Барабашка

 
Уже третью ночь Оборотнева мучили сомнения по поводу Барабашки, поселившегося в доме.

Участковый был мужиком крутого замеса, правду-матку рубил в глаза кому хошь, под начальство не прогибался, потому несмотря на приличный стаж в службе, высоким званием похвастаться не мог. Ничего на свете не боялся, перед хулиганьём не пасовал, но с недавнего времени ломал голову над загадочными событиями в доме.

Почему-то посреди ночи по углам слышалась возня, скрип половиц, невнятный шёпот, накануне вдруг с грохотом свалился жостовский поднос, провисевший на стене десяток лет. Жена Манюня каждый раз вздрагивала, домашний кот сыпал искрами глаз и бормотал что-то неприличное на кошачьем языке. А по утрам внимательный взгляд участкового отмечал примятую траву у дома и сбитую росу. Следы начинались за околицей и упрямо терялись у прогнившего крыльца его дома.

Только сын Мишка спал беспробудным сном, а проснувшись удивлялся, что ничего не слышал. Учился он во втором классе, был непоседой с вечно ободранными коленками, постоянно притаскивал с озера домой то головастиков, то кузнечиков. Отец с матерью мирились с этим увлечением, но с последней находкой Мишки согласились с трудом: лягушка была безобразно грязного цвета и источала отвратительный запах. Да разве выкинешь несчастное животное, у которого была поранена лапка? Манюня посадила её в высокую стеклянную банку и задвинула под ванну.

В полночь Оборотнев опять проснулся от скрипа половицы в коридоре. Посветил фонариком. Никого. Чуть погодя такой же скрип донёсся из кухни. Участковый рванул на звук, включая по пути люстру, запнулся о выбежавшего кота, ударился лбом о косяк двери. Никого. В досаде махнул рукой всполошившейся жене, намочил полотенце в ванной, приложил к синяку.

Чей-то взгляд пробуравил ему спину. Он резко обернулся и... наткнулся на пристальный взгляд лягушки в банке. Его передёрнуло чувство отвращения к этой страшилке, он схватил стекляшку, вытряхнул лягушку за окно в клумбу и трижды помыл руки с мылом. Будто глыба свалилась с души, стало легко и он наконец-то проспал остаток ночи сном младенца.

А на озере как раз в это время самая любимая царская дочь рассказывала сестрицам, таким же царевнам лягушкам, свою историю о заточении в хрустальный терем. Шушукались камыши, волновались кувшинки, сочувствующе курлыкал весь царский род, а она вздыхала о добром молодце, вызволившем её из плена.