недопустимая утопия

Пьянит заведомая ложь,
В неё на миг поверил сам,
Так обезумел от тепла.
Я — человек со снятой кожей.
«Сегодня», «Флёр»

Это был суицид. Другие убивали себя посредством яда или револьвера. Он убивал себя минутами и часами. Его трюк, почти, безукоризнен. Только не надо спасать от смерти, спасать нужно от жизни. Кто-то теряет человека, а кто-то теряет свою жизнь.
На пустынные степи снова легли тяжёлые тени. Туман каплями шагал по листьям. Виктор слышал, как ночные зверушки в поисках пищи рыскали под землёй. Своим подпольным движением они шевелили корни под толщей сырой почвы. Тьма беспощадно подавляла свет, позволяя ночи вытекать из впадин и расщелин. Он неподвижно, как облако, глядел на своё отражение в реке. Вдали стучали колёса железного ящера о рельсы. Эта монотонная песня пробирала до дрожи, лишая покоя. И под его с виду железной бронёй билось живое сердце. Вместе с тысячами подобных ему винтиков безжалостной к людям машины Виктор будет мчаться навстречу концу, пока не станет бесполезным. К моменту, когда превратится ржавую тушу, искорёженный лом, мертвенно-бледная маска исказится в крике немом. Никто уже его не спасёт.
Вагоны сбивали с листьев росу, обращая её в лёд. Железный человек не спеша курил сигарету и смотрел куда-то вдаль. Красные огни заката продолжали гаснуть тающим воском свеч. Они отражались в чёрной смоле зрачков Рихтера. Бычок сигареты был торопливо потушен носком кожаного ботинка. Поезда всё шли под раскатами грома, шрамами расползались магистральные ветки от станций. Хотелось сбежать из этой проклятой могилы мёртвых душ. К морю, к дому, чернеющему в тумане. Саду, склонившемуся над водой и роняющему на ровную гладь спелые плоды. Где его ждали мама и папа, брат, не ставший предателем и не убивший всех родных из-за расовых предрассудков. Придурок, желающий избавить мир от фашистской напасти, лишил Виктора последнего пристанища, обрёк на одинокие мучения в этом котловане из слёз. Усыпанный ракушками безлюдный берег оглушался медленно падающими на песок каплями солёной воды. Она капала молча из глазниц офицера. Болевой шок охватил его тело, гримаса отчаяния впилась в мышцы лица. Виктор стукнул себя кулаком по лбу, продолжая беззвучно кричать, но никто не приходил на зов, не вытаскивал из пропасти. Он тонул в ней, захлёбываясь собственной прогнившей сердцевиной лжи и притворства. В гниющей в нём душе.

***

В карцере было холодно и грустно. Наверное, это были самые мягкие слова, пришедшие на ум Гриши. Нахамить, обозвать, огрести люлей, попасть сюда. Незамысловатая схема тупости не давала ему покоя. Без орехов и жизнь для него не жизнь. От жажды уже как третий день лишь нервно сглотнул комок, ободравший горло сухой горечью. Тяжёлая металлическая дверь с натужным скрипом раскрылась. Внутрь просочилась тёмная фигура, сгорбившись у выхода. Глаза Гриши, большие голубые линзы, сощурились от яркого света ламп. Потом и от непонимания. Рихтер таращился на него молча с минуту, подумывая и отсюда сбежать. Отбросив лишние думы, он сел напротив заключённого. Брошенный на гибель вслепую, Шахтарин позволил тишине звенеть в его ушах. Ожидание прозрения оборвалось появлением живого существа, без спросу втиснувшегося в грязный мир лишённых свободы нелюдей. Можно было бы продолжить жить, как будто ничего не случилось и прятаться от света в одиночестве. Но это только бы оттягивало время от встречи с глазами у противоположной стены. Едва заметный кивок в сторону онемевшего собеседника со стороны Рихтера как бы в подтверждение каким-то одну ему ясным мыслям, слегка изогнутая бровь. У Гриши начался своего рода эпилептический припадок. Не евший и не пивший несколько дней, он тщетно пытался отогнать очередную галлюцинацию от себя. Только взгляд Виктора был схож с прикосновением на расстоянии, рассеившим иллюзию ирреальности.
— Я здесь, — медленно проговорил Виктор, не отводя глаз. — Настоящий.
— М-м-м, а зачем? — в недоумении спросил Гриша.
— Без понятия, — пожал плечами офицер. — Больше некуда.
— Да неужели? Хочешь сказать, кроме подвала с заключённым тебе больше некуда податься?
