Пиры Захара Прилепина. Обитель

Пиры Захара Прилепина - "Обитель"

Начнем с того, что роман Захара Прилепина «Обитель», опубликованный в далеком теперь послемайданном и послесочинском году (2014), – очень сильный и удачный выстрел.

Если отстраниться от документальной стороны дела, если отстраниться от критики слева (писалось все-таки против либералов), если отвлечься от небрежности стиля, свойственной ЗП, если закрыть глаза на поправение позиции писателя после присоединения Крыма, то роман обладает хорошим драйвом, острым авантюрным сюжетом, литературной компетенцией и аллюзивным фоном, читается очень легко и с интересом.

А что еще надо для романа, для фикшна, сплетенного с акшном?

Читатель, хорошо знакомый с лагерной традицией и лагерным бэкграундом, не найдет в нем многого исторического материала, но найдет в нем очень много противоречий.
Но меня роман подцепил другого рода противоречиями. Прилепинскими.

В свое время Александр Кузьменков обратил внимание на несуразность прилепинских гастрономических метафор:

«Тропы в тексте — то ли по счастливой случайности, то ли благодаря опеке г-жи Шубиной — редки. Но метки: «Елизавета Аверьяновна тем временем достала из своих сумок халву — издающую тихий, сладкий запах, похожую на развалины буддистского храма, занесенного сахарной пылью». Какой затейник вылепил из халвы пагоду? На каких кисельных берегах руины заносит сахарной пылью? Кондитерский сюрреализм, само собой, внятного объяснения не имеет.»
(А. Кузьменков, «Туфта, гражданин начальничек…», «Урал» 2014, № 7).

Кузьменков увидел в прозе Прилепина «кондитерский сюрреализм», но объяснить не сумел (не захотел). Между тем, это явление приобретает в «Обители» массовый и сакраментальный характер.

Эта прелюдия подводит к главному вопросу: отчего главный герой, прилепинский протагонист, Артем Горяинов, находясь в заключении на Соловках, много ест и мало работает?

Казалось бы, в тюрьме, а уж тем более в советской тюрьме, в первом концентрационном Соловецком лагере особого назначения (СЛОН), должно быть наоборот: мало едят, недоедают и много работают.

Возможно, в этом месте как раз работает прилепинская идея – показать необычность, двойственность острова-монастыря, острова-тюрьмы. И в этой идее формулируется мысль, что и в лагере можно жить, что соловецкий ад был одной стороной медали. Другой стороной был эксперимент, проведенный Федором Ивановичем Эйхмансом (в романе Эйхманис), начальником лагеря  – амбивалентной и загадочной фигурой, которой откровенно любуется автор и его протагонист.  И то, что некоторым заключенным на острове позволено свободно передвигаться, заниматься наукой и искусством, употреблять спиртное, встречаться с женщинами и даже создавать семьи, любить и быть любимым – это как раз и есть то, что составляет основное содержание романа – вынесенное наружу или зашитое в подкладку. А кроме любви, которая перепала Артему Горяинову, есть на чудо-острове толика пира, платоновского пира и русского пира.
 
И наконец – третье предположение.  Еда для героя Прилепина мощный показатель его бытия, барометр счастья. «Я ем, следовательно счастлив», – мог бы сказать о себе Артем Горяинов. И счастье, как в жизни, выпадает то градуировано и порционально, то немеряно и с избытком: где-то больше, где-то меньше. Счастье в малом и счастье в большем.


Рассмотрим всё по порядку.

Действительно: герой Прилепина на Соловках вообще мало работает. Запоминаются, например, его два дня на баланах (тяжёлая работа), день на кладбище, полночи в похоронной команде. А где еще работал наш герой? Ягоды собирать с Василием Петровичем он отказывался. Работа сторожем в Йодпроме в Филипповой пустыни окончилась провалом и позорным изгнанием. На Лисьем острове он провел два месяца, работа была монотонная, но явно и не в тягость. «Ординарцем» Эйхманиса тоже не удалось как следует поработать. В секции спортсменов Артем скоро перестал тренироваться и переключился на должность помощника Бориса Лукьяныча и только и делал, что бегал в ИСО и обратно. Артем Горяинов вообще человек без свойств и талантов. В артистической роте ему делать нечего. В духовом оркестре тоже, хотя туда на время вписала его Галина. Моисей Соломонович тоже не мог его взять к себе в экономический отдел за неимением каких-либо способностей. А способностей-то требовалось складывать и отнимать в столбик и – главное – усидчивость, склонность к писчей работе. Горяинов в насмешку над собой и в этом вопросе не проявил никакого ЖЕЛАНИЯ работать.

