Гирта. бывш. путешествие на север. Глава 17

Глава 17 Безысходность. Еще неделя, суббота.

***

ПОСКОЛЬКУ НА ДАННЫЙ МОМЕНТ ИДЕТ РАБОТА НАД ЧЕТВЕРТОЙ РЕДАКЦИЕЙ РОМАНА, АКТУАЛЬНАЯ И ПОЛНАЯ, РЕГУЛЯРНО ОБНОВЛЯЕМАЯ, ВЕРСИЯ ПО ССЫЛКАМ:
http://www.proza.ru/2019/08/24/972 и http://samlib.ru/editors/m/mihail_fireon/girtadrfireo.. (тут с авторской обложкой и фб2)

***

Прошла неделя. Понедельник был такой же как вторник. Пятница была такой же как и четверг, суббота такой же как и пятница. Серой, холодной, с бесконечно тянущимися часами ожидания в конторе и выездами по каким-то бессмысленным расследованиям происшествий, типа того, что случилось в Тальпасто со стручками и погибшей семьей сапожника. Были какие-то встречи, какие-то знакомые и незнакомые люди, с которыми разговаривали о каких-то путаных делах и каких-то других еще более неясных людях, Фанкиль или инспектор Тралле, а иногда и лейтенант Турко. Детектив и Дюк на таких расследованиях и встречах в основном молчали, как примерные полицейские-дуболомы, не вникая в дело, строили грозные морды. Несколько раз, по приказу, применяли силу. Били ногами и плетьми, не до смерти, но до травм и очень больно.
Даскин опять куда-то уехал. Куда – никто не говорил. Не задавал вопросов и детектив.
Потянулись серые пасмурные дни. Листва на деревьях еще не пожелтела, но в воздухе, наверное из за бесконечных дождей, уже чувствовался аромат наступающей осени. Унылыми черно-зелеными зарослями стояли сады. Серыми, выветренными фасадами громоздились дома. По улицам стелился дым многочисленных печных труб. Его прибивало к земле дождем. Стремительные мутные ручьи текли между камнями кривых улиц под уклон к морю. Печальными силуэтами темнели на серой глади залива, ожидали погрузки и попутного ветра клиперы и шхуны.
Вертура и Мариса стояли на набережной у устья Керны, вдыхали пряный аромат смолы, сушащейся на веревках рыбы и морской травы, молча смотрели на воду, на гуляющие по заливу серые валы. Слушали скрип снастей, шелест ветра и тяжелый плеск хлюпающей между камней волн, курили трубки.
Казалось, все темы для разговоров давно иссякли, осталось только молчаливое, напряженное присутствие. Дни детектив проводил на выездах или в конторе. С Марисой приходили домой порознь. Она работала за его письменным столом, а он спал, либо читал книги, которых было много в комнате. Вечерами они вместе выходили на прогулку. Делали круг по городу. Спускались к морю по улице, на которой стоял дом Вертуры, шли по набережной, смотрели на закат, на море, поднимались мимо университета по южному берегу Керны к Старому мосту, возвращались по проспекту Рыцарей мимо депутатского дома обратно до улицы генерала Гримма, по которой и шли домой.
Также в эти дни детектив удостоился приема у Хельги Тралле. На прямой вопрос о расследовании по делу об убийствах на Еловой дороге, Вертура многозначительно сообщил что слышал определенные слухи, которые взяты в качестве рабочей версии, но они заслуживают внимания только как опорный материал для проверки, не более. Куратор полиции Гирты кивнула и ответила, что пока этого довольно и отпустила его в полной растерянности – он так и не смог понять, удовлетворена ли она проделанной работой.
Искали похитителя трупов, регулярно начавшего наведываться в городские морги, но так и не нашли его. Как и черного человека, так напугавшего почтенную семью. Пару раз ездили в лес, но не на ночь. Из этих поездок детектив возвращался весь грязный, мокрый, голодный и злой. Мариса смотрела на него с ненавистью и презрением, качала головой, но все равно оставалась у него. Он старался быть с ней ласковым и вежливым, но выходило не очень хорошо. Он очень хотел преодолеть это холодное недоверие, что поселилось в его сердце, но это было выше его сил. Он жалел Марису, что волей мачехи приставлена к нему, всеми силами старался преодолеть это неприятное чувство, но не мог справиться с ним – выдержки хватало только чтобы не дать ей затрещину за очередную издевку или обидную, злую шутку. И все равно почти каждый вечер они ложились на одну постель и лежали рядом друг с другом, а когда ее не было рядом, она задерживалась где-нибудь или допоздна засиживалась с сестрой, в его душе просыпались тоскливое, тревожное и одинокое беспокойство. Раз, не дождавшись ее поздно, он встал, презрев усталость, оделся и пошел к дому Хельги Тралле.