И как у него оставались силы для того, чтобы огрызаться и вести какой-никакой диалог, им обоим было невдомёк.
— А тебя больше это беспокоит, чем общество, кхе-кхе, фашиста?
Гриша опустил голову на грудь, сминая в шершавых пальцах края полосатой робы. Прокусанные до мяса губы ещё больше пострадали от впившихся в них зубов:
— Разве у меня есть выбор? Мы окружены ими.
— «Мы»? А я не имею к ним отношения, что ли? — пуще прежнего вскинул брови Виктор. Подобный бред сумасшедшего он желал вытянуть из врага по определению весь, до самой последней капли.
Ни слова не говоря, Гриша отрицательно мотнул головой. После острый подбородок лёг на истончившиеся колени. Губы растянулись в почти невидимой в темноте улыбке, а глаза неотрывно смотрели на чёрный силуэт рядом. Печать безысходности вновь повисла над ним домокловым мечом.
— Может ещё скажешь, что я не такой как все? — нервно хохотнул офицер, подбрасывая в воздух фуражку. Истлевшие пальцы пленника машинально сжали до блеска начищенную кокарду. Эдакий символ того, насколько огромных размеров дистанция раскинулась между ними. Это пугало и одновременно выводило из равновесия.
— Неужели это тебе ни о чём не говорит? — безразлично продолжил Виктор и откинул голову на холодную стену.
— А должно? — глухо отозвался Гриша. Он протянул фуражку обратно её владельцу, который с напускным пренебрежением выхватил вещь из его рук и отбросил в сторону. Как мусор.
— Пускай, — нетерпеливо взвизгнул Рихтер. — Моя форма для тебя ничего не значит. Но мои поступки...
Он не успел договорить. Вскочивший с места бешеным зверем светловолосый узник врезал со всего маху офицеру. Правда, кулак соскользнул с рожи того, налетев на стену из камня. Второй удар исподтишка под дых тоже пришёлся мимо кассы. Виктор перехватил его руку практически в состоянии несостояния. Немец ехидно оскалился, держа оппонента в своеобразных тисках.
— Ну и мразь же ты! — взревел Гриша, некогда хриплый шёпот обратив в звериное рычание. — Каждый раз будешь напоминать об этом?
— Ну надо же, как быстро я из доброй феи превратился в мразь, да? — ухмыльнулся Виктор. — Вот она, моя реальность. Свыкнись уже с ней. Я не герой, — не слышно прошептал он в сторону. Гриша понуро вздохнул. Странно, однако этот мертвецкий голос нажимал на его болевые точки, отбрасывая на задний план недавно вспыхнувшую ярость. Порываясь встать и сменить висячее положение на сидячее, он завис над Рихтером в воздухе. Сесть ему помешала холодная ладонь, сжавшая второй кулак.
— Боишься ударить? — сквозь зубы рассмеялся Виктор, но всё так же безэмоционально.
— Слабых не бью, — шикнул Гриша, пытаясь высвободиться из мёртвой хватки.
— Я не пропустил ни одного удара, — резюмировал офицер. Его взгляд упирался куда-то в Гришину грудь.
Тот, в свою очередь, воспользовался относительной расслабленностью противника, врезав ему под челюсть саднившей рукой. Без былой злости, но голову Рихтера неслабо тряхнуло. Удовлетворённый своей маленькой победой, Гриша уселся на место с такой ухмылочкой, мол, пропустил всё-таки. Виктор замер. Несмотря на нывшие от боли и пульсации костяшки, радость лучилась из всего шахтаринского существа. Подумать только, какой-то русский пленник посмел ударить немецкого офицера. После такого и умереть не жалко.
— Заслуженно, — прощупав пальцами жвало на наличие выбитых зубов, задумчиво хмыкнул Виктор.
Вопреки всем ожиданиям, сумрачный взор, скользнувший по довольному лицу, был лишён злобы и ненависти. Это даже слегка покоробило Гришу.
— Что пялишься? — фыркнул на его немой вопрос немец.
— Влюбился просто.
— О-о-о, ну я так и подумал.
— Чего не убил-то? Обещал же, что сгнию тут, а сам как мать Тереза вытаскиваешь меня из задницы. Дважды.
Перегруженный мозг с трудом переваривал поступающую бесконечным потоком ненужную информацию. Но эти слова наконец-таки нашли в нём должный отклик.
— И что? С каких пор на мне написано «святоша»? — не без интереса спросил Виктор.
