Д. С. Арсеньев. В нашем Горячкине

Дмитрий Сергеевич Арсеньев (1833 – 1915), морской офицер высокого ранга, с 1864 г. воспитатель Великих Князей Сергия и Павла, а затем их попечитель. С 1877 г. контр-адмирал, состоял в свите Государя, в восьмидесятые годы был директором Николаевской Морской Академии, совершал дальние плавания. Награжден высшими знаками отличия как отечественными, так и иноземными.
Страницы воспоминаний из сельской жизни относятся к ранним годам, проведенным в родовой усадьбе Горячкине, Преображенское тож – находилась вблизи Бородинского Поля. Была у Арсеньевых ещё одна усадьба «дедовская», всё в том же Малоярославецком уезде – Тёсово. Ей посвящены другие страницы семейных воспоминаний.
Тексты подготовлены к публикации историком А.И. Серковым для книги записок представителей просвещенной семьи Арсеньевых, выпущенной в свет в Петербурге в 2005 году.

*
Д.С. Арсеньев
В нашем Горячкине


Проехав Бородино, мы сворачивали с большой дороги и ехали проселочной, где всё нам было знакомо и мило. - Вот, наконец, и маленький овражек - граница нашего имения, скоро затем наша деревня Преображенская, всегда бывшая оброчной, - и крестьяне, которые нам встречались, усердно кланялись своим господам, и нас очень радовало, и нам казалось, что они нас очень любят. Вот и миленький Преображенский лесок, расположенный по обе стороны дороги. Еще несколько минут, и потянулись налево от дороги: наш огород, затем дом священника и причта, вот и наша церковь, и от нее до усадьбы широкая березовая аллея. Лошади гибко по ней несутся; на дворе уже заметили наши экипажи, все дворовые побежали к крыльцу барского дома, - встречать господ; собаки залаяли, но, узнав своих, замахали хвостами и присоединились радостно к нашему поезду; между ними наш любимец Медор, большой черный водолаз, которого мы нежно любили и который жил у нас в комнатах. Вот, наконец, мы остановились у крыльца, и нас встречает обступившая экипаж дворня, управляющий Алексей Маркович и жена его София Ивановна.
Мы, дети, с восторгом обегали залу, две гостиные, боскетную и наши комнаты наверху, потом сбегали в сад и затем мало-помалу входили в нашу милую деревенскую жизнь.
Но я хочу описать и самый Горячкинский дом, и всё, что его окружало и что было нам так мило и дорого.
С крытого крыльца в несколько ступенек, на котором люди обыкновенно заседали, - вместо того, чтобы сидеть в скучной передней, - входили в большую переднюю, в которой были лари кругом стен, круглый стол и вешалки. Из передней одна дверь налево вела в залу, а другая - в большой коридор, разделявший нижний этаж и служащий для сообщений с внутренними комнатами. В нем же была лестница, которая вела в мезонин.
Зала была большая комната, занимавшая всю ширину дома - т.е. от двора до сада; она была всегда светло-желтого цвета. По стенам стояли плетеные стулья и посредине круглый стол, который имел способность бесконечно раздвигаться. По входе из передней в зал, на левой его стороне - с окнами на двор и на аллею, ведущую к церкви, - стояли фортепиано, арфа и этажерка с нотами. Это была, так сказать, часть дома, посвященная музыке. Между окнами были большие стенные часы, с громким боем; по этим часам и распределялась жизнь Горячкинского дома.
Тут же стоял большой биллиард-бикс, на котором мы часто любили играть.
Из залы направо была дверь в большую гостиную, всегда светло-голубую. Окнами и дверью она выходила на большую круглую террасу и в сад, над террасой был такой же полукруглый балкон, который поддерживался колоннами, стоящими на террасе, между колоннами были маркизы, так что на террасе было всегда очень прохладно и приятно. На ней всегда стояли цветы и зелень, и в хорошую погоду там часто сидели. По длинной стене гостиной, противоположной окнам, был большой диван, по концам которого стояли два шкафа со стеклами; в одном были коллекции минеральных камней и редкостей, привезенные дядей матушки, моряком Львом Васильевичем Лёвшиным, а в другом - разные изящные вещицы, что ныне называется des bibelots. Над диваном висел масляный портрет дедушки Василия Дмитриевича Комынина (портрет этот теперь у нас в доме). Перед диваном был овальный стол и потом с каждой стороны по 4 кресла.