- Уже поздно, пойдем – тихо сказал он Марисе.
Она была пьяна. Поджав колени, сидела на табурете как всегда у окна, рядом с кухонным столом, под светом яркой, режущей глаза, застланной густым и едким трубочным дымом электрической люстры. Услышав, что он пришел за ней, грубо ответила ему. Но он сказал, что скоро полночь, протянул руку. У нее был такой вид, что она хотела плюнуть ему в раскрытую ладонь, но она отставила недопитый фужер, тяжело и печально вздохнула, надела плащ, шляпу и сапоги и пошла вместе с ним домой.
Надо ли говорить, что за эти дни они не дошли до храма, куда их приглашал отец Ингвар. О разговоре, что случился в тот день, когда он ходил на службу в собор Иоанна Крестителя, ни разу не вспоминали больше. Правда, иногда были моменты, когда словно бы между детективом и Марисой и не было ничего дурного. Чаще всего так случалось, когда они ходили по центру города, где величественные, возведенные еще в прошлые века, постройки церквей, учреждений и дворцов, как это всегда бывает, навевали мысли о том, что дурное пройдет, а хорошее останется в душе, что слезы и боль с годами перегорают в теплые воспоминания, а сиюминутные тяготы это всего лишь скорбный миг на бесконечном пути истории.
Раз они стояли на площади Булле, спиной к воротам герцогского парка, задрав головы, смотрели на серое небо и черный шпиль Собора.
Сизые и хмурые, как штормовое море, облака бежали низко над крышами ратуши, счетной палаты, деревьями и решетками. Это был тот редкий час, когда дождь уже закончился, а мощный, порывистый, дующий над городом, раскачивающий кроны дубов и ив, стучащий флюгерами, ветер еще не успел нагнать новых туч, чтобы обрушить на побережье и город холодный осенний шторм. Чайки, что залетали в поисках еды к рыночной площади, в молчаливой торжественности очерчивали широкие дуги вокруг колокольни Собора. Голоса прохожих и цокот копыт эхом отдавались от стен ратуши и каменной мостовой. Прошедшее здесь торжество, кровавые поединки и потешный бой, убийство генерала и ночь Масок – все осталось где-то в далеком, недосягаемом прошлом. Остались только грязно-рыжая стена ратуши с торжественными высокими окнами, герцогский парк и мрачные в своем величии фасады окрестных домов. Люди, пешие и верховые спешили от одного к другому концу площади. Словно под гнетом низко нависшего над мостовой на вершине холма неба, вжимали в плечи головы.
Над высокой чугунной, украшенной литыми венками и кошками, решеткой ограды поднимались высоко в небо черные стены Собора. Массивные арочные двери были плотно закрыты. Витражи в узких стрельчатых окнах не позволяли заглянуть вовнутрь.
- Он стоит тут уже три тысячи лет – подняв взор на фасад, медленно, словно нехотя, как будто что-то заставило ее говорить против воли, произнесла Мариса – Собор Последних Дней. Он был тут еще до того как люди поселились на побережье. В архивах нет никаких записей, когда его построили. Есть история, что некий падший ангел, что раскаялся в своем мятеже против Бога, возвел его, в те времена, когда на земле не осталось ни одного человека, в знак того, что когда люди перестают служить Богу, то ангелы продолжают служить Ему. А Бог смилостивился над ним и остановил время до тех пор, пока не наступят Последние Дни. И когда мир будет рушиться и погрузится во тьму, а лишившиеся своего царства обреченные падшие духи пойдут на приступ Небесного Иерусалима, чтобы не остаться во внешнем небытии, врата Собора откроются, и другие падшие ангелы, кто