— Нимб не урони на выходе, ангелок, — в его манере ответил Гриша.
У одного голова раскалывалась как СССР, у другого желудок начал разъедать самого себя. Вокруг всё настолько плохо и в то же время весело, что хочется сделать суицирк. Под потолком свистел комар, вычерчивая непонятные геометрические фигуры. Он высасывал остатки крови из обезвоженного тела, оставляя на коже налившиеся красным зудящие укусы.
— Что пялишься? — передразнил Виктора Гриша, когда гляделки с ним уже стали невыносимы.
— Влюбился, — ответно парировал офицер.
— Ты этот, что ли...
— Слушай, давай без этого, а? — поморщился Виктор.
— Ты на вопрос не ответил, придурок...
— Гриша, ****ь, похоже, что я располагаю к себе подобными темами? — зло прорычал Рихтер, бросив на собеседника убийственный взгляд.
— Ты вообще не располагаешь к себе.
— Так какого хрена?!
— Сам пришёл, — с напускным спокойствием констатировал Гриша.
Едва метнув червлёным огоньком в его сторону, Виктор рывком поднялся с места и направился к выходу. Из-за резкой смены положения бледнолицего чуть пошатнуло.
Шахтарин невольно закусил губу. И снова его неспособность держать язык за зубами приводит к коротанию ночей наедине с самим собой и голодными тараканами.
— Останься, — тихое и почти не слышное.
Виктор замер у железной двери, так и не открыв её.
— Определись уже, — вполголоса проговорил он через плечо. Тревожное дыхание ветра за мизерной решёткой вводило в ступор. Почему-то именно теперь Гриша чувствовал себя дураком как никогда прежде.
— Здесь невыносимо грустно... одному.

***

В зеркале отражалось нервное пламя свечи. Сквозь сумерки просачивался дым сигарет. Солнечной сетью окутаны стены. Глаза цвета свежезаваренного чая наблюдали за жизнью капель на стекле. Одна из них особенно сияла, перетекая в цельную струйку ей подобных на подоконнике.
— Господин Рихтер дал отказ в проведении эксперимента, — ровным тоном отчеканил Клауберг, повернувшись на пятках к столу.
— Карл, — нарочито любезно обратился к мужчине Менгеле, — скажите, чей вы подчинённый: мой или Рихтера?
Выражение лица доктора Клауберга походило на бесформенную амёбу, лишённую чувств.
— Виктор, если вы не забыли, является заместителем коменданта, — учтиво напомнил Карл. — Временно, но тем не менее.
Менгеле ожидал услышать этот аргумент себе в противовес из уст коллеги, поэтому не стушевался.
— И ослушание такого влиятельного молодого человека, конечно же, приведёт к печальным последствиям? — задал риторический вопрос Йозеф. — Так вот, Карл, мы оба знаем, что по определённым обстоятельствам герр Рихтер ненадолго покинет лагерь. Поэтому, по каким бы личным причинам он не действовал, — доктор ухмыльнулся самому себе и своим догадкам, опустив взгляд в пол, — Виктор и не вспомнит об этом заключённом, вернувшись из отпуска.
Слова расплескались кислотой в его глазах. Улыбка, обнажившая серо-жёлтую нить зубов, пела о безнаказанном убийце.

***

— Думал, что ты уже не придёшь, — в голубой радужке блеснул лучик света при виде неизменно выцарапанного корявой железкой угольного силуэта в трехмерном пространстве.
— Я тоже, — хмыкнул Виктор и снова сел напротив. Он так надеялся на тишину, но, видимо, безлимитный Господь решил, что для него это слишком большая роскошь.
— Что, решил испытать всё на собственной шкуре?
Рихтер как загнанный в угол лев предупредительно рыкнул, мельком взглянув на взъерошенную копну пшеничных волос. У того пламенем в лицо бил адреналин от разрывающего на части желания общаться. Боже...
— На этот раз просто отдохнуть.
— Да тут, в подвале, просто курорт, — усмехнулся Гриша, но тут же лыба сползла с лица, сменяясь вопросом. — В смысле на этот раз? То есть ты...
— То есть я. Гриш, помолчи, пожалуйста, — почти жалобно простонал Виктор и ударился затылком о стенку. Её искусственный мороз немного остужал загнанный мигренью череп.
Гриша готов был разразиться гневными речами о том, что он сам к нему наведывается, но слившееся с серостью стен подвала лицо и пронизанные тонкими синими венками подрагивающие веки, почти чёрные провалы глаз удерживали от криков. Причинно-следственные связи срывались с петель разума и неслись прямо в бездну. От Ахилла осталась только пятка, и от того он выглядел ещё более жалко.
