катуан. Завсегдатаям заведений, где он проводил время, претили вычурные имена Старой аристократии. Потягивая светлое пиво из глиняной кружки в общей зале постоялого двора, он ничем не напоминал ни повесу-придворного, ни гордого воина; никто не дал бы за его имущество худшего из Небесных аргамаков, которых уж триста лет разводил род а-Туанада.
Внешностью этот отпрыск знатного рода не вышел. Словно в насмешку над сухопарой и элегантной роднёй, он был ленив, медлителен и, как говорят, склонен к полноте. Ходил сутулясь, выставив вперед плотный животик; имел небольшие раскосые глаза, полные щёки и губы, плоский затылок и короткую шею. И при всём том был настолько сыном своих родителей, что близкие невольно вздрагивали, узнавая в его чертах пародию на самих себя.  Впрочем, дело обстояло не так уж плохо. Породу выдавали и редкой красоты волосы цвета песка и пыли, которые Катуан стягивал на затылке причудливым узлом, заплетая в косы две пряди на висках; и умный зелёный взгляд из-под загнутых кверху пушистых ресниц. Широкие плечи, развитая грудь, точёные кисти рук и запястья, гармоничная спина и длинные мускулистые ноги свидетельствовали о силе и ловкости. Как за всяким, за ним водились странности, но чуть больше любви к себе, чуть больше снисходительности к окружающим – и жизнь текла бы путём, с успехом, накатанным его предками. Боги, боги! Если всё так просто, куда, скажите на милость, деваются счастливые люди?..
В меланхолическом настроении, Катуан ввязывался в истории или ударялся в философию. Его образование давало широкий простор для разного рода умственных упражнений и интеллектуальных спекуляций, которыми он развлекал на досуге себя или дразнил бродячих философов, почтенных монахов или зарапортовавшихся книжников. С иными из них водил он и дружбу, но было таких немного. Люди учёные сторонились ему подобных.
В данный момент он решал проблему, вполне сравнимую с трактовкой тёмных мест «Канона»: проблему примирения с подругой. Две седмицы назад они простились не наилучшим образом. Магит была темноглазой и большеротой брюнеткой средних лет и среднего сложения, зато довольно состоятельной. На Катуана она положила глаз около года назад и не скрывала дальнего прицела своего интереса. Сам он без колебаний дал себя соблазнить и впредь позволял своей подруге тешиться любыми надеждами, какими ей заблагорассудится. Такое положение вещей время от времени приводило к громким размолвкам. Они подолгу не виделись, потом случайно встречались где-нибудь на улице, и всё возвращалось на круги своя. Эти случайности Катуан планировал и разрабатывал во всех деталях. Если кто-нибудь думает, что это простое дело – пусть попробует. Кроме того, в Катуане вдруг взыграл художник: уже использованные мизансцены были им отвергнуты сразу и безоговорочно. Он нянчил то ли вторую, то ли третью кружку, когда в зале появились новые посетители.
Трактир «У Бриуна» располагался у западных ворот приграничного городка, называемых здесь Роковыми Воротами. Мимо едущего по западной, северной или южной дороге прочь из города день-другой ещё тянутся возделанные поля и попадаются укреплённые хуторки, но большие деревни прочно лепятся к городской стене, сливаясь и образуя гигантские выселки. В тени городских стен их жители чувствуют себя в безопасности перед лицом Ничейной Пустоши, простирающейся в три стороны света. Из-за этой Пустоши только восточные ворота пользовались успехом у путешественников, а постоялые дворы у остальных были рассчитаны на крестьян-общинников, фермеров, охотников и прочий люд, живущий от земли и наезжающий в город на рынок, в мастеровые ряды или по казённым делам.
В будни эти заведения большей частью пустовали. Лишь по вечерам в общей зале собирались завсегдатаи из окрестных кварталов: ремесленники, солдаты или мелкие чиновники, жаждущие промочить горло, отогреть душу за тёплой беседой или просто сбежать от назойливых домочадцев. В урочное время заглядывал и дежурный наряд городской стражи. Катуан знал всех наперечёт. Едва попав в город, он остановился здесь, у старины Бриуна, прозванного Везунчиком. Пару раз, оказав хозяину услуги, какие воин может оказать мирному трактирщику, он попал в число добрых приятелей, и Везунчик отдал в его распоряжение каморку под крышей в счёт прошлых и будущих заслуг. Здесь Катуан проводил время, когда хотел отоспаться или побыть один. Здесь же хранился его немногочисленный скарб.