пожелает отречься от своего князя, сатаны, будут служить в нем последнюю службу… - Мариса тяжело вздохнула – конечно можно сказать, что все это ерунда, но вокруг него действительно какая-то аномалия. Собор постоянно кто-то пытается исследовать, но никакие машины, ни люди не смогли войти в него. Говорят, что если смотреть по фотографиям, видно только черный контур, он не отражает свет, а то, что мы видим глазами, двери, витражи и окна, этого нет, но мы видим так как, будто они существуют… Лео тоже смотрел его, часто ходил сюда со своими приборами. Он говорит, что никакой логики, или физики здесь нету, и это просто чудо, оставленное в назидание нам Господом Богом. Как звезды, которые видно, но на самом деле их нельзя достичь, потому что там, за границей атмосферы, за краем земли нет ничего. Только пустота и внешняя чернота эфира… - она отпустила локоть детектива, раскинула руки в своих широких черных рукавах и обернулась, как будто бы в танце, на носках своих сапог. Ветер подхватил ее темные длиннополые одежды и перевитую скорбными белыми и синими лентами косу, на миг, сделав похожей на огромную птицу, или расправившего крылья черного дракона.
- Я вот всегда думала… – попыталась улыбнуться она, печально глядя в серое небо –  читала книги, слышала от Лео, что звезды, солнце, это всего лишь квантовые возмущения, которые видят наши глаза, и некоторые наши приборы, но на самом деле, ничего этого там не существует. Просто Бог так создал, как ветер, как камни, как деревья, чтобы мы не жили во тьме и пустоте, не были одиноки. А леди Хельга не видит их. Для нее весь мир – пустота и чернота. Хотя она и чувствует солнечную, звездную и лунную энергию, но совсем по-другому. Не так как мы, а как ангелы и бесплотные духи. Если бы я не знала кто она, я бы думала что она спустившийся на землю огненный ангел Божий с мечом. Но это не так. Как грустно, какое разочарование, когда еще одна сказка истаивает пылью… А еще в какой-то книге было что звезды – это глаза ангелов, которых Бог поставил присматривать за нами, за землей, и раньше их было больше, потому что со временем и они тоже умирают, ломаются, гаснут, падают в ад с небосвода, становятся черными. И когда закатится последняя звезда, все погрузится во тьму и наступит Страшный Суд…
- Да, я видел как-то иллюстрацию, гравюру, в одной книге – глядя на Собор, поймал ее пальцы, взял за руку, согласился Вертура – кто-то пытался представить себе мир как огромное дерево под грозовым звездным небом, которое посадил Бог, и на этом дереве множество яблок и каждое из них это целая вселенная. Бог стоит с топором и когда яблоки созреют, он соберет их, срубит засохшее дерево и бросит в огонь, а потом посадит новое. Мы придумываем аллегории, потому что наш разум слаб и ограничен и, когда он не способен осмыслить какие-то вещи, чтобы не сломаться, он рождает причудливые картины и образы. Быть может в этом и есть парадокс нашей веры. В попытке осознания безграничности и холодности вселенной и нашей ничтожности перед этой возведенной в бесконечную степень пустотой. Если бы Бога не было, мы бы придумали его чтобы не сойти с ума в этих неизмеримых массивах цифр и формул, которыми описывается все вокруг... Но Он есть и у нас есть надежда и нам не надо ничего придумывать.
Мариса обернулась к нему. Отпустила руку. Ее лицо скривилось в презрительной улыбке, выразительный взгляд черно-карих глаз на миг полыхнул каким-то злым и страшным, необузданным огнем. Он хотела сказать что-то еще, несомненно очень важное, то что ее беспокоило, возразить, быть может что-то даже крикнуть, но воздержалась от слов.
- Пойдем отсюда – скривив губы, сгорбившись, бросила она детективу, цепляя рукой его локоть, потащила его под арку ратуши, и прибавила как бы в оправдание – скоро дождь.
Он кивнул.