— Да ****ь, — не выдержав, выдохнул в колени офицер, схватившись за голову. Тяжёлая тишина буквально свалилась на плечи, принося с собой совсем не то самое желанное спокойствие.
«Куда ты так спешишь?..» — неожиданно раздался внутри собственный голос, и бледные губы слабо улыбнулись иллюзорной темноте, создаваемой прикрытыми веками.
И правда. Его никто не ждёт. Хотелось покончить со всем этим дерьмом как можно быстрее, чтобы тут же сорваться с места, к себе домой. Отдохнуть, наверное. А где он? Где его дом?
Руки безвольными плетьми упали на ноги, а едва заметная улыбка так и не сползла с подрагивающих губ. Напротив, она стремилась обратиться в ненормальный оскал. Но уголки их всё же распрямились, превращая уставшее лицо в кварцевую лепнину.
Ну, придёт он домой, живым трупом свалиться на кровать. А дальше что? Эта квартира холодна, и холод в ней куда более промозглый, чем в карцере. Здешний отвратительный, а там... мёртвый. Это слово буквально приросло к нему, так же, намертво. Будто стены, в которых он вроде как жил, желают отторгнуть его, извергнуть из своих бетонных внутренностей. И как бы Виктор ни старался убедить себя в обратном, в том, что это очередные проделки изголодавшегося по наркотикам разума, он чувствовал тот пробирающийся под кожу озноб, раз за разом заворачиваясь в слои шерстяного одеяла, будто оно могло избавить его продрогшее до последней жилы тело от этого ощущения.
Но бежать-то некуда. И «дома» будет ждать только Она. Быть наедине с ней, её россказнями и бутылкой. Вот что он мог назвать своим домом.
Непреодолимое желание выпить и где-нибудь потеряться всецело овладело Виктором. Змея внутри хотела подкормки, все данные зароки со свистом вышли с воздухом вон. Словно надувной лебедь скользил по огненной воде в луже желудочного сока. Упадок сил лечился им довольно быстро — оперативно влить в себя горючее из фляги и запить им пару капсул белой отравы.
— Эй, Виктор, — нанизывая звуки на невидимую нить, испуганно тряхнул его плечо Гриша. — Ты в порядке?
— Нет, — спешно сбросил тонкую руку с себя офицер. — И никогда не был.
— Может, я могу тебе как-то помочь? — неуверенно спросил Гриша. Ни чем существенным, конечно, он ему помочь не мог, но и просто смотреть на изводящие внутри мучения человека тоже не смел.
Бешеные глаза странно блеснули в клюквенном морсе лопнувших сосудиков в белках. Виктор вскочил на ноги и прижался всей грудой костей к ошарашенному парню.
— А что ты можешь предложить? — злобная усмешка растеклась томатным соком губ. Костлявая рука жадно вцепилась в горло Гриши.— Я так извёлся, что способен связать, убить, разорвать вклочья... всё неважно! Сжечь тебя заживо и даже не вспомнить об этом завтра. Неужели ты не понимаешь, а?
— Знаю, — удивительно спокойно даже для самого себя ответил Шахтарин. Его ладонь легла поверх запястья Виктора. — Если тебе полегчает, то можешь хоть нож мне под рёбра засунуть или как-то ещё прикоснуться, я даже не буду кричать. Только вот... ты этого не сделаешь.
— Хочешь проверить? — сощурился Рихтер, но руку из Гришиной не выдернул.
— Хочу, — голос ни разу не дрогнул. — Нет смысла маяться, мучаться. Ты не одинок.
Сердце разорвалось ночной тишиной. Кучка пепла у ног и пара обглоданных белых костей. Холодный и хмурый, неспособный согреть. Он горел. Невинная жертва, не смущённая путами на шее, не сопротивлялась синикам и ударам. Его же чуть ли не упрашивают быть жестоким и не жалеть. Всё это как кадка со студёной водой вылилось на разгорячённую голову, приводя сумбур мыслей в порядок.
Расстояние между их лицами не превышало длины фаланги мизинца. Стоило лишь податься чуть вперёд, чтобы окончательно и бесповоротно снесло крышу. Увлечённое блуждание по тёмным закоулкам своего сознания рано или поздно закончилось бы для Виктора катастрофой. Теперь же сбивала проблема иного рода. Только зов какой-то не ясно чьей совести взывал из глубин предрассудков к нему и приказывал остановиться на месте. Заложник своих же демонов, Виктор стоял неподвижно, касаясь носом носа того, из другой утопии. Где царила гармония, жили тёплые и мягкие коты в душе. Недостижимый уровень бытия даже в сборище моральных ущербов манил и притягивал к себе магнитом.
