Запретная любовь

Я увидела эту женщину тогда, когда ей было уже под восемьдесят. Мы были случайными попутчиками в купе поезда и мало-помалу разговорились . Это была сухонькая седая подвижная старушка,с серыми пронзительными глазами, ехавшая к сыну, возможно последний раз повидаться. Женщина жила одна, но ни в какую не соглашалась переезжать к сыну . Вся ее жизнь прошла   в областном центре  в старом доме, построенном еще военнопленными во время Отечественной войны.  Мы  ехали долго , и под мерный стук колес  я услышала  рассказ Анны о той жизни, что была во время войны.
Шел 1943 год. После Сталинграда в Екатеринбург, тогдашний Свердловск, пригнали несколько эшелонов военнопленных. В основном это были офицеры СС и высокопоставленные генералы и более низшие чины гитлеровской армии. Для них построили бараки и обнесли лагерь колючей проволокой. Каждый день военнопленных гоняли колоннами по городу на стройки.  Они  строили   дома и другие объекты.
Мне в то время было неполных шестнадцать лет - рассказывала Анна. Мать с утра до вечера трудилась у токарного станка на заводе , а я заканчивала школу. Жили мы трудно - той продуктовой карточки, что получала мать на заводе катастрофически  не хватало, и мне приходилось по вечерам  ходить мыть полы в госпиталь, чтобы хоть как-то прокормиться. Я, как спортсменка и комсомолка, все время поддерживала спортивную форму, и гоняла по городу на отцовском велосипеде. Как-то, проезжая мимо идущей со строительных  работ колонны военнопленных , я остановилась поправить слетевшую цепь.   Мне помог молодой белобрысый худощавый немец, представившийся Куртом. Охрана тогда уже не так свирепо смотрела на немцев, как в начале войны, и некоторые поблажки в виде помощи населению -  разрешала.
Так мы и познакомились. В следующий раз, как я проезжала мимо, Курт приветливо махал мне своей немецкой кепкой и что-то радостное лопотал на своем языке. Я, хоть и учила немецкий язык в школе, все равно ничего понять не могла. Его ломаные фразы на русском
- Прывет, Анна! Как дела? - я воспринимала просто и с улыбкой, хотя нам запрещали контакты с пленными. Мне, как комсомолке, было не к лицу общение с эсэсовцами, как мы мы их называли.
Местные мальчишки лет семи-восьми все время их обстреливали камнями, крича вслед колонне “Гитлер -капут!” и прятались в канаве, даже не пугаясь охранников с автоматами. Солдаты  пацанов  для вида гоняли, но в целом, смотрели на них с улыбкой.
Так мы и играли в “переглядки” те два года, пока Курт был в лагере. После победы лагерь стал пустеть и часть военнопленных стали отправлять домой в Германию. Наступила очередь Курта. В конце их пребывания в плену, особенно военнопленным ,  получившим  разрешение на выезд, одних,  без охраны,  отпускали в город.
Я хорошо помню, как весной 45-го цвела черемуха, и  я шла домой счастливая после сдачи последнего экзамена. На мне было одето  тогда  светлое ситцевое  платье и я ходила с  длинной русой косой до пояса.  Мы в тот день  "случайно" встретились около моего дома. Видимо, он искал встречи со мной перед отправкой в Германию. Мне было тогда уже восемнадцать. Мать на два дня уехала к родне в деревню садить картошку, а я осталась одна. И этот Курт вдруг встречает меня у дома после занятий и радостно мне говорит с немецким акцентом:
- Анна, я так рад тебя видеть, я так долго тебя  искал!
Он, видимо, готовился к встрече со мной и выучил несколько простых выражений на русском . Я засмущалась и ответила, что мне приятно, что он так ко мне относится, но нам не следует разговаривать и тем более встречаться.