- Зачем тебе это все? – горестно упрекнула она его, когда они ухолили с площади  – ты читал много книг, ты знаешь все обо всем, почти как Лео, витаешь в облаках, рассуждаешь о чем-то. Но здесь на земле все по-другому. Хлебом духовным сыт не будешь. Разве ты не понимаешь этого? Здесь грязно, холодно и сыро. И всем все равно, что будет завтра, а уж тем более, после смерти или на небе, главное сегодня быть одетым, сытым и довольным…
- Мне не все равно – ответил детектив твердо – но и апостолам тоже говорили – это все бесполезно, вы ничего не измените, ничего не сможете.
Мариса остановилась, внимательно посмотрела ему в лицо. В ее глазах промелькнула едкая, жгучая и завистливая злость.
- Это все глупые иллюзии! Обман! Как эти ваши звезды! – возразила она ему – нашел пример, апостолов, а что толку-то? Даже святых распинали с особой жестокостью. И почему Бог им не помог? Хотя бы в качестве чуда, проповеди, чтоб другим неповадно было, чтоб все знали, что он Творец и он на самом деле велик, а не просто так. Только не рассказывай мне о свободной воле. Все только и твердят…
- Нет. Вопрос тогда был не в том, чтобы сойти с креста в славе, а в том, чтобы явить подвиг веры… - попытался Вертура – и к тому же…
- Подвиг веры? – с обидой упрекнула его, начала распаляться Мариса – пусть явили бы его лучше, убив всех язычников, развратников, насильников, убийц и продажных чиновников. Вот это был бы подвиг веры. А так, что мне-то с такого подвига? Свидетельства того, что Бог не просто икона в храме, немой жестокий наблюдатель, нужны не в житиях каких-то святых, что творят какие-то чудеса, которых никто никогда в глаза не видел, и не тем, кто наслаждается литургией и так верит и постоянно ходит в храм, а таким грешникам, как я, и не тысячу лет назад, а сию минуту. Как в том псалме. Но нет же. Как все пишут в церковных книжках, ангелам и Богу от нашей грязи противно. Не снизойдут до нас жалких людишек, но зато очень хотят нас ткнуть мордой в навоз, чтобы у нас где-то что-то вздрогнуло. А где они все были, спрашивается, когда мир рушился, и вокруг творилось беззаконие? Когда надо было как следует наказать мерзавца так, чтобы другим неповадно было и все поняли – вот это оно и есть, а не просто так, упал там когда-нибудь через десять лет, оступился, голову о камни расколол. Где падающие огненные звезды, где праведное христианское воинство, где разящие с неба молнии? Зачем мне такой Бог, от которого гадам, вором и убийцам одни попущения и прощения, а мне испытания и «от меня это было»? Мне не нужно, чтобы они горели в каком-то там аду, когда я этого не увижу, мне нужно чтобы они горели и мучились здесь, а я бы смеялась и подбрасывала дров в костер. И вот тогда бы я точно знала, что Бог есть и он велик, и вместе со всеми пела бы ему «Аллилуйя!». Но где все это, а? Ответь мне, раз ты такой умный!
- Не знаю – смущенный, таким яростным напором, растерянно ответил Вертура.
- Ну вот и все! – мстительно заключила Мариса и отвернулась от него со злым и победным видом.
Они спустились к мосту. Молча стояли на перекрестке проспектов Булле и Рыцарей под навесом «Бу-лочной», как гласила глупая крикливая вывеска. Приторные ароматы сдобы и круто обжаренных кофейных бобов навевали тошноту. Снова начался дождь. Редкие не убранные после фестиваля флажки и вымпелы печальными мокрыми тряпками свешивались из окон вдоль фасадов домов, прибитые дождем, некрасиво липли к стенам. От черных туч на улицах и в тесных дворах было почти темно. Над рекой забил колокол. Ему ответил собрат с соседней колокольни. За ним запел еще один. Сумрачные узкие улички, проспекты, небо и дождь – все наполнилось этим густым всепоглощающим чистым медным гулом. Прохожие останавливались, скидывали с голов капюшоны, повинуясь его пульсирующему непреклонному напору, осеняли себя крестом.
Также поступил и Вертура.
В храмах начиналась вечерняя служба. Всенощная, что продлится весь вечер субботы и будет идти до утра, пока не сменится заутренней литургией и не закончится в воскресенье в полдень.