Зато нравилось – не отказывался – бывать на пиршествах у Мезерницкого, пить водку с начальником лагеря Эйхманисом, пробовать борщ, приготовленный мамой Осипа Троянского, питаться в лазарете, захаживать в магазинчик не для заключенных «Розмаг». И конечно же, есть конскую колбасу из маминой посылки и угощаться сметаной с луком от владычки Иоанна.

Собственно, из-за конской колбасы Артем нажил себе смертельного врага Ксиву.

«Да на хер мне их понимание вообще, – бесился Артём, которого переполняла не столько жадность до конской колбасы – хотя и до неё тоже, – сколько неожиданная, болезненная, жуткая какая-то обида за мать: она там ходит по рынку, собирает ему, сыночку, в подарок съестного на последние рубли – а он будет поганого Ксиву этим кормить».

Для ясности: сначала колбаса, потом мать. Такова шкала ценностей для Артема. Мать окажется косвенной причиной и свидетельницей его очередного падения (из-за матери он был вызван с Лисьего острова накануне злополучной ночи расстрелов), избиения, унижения, ареста. К матери на свидание он так и не придет. Галине он даст понять, что мать связана с чувством вины перед отцом (на ее глазах он и убил отца). Однако никакого чувства вины и раскаяния Артем не чувствует. Мать просто не вписывается в его понимании жизни.

Итак, путь, падения и взлеты своего героя Захар Прилепин обставляет соответствующими и разнообразными блюдами. На низших точках этой синусоиды, в штрафном изоляторе на Секирной горе, – кипяток вместо чая и жидкая баланда на воде, в которой, возможно, только мыли морковку (подобный деминутив от нарратора). На средних – обычная баланда (да, она и не была описана вовсе, как и не описаны обычные дни). Все точки выше средней линии уже детально градуированы и представлены более разнообразными угощениями: пшенные котлеты (в лазарете), мясные объедки с чекистского стола, «сметана с луком, белый хлеб, шпик» и другие вкусности на посиделках у Мезерницкого. Борщ, приготовленный матерью Осипа Троянского, отмечает один из чудесных дней, проведенных на Соловках. На вторую вершину его заносит масло, которое вместе с раблезианским ужином (по меркам Соловков) выдал доктор Али после зловещей ночи расстрелов.

Но главное, Артем испытывает наслаждение от поглощения этого разнообразия:

«Артём, снова разобравшийся с едой самым первым, бережно подцепил волшебный шарик и, положив себе на горбушку руки, стал слизывать, жмурясь и пытаясь ежесекундно осознавать блаженное головокружение».

Словно он только что не был свидетелем расстрела Бурцева, словно он не работал в похоронной команде (а и вправду, не работал, все основное сделали Сивцев и Захар, а Артем был к ним пристегнут в самом конце расстрелов).

Третья вершина – консервы и водка во время побега на катере почему-то не приносят радости и удовлетворения. Он их ест скорее по должности, впрок. Причина этому – вид бескрайнего моря дурно влияет на Артема, ему люди нужны, теснота человечья.

Четвертая вершина – в последний день на Секирной горе, когда стало ясно, что уже не расстреляют Артема и Моисея Соломоновича, подали кашу с сюрпризом. Но вместо куска мяса оказался кусок крысиного помета. Не иначе как авторской самоиронией это не объяснишь?

«“Бог есть, будем есть, Бог есть, будем есть”, – скороговоркой повторял Артём, перемешивая кашу.
Вдруг увидел на дне мясо: огромный жирный кусок, и не консервы какие-то, а, чёрт его знает, телятина, наверное, а то и свинина!
Ай да день сегодня.
Артём подцепил мясо в ложку и хотел похвастаться Моисею Соломоновичу: вот, взгляните, полюбуйтесь. Есть Бог, есть, оцените его дар за долготерпение и муку.
Не стерпев, вцепился в кусок зубами. Тут же понял, что это свалявшийся камень крысиного помёта».