Компания, которая заинтересовала Катуана, выделялась и видом, и повадкой. Это были высокие люди, одетые в одинаково грубые и бурые от носки хламиды, перепоясанные вервием, на головах красовались соломенные шляпы с конической тульёй и широкими полями. Обильно намотанная сверху газовая ткань скрывала лица. Катуан из своего угла наблюдал за ними почти от нечего делать. Магит изнутри робко напомнила о себе, но он отмахнулся, увлеченный новой задачей.
Бриун рассыпался вокруг новоприбывших мелким бесом. Ещё бы! Катуан обладал феноменальным слухом на полновесную монету; то, что он услышал, составляло едва ли не полугодовую выручку хозяина. Проводив гостей наверх в жилые комнаты, Везунчик кубарем скатился по лестнице на кухню, рёвом сзывая домочадцев.
Катуан достал трубку и принялся со вкусом раскуривать, попутно оценивая ситуацию.  Следует сказать, что воспринимать всё непонятное, необъяснимое и загадочное как личный вызов было свойственно его натуре. Он рассматривал необычное общество и оценивал увиденное с точки зрения противостояния не столько возможного, сколько имеющего место быть.  Проще говоря, искал неприятности на свою голову.
Итак, рассуждал Катуан, он имеет дело с шестью зрелыми мужчинами и одним подростком, он затруднялся сказать, юноша это или девушка.  Мужчины открыто вооружены. Помимо посохов и длинных кинжалов, Катуан приметил боло, шипастые щитки на руках и ногах, и сильно подозревал, что головные уборы скрывают под соломой и металлический шишак, и режущую кромку. Это если не считать хламид, под которыми с успехом может поместиться целый арсенал. Но, что бы ни скрывало под собой бурое одеяние, это не мешало носящим его двигаться с неторопливой грацией усталых, но уверенных в себе людей. Что же касается подростка, Катуан не знал, что и думать. Для девушки он был высок ростом, худ и широк в плечах; для юноши же двигался плавно, почти музыкально. Смущали небольшие ладони и ступни, и лёгкая, как у танцовщицы, походка. Катуан предположил, что это нежный друг одного из старших путешественников. Поиграв этой мыслью, он понял, что она не вписывается в картину и просто ему не нравится.
Собственно, в обществе вооружённых людей не было ничего удивительного. Ему самому случалось путешествовать в разных компаниях и в диких местах. Но для досужей ватаги рисковых гуляк этой публике недоставало тепла, для хищных искателей сокровищ, подозрительных ко всему вокруг, а паче друг к другу, они были слишком слажены и спокойны. Стоило только посмотреть, как движутся они по лестнице: двое впереди, следом за Бриуном, затем подросток, двое сзади и двое внизу, у лестницы, пока не поднялись предыдущие. Да и однообразие одеяния наводило на мысль о безликости и монолитности сектантов. Сделав заключение, Катуан собрался вознаградить себя глотком пива. Тут и обнаружилось, что кружка опустела. Он махнул рукой, подзывая Микля.
«Миклем» в этих местах искони назывался сорт крупной тыквы с толстой бугристой кожурой. Этот Микль служил у Бриуна половым и вышибалой, прозвище своё носил с философским спокойствием, был не семи пядей во лбу, но невозмутимым и верным. С Катуаном их связывало несколько лихих историй, где они действовали на одной стороне, остались живы и прониклись взаимной симпатией. Микль-тыква был не дурак выпить, предпочитая исключительно пиво и халяву. Катуан брал его в компанию и угощал за свой счёт, когда бывал при деньгах. Тот принимал любезность как должное. Вот и сейчас принёс сразу маленький бочонок и кружку для себя.
 - Давненько не виделись, Микль.
 - Я уезжал на хутор, к матери.
 - Как Пустошь?
 - Дороги свободны. Малышей выпускают играть на улицу до темноты.
 - И до первого несчастного случая?
Микль пожал плечами.
 - Я один уходил в Пустошь, когда мне было семь. Нужно только знать пути.
Катуан не стал спорить. Для Микля Пустошь была колыбелью и родным домом. Как все дети из тамошних хуторов, он в крови нёс знание правил игры на выживание в этом необычном месте и того, что однажды может проиграть. Выросший в атмосфере строгих правил и незыблемых законов, пестуемых поколениями гордых и величественных предков, Катуан с трудом понимал эту позицию, но старался принять её как факт.