***

Наступил вечер. В городе еще звонили колокола. Их мерный глубокий гул сливался с шумом дождя. Навевал сон. Прислонившись к кровати спиной, согнув ногу в колене и положив на нее руку, детектив сидел на полу, смотрел в огонь печи, слушал, как на проспекте цокают копыта лошадей, грохочут колеса редких экипажей едущих по своим делам в дождливую ночь. Мариса лежала на кровати, смотрела книгу, листала страницу за страницей, без особого интереса пробегала глазами строки. Напряженное молчание повисло в комнате, только щелкали дрова в печке и шелестели капли дождя за окном.
- Ты пойдешь спать или будешь дальше сидеть на полу? – отложив книгу, внезапно как-то по-особенному сварливо и зло, как будто задумала его унизить, спросила Мариса.
Детектив вздохнул, встал, взял в руки плащ, подошел к шкафу и заглянул в него. Нашел несколько колючих пледов, которыми, наверное, укрывались в холода зимой. Собрал их, оттряхнул нафталин, начал пристраивать перед печкой на полу. Приподнявшись на локте и перегнувшись через край кровати, Мариса внимательно следила, за тем, что он задумал.
- Я лягу тут – заверил он ее, ответил на ее незаданный вопрос.
- Не дури!  – бросила она ему одновременно с обидой и угрозой.
Он вздохнул, отвернулся и снова сел на пледы к кровати спиной, вытянул ноги к печке. Задумчиво и мрачно уставился в огонь.
Ее рука осторожно легла на его плечо.
Смятение и ледяное беспричинное беспокойство тяжелой, утягивающей в пучину одиночества и безысходности волной захлестнули его душу, словно на миг он сам почувствовал все то, что до этого читал в ее глазах и отношении к нему. От этого завораживающего прикосновения ему внезапно стало настолько печально и одиноко, что он непроизвольно поднял руку, ласково взял Марису за ладонь и, повернув голову, коснулся ее щекой. Темные, почти черные, отражающие рыжий огонь печи глаза Марисы горели перед его лицом. Она улыбнулась ему печально и горько, стараясь не играть лицом, из последних сил сдерживая слезы, сказала ему, наверное только для того, чтобы сказать хоть что-то и не заплакать в голос.
- Я знаю за кого ты меня считаешь… Я…
- Какая разница – ответил ей он – все плохо. Но раз так вышло, я не хочу мучить тебя своими прикосновением или присутствием…
- Ты дурак что ли! Нет, не в этом дело… ляг рядом – настойчиво повлекла она его к себе.
Он кивнул, встал, перекрестился на иконы лег рядом с ней и укрыл их обоих одеялом, она подвинулась к нему щека к щеке. Прижалась всем телом, обхватила рукой за плечо и сказала ему тихо-тихо, словно кто-то мог услышать их разговор.
- Обними меня - попросила она и зажмурилась – а я закрою глаза и представлю что ты мой муж. Что у нас семья и дом и все хорошо.
Он откинул волосы с ее лица, как можно более ласково поцеловал в лоб, бережно обнял. Не открывая глаз, она попыталась улыбнуться.
Наверное он слишком сильно устал, или неосознанно вложил в свои действия все остатки моральных и физических сил, не оставив для себя ничего, что тут же уснул. На миг все изменилось - он почувствовал себя закованным в броню рыцарем или каким-то иным, совсем нечеловеческим существом, что прижимает к себе другое, тоже нечеловеческое создание, черное и ветреное, переплетаясь с ним не то многочисленным крыльями, не то хвостами, не то шлейфами энергетических потоков, но тут же очнулся. Все было по-прежнему. И комната и отсветы печи на потолке, и колокольный звон далеко за окном.
- Почему так поздно звонит колокол? – спросонья не сразу сообразил он.
- Пожар – тихо и тревожно ответила Мариса. Наверное, ее внезапное беспокойство, или какое движение разбудили его. Она лежала, приподнявшись на локте, замерев, поводила как дикий зверь головой, прислушивалась к дождливой темноте за окном. Глаза горели сумасшедшим пламенем, словно воспоминания пережитого страха посетили ее при этом слове. Ее лицо снова стало настороженно-холодным, но рука по-прежнему уверенно и твердо лежала поверх груди детектива, и ему почувствовалось, что в этом выразительном жесте в минуту хоть и далекой, но опасности, сокрыто гораздо больше, чем во всех словах, что они могли сказать друг другу. Он поднял руку, коснулся пальцами ее тыльной стороны ладони.
- Завра поедем, будем смотреть – словно убедившись в том, что колокол звонит не в их районе, мрачно улыбнулась Мариса и навалилась на детектива, с силой прильнула к нему, до боли сжала его плечо. Он поймал ее руку, сцепил с ней пальцы. Она ответила на его рукопожатие.
- Заберу тебя в Мильду и назову тебя своей женой – перевернув ее на спину и прижав к подушке, заверил ее он.
Они ничего не ответила. Только ее глаза сверкнули перед его глазами темным и мягким бархатистым огнем.