По боковым стенам были маленькие диваны с небольшими перед ними столами и по бокам креслами.
Между окнами были столы с зеркалами. Вся мебель была красного дерева, покрытая малиновым штофом. - Вот и всё!
В большой гостиной обыкновенно батюшка и матушка сидели в свободное время, и тут всегда принимали гостей.
Из большой гостиной проходили в малую гостиную - светло-зеленую, тут было почти то же убранство, что в большой, т.е. по 2-м стенам диваны и перед ними столы и кресла.
Вся мебель, конечно, в стиле Empire, царствовавшем тогда повсеместно.
Из маленькой гостиной по маленькой лестнице в 7 ступень сходили в боскетную, и хотя эта комната находилась уже в части здания, соединяющей самый дом с флигелем, но эта боскетная составляла неизменную часть дома, и мы ее очень любили, - она была очень хорошо расписана и изображала лес и развалины. Тут одно время помещался кабинет отца, но больше она остава-лась никем не занята и отдавалась иногда для приезжающих гостей.
Коридор, в который входили из передней, разделял дом на две неравные половины и служил внутренней артерией для движения. Из коридора направо дверь вела в две комнаты матушки: 1-я была ее туалетная, и в ней жила сестра, а вторая была кабинет и спальня матушки и младшего брата Саши. Занавесь, в виде перегородки, разделяла эту последнюю комнату, которая была sanctum-sanctorum всего дома. Мы обыкновенно приходили всегда в эту комнату к маме после обеда и очень любили эти посещения. Мама нам давала какие-нибудь лакомства из своего шкафа или книги для чтения из того же шкафа, который теперь у меня в Петербурге (в 1902 г.) и стоит у дочери. По мере того, как мы росли, эти посещения мамашиной комнаты делались нам милее и дороже. - Это были моменты самых задушевных разговоров с матушкой, и эти беседы вносили в душу каждого из нас самые возвышающие мысли, чувства и впечатления, благодаря нежности к нам матушки, ее чуткому пониманию наших сердец и мыслей и благодаря ее нравственной высоте, доброте и поэтической ее натуре.
Далее по коридору был вход в девичью и дальше во флигель, в котором одно время жила сестра с гувернанткой-англичанкой и потом бабушка Надежда Васильевна или другие гостившие у нас родные или знакомые.
Посреди длины коридора была лестница, ведшая в мезонин. Он состоял из двух больших комнат. Одна выходила окнами в сад, и перед ней был большой полукруглый балкон. В этой комнате жил батюшка, а другая комната, выходившая окнами на двор, была жилищем нас, детей, - сначала всех с няней, а потом нас 3-х старших братьев с нашим гувернером М-r Payen, и эту комнату мы чрезвычайно любили. Комнаты эти разделялись тоже коридором, на обоих концах которого были стеклянные двери, ведущие на чердаки, где был всякий хлам и скарб и часть наших игрушек. Мало-помалу эти чердаки, светлые и большие, сделались сукурсалиями нашего апартамента, особенно тот, который окнами выходил на березовую аллею, ведущую к церкви.
Из залы налево маленькая лестница в 6 ступенек вела в буфет, проходную комнату и сукурсалию буфета и дальше во флигель, занимаемый кухней и пекарней. Вот и весь наш милый Горячкинский дом, которого здесь прилагаю вид и план для лучшего понимания моего описания.
Перед домом был большой квадратный двор, средина которого была занята круглым сквером. Перпендикулярно к дому, по обеим сторонам, было по флигелю. На правой стороне флигель, занимаемый конторой и помещеньем управляющего Алексия Марковича с семьей, а на левой стороне двора, напротив 1-го флигеля, такой же флигель, в котором были все хозяйственные запасы. Эти флигели имели фронтоны с колоннами, и на крышах возвышались очень красивые и оригинальные башни, что очень украшало двор и давало ему в наших глазах какой-то феодальный вид, и мы все жалели, что не было башни над самым домом.