- У вас богатые постояльцы сегодня?
Микль поморщился и сплюнул через выбитый зуб.
- Балахоны…
- Как?
- Балахоны! Так их зовут в Пустоши.
- Хочешь сказать, что эта компания бывает здесь регулярно?
- Не эта, так другая…
Катуан поднял бровь. Микль фыркнул.
- Я всё забываю, что ты нездешний. Эти люди, Балахоны, останавливаются у Везунчика дважды в год, в канун осеннего и весеннего равноденствия. Проходят через город с востока на запад и уходят в Пустошь. Ни с кем, кроме Бриуна, не якшаются, в самой Пустоши к жилым местам почти не подходят.
- И куда же они идут?
- Не знаю. Только уходят в самую глубь.
- А что люди говорят?
- Старики, какие в своём уме, молчат. А какие уже в детском, нет-нет да и бают про старую крепость - не то замок, не то храм - от которой вся Пустошь и пошла. Вроде бы не ничейная она, а имеет Хозяина. В старину это были земли одного Владыки, алхимика, и вроде бы не совсем человека. Выстроил он на своих землях крепость, где и творил чудеса. Будто бы даже эликсир бессмертия, который пил с утра натощак. А однажды, с сонных глаз, хлебнул из соседней склянки. Но не помер, а заснул и спит до сих пор. Спать-то он спит, но два раза в год дух, который вышел из спящего тела и скитается по Пустоши, возвращается обратно. Когда Владыка заснул, то всякие чудеса, которыми кишел его замок: привидения всякие, демоны и прочая нечисть и невообразимые твари выбрались наружу и разбрелись по его владениям. Дальше им ходу нет, вот и появилась Пустошь. А Балахоны эти – маги и чернокнижники. И ходят они к Владыке: когда его дух в равноденствие возвращается к телу, они задают ему вопросы, а он отвечает. За это они ищут средство, чтобы духу снова вернуться в тело. Для этого крадут людей, усыпляют отравой, а потом натирают мазями, вливают снадобья и творят нечестивые обряды, пока несчастный не помрёт или не проснется.
- Похоже на страшную сказку, какие старухи девушкам на посиделках рассказывают.
- Сказка и есть. Я мальцом этой дребедени наслушался, да за Балахонами увязался. Шибко хотелось на Спящего Владыку посмотреть.  Я даже травку одну прихватил в заветный час с заветного места. Бабка, покойница, когда меня Пустоши учила, говорила, что ежели её во рту держать, то она умереть не даст, а свежего покойника подымет, душу в тело вернёт, смертельную рану затянет. Думал я, Балахоны Владыку дурят, на кой он им живой? Так-то надёжнее. Я ему травки дам, а он меня в благодарность сделает богатым и могущественным.
- Экий ты, оказывается…- искренне удивился Катуан. – С амбициями!
- С кем? 
- Желания у тебя немалые.
- Были. Только сказки это, глупости.
- И про бабкину травку сказки?
- Кто знает… Похоже на сказку. Но уж больно бабка моя Пустошь хорошо знала. Без малого две сотни годков прожила.
Катуан не то, что уставился - вытаращился на рябую Миклеву рожу.
- Сколько? Да ты шутишь!
Микль печально покачал буйными кудрями.
- Сто девяносто семь годков прожила моя бабушка. Давай помянем старушку, храни её боги во всех девяти мирах! Кабы не она, не жить бы мне на этом свете. Да и не одному мне. Сидит бывало за куделью, или тесто творит, а то вдруг сорвётся, котомку свою схватит: была у нее котомка для таких случаев, всегда наготове стояла. «Бежим, - говорит, - внучек, - ребятёнок в Пустоши пропадает!» Меня завсегда с собой брала, для науки.
- И успевала?
- По-разному. Если дитё из младшеньких, всегда успевала. А юноши или девушки из старших, годков с четырнадцати, случалось, и гибли. Взрослых она совсем не слышала. Уж потом только могла сказать, жив ли. И то не всяко. Говорила, тут от человека зависит. И без того её котомке в Пустоши не одна семья кланялась.