***

Стояла глубокая ночь. Мариса в одной нижней рубахе сидела на стуле у окна перед рабочим столом, откинувшись на высокую резную спинку, заложив ногу за ногу, курила свою трубку. Перевивала растрепанную косу. Вертура стоял за ее спиной, ласкал ее шею и плечи, глядел в окно, она прижалась к его руке щекой. Усталость, досада, подозрения и недоверие, что еще недавно ледяной стеной стояли между ними, словно остались где-то далеко за пеленой дождя за окном. Тихая и ласковая беседа ни о чем сменила недосказанность последних дней.
- Поехали сейчас – внезапно спохватился детектив и выразительно заглянул Марисе в лицо – возьмем коней на почтамте до Эскилы, оттуда до Ронтолы, а там уже никто не догонит. Никто не выследит нас в такую погоду, даже если захочет.
Она подняла голову, было улыбнулась, но задумалась и ответила.
- Нет.
- Но почему?
- Просто нет и все – резко ответила она. И ее глаза снова вспыхнули тем самым холодным и презрительным огнем, какой он замечал в ее взгляде все последние дни. Наваждение прошло, благостный тихий вечер закончился.
- Иди спать на пол – мрачно приказала она ему и ткнула рукой.
- Сама иди, стерва, это мой дом! – также нарочито грубо и повелительно, нахмурился, скорчил гримасу, чтобы не засмеяться, ответил ей он и упал на кровать по диагонали так, чтобы занять как можно больше места. Она заулыбалась мягко и весело, и всем весом навалилась на него, обхватив его плечи руками, прижалась к его груди щекой.
Дождь стучал в окна. Фонарь на улице не горел. Наверное, снова отключили электричество. Колокол затих. Все было хорошо. Детектив поздно спохватился посмотреть сколько времени.
Завтра утром он хотел пойти в храм на службу.

***


https://vk.com/id686957
Доктор Эф.