Но крысиный помёт вместо мяса его настроения уже не испортил, хотя и вызвал истерику: он рыдал над парашей, думая, что его выворачивает наизнанку от тошноты. На самом деле это была эмоциональная разрядка, тоже род наслаждения.

Вот так – еда сваливается герою на стол и в руки как небесные дары. Он участвует на званом обеде, его угощают, ему кое-что перепадает, он не брезгует доедать с чекистского стола, не брезгует «умыкать» и лазить в чужих ящиках (у Осипа Троянского). Незаслуженно долго получает усиленный сухой паек за участие в спартакиаде. Два раза получает посылочки от матери, но самой матери видеть не хочет.

Подкармливала его и Галина. И здесь перемешиваются два чувства: сытости и удовлетворения. Похоже, его чувство к ней держалось ровно столько времени, сколько Галина находилась у власти и спасала его от смерти и – одновременно – подкармливала. В сухом остатке не было ни одного свидания без кормежки и водки.

Алексей Колобродов, которому предназначалась инвектива Кузьменкова про халву-пагоду, ответил, опираясь на архетип лагерника с крестьянской жилкой, сакрально относящегося к посылкам из дома (читай: деревни):
«(В дальнейшем – это опять к мастерству писателя – и нам будет передана эта болезненная и жуткая обида – от молниеносного и, как кажется, пустого разбазаривания артемовых посылок и вообще провизии. Это почти сакральное, великолепно переданное, осмеянное Кузьменковым и Ко, отношение к еде роднит «Обитель» с «Иваном Денисовичем».)» (А. Колобродов, «Захар», Москва 2017).

Кроме крестьянского архетипа – покорного, безропотного, безответного двужильного русского крестьянина, умеющего не только работать, но и сачкануть, и кушать впрок, в образе Артема Горяинова синтезирован и архетип «пацана», о котором тоже пишет Колобродов, отсылая к этимологии этого слова. А этимология выводится из слова «поц», что на идише означает половой член. Отсюда, кстати, и это новое слово «поцреот», обыгрывающее «патриота» и придуманное в пику «либерастам». Но сущность пацанства – в инфантилизме. Пацан – это инфант, с раздутым самомнением, с мощным эгоцентризмом, делящим людей на пацанов и остальных. В «остальных» ходят блатари, интеллигенция, каэры (контрреволюционеры), бытовики, крестьяне, идейные борцы с той и другой стороны и т.д. 

Пацаны – это очень точная модель современного героя, реализовавшая себя в чеченских войнах и в войне на Донбассе. Почитайте, послушайте песню Прилепина «Пацан».

И в этом – пацанском аспекте – особое значение приобретает преступление, приведшее Артема на Соловки, – убийство отца. Если проследить эту тропу, то окажется, что убил отца Артем не столько из-за ревности и обиды за мать, сколько из-за того, что в тот момент отец был абсолютно голым. Какая-то нерациональная, глубоко закопанная, библейская, психоаналитическая, мифологическая причина. А голых людей, оказывается, Артем не выносит, себя голого тоже не любит – возможно, из-за страха замерзнуть, потерять одежду. Холода не выносит Артем. Холода и голода.

Сын убил отца, пытаясь преодолеть свой инфантилизм, свой «второй номер» (Артем был старшим братом, но после отца – вторым мужчиной). Но второго номера он не преодолел, а с какой-то необъяснимой тягой потянулся к Эйхманису – вот он авторитет, занявший нишу отца. Амбивалентный, добрый-злой,  причесанный и одетый с иголочки в гражданский костюм. В бане с каждым не парится, не ровня зекам и чекистам-извергам, а значит не ровня людям. Он человекобог, «полубог» в категориях Артема. Кажется, что любовь чекистки и зека – главная сюжетная линия романа. Но она начинается только с середины книги. До этого «рост» Артема проходил под опекой Эйхманиса. Под крылом Эйхманиса надеялся спрятаться Гориянов от Галины, которая настойчиво пыталась сделать из Артема стукача. Как известно, на пике своего неудавшегося «ординарства», то есть прислуги у Эйхманиса его перехватывает Галина – и начинается другая жизнь, другая страсть, горячая. 

12 августа 2018 г.

На острове Голодный.