Мужчины выпили, помолчали. Катуан не раз слышал рассказы о некой легендарной личности из Пустоши, настолько обожествлявшейся местными, что и по имени-то её никто не звал. Называли просто «Она», либо «Берегиня».  А-Туанада поначалу решил, что персонаж это мифический, но люди, Берегиней лично спасённые, его разубедили. Он узнал, что женщина эта была вполне земной, из крестьян происходившей. Жила одиноко, хоть и родни имела много. Была не по возрасту моложава, с крепким телом и хороша собой настолько, что и в почтенном возрасте, имея внуков и правнуков, заводила молодых друзей, предпочитая не сопливых мальчишек, а здоровых тридцатилетних мужчин, спорых в хозяйстве. Порой одного из младших отпрысков, девочку либо мальчика, брала к себе в учение. Микль, очевидно, доводился ей праправнуком, но у местных всякие уточняющие приставки были не в ходу.
- Так нашёл ты Спящего Владыку?
- Не-а. Поначалу мал был, Балахоны от меня уходили. А как подрос: и Пустошь уже знал, и маршрутом ихним ходил не раз - стал матерым следопытом, тут-то они меня и поймали.
- И что?
- А ничего. Попужали маненько, связали и ушли. Пока выпутался, пока из гиблого места выбрался, их и след простыл. Тут ещё бабушка обо всем прознала – холку мне начесала, будь здоров! До новых веников ни встать, ни сесть… Помню, лупила и приговаривала: «Не твоё это дело, не твоя забота. В Пустоши каждому своего горя довольно, чтобы чужое на себя кликать».
Катуан хмыкнул. Сентенция была вполне здравой, но говорила скорее о состоянии души, чем образе мыслей той, кого в окрестных деревнях до сих пор помнили и почитали.
- А скажи-ка мне, эти Балахоны проходят через город и уходят в Пустошь одним и тем же путём – так? И возвращаются тем же маршрутом?
- Чего? – Микль вдруг замер и остекленел взглядом.
- Я спрашиваю, они возвращаются из Пустоши той же дорогой, что и уходят в неё?
Вышибала сделал один долгий глоток и вытер губы рукавом рубахи.
- То-то и оно… Такое, значит, дело: не помню я, чтобы они хоть раз возвращались. Ну, то есть, не видел я этого. И людей таких не встречал. Тех, кто видел Балахонов в Пустоши, знаю, говорил с ними. Да только выходит, что все их видели по дороге туда, а не обратно. У Бриуна я служу, почитай, лет восемь. Они всегда у него останавливаются. Вроде, всякий раз те же самые, но ведь никто к ним под шляпы не заглядывал. И через трактир они всегда в Пустошь идут. Назад, выходит, они идут иначе. Или не идут вовсе?
Предприняв столь героическое усилие, Микль жалобно посмотрел на собеседника.
- И сколько лет тебе понадобилось, чтобы задать этот вопрос?
- Ась?
- Я спрашиваю, давно ты Балахонами интересуешься?
- С малолетства, годков с шести…
- Эх ты, следопыт!
Катуан отослал Микля прочь. Ему хотелось подумать не спеша и со вкусом. Шесть мужчин и подросток. Подросток и шесть мужчин. Вошли, не оглядываясь прошли через зал, поднялись наверх. Двое впереди, двое сзади, двое в сопровождении… Похоже, именно хрупкая фигурка в центре собрала эту странную компанию и главенствует над ней. По своей ли воле?
На дворе смеркалось, к Бриуну потянулись завсегдатаи. А-Туанада приветствовал давних знакомцев. Они выставили друг другу по кружке, отогнав распоясавшегося Микля. Это лето оказалось бедным на новости. Основным источником сплетен и страшных историй здесь была Пустошь, а она, казалось, мирно продремала этот сезон.  Вести же, попадавшие сюда из столицы, всё лето были редкими и обрывочными, из чего анонимный аристократ делал вывод, что и там ничего интересного не происходит. Сыграв по маленькой в кости, Катуан решил, что на сегодня хватит, и с чистой совестью отправился наверх, потребовав по пути горячей воды для умывания.
Когда раздался осторожный стук в дверь, Катуан уже храпел, растянувшись во весь рост и разметав руки. Петли коротко скрипнули. И в комнате, и за дверью царила тьма кромешная. Пришедший скользнул в дверной проём, помедлил, вслушиваясь в оглушительный храп, и двинулся к постели, легко избегая столкновений в маленькой, захламлённой комнате. Несколько бесшумных шагов, и тень склонилась над спящим. И тут ухнуло, брякнуло, в пах въехала кувалда, в грудь бревно, стена с хрустом врезалась в спину и затылок, тьма взорвалась искрами, и, наконец, пол поднялся, и кости грохнули о него все и сразу. А посреди каморки – ноги расставлены, кулаки подняты к лицу – всей своей грозной массой замер готовый ко всему и насквозь мокрый Катуан.