На 4-й стороне двора, т.е. vis-a-vis дома, было тоже два одноэтажных строения с фронтонами и колоннами. В левом были конюшни и экипажные сараи, а в правом - комнаты для некоторых из служителей и тоже для гостей. В средине между этими двумя зданиями был колодезь, водой которого и пользовалась вся усадьба, и за ним деревянная стена, ограждающая сзади двор от окружающего усадьбу леса.
Вне двора были три большие избы, в которых жили остальные дворовые со своими семьями.
Другой фасад дома выходил в сад, который был очень велик и приятен для прогулок, потому что в нем было много тени. Перед домом был большой луг, кругом которого были клумбы с цветами, и этот луг спускался до самой реки, которая несколько ниже усадьбы была запружена и поэтому в саду была очень широка; на середине реки (перед домом) был остров, покрытый высокими, смолистыми тополями; на остров переезжали на плоту. Противуположный берег реки был крутой и покрытый лесом; этот берег был изрыт оврагами, тоже заросшими лесом, так что вид на сад и реку из дома был очень красивый. Луг перед домом был окружен купами деревьев, и вообще сад был очень искусно разбит. Вправо от дома, в саду были оранжереи и грунтовый сарай с чудными вишнями, а дальше шел английский сад, - большой еловый старый лес, с проведенными на нем дорожками. Тут была и беседка, в виде греческого храма - с фронтоном и 4 колоннами. Эта беседка, окруженная высокими задумчивыми елями, была очень поэтична, перед ней была площадка, с кучей песка, и здесь мы, будучи детьми, ежедневно проводили несколько часов. За садом начинался опять лес Антошкино, куда мы очень часто ходили гулять и искать грибы, а за этим лесом был скотный двор, называемый «Четверти», куда мы иногда с родителями ездили пить вечерний чай. Это место было нам очень симпатично, и поездка на «Четверти» была всегда для нас радостна.
Я уже сказал, что за двором нашей усадьбы был лес; ближайшая часть его была «загоном» для лошадей, дальше был лес, называемый Малой Колгановкой, и еще далее Большая Колгановка - le grand bois - это был очень старый лес, в котором водились волки; посреди его была узкая долина, называвшаяся «Волчьей», и в ней была устроена ловушка для волков. Мы иногда с нашим гувернером М-r Payen ходили делать экскурсии в этот лес и всегда вступали в него с особенным чувством, похожим на страх, как в леса друидов.
В 8-ми верстах от Горячкина находилась другая часть нашего имения «Дорники», тоже со скотным двором. Это место было очень живописно, - оно находилось на высоком берегу Москвы-реки; верхняя часть оврага, идущего к реке, была запружена, и здесь кругом пруда была очень милая роща и скотный двор. Овраг был весь заросший лесом, очень живописен, и вдоль его шла дорога, по которой спускались на большой заливной луг к самой реке. С высоты вид на противоположный берег Москвы-реки и всю окрестность был восхитительный.
В Дорники мы с родителями ездили раза четыре в лето - тоже пить вечерний чай, и это была наша самая любимая поездка.
Из соседей мы любили ездить только к нашей ближайшей соседке Авдотье Васильевне Благодаровой. Она была помещица 17 душ и жила в деревне Черная Грязь, где кроме ее были еще помещики Ямщиковы (40 душ) и помещица Тюнина, у которой было 4 двора. Ямщиковы мать и дочери были очень благовоспитанные люди, но обедневшие, и они у нас довольно часто бывали, но мы к ним редко, и нам, детям, было у них невыразимо скучно и, не знаю почему, противно всё, что у них подавали.
Но ездить к Авдотье Васильевне Благодаровой всем было приятно: и родителям, и нам.
Ее простой и маленький дом был так уютен и симпатичен; в небольшом зале с цветами на окнах одна стена была вся покрыта образами, а маленькая гостиная и спальня были очень хорошо убраны в стиле Louis XVI - т.е. Екатерины II, и она сама принадлежала к этому времени. Авдотья Васильевна была рожденная Лопухина и выдана очень молодой за старого и развратного человека, который, кажется, недолго и жил после свадьбы и оставил по себе только тяжелое воспоминанье. Она никогда о нем не говорила, и портрет мужа висел у нее в передней.