Чуть приоткрытые губы, порозовевшие щёки на побледневшей загорелой от работы на солнцепёке коже, опущенные веки. Ну, давай же, ты ведь хочешь. Хотел, но как ошпаренный отскочил от Гриши, боясь то ли собственных ярко вырисовывавшихся фантазий, то ли размытого перед глазами образа и мыслей о нём.
«Так не должно быть,» — вторил сам себе внутренний ангел иль дьявол. Если раз поддаться искушению, то больше не выбраться из пучины запутанных в крепко-накрепко замотанный клубок мыслей.
— Кхм-кхм,— закашлялся Рихтер, отпрыгивая к противоположной стене и отряхивая руки, словно избавляясь от тепла чужого тела. Живот брошенного в углу пленника заунывно заурчал, оповещая глухую комнату о своей постепенной смерти.
Не подающий признаков жизни уже несколько минут Виктор исподлобья глянул на раздосадованного солдата. Вяло копошась, он достал из внутреннего кармана кителя армейскую флягу и поставил между ними.
— Что это? — растерянно проговорил Гриша, сглатывая ком от поступившей жажды.
— А сам-то как думаешь? — раздражённо ответил Рихтер. — Возьми да посмотри.
Гриша недоверчиво взял в обе руки сосуд и, открутив крышку, поднёс к носу. Сначала он подумал, что там спиртное, а теперь и вовсе яд.
— Не бойся, не отравлю, — как бы угадывая его мысли, фыркнул Виктор.
— Кто вас знает, — для порядку добавил Шахтарин, мысленно заливаясь от счастья горючими слезами. Кроме еды и воды в таком месте ничего более и нельзя желать.
— У меня было много шансов убить тебя. И сейчас есть. Так что ни к чему всё это.
— Ну, тогда спасибо, — пожал плечами Гриша, уверовавший с свои же слова о том, что Виктор не способен на такой поступок с ним. Хотя, внутри что-то противно свербело и знало наверняка — ещё как способен.
— И без этого, — прервал его благодарности офицер.
— Что, даже спасибо уже нельзя сказать? — возмутился Григорий, прихлёбывая из фляги.
— Нет.
Двадцать восемь часов без сна, ему уже мерещились эльфы в балетных пачках. Бессонница и голод, голод и бессонница. Нервные окончания и химические процессы серого вещества вызывали бурную реакцию, что способствовало увеличенному кровотоку и выбросу дофамина, ввергая всё его состояние в то, что учёные называют «нервным». Как тупой воробушек бился в стекло, так и жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на собственное существование.
Во вновь протянутой ладони офицера лежал завёрнутый в пищевую бумагу кулёк. Рука затекала в ожидании сообразительности получателя, но, утратив на это надежду, Виктор демонстративно вздохнул. Только тогда Гриша обратил внимание на всё ещё присутствовавшего там в полупрозрачном состоянии немца.
— День подарков сегодня или как? — усмехнулся он. — Неужели кубик маргарина? — Гриша ехидно вздёрнул брови.
— Ещё чего, — фыркнул Виктор, вспоминая о значении этого незамысловатого презента среди заключённых. Так, обычно, выражали свою «бескорыстную» любовь. — Мечтай.
— Ну-ну, зато ведь есть о чём, — откровенно рассмеялся Шахтарин над тем, что для него контрабандой носит еду эсэсовец. — Только вот подачек от тебя я не приму.
— На воде, значит, ближайшую неделю сидишь? — не без доли иронии отозвался о его поступках Виктор. — Сам себе же противоречишь. То мы все равны, то от тебя я ничего не возьму. Я зря, получается, придумывал причину заявления в столовую.
— Не бываешь там?
— Предпочитаю есть в тишине, а не под галдёж о новых выдумках издевательств над заключёнными.
— Неужели я настолько жалко выгляжу, что даже ты переступил через себя и припёрся в ненавистное место ради стряпни для меня? Что за благая цель?
— Считай это моей местью за то, что помог мне тогда не откинуть копыта прямо на дороге, — съязвил Рихтер. — Теперь ты уже можешь пожрать молча?
— Ну, как скажешь, — пожал плечами Гриша. — Не даром же таким стараниям пропадать.