Ещё несколько ударов сердца понадобилось аристократу, чтобы проснуться. Оттерев рукавом мокрое лицо, Катуан отыскал и зажёг свечу. Под стеной лежал Бриун, в стороне валялся медный кувшин, вода залила пол вокруг. Катуан выругался и склонился над пострадавшим, осмотрел конечности, прощупал пульс, поднял веко и посветил в глаз. Везунчик снова оправдал прозвище. Катуан вздохнул с облегчением, кое-как обтёрся, набил трубку и сел ждать. Он мог бы сразу привести Бриуна в чувство, но ему нужно было подумать, как объясниться с приятелем.
Немногим менее тридцати лет назад в славной своими предками семье а-Туанада случилось несчастье. Младшего отпрыска знатной фамилии, шестилетнего Касама, настигло Лунное Безумие. В полнолуние домочадцы то и дело отлавливали спящего мальчика на лестницах, балконах и галереях родового замка, в хозяйственных постройках или полях вокруг усадьбы. Лечение, предписанное дипломированными докторами из столицы, помогало слабо и ненадолго. Скрепя сердце, признали в болезни гнев древних родовых богов. Поклонение Единому Вседержителю не мешало старой аристократии иметь языческие святилища в пику пришлым королям и их клике. Поэтому экзорцизму подвергать мальчика не стали, а вот домашние алтари курились беспрестанно. И молитвы были услышаны: болезнь ушла, но оставила по себе память.
Луна уже не беспокоила Касама, и всё было тихо-мирно, пока однажды вечером матери не пришло в голову посмотреть на сына. В покоях сладко спал рослый полный тринадцатилетний мальчик, почти юноша, и женщина сделала несколько шагов к кровати, оказавшихся роковыми. На её крики сбежалась дворня, позвали супруга и врача. Несчастная лежала в углу, кровь лилась из разбитого носа, а у постели стоял Касам в длинной ночной рубахе, со сжатыми кулаками и страшно блестящими, невидящими глазами. Пострадавшую унесли, врач ушел следом, с мальчиком остался только отец. Он-то и обнаружил, что сын по-прежнему безмятежно спит. Это было невероятно. Глава Дома лично провел несколько опытов и убедился, что беспокоить спящего Касама может стоить жизни. Склонный к ожирению подросток, тем не менее, был ловок и делал успехи во всех рыцарских искусствах. Нянька или любимая собака часто ночевали с ним, входили и выходили совершенно безопасно. На появление же постороннего мальчик реагировал стремительно и точно, но не просыпался. «Свойство, конечно, ценное, - рассудил родитель, оправившись от первого шока, - но и опасное. Да и лишняя огласка ни к чему». Глава древнего Дома был не из тех, кто бросает подобные вещи на самотёк. Ночью он тайком пробирался в комнату сына и отбивался до тех пор, пока мальчик не просыпался, а потом часами вспоминал с ним перипетии боя, повторяя и комментируя позиции. За полгода отец добился того, что сын бил, не нанося ночному посетителю тяжёлых увечий, и быстро просыпался. Это помогало по крайней мере сохранить всё в тайне. Инцидент с матерью преподнесли как несчастный случай.
Позже Катуан тоже не афишировал своего «боевого лунатизма». Польза такого положения вещей была очевидна, а у него и других заскоков хватало, так что этот в глаза не бросался. И вот такой конфуз!
Бриун застонал. Катуан быстро присел возле него и принялся надавливать большим пальцем Следы Тамы на кистях рук. Лежащий открыл глаза. Какое-то время они молча таращились друг на друга, пока взгляд Бриуна не обрёл осмысленность.  Катуан тут же перехватил инициативу.
- За каким демоном нужно было ко мне подкрадываться? Жить надоело?
- Храни меня Чур, я только принес воды!
- Ага! И вошел без стука и на цыпочках, чтобы не расплескать.
- Я хотел поговорить. С глазу на глаз. Потом услышал, что ты спишь, и решил не беспокоить.
- Если я сплю, на кой мне вода?
- Утром пригодится. Не нести же её назад!
- Ладно, иди сюда. Посмотрим, какой ты Везунчик.
Катуан поднял опрокинутый стул и жестом предложил Бриуну. Тот уже поднимался, кряхтя и потирая шею.
- Постой! Я же сказал, хочу поговорить.
- Садись, потом поговорим.
Ловкими и сильными пальцами он размял плечи и шею пострадавшего, покрутил голову вправо, влево, потом резким движением свернул в обе стороны. Раздался хруст, Бриун взвизгнул.
- Ну что, полегчало?
- Не люблю я эти твои штучки, - Бриун морщился и недоверчиво вертел головой.
- Любишь, не любишь, а шея на месте. Говори, за чем пожаловал.
Катуан говорил небрежно, но голос зловеще побрякивал металлом. Он раскурил трубку и растянулся на лежанке. Бриун выглянул за дверь, осмотрел лестницу, ведущую в нижние этажи. Передвинул стул поближе к Катуану и, наконец, уселся.
- Ты с Миклем нынче говорил?
- Ну, говорил.
- Ну… Палки гну! Не делай этого.
- Чего?
- Не говори с ним.
- А здороваться можно?
Бриун заёрзал.
- Здоровайся себе, сколько влезет.
- Не пойму я Бриун, чего ты от меня хочешь? То не говори с Миклем, то говори, сколько влезет, - начал было Катуан, но тот зашикал, замахал руками.
- Тише не можешь?
Катуан сделал озабоченное лицо, потом потянулся к своей куртке, достал из кармана гранёный стеклянный шарик на шёлковом шнурке, поднёс поближе к свече.
- Говори, никто не слушает.
- Что это у тебя? – полюбопытствовал Бриун.
- Талисман. Одна ведьма дала. Если подслушивают, краснеет. Так что, если пришел рассказать, что слышал наш с Миклем разговор, зря старался. Что нас подслушивали, я и без тебя знал. Не знал только, кто. Вот и устроил засаду. А теперь говори, что я такого сказал или услышал, что ты решил меня убить?
- Убить?! Нет, Боги, нет…Я, кроме кур и крыс, никого… Да и где мне против тебя!
- Тогда что?
- Предупредить хотел. С глазу на глаз. Мы же друзья. Ты же меня… Я ж тебе… всегда!
- Так о чём ты хотел меня предупредить?
- Слушай, ты сам, конечно, себя в обиду не дашь. Но у нас недавно. Всех тонкостей не знаешь. Вот и про Балахонов только сегодня узнал.  А Микль – он не прост. У него в Пустоши свой интерес имеется. Как и у бабки его. Её деревенские за святую почитают, да только ведьма она была, а никакая ведьма своего не упустит. Тьфу! И говорить об этом не хочу, храни меня Чур от всякого зла! Вся их семейка с дурной кровью. Микль вроде парень ничего, ни в чём здесь, у меня, не замечен, но ведь яблоко от яблони… Работник он хороший, справный. Выпить, правда, любит, а кто без греха? Но в Пустоши бывает часто. Говорит у родных, но правду кто знает? А чем там родня его занимается, и думать не хочу. Он тебе, может, золотые горы обещал, но это только слова. Не ходи с ним! Хоть ты и наёмный воин, всякие хитрости знаешь, а в Пустоши против него – дитё неразумное.
- То-то и я удивился, что это он меня к себе зовёт? Поедем, говорит, к родным. Пустошь нынче тихая, погостишь, поохотишься.
- Вот! Заманивает, змей! Ведь с тобой что случится, всё на Пустошь списать можно.
- А до меня он многих заманивал?
Бриун задумался.
- Так-то сразу и не припомню. Что я его дружков знаю? Человека солидного из здешних на мякине не проведёшь. Другое дело несмышлёныш без царя в голове или бродяга какой. Но я с такими знакомств не вожу.
- Ладно, друг, спасибо. Буду глядеть в оба.
Катуан спрятал стеклянный шарик обратно в карман.
- Пойду я на кухню, меня уж обыскались, - засуетился Бриун.
- А что, Балахоны, и правда, только у тебя останавливаются?
- Ох, будь они неладны! Правда. И за что мне эта напасть? Платят, конечно, но больно нехорошее это дело. Только и радость: две ночи переночуют и уходят. А тебе они зачем?
- На глаза не хочу попадаться. Мутит меня от чертовщины. Я бы вообще сбежал от тебя, пока они не уйдут, да Магит снова не в духе, и кто знает, когда её попустит.
- Да, бабы…