Дом Ав. Вас. был окружен небольшим, но очень старинным садом, это было и в физическом, и нравственном отношении самое уютное место.
Всё дышало здесь миром, тишиной, спокойствием, скромностью и изобилием.
Нигде не было лучшего варения, меда, ягод, всяких домашних угощений, нигде не было более сердечного гостеприимства, кротости, доброты и благорастворения; Авдотья Васильевна была святая женщина: простая, рассудительная, чистоты и доброты ангельской и в высшей степени симпатичная. Мы все, дети, ее бесконечно любили и рады были к ней ездить, и она любила моих родителей и часто у нас гостила по довольно долго; именье ее было всего в 2-х верстах от нас, и она была нашего прихода, поэтому и в церковь, всякое воскресенье, ездила к нам в Горячкино и, конечно, потом у нас проводила день. Она скончалась в 50-х годах как святая и погребена близ Горячкинской церкви; я за нее постоянно молюсь; и уверен, что и ее молитвы услышаны Господом.
Наши родители очень любили Авдотью Васильевну и почитали ее. Несмотря на то, что она была замужем, она была девица и была великой чистоты и смирения и кротости. При этом имела много природно, русского здравого смысла и юмора. В ее обществе родители находили отраду и удовольствие. Кроме неё из соседей матушка любила общество игумении Тучковой и своей знакомой Ольги Дмитриевны Аникеевой - сестры князя Горчакова (впоследствии главнокомандующего в Севастополе); Аникеева со своей единственной дочерью, очень милой и красивой девицей, жила в 7 верстах от нас, в селе Красновидове - Belle vue, как она его называла, расположенном на возвышенном берегу Москвы-реки.
Но всего отраднее матушке была близость к Тёсову - летнему пребыванию ее отца Василия Дмитриевича Комынина. Тёсово было от Горячкина в 25 верстах, и мы раза два в лето ездили всей семьей туда гостить недели на две и очень эти поездки любили.
Тёсовский дом находился на высоком берегу Москвы-реки (в 7 верстах от гор. Можайска). Он был окружен огромным садом, тянувшимся вдоль реки, и Тёсовская барская усадьба, со своими красными крышами, казалась нам целым городом. Дом, построенный при нашем прадеде, в царствованье Екатерины II, был огромное трехэтажное здание. Большие сени и широкая лестница вели в большую залу в два света, которая занимала всю середину дома; влево от залы была громадная гостиная, а прямо из залы входили в боскетную, а оттуда большую биллиардную, окнами уже выходившую в сад; за гостиной и до биллиардной был целый ряд комнат, в которые мы никогда и не ходили, а равно и в третий этаж над гостиной; вся эта часть дома имела репутацию, что в некоторых комнатах видали привидения, что еще более усиливало наш интерес. Странно, что, несмотря на наши частые постоянные посещения Тёсова, большую часть этой левой стороны дома мы никогда не видали. Третий же этаж правой части дома отдавался нам, и в него тоже вело несколько лестниц и в нем было много переходов, что нам казалось таинственным. В нижнем этаже мы только знали комнаты дедушки и бабушки, и то не все, а средняя и правая часть нижнего этажа дома, где были службы, нам были и так и остались нам совершенно неизвестными. Дом дедушки - долгое время казался нам типом великолепия, и мы почитали его как бы замком, исполненным таинственности, - et c’est се qui faisait son grand charme. Сад был копия Царскосельских и других Царских садов окрестностей Петербурга, и очевидно, что дедушка воспроизводил в нем с большей простотой и меньшим изяществом то, что он в молодости видел в Царских резиденциях. Длинная аллея с гипсовыми статуями вела к площадке среди высоких тенистых лип, к качелям; это было наше любимое место. Тут были и карусели, и качели разных родов, и мы всегда туда просились. Жизнь в Тёсове была очень оживленная, - постоянная музыка, много народа за обедом - гостей, частые поездки всем обществом пить вечерний чай в разных местностях, из которых мы более всего любили поездки в большой Васильевский лес; всё это нас очень забавляло, но под конец мы начинали в Тёсове скучать и с нетерпением ожидали возвращения в наше милое Горячкино, к нашей обычной и исполненной для нас прелести домашней жизни…