Тут Курт чуть не расплакался и стал мне объяснять, что он любит меня уже с первой нашей встречи и проклинает эту войну и то, что ему пришлось пережить на фронте и в плену. Он стоял в своей старой куртке и мял в руках эту кепку, и умоляющими,  голубыми , небесного цвета глазами смотрел на меня.
Мне стало так  жаль его и я пригласила его к себе  попить чаю, ведь мамы не было дома. Глупая я тогда была совсем, девчонка еще! Я даже не подумала, что если бы кто тогда из случайных прохожих увидел меня с Куртом, то наверняка написали бы донос и меня могли посадить  и дать не маленький срок. Времена тогда были суровые и контактов с военнопленными никто не одобрял. Но все обошлось , и мы тихо просидели с ним до самого утра, болтая ни о чем. У меня был немецко-русский словарь , взятый из библиотеки , и мы часто туда заглядывали, чтобы объясниться. Мы пили чай, ели холодные мамины лепешки и нам было так хорошо и легко, что мы не заметили , как наступило утро. Казалось, что мы знали друг друга целую вечность. Напоследок он поцеловал меня в губы нежно и трепетно, и сказал, что будет писать мне и ждать того времени, когда откроются границы, и мы сможем быть вместе. На заре  он  крадучись ушел задними дворами к своему лагерю.
На следующий день его отправили в Германию и мы уже никогда не увиделись. Он действительно писал мне очень долго. Сначала письма не пропускали, но после смерти Сталина жизнь стала другой, и я получила от него около двадцати писем.  И где-то  в 73 году он приехал в наш город. Нашел мой дом, виделся с мамой, но меня не было дома.  Я тогда была в длительной командировке и мы так и не увиделись . Да и что было нам сказать друг другу? У  каждого семья и дети. Видимо, он все-таки сильно  любил меня и хотел еще раз увидеть.
Это и хорошо, что не увиделись. Мой муж к тому времени окончательно спился, унижал меня и сына , укорял этими письмами, где Курт писал о любви ко мне и моя жизнь становилась  все более невыносимой. В Германию мне не хотелось ехать даже в гости, хоть Курт и предлагал все оплатить. Как я посмотрю в глаза его жене? Нет, уж лучше тут пропадать с нелюбимым пьяницей мужем, чем стать разлучницей. У Курта с женой был брак по расчету, он и не скрывал, что оставит ее ради меня. Но нет, я отвергла все предложения и до сих пор не жалею.
Письма шли до конца 80-х, пока Курт был жив. Он писал мне о семье и детях, и в каждом письме сквозила любовь и нежность. Сейчас, когда мне почти восемьдесят , и я давно овдовела, мне эти письма сохраняют жизнь и наполняют ее теплом и любовью. Пусть этот мальчик - немецкий военнопленный любил меня платонической любовью, его чувства живут во мне до сих пор. И я благодарна судьбе за этот божественный подарок, единственное светлое пятно в моей такой непростой жизни. Сын вырос, стал военным, и уехал на другой край страны, и мы только по праздникам созваниваемся. У него своя жизнь и  семья, а я доживаю свою в полном одиночестве. И каждый вечер достаю  письма Курта и читаю, вспоминая яркую весну 45 года. Я уже предупредила  своего сына, что, когда умру, положить эти письма со мной в могилку. Даст Бог, мы на том свете свидимся! С этими словами Анна достала из своей сумочки старые истертые письма, перевязанные ленточкой, и нежно прижала их к своим губам.
По изрезанной морщинками щеке Анны побежала скупая слеза, и мне стало пронзительно больно за эту  хрупкую старую женщину, испившую горькую чашу своей трудной  жизни без любимого человека.
На своей станции Анна вышла, ее с цветами радостно встречал сын. Поезд тронулся, я помахала  рукой на прощанье и долго смотрела им вслед. Больше мы никогда не встретились, но я нет-нет да и вспомню эту историю любви немецкого военнопленного и простой русской девушки , пронесших Любовь через всю свою жизнь.