— Сарказм?
— Насмешка, — пережёвывая во рту ломтик бутерброда с колбасой, пробурчал Шахтарин. И всё же на душе кошки скребли от того, что он тут пьёт и ест, а товарищи днями и ночами голодают. Хотя, оправдание находилось само собою — насолить Виктору хоть каким-то перепалками. Пусть даже о еде. Долгие и упорные наблюдения за двигающимися в своём неуловимом ритме жевалками Гриши вводили в некий транс Рихтера. Его вырубало, и, чтобы не откинуться прямо здесь на полу, он вместе со сквозняком скользнул за быстро хлопнувшую за ним дверь. Вид столетней мумии в нацистской форме забавлял рассеянно прожигающего жизнь в камере хранения пленных пленника. Просто сбежать, просто лишить себя радости подобной жизни, в какой-то мере слишком просто. Что-то происходило между ними и это не давало ему покоя. Или же это всего лишь его бурная фантазия разыгралась под влиянием четырёх несущих стен. Заточение в них оставляло возможность только думать и додумывать. Этим Гриша и маялся целыми днями и ночами. Больше ему было нечем занять свой изголодавшийся по общению с живыми людьми рассудок. Поэтому ему нужен был Виктор, он был его спасением и ниточкой, сохранявшей остатки здравого смысла в голове. Каким бы абсурдом это не казалось по сути своей. Только вот Гриша не знал, что и он приводит в движение сходящий с ума разум Виктора. Они держались на плаву благодаря существованию друг друга. Очередной парадокс.

***

Из душного тёплого места волокли за ноги и руки ныне мертвецов их же родные, друзья, подруги. Мимо такого зловонного дыма из труб крематория невозможно пройти равнодушно. Он парализует волю, лишает покоя. У всех всё шло по чёткому плану, а у Рихтера вышло из-под контроля.
— Герр Рихтер, по вашему приказу прибыл! — отчеканил новоявленный эсэсовец, отдавая честь.
— Вольно, — презрительно проговорил Виктор, даже не глядя на того. — Слышал, что ты не хочешь стрелять в детей. Как это понимать?
От безразличного тона офицера у солдата мурашки пробежали по коже. Неужели человеку может быть настолько наплевать на прерывание жизни другого?
— Я не думал, что придётся...
— Всем плевать, что ты там не думал! — рявкнул Виктор. — Вступая в ряды СС, головой надо было думать, а не головкой! Ты же понимал, что не штаны сюда просиживать идёшь.
Расслабленно и не спеша, Рихтер вымерил шагами расстояние до дрожащего как осиновый лист эсэсовца.
— Доставай револьвер.
Тот словно робот расстегнул кобуру на поясе, сглотнул ком и сжал рукоять оружия. Чужая ледяная рука обхватила его собственную, рывком направляя на повёрнутого к ним спиной ребёнка.
— Нет...
— Делай то, что нужно.
Мальчишка обернулся, понятливо глядя на молодых эсэсовцев. Абсолютно без страха принимая свою судьбу.
Нутро обожгло расплавленным цианом, что склизким змием прополз по внутренностям. Стоило лишь увидеть в маленьком человечке с голубыми линзами из стекла и шитыми тонкими верёвками светлыми волосами совсем другого. Солдат отвернулся. Рваный глоток воздуха. Выстрел.
Воспоминания того, как его самого Клаус когда-то так же держал за дрогнувшую руку с пистолетом во время казни маленьких пленных ребят, жгли изнутри. Дядюшка стремился сделать из него машину для убийств, и не без успеха. Огненный шар из месива чувств закладывал уши и глаза. Хотелось попасть в его плен, мир без оков и стен, раствориться в нём. Часы поют о том, что пора идти, покинуть эту жёрдочку кукольного изолятора. Виктор чувствовал, что череп раскалывается от тупой болтовни на фоне. Мозг вот-вот забрызжет во все стороны. Серые пятна не растворяться. Их закрасят вместе с кровью остальных.
— Вот во что превращает работа палачей, — комментировал происходящее Менгеле, стоя у стены одного из бараков.
— Да-а, — вздохнул помощник Виктора. — Мне порой невыносимо смотреть на него. Герр Рихтер младше меня, но это место словно пережевало его.
— Ничего. Скоро закончите с бумажной волокитой и уедете со спокойной душой.
— Жду не дождусь, — радуясь предстоящему отпуску, чуть ли не пропел мужчина.
«Я тоже», — про себя ухмыльнулся Йозеф. Всё шло